– Боже, какая ошибка! Исправить…
Хантер попытался привстать, поправляя защелки парашюта. Перед глазами крутилась ненавистная земля. Полковник Хантер хотел жить. Но тут взорвались топливные баки.
Кашечкин отследил подрыв ракеты и гибель очередного самолета, затем точно и четко перенес огонь на следующую цель. Теперь американцы даже не пытались сопротивляться. Они отстреливались и бросали бомбы, но уже без захода и без прицеливания, стремясь удрать как можно быстрее.
Рузаев отстреливал убегающего противника, как на учениях. Даже когда последний самолет был на самой границе зоны поражения, ему вдогонку пустили ракету.
Результаты оказались впечатляющими. 217-й авиационный полк, потеряв две трети личного состава и командира, полностью утратил боеспособность и фактически прекратил свое существование. Восемнадцать самолетов так и остались гореть в джунглях. Все остальные получили различные повреждения. Целая партизанская дивизия, срочно поднятая Шульцем, шныряла по лесам и ловила оставшихся в живых летчиков, отбивая их у местных крестьян.
Однако Рузаев прекрасно понимал, что это не конец битвы, а только ее начало. Он, не давая людям отдохнуть и насладиться победой, срочно перебазировал дивизионы на новые позиции, используя возникшую паузу на сто процентов.
Командование ВВС США было, мягко говоря, в шоке. Сочтя все случившееся трагической случайностью и роковой ошибкой, оно срочно перебрасывало имеющиеся резервы из Гонолулу.
Второй день начался атакой двух свежих полков стратегической авиации при поддержке полка истребителей-бомбардировщиков. Рузаев задействовал все резервы и сумел-таки связать их боем. На этот раз не обошлось без потерь и со стороны вьетнамцев, но американцы оставили на поле боя еще двадцать самолетов. Еще два полка вышли из строя. В резерве американского командования оставался только один полк, который угробили на третий день.
Глава 25. О том, как вьетнамцы победили американскую армию
Запомни все! И в будничной тревоге
На всем чистейший отблеск отмечай
Стоит победа на твоем пороге
Сейчас она войдет к тебе.
Встречай!
Ольга Берггольц
Не все американские самолеты, попавшие в «нежные» руки советских ПВО, разбились. Некоторым удалось уйти. Лейтенант Мюррей с трудом удерживал свой «Фантом» от сваливания. Располосованное осколками крыло нарушало балансировку, самолет неудержимо мотало. Самым плохим оказалось то, что из поврежденной гидросистемы вытекала жидкость. Давление падало и в резервной системе, самолет все хуже слушался штурвала.
Макинтош не отвечал. Его голова безвольно моталась в ложементе, и только по хриплым вздохам Мюррей понимал, что тот еще жив. Фонарь кабины был совершенно цел, и Мюррей никак не мог понять, откуда залетел роковой осколок. Впрочем, Мюррей, занятый борьбой с умирающей машиной, не слишком об этом задумывался.
– Дерьмо, вот дерьмо! – изредка кричал он. Разбитый приемник молчал, но передатчик работал, и лейтенант надеялся, что полковник Уилсон его слышит.
– Все дерьмо! – кричал он в мертвые микрофоны. – И эта гребаная война – дерьмо!
Внизу проплывали проклятые джунгли. Справа маячили горы, слева синел океан. На переднем кресле умирал Мак. Истекающая жидкостью машина теряла управление. Он летел над территорией врага в тысячах миль от дома. На горизонте показался Дананг.
Неожиданно в самолете что-то звонко лопнуло. Ручка стала мягкой. «Фантом» начал плавно опускать нос. Давление в гидросистеме упало до нуля.
– Мак! – закричал Мюррей. – Катапультируемся!
Оператор не отвечал, лишь в наушниках звучало его тяжелое дыхание.
– Макинтош! – Мюррей встряхнул его плечо. – Мак!
Самолет неуправляемо переворачивался в воздухе. Вот мелькнуло небо, горизонт, горы, джунгли, горизонт.
– Макнитош!
Штурман не откликался. Голова его все так же безвольно моталась на подголовнике. Самолет резко пошел к земле.
– Прости. – Мюррей сорвал чеку, взялся за рукоятку катапульты и рванул ее вверх. Раздался хлопок, фонарь слетел, страшная тяжесть вдавила лейтенанта в кресло. И резкая боль ударила по ногам. Поврежденный фонарь на смог правильно отстрелиться и задел голень.
Мюррей пришел в себя уже на земле. В глаза ему светило яркое солнце. Мюррей лежал на вершине холма, свободного от растительности. Он лежал на спине, глядя в небо, и солнце било ему по глазам, больно и жестко. Мюррей попробовал было перевернуться, но дикая боль в ногах заставила застонать и откинуться на спину. Тогда Мюррей закрыл лицо ладонями и принялся языком слизывать капли пота, стекавшие по рукам. Вскоре он услышал приближающийся гул двигателя.
– Вот и все. – Мюррей вздохнул с облегчением. – К счастью, помощь близка.
Он расстегнул карман комбинезона и вынул ракетницу, направил картонный цилиндр на гул мотора, дернул за шнурок и проводил глазами красную ракету.
Пара самолетов выскочила из-за деревьев на малой скорости, заложила вираж и снова скрылась. Мюррей посмотрел им вслед, поняв, что они все равно не смогут сесть и подобрать его, и что вся надежда только на вертолеты. А вертолетам лететь сюда немало.
Самолеты сделали круг и вернулись. Мюррей выхватил белый платок, взмахнул им и закричал:
– Эй, ребята, я здесь, здесь!
Его голос потонул в жутком грохоте двигателей, но ведущий на пролете плавно качнул крыльями.
– Привет, парни, привет!
Мюррей еще раз помахал платочком и откинулся на раскисшую землю.
Внезапно краем глаза он заметил движение у подножия холма. Присмотревшись, он увидел несколько фигурок в зеленой форме и широких соломенных шляпах.
– Вот дерьмо! Дерьмо! – крикнул он вслед самолетам, узнав партизан. Он вытащил пистолет и взвел затвор. – Ребята, возвращайтесь!
С холма было видно, как самолеты развернулись и легли на обратный курс. У Мюррея мелькнула мысль, что он напрасно пустил ракету, выдав свое расположение вьетнамцам. Кружащие над холмом самолеты также не способствовали маскировке.
Вьетконговцы шустро, как тараканы, бежали вверх по некрутому склону, размахивая автоматами. Самолеты, почти невидимые в лучах солнца, быстро приближались. Вдруг из-под крыльев ведущего ударили белые молнии, мощный взрыв разметал вьетнамцев. Ведомый чуть-чуть приотстал и прострочил пулеметами группу оставшихся в живых. Последние партизаны в отчаянии вскинули автоматы и дали бесполезную очередь в небо.
– Есть! Молодцы, ребята! – Мюррей радостно закричал, сунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. – Так им, косоглазым!
Неожиданно из кустов выскочили еще партизаны, дали залп вслед уходящим самолетам и бросились наверх. Часть из них остались возле убитых и раненых товарищей, а часть, поглядев на трупы, с дикими криками побежали по направлению к Мюррею.
Но самолеты сделали новый заход. Они вернулись и ударили из пулеметов по атакующим. Между ними и раненым летчиком встала стена разлетающейся земли. Навстречу неуязвимым самолетам потянулись жидкие трассы выстрелов. Самолеты ударили еще, и несколько пуль просвистело прямо над головой Мюррея. Тот вжался в землю, почувствовав пролетевшую рядом смерть.
– Дерьмо! – снова выругался Мюррей. – Куча дерьма! Что же вы, засранцы, делаете?
Вьетнамцы, не обращая внимания на пролетевшие самолеты, быстро бежали к нему. Мюррей, забыв про пистолет, с ужасом наблюдал за ними. Один из вьетнамцев подбежал на сотню шагов, поднял автомат к плечу и прицелился.
– О'кей, о'кей, не надо! Сдаюсь!
Мюррей попытался приподняться, но перебитые ноги не дали этого сделать. Он отбросил пистолет и поднял руки вверх, показывая, что в них нет оружия. Вьетнамец, не снимая его с прицела, замер, склонив голову набок. К нему подбежал еще один и тоже остановился. Мюррей посмотрел вбок и увидел, что с трех сторон к нему приближаются по меньшей мере два десятка человек.
– О'кей, о'кей, финиш! – громко закричал Мюррей. В ответ вьетнамцы прокричали что-то мяукающее. Двое закинули оружие на плечо и пошли к нему.
И тут небо обрушилось на землю. Это было страшно. Как в замедленной съемке, Мюррей увидел, как прямо на него летит красивая, чистенькая бомбочка, покрытая желтой эмалью. Такая аккуратная. Несущая смерть ему, лично ему. Прекрасная посылочка от дяди Сэма за долгие годы безупречной службы.
Эта бомба вонзилась в землю близко, но не очень. Она не принесла смерть. Только резкий удар взрывной волны сжал голову обручем. А за первой бомбой летела вторая.
Бомбы перемалывали землю и людей вокруг Мюррея. Он пытался кричать, но не слышал своего голоса, как в кошмарном сне. Вокруг летали комья земли и куски человеческих тел.
Могучий рев пронесся и стих. Мюррей закрыл глаза и застонал с облегчением. Превозмогая боль в ногах, боль дикую, до тошноты, Мюррей подтянулся на руках и пополз вперед. Он прополз, казалось, вечность, но не слишком удалился от места падения. Шагов на двадцать. И наткнулся на человека.
Пожилой вьетнамец был, видимо, тоже ранен в ноги. Застонав, он схватил свой автомат и попытался поднять его. От автомата отвалился расщепленный осколком приклад, а из механизма выпало несколько мелких деталей. Вьетнамец посмотрел на оружие и отбросил его в сторону.
– Эй, парень, – прохрипел Мюррей, – не надо. Будем жить мирно. Я жить хочу, и ты хочешь.
Вьетнамец что-то быстро залопотал, а потом махнул рукой вниз. Мюррей посмотрел туда и увидел, что по склону к ним бежит целая рота вьетконговцев. Но вид этой толпы нисколько не напугал его. Наоборот.
– Эй, желтый, думаешь, твои ребята вытащат нас?
Вьетнамец не понял, проследил за взглядом и быстро-быстро закивал. Однако солдаты резко остановились, вскинули оружие, начали стрелять в воздух. И опять на них навалился чудовищный рев самолетов.
– Нет, не надо! – закричал Мюррей. Но самолеты его не слышали. Сигара напалмовой бомбы сорвалась и полетела прямо на поляну.
Мюррей и сам не понял, как остался жив. Вокруг горела земля. Горели люди. Горело все, даже вода в лужах. И хотя на него не попало ни капли напалма, Мюррей чувствовал, как страшный жар стягивает кожу, как дымится комбинезон. Рядом кричал и кричал раненый вьетнамец. А самолеты все летели и летели. Мюррей остро осознал, что они не могут сесть, и в их задачу вовсе не входит его спасение. Они прилетели убивать. Они не предназначены для спасения. Они предназначены для уничтожения.
Вокруг все умерло. Только выжженная земля. И стоны вьетнамца, который все не мог умереть. А потом самолеты улетели. Вьетнамец затих. Напалм догорел. Мюррей остался один.
– Ублюдки! – прошептал он. – Будьте вы прокляты!
А потом прилетели мухи. Мюррей рад был бы потерять сознание, но не мог. А мухи жужжали и кусали.
И Мюррей запомнил выжженную землю, вьетнамца, самолеты и мух. Запомнил руки вьетнамцев, которые несли его в деревню, положив на подстилку из рисовой соломы.
***
А потом пришел вьетнамский врач. Он снял с Мюррея комбинезон. Промыл и приложил мазь к ожогам.
– Sava bien26! – доктор накрыл рану марлевым тампоном.
– Parle vous francais27? – Мюррей удивленно поднял брови. – Вы говорите по-французски?
– Немного говорю, – доктор кивнул.
– Ноги. – Мюррей повел глазами вниз.
– Да. Сейчас будет больно.
Доктор взялся мягкими пальцами за ноги лейтенанта и начал прилаживать к ним лубки. Дикая боль пронзила Мюррея.
– О Боже! – вскрикнул он на полузабытом языке матери, и, чтобы не слышать боли, начал быстро-быстро говорить.
– Я сам из Калифорнии. А мать меня языку учила, хотела, чтобы я говорил. Думала, пригодится. Пригодилось. Сейчас. Ой, больно! – Мюррей громко вскрикнул.
– На, выпей! – доктор поднес к его губам чашку с пахучим травяным настоем.
Мюррей выпил. Голова у него закружилась, но болеть стало меньше.
– Доктор, а откуда ты язык знаешь?
– Мы со всеми воевали. Всегда воевали. Здесь французы были. Я у них учился, – с этими словами доктор начал привязывать лубки.
– О Боже! Матерь божья! Да что же ты там делаешь! Оставь мои ноги, не вправляй, в больницу вези. Не могу я больше, ты мне кости неправильно сложишь. Поехали в госпиталь.
– Госпиталь? – удивился доктор. – Это и есть госпиталь.
– Это дыра! – вскрикнул Мюррей. – Нужен европейский госпиталь, нужны лекарства.
– Лекарства были, – кивнул доктор, – были. А потом прилетели ваши и все разрушили. Лекарств нет, травы есть.
– Ну, поехали к вашим. В плен поехали!
– Не на чем. Все разбомбили.
– Я же тут сдохну!
– Сдохнешь, – кивнул доктор, – если захочешь. Раны не смертельные, но если захочешь, можешь сдохнуть.
– Дерьмо! Что же делать?
– Война, – покачал головой доктор, – это война. На войне как на войне. Люди друг друга убивают. Вот и тебя убили.
– Сволочи, я не хочу! – Мюррей застонал. Ногу дернуло жуткой болью.
– Это война. – Доктор прикрыл его ноги простыней.
– Будь проклята эта война. – Мюррей скрипнул зубами.
– Да. Наш народ устал от войны, – одобрительно кивнул доктор.
– И я. И я не хочу воевать. Не хочу. Надоело.
– И мне надоело. Я уже десять лет воюю. – Доктор налил в чашку еще какого-то снадобья и философски продолжил:
– Раньше солдаты ходили, стреляли. Теперь вот летают. А все равно убивают.
– И нас убивают. Мака убили.
– Это бывает, – доктор меланхолично помешал снадобье в чашке. – У меня тоже жену убили и сына убили.
– Воевал?
– Нет. Лечил. Там, на складах. Склады сожгли. Деревню сожгли. Сына сожгли. Огонь вылили с неба.
– Напалм, – уточнил Мюррей, вспомнив, что сам следил, как на подвеску цепляли огромные сигары-баки.
– Да, – доктор кивнул. – И тебя этим же напалмом жгли. Тоже мог сгореть.
– Мог, – подтвердил Мюррей.
– Будешь воевать, можешь сгореть.
– Я не буду воевать. Не хочу. А знаешь, старик, есть на свете страны, которые никогда не воевали? Есть такая страна – Австралия.
Мюррей закрыл глаза, вспоминая рассказ Джойса.
– Зеленая страна. Я туда поеду.
– Зачем? – удивился врач, – можешь и у нас остаться.
– У вас? – не понял Мюррей, – воевать? Я овец хочу пасти, молоко пить по утрам. А у вас война.
– Эх, парень, – врач покачал головой, – да если бы ты сюда приехал овец пасти, а не бомбы возить, тебя бы совсем иначе встретили. Знаешь, какая у нас красивая страна, когда нет войны? Знаешь, как у нас хорошо? Мы бы и тебя в гости пригласили, и ты бы хорошо пожил. У нас – пляжи, океан и солнце.
Мюррей до боли зажмурился, и перед глазами у него встала стена пламени.
– В гости хочу. На пляж под пальму. К овцам. Я больше не буду воевать!
– Уверен? – усмехнулся доктор. – Значит, почти выздоровел.
– Дерьмо! – выругался Мюррей. – У тебя же лекарств нет.
– Нет, – согласился доктор, – но есть трава.
– Да что твоя трава может!
– Тогда возвращайся к своим. Воевать будешь.
– Не издевайся!
– Завтра сюда колонна придет из Вая. Могут забрать тебя. Если не сожгут ее.
– А если сожгут?
– Здесь сдохнешь, – философски заметил доктор. – Ты ведь хотел.
– Не хочу я сдохнуть! – Мюррей откинулся на подушку из соломы. – Я жить хочу!
– Тогда молись, чтобы ваши не прилетели.
Неожиданно соломенная кровля содрогнулась от дикого грохота двигателей «Фантомов». Грохот пронесся и быстро стих.
– Прилетели, – заметил доктор. – Сейчас за тебя мстить начнут.
Раздались мощные взрывы.
– Не надо! – Мюррей закричал по-английски, пытаясь подняться. – Я здесь! Здесь я, не бомбите здесь! Не бомбите меня!
– Ты чего? – не понял доктор, задумался на секунду и догадался: – Погибать боишься?
– Да.
– И я боюсь. Пора бы уже привыкнуть, а все боюсь.
Снаружи раздались выстрелы.
– Не привык я к смерти. – доктор ловко завязал последний бинт.
Выстрелы повторились, доктор высунулся наружу и тут же отпрянул. С испуганными глазами он повернулся к Мюррею, желая что-то сказать, но тут дверь распахнулась. Раздался выстрел. Доктор вскрикнул и упал на Мюррея. Его сведенные судорогой руки вцепились прямо в перебитые ноги в лубках, и Мюррей закричал от дикой боли.
В дверь вихрем ворвались американские десантники. Один из них ударом сшиб умирающего доктора на пол и оттолкнул в угол ногой, чтобы не мешал.
– Привет, парень, вот и мы. Что, рад?
Мюррей вяло кивнул.
– Вижу, рад, вижу. Ранен?
– Да.
– Стивен, сходи за санитарами. Ничего, парень, ты еще повоюешь.
– Нет, – слабо промычал Мюррей и потерял сознание.
***
Разгром американских военно-воздушных сил советско-вьетнамскими войсками продолжался еще три дня. Сначала американцы положили под Ханоем четыре полка стратегической авиации, а потом заодно еще и пару полков истребителей-бомбардировщиков. Джунгли покрылись пятнами гари на месте падения самолетов. Едва держащиеся в воздухе машины могли доползти только до Фукуока – Филиппины и Гонолулу были слишком далеко. Некоторые самолеты-убийцы разваливались в воздухе, из них выскакивали с парашютами члены экипажа. Они опускались все в те же ненавистные «дерьмовые джунгли», где их радостно ловили шустрые крестьяне. Еще бы! Наконец-то враг был в пределах досягаемости, а не реял гордо и недоступно в небесах.
Рузаев смертельно устал. За всю неделю он сумел поспать максимум пару раз. Вымотались и вьетнамцы. Командование привлекло все резервы, и полковник Дао Тхи Лан лично расставлял их. Каждый дивизион обслуживали почти двойным составом, и все равно вьетнамцы едва успевали подвозить ракеты и перезаряжать установки.
Неплохо действовали и чисто вьетнамские дивизионы. Конечно, они не отличались такой меткостью и часто расходовали ракеты впустую, но все же и на их счету оказалось два десятка самолетов.
А затем наступило затишье. Налеты прекратились совершенно, наземные операции свелись к мелким стычкам, а из самолетов в небе остались лишь разведчики далеко вне зоны досягаемости. Продолжалась эта благодать два дня. Весь личный состав продолжал дежурство, но люди наконец-то получили возможность отдохнуть. Рузаев заснул прямо в штабе, строго-настрого приказав разбудить его при малейшей тревоге. Но тревоги не случилось, и Рузаев проспал почти сутки. Потом он поел, выпил чаю и спокойно, с наслаждением выкурил пару хороших сигарет. И сел писать рапорт. За этим делом и застал его Шульц.
– Георгий Семенович! – с радостной улыбкой Шульц возник в дверях командного пункта. – Товарищ полковник! Здравствуйте!
– Здравия желаю! – Рузаев слегка козырнул.
– Ну, здравствуйте, герой! – Шульц стиснул его руку и сильно, дружески встряхнул. – Отдохнули?
– Отдохнул, – кивнул Рузаев. – Вот, ждем продолжения.
– Все! – Шульц твердо пристукнул ладонью по расстеленной на столе карте. – Не будет продолжения. Отбой. Насовсем.
– Что, самолеты кончились в Штатах?
– Нет! Государственный департамент США подтвердил визит президента Никсона в Москву. Понимаешь, что это значит?
– Не очень.
– Похоже, это конец войны. Это победа.
– Да, похоже, – кивнул Рузаев и запустил руку куда-то под стол. – Выпьем по этому поводу?
– Что у тебя там?
– Там? Рисовая водка.
– Нет. Рисовую водку в таких условиях мы пить не будем.
– Значит, это все же еще не победа, – заметил Рузаев.
– Мы будем пить французский коньяк на банкете в Доме советско-вьетнамской дружбы.
– Тогда это действительно победа. – Рузаев кивнул и задвинул водку на место. – Коньяк я хочу. А девушки будут?
– Будут! Все будет! Поехали.
Шульц похлопал Рузаева по плечу и повел к ожидавшей машине.
– Отбой!
***
За неделю боев лейтенант Кашечкин смертельно устал. От постоянного наблюдения за мерцающим зеленым экраном у него воспалились глаза, а кожа на лице начала шелушиться. Вьетнамские операторы заваривали ему чай и травы по какому-то хитрому рецепту, он умывался настоем, но помогало это мало. Молодой организм относительно легко переносил недосыпание, и все же, когда на шестые сутки штаб полка объявил отбой, Кашечкин упал на соломенную циновку на полу кабины и тут же заснул.
Снились ему самолеты. Снились ему взрывы. Снились ему сложные воздушные маневры.
За один этот шестидневный бой на счету лейтенанта было восемь самолетов, и еще пять, поврежденные, скрылись в неизвестном направлении. Во сне Кашечкин переживал каждый эпизод, каждое столкновение заново. В одном из кошмарных снов к нему пришел молодой американский летчик, у которого горело плечо, и просил Кашечкина прекратить эту войну. Кашечкин отвечал, что он бы и сам рад, да только самолеты все летят и летят. А летчик все кричал, что он не будет воевать, и чтобы Кашечкин не стрелял. Но Кашечкин во сне нажал на кнопку, а кнопка превратилась в шприц, и он сделал летчику укол. А потом пожилой вьетнамский врач помогал Кашечкину бинтовать летчика и объяснял, что так уколы не делают.
В следующем сне Кашечкину снилось, что он гуляет со Светланой по чистому подмосковному лесу, залитому солнцем. Светлана весело смеется, Кашечкин обнимает ее, и они целуются. Он пытается ее раздеть, но какая-то смутная опасность мучительно мешает ему предаться любви. Кажется, сотни злых глаз наблюдают за ними. И тут Светлана превращается в Фан Ки Ну, и на них нападают огромные серебристые комары. Кашечкин ловит одного и видит, что это маленький «Фантом». Тогда Кашечкин берет мухобойку и долго бегает вокруг радостно смеющейся Фан Ки Ну и лупит мухобойкой по комарам. Комары с громким писком «мы гордость нации» разбегаются от мухобойки, а Кашечкин все бьет их и бьет.
А потом Кашечкину снилось, что он сидит в Москве, в кинотеатре, и ему показывают какой-то странный фильм. В нем полуголый, мускулистый, патлатый американец в темных очках то и дело убивает русских в джунглях Вьетнама и освобождает десятки американских пленных. Кашечкин кричит, что все это неправда, а какие-то лохматые типы в кожаных куртках кидают в него жареной кукурузой. Но фильм меняется, и на экране Рузаев пинками гонит того самого патлатого американца с грустными глазами, в полном соответствии с исторической истиной, а тот лишь тихо поскуливает. А типы в куртках с восторгом глядят на экран, хрустят огурцами и кричат: «Да здравствует Россия!». Один из них бросается к Кашечкину и в восторге трясет его за плечи.
И тут Кашечкин просыпается. В кабине включен свет, а оператор Зуан Лон трясет его за плечо.
– Что случилось? – Кашечкин еще ничего не понимает со сна.
– Обед!
– Обед? Я же только заснул. Ты хочешь сказать, завтрак?
– Нет, обед. Цетыре цаса! – говоря со смешным акцентом, вьетнамец кивнул на часы.
– Вот это поспал! – одобрительно кивнул Кашечкин. – Цели были?
– Целей не было!
– Где командир?
– Отдыхает. Отбой тревоги.
Кашечкин посмотрел на миску, в которой лежал рис с подливкой и приготовленная специально для русских свинина, сглотнул слюну и накинулся на еду. Покончив с мясом и рисом, он, уже не спеша, принялся за чай.
Тем временем вьетнамские операторы, продолжая профилактику оборудования, вытащили один из блоков, подрегулировали его и вернули на место.
– Стоп! – Кашечкин отставил чашку. – А юстировка?
Вьетнамцы переглянулись.
– Вот о чем я и говорю, – Кашечкин подошел к блоку и ткнул в него щупами вольтметра.
– Летит, понимаете, самолет, – начал он, доставая отвертку, – пускаете вы в него одну ракету – мимо. Пускаете вторую – мимо. И тут подхожу я…
Кашечкин сделал нравоучительную паузу.
– …Подхожу я, офицер наведения, делаю юс-ти-ров-ку…
С этими словами Кашечкин воткнул отвертку в блок и начал медленно поворачивать ее. Закончив, он довольно осмотрел сначала блок, затем вьетнамцев.
– И ракета попадает!
Кашечкин довольно прищелкнул пальцами.
Дверь открылась, и вошел Гора.
– Здравия желаю!
Так и оставшись с отверткой в левой руке, Кашечкин отдал честь.
– С добрым утром! – ответил майор. – Продолжайте занятия.
– Занятия окончены! – бодро отрапортовал Кашечкин.
– Молодец, – одобрил Гора. – А знаете ли вы, что в связи с началом мирных переговоров наш дивизион снимают с дежурства? И не хотели бы вы, лейтенант Кашечкин, в связи с этим получить трехдневный отпуск?
– Хотел бы, товарищ майор! – тут же отозвался Кашечкин, представив себе возможность вернуться в Ханой, отдохнуть, погулять и, что уж греха таить, зайти в гости к Фан Ки Ну. Видимо, все эти мысли так отчетливо проступили на лице, что Гора лишь усмехнулся.
– Более того, лейтенант Кашечкин, – продолжал он, – вам ведь известно о представлении к ордену? Так не хотели бы вы получить его? И если хотели бы, то когда и где?
– Как можно скорее, в штабе полка!
– Фу, как вы прозаичны. А не хотели бы получить его через месяц?
– Долго ждать, товарищ майор!
– Да, но зато в Москве.
Кашечкин замер и лишь через полминуты смог перевести дыхание.
– Что, все? Конец войне?
– Похоже, да. Во всяком случае, вы свое отслужили. Оба приказа подписаны. Останетесь на дежурстве вместо меня, потом в отпуск. Так что дослуживайте, гуляйте свои три дня, а затем вернетесь, передадите дела, и в путь.
Майор раскинул руки и загудел, изображая самолет, несущий Кашечкина на Родину. Плохо понимавшие разговор операторы ловко, как белки, прыгнули на свои места и начали включать станцию.
– Отбой, – засмеялся Гора, – это наши летят.