Последние три дня они вообще не вылезали из кабины управления. Правда, эта позиция была комфортней – трудолюбивые вьетнамцы, как кроты, отрыли огромный блиндаж и закатили туда весь комплекс. В блиндаже было тихо и более-менее прохладно. Однако от работающей аппаратуры стояла нестерпимая духота.

В редкие часы отдыха Рузаев и Кашечкин спали прямо в блиндаже, на полу кабины, готовые за считанные секунды вступить в бой. От жары и напряжения Рузаев похудел и весь осунулся. Кашечкин стонал во сне и сильно потел. А в последние три дня на него навалилась еще одна напасть – медвежья болезнь. Рузаев смеялся, что Кашечкин так боится американцев, что его желудок реагирует даже на разговоры о них.

– Спи, – еще раз повторил Рузаев, – пока можно!

В ответ Кашечкин только застонал и, бормоча под нос ругательства, побрел к выходу.

– Что, опять?

– Угу, – кивнул Кашечкин и с грохотом скатился по металлическому трапу.

Вернулся он минут через десять, все еще потный, бледный и трясущийся.

– Что-то ты мне не нравишься, – заметил Рузаев. – Ты лекарство пил?

– Пил.

Кашечкин схватился за живот и боком упал на циновку. Врач-вьетнамец, лечивший полк охранения, осмотрел его. И дал отвар какой-то травы, велев не есть ничего, кроме риса. Врач больше напоминал знахаря, хотя утверждал, что лечит по науке и что у него есть диплом медицинского колледжа. Но в это верилось с трудом. И все же Кашечкин отвар пил и рис ел. Легче не становилось.

– Что, живот болит?

– Да, – слабо простонал Кашечкин. – Я попробую заснуть.

– Ты когда в последний раз в туалет ходил?

– Час назад.

Рузаев хмыкнул, слез с табурета и подошел к нему, чтобы пощупать лоб.

– Нет, температуры нет. Ты давай, парень, держись. Сам знаешь, заменить тебя некому.

– Ах, черт возьми! – Кашечкин, прилегший было, снова резко вскочил и бросился к выходу из блиндажа.

– Болеть! – Тхан Донг, бывший рядом, проводил Кашечкина долгим взглядом и потом добавил:

– Много болеть.

– Сам вижу. Придется вместо него Зуан Лона сажать. Зуан Лон!

Зуан Лон оторвался от протирания пульта и подошел к Рузаеву.

– Садись! – указал Рузаев на место офицера наведения. Зуан Лон спокойно сел.

– Сумеешь?

– Стараться, – ответил Зуан Лон.

– Молодец.

Рузаев взглянул на часы. Прошло уже минут пятнадцать, а Кашечкина все не было.

– Товарищ Тхан, – забеспокоился Рузаев, – сходи, посмотри, где лейтенант Кашечкин.

Тхан выбрался наружу и очень быстро вернулся.

– Там… – не находя слов, он изобразил сложную пантомиму.

– Тен жа… То есть… Тюен зи сай жа¹³? – по-вьетнамски переспросил Рузаев.

Тхан разразился потоком вьетнамских слов, из которых Рузаев ничего не понял, но все сидевшие в кабине тут же оглянулись на него. Поняв, что произошло что-то серьезное, Рузаев приказал следить за воздухом и сам полез наружу.

Кашечкин лежал тут же, на земле. Глаза его были закрыты, колени подтянуты к животу. Он был без сознания.

* * *

Кашечкин как сквозь сон воспринимал дорогу. Живот болел нестерпимо, голова кружилась, сидеть было невозможно. Лежать тоже. Во рту пересохло. Хотелось пить, и он жадно хлебал из какой-то фляги, но вода тут же, не задерживаясь в организме, выходила таким путем, что и сказать стыдно.

Мучения его облегчились в Ханое, но не прошли совсем. Просто лежать на чистой покойной простыне намного удобнее и приятнее, чем на жестком сиденье автомобиля или даже на полу боевой кабины. Да и в госпитале его сразу окружили таким вниманием и заботой, что на душе полегчало. Чувствовалось – вьетнамцы готовы на все, лишь бы он поскорее поправился. Пришел старенький врач, наполовину седой. Его сморщенное лицо, напоминавшее сушеную сливу, неодобрительно кривилось, пока он ощупывал живот Кашечкина. Потом врач что-то долго объяснял двум женщинам, а Кашечкину дали лекарства, и он заснул.

Проснулся Кашечкин оттого, что почувствовал, как с него стянули одеяло и холодными твердыми пальцами мнут живот. Кашечкин открыл глаза и увидел над собой склоненного Шульца и полную русскую женщину средних лет. Женщина деловито ощупывала его.

– Так больно? – спросила она.

– Да! – простонал Кашечкин.

– А так?

– Так нет.

– А так?

Она нажала пальцем на какую-то точку, и Кашечкин взвыл.

– Ну что, Наталья Ивановна? – озабоченно спросил Шульц.

– Надо бы анализ сделать. Но вообще-то и без анализов все ясно. Они, – женщина кивнула куда-то в сторону, – не ошиблись.

Кашечкин проследил за ее взглядом. Там, чуть позади, стояли вчерашний старенький доктор и Фан Ки Ну. И Кашечкин с ужасом понял, что совершенно голый лежит под взглядами двух мужчин и, о ужас, двух женщин! Да к тому же Фан Ки Ну при этом саркастически улыбается. Кашечкин заерзал, нашаривая одеяло, и попытался сесть. Вспыхнула боль в животе, и он упал на спину.

– Ишь ты! – поняв его движение, усмехнулся Шульц и поправил одеяло. – Можешь не стесняться доктора. Кстати, вы знакомы?

Кашечкин отрицательно покачал головой.

– Это Наталья Ивановна, врач из посольства.

– Очень приятно, – Наталья Ивановна подала ему руку.

Кашечкин вяло пожал ее и умирающим голосом спросил:

– Что со мной, доктор? Аппендицит, да?

– Аппендицит захотел? – Шульц рассмеялся. – Благородную болезнь? С операцией? Почти что ранение? Не выйдет, дружок. У тебя болезнь грязных рук. Ручонки перед едой мыл? Воду кипятил? Овощи-фрукты мыл кипяченой водой, с мылом?

– Так ведь негде было, – покраснел Кашечкин.

– Видите, доктор!

– Да, – кивнула Наталья Ивановна, – преступная халатность в боевой обстановке. А в итоге дизентерия.

– Что? – всхлипнул Кашечкин.

– Дизентерия, – едва слышно повторил Шульц и, наклонившись к самому уху, прошептал, – Мучительная смерть от поноса на поле сражения.

– Я умру, да? Только маме не рассказывайте. И Свете не говорите!

– Вот такие у нас бойцы. – Глаза Шульца улыбались, и тут только до Кашечкина дошло, что он шутит.

– Не умрете. Но еще неделю будет очень плохо, – ответила Наталья Ивановна, – так что еще неделю проведете здесь. У нас ухаживать за тяжелыми некому, а доктор Тхиеу эту болезнь хорошо лечит. Потом переведем вас в посольство, и я сама вами займусь.

– Извините, я пост оставил, со мной столько хлопот…

– Да, нехорошо, – кивнул Шульц, – но ты не беспокойся, выздоравливай скорей. Я нашел тебе временную замену, так что месяц можешь лечиться. Буду тебя навещать, но не часто, дел, сам понимаешь, по горло. А вот Фан Ки Ну будет каждый день тебя навещать. Фан Ки Ну, ясно?

– Да. – Фан кивнула. Она молча стояла возле койки Кашечкина, слушала разговор и смотрела. Глаза у нее были грустные.

– Это приказ – поставить лейтенанта Кашечкина в строй как можно скорее.

– Служу трудовому народу! – Фан Ки Ну по-военному вытянулась.

– Замечательно. Спасибо большое, доктор! – Шульц пожал руку пожилому вьетнамцу. – Оставляю его вашим заботам.

– Доктор просит, – Фан Ки Ну начала переводить ответное щебетанье врача, – прислать ему лекарства по списку.

– Наталья Ивановна, у нас все это есть? – спросил Шульц.

– Есть, – она кивнула.

– Пришлем. Наталья Ивановна будет приходить и осматривать его.

– Что ж, пусть приходит, – перевела Фан Ки Ну. – Доктор говорит, что он очень хорошо лечит и ему будет приятно показать свои методы русскому коллеге.

– Какие такие методы? – Наталья Ивановна вспыхнула, – разве они умеют лечить? Разве у них методы? Принятые здесь методы лечения не прошли бы экспертизу Минздрава!

– Доктор является бакалавром медицины! – заметила Фан.

– Вот, что я говорила! Всем известно, что бакалавр – это студент, еще не получивший диплома. А Минздрав не признает методов, не имеющих научной основы.

– Доктор говорит, что с радостью поделится с коллегой своим опытом. – Фан Ки Ну едва успевала переводить.

– Без прочной научной основы лечение невозможно! – отрезала Наталья Ивановна.

– Доктор говорит, – продолжала Фан, – что весь его практический опыт в распоряжении советских коллег.

– Спасибо! – Шульц вежливо поклонился, схватил Наталью Ивановну под локоть и быстро вывел из палаты.

Бедный Кашечкин остался в руках доктора Тхиеу, который тут же радостно стянул с него одеяло и на глазах у невозмутимой Фан Ки Ну начал снова ощупывать живот и измерять пульс.

На следующее утро доктор, получивший все необходимое у Натальи Ивановны, с утроенной силой принялся за лечение. Особую радость ему доставляло то, что в его руки попал не простой пациент, а прославленный советский офицер, болезнь которого доктор так хорошо может лечить. Половину лекарств доктор тут же отложил, справедливо считая, что у советских и так всего много, а его пациентам эти лекарства тоже нужны. Чтобы как-то сгладить и стушевать неприятные вопросы, которые все-таки могут возникнуть у пронырливой русской докторши, доктор Тхиеу взвинтил свое усердие и любезность до немыслимых пределов. Немного подумав, он даже сделал Кашечкину укол полной дозой, а не половинной, как намеревался.

В общем, Кашечкина окружили совершеннейшей заботой и лаской. Ему ежедневно застилали чистое белье. Из его палаты вынесли всех соседей, оставив Кашечкина в одиночестве. Для его стола достали свежую курицу, из которой сварили бульон. Половину бульона Кашечкин выпил через трубочку, и ему заметно полегчало. Оставшуюся половину за здоровье Кашечкина употребил обслуживающий персонал.

Фан Ки Ну явилась в первый же день утром. Кашечкин едва оправился, но уже мог нормально разговаривать. Фан Ки Ну деловито выложила принесенные сушеные бананы, переставила пузырьки на тумбочке и начала вытирать пыль. Кашечкин, млея от удовольствия, наблюдал ее быстрые и ловкие движения. Никогда раньше такая красивая девочка не ухаживала за ним, не занималась его хозяйством. Женатые товарищи рассказывали ему, как это приятно, но он слушал, не понимая.

– Фан Ки Ну, – превозмогая смущение, обратился он, – скажите, а откуда вы так хорошо знаете язык?

– Хорошо? – полувопросительно сказала она, отложив веничек для пыли и присаживаясь на край койки.

– Вы очень хорошо говорите по-русски.

– Я училась в Советском Союзе.

– Учились?

– Да. В Университете дружбы народов.

– Это в Москве?

– Да, в Москве.

– Ух ты! – обрадовался Кашечкин. – Здорово! Что, и жили в Москве?

– Да, пять лет.

– Надо же! А мне так и не пришлось в Москве поучиться. Даже пожить удалось не больше месяца, хотя у меня там мама.

– Меня наше правительство отправило, сразу после революции.

– И как вам Москва, понравилась?

– Красивый город. Такой спокойный, а главное, мирный. Никто не бомбит, не то, что здесь.

– Да, Москву даже в войну почти не бомбили, – встрепенулся Кашечкин, перейдя на любимую тему. – Наши войска ПВО были столь сильны, что немцы не могли прорвать оборону.

– Да, – кивнула Фан Ки Ну, – это хорошо. А у меня муж погиб под бомбежкой.

– Кто? – Кашечкин поперхнулся. – Вы разве замужем?

– Была, конечно. Женщине в моем возрасте неудобно без мужа и детей.

Фан Ки Ну спокойно сидела на краю койки. Ее маленькая фигура, узкие бедра, едва наметившаяся грудь девочки-подростка создавали впечатление школьницы. Кашечкин задумался, как бы половчее разузнать подробности.

– Давно вы замуж вышли? – хитро спросил он.

– Давно. Три года назад, как только из Москвы приехала.

– А ребенок у вас есть?

– Да. Сын. Ему два года.

– Так сколько же вам лет?

– Один, два… – Фан Ки Ну шепотом произнесла русские числительные, вспоминая. – Двадцать шесть лет.

– О! – изумленно хлопая глазами, Кашечкин посмотрел на нее. Совершенно гладкая кожа лица, без морщин, лишь глаза слегка усталые. Маленькая. С длинными черными волосами. Перед ним сидела девочка.

– О! – еще раз выдохнул он. – Так вы старше меня!

– Возможно, – кивнула Фан Ки Ну и добавила, – мой муж тоже был военным.

– Где он служил?

– Он воевал. Водил машины. И на Тропе его убили. А кто ваша жена?

– А я не женат!

– Бедненький! Кто же ведет ваше хозяйство, кто ласкает вас перед сном?

– Никто пока. Но у меня в Москве есть невеста. Да, невеста.

– Москва далеко, – улыбнулась Фан Ки Ну каким-то своим внутренним воспоминаниям, – очень далеко! И там холодно, очень холодно зимой. А здесь океан близко, дождь и тепло.

– А вы любили своего мужа? – спросил Кашечкин.

– Да. Он был храбрый воин и хороший отец. Он хорошо содержал семью.

– Извините, я не знал, – Кашечкин смутился, – это тяжелая утрата. А тут еще я на вашу голову.

– Это было давно, – Фан Ки Ну вздохнула, – и незачем об этом вспоминать. Расскажите лучше, какой стала Москва.

Кашечкин с радостью начал рассказывать ей про Москву, про маму, про свой отпуск, про то, как попал к ним, во Вьетнам. Фан Ки Ну слушала, изредка перебивая, а ее ловкие пальцы работали и работали, сметая пыль и переставляя предметы. И когда короткие сумерки сменились непроглядной ночью, Кашечкину снились девушки. То Фан Ки Ну в плиссированной юбочке длинным веником из рисовой соломы подметала площадь перед «Художественным». То Светлана Акиньшина сидела на берегу океана и ела рис из зеленой пятнистой чашки. То вдруг Кашечкин брал их обеих за руки и летел с ними над джунглями, а внизу бежал вьетнамец в военной форме и кричал, что он муж этих двух женщин. А Кашечкин млел от восторга и все летел, летел…

Вьетнамец достал из-за плеча автомат и начал стрелять в Кашечкина. Пули прошили живот, причиняя нестерпимую боль. Кашечкин проснулся и, едва переставляя ноги и качаясь от слабости, побрел в туалет.

* * *

Фан Ки Ну пришла и на следующий день, и через день. Она приходила всегда в одно и то же время и ухаживала за Кашечкиным как родная мать или, лучше сказать, как любящая сестра. Она не только приносила ему еду и убирала в палате, но и меняла белье, и даже помогала совершать достаточно неприятные, но совершенно необходимые медицинские процедуры. Единственное, чего доктор Тхиеу не мог ей позволить – это процесс лечения, который он взял полностью на себя. Доктор лично готовил лекарства, лично, не доверяя медсестре, делал уколы. Он по три раза в день приходил к пациенту, мял ему живот, оттягивал веки, смотрел на язык и при этом качал головой и причмокивал губами.

Пациент доктору нравился – он не сопротивлялся правильному лечению, не задавал лишних вопросов и быстро шел на поправку. Доктор надеялся при выписке прочитать русской докторше лекцию об успехах народной медицины Аюр-веды в деле исцеления советских офицеров на примере лейтенанта Кашечкина. Доктор долго мял пульс своими сильными пальцами, нащупывая состояние трех дош. Нащупав эти самые доши, доктор доставал баночки с резко пахнущими мазями и натирал ими Васину грудь. От запаха першило в горле и хотелось чихать, но в голове неожиданно прояснялось, становилось легче.

– Фан Ки Ну, скажите, неужели вы верите во все эти ненаучные манипуляции? – спросил Кашечкин, когда доктор в очередной раз растер его, завернул в чистую простыню и, гордый содеянным, удалился.

– Это очень опытный доктор. Очень-очень хороший. Мы отвезли вас к самому лучшему из всех докторов, чтобы вы быстрее стали здоровым.

– И все-таки советская наука утверждает, что лечить надо таблетками и уколами, а не прощупыванием пульса и мазями из трав.

– Доктор лечит и тем, и другим. Он говорит, что таблетки излечивают низшее тело, а травы лечат тело высшее. А запахи даны от Бога и врачуют душу.

Кашечкин фыркнул.

– Бога нет! – твердо заявил он. – И души тоже нет. Наше сознание есть функция головного мозга.

Фан Ки Ну внимательно посмотрела на него. Она сидела на коленях, на соломенном мате возле стены. Так, неподвижно сидя, она ожидала, пока доктор закончит процедуры. Так же спокойно и молча она сидела, когда для нее не было работы. Вот и сейчас она, проводив доктора, ждала, когда можно будет забрать грязные простыни.

Фан Ки Ну мягко, бесшумно встала и, неслышно ступая маленькими босыми ногами, подошла к Василию.

– Да, конечно, – согласилась она, – и в университете нас учили так же. Но ведь доктор лечит не молитвами и не заклинаниями. Он дает вам лекарства, которые привезла Наталья Ивановна.

Фан Ки Ну мягко положила свою маленькую ручку ему на лоб и провела пальчиком по бровям. Кашечкин замер. Боясь спугнуть это удивительно приятное прикосновение, он закрыл глаза и даже затаил дыхание. Но комсомольская совесть требовала своего.

– Но доктор ссылается на какую-то Аюр-веду и на каких-то монахов!

– Конечно. Простите его, он ведь уже старенький и не умеет иначе.

– Да. Пожилого человека не переделать.

– Спасибо, что извинили доктора. – Не отнимая рук, Фан Ки Ну слегка поклонилась. – Он просто измеряет пульс. Это научно и правильно. А то, что он называет процедуры странными именами, ему позволительно. Он очень хороший доктор. Он быстро вас вылечит.

– Думаете? Мне надо скорее! – Кашечкин открыл глаза и непроизвольно дернул головой.

– Конечно. Ведь его мази приносят облегчение?

Она подняла простыню у него на груди и слегка помассировала расслабляющие точки в районе ключицы. Затем быстрыми умелыми руками прошлась по линии от локтя до плеча, вынимая негативную ци из каналов руки. Все пациенты, знакомые с массажем чжуд-ши, при этом лежали расслабленно и дышали равномерно, чтобы дать лечебным ароматам достигнуть нужных зон. Но Кашечкин о чжуд-ши не знал и поэтому смирно лежать не захотел. Под простыней у него неожиданно все напряглось и он, не соображая еще, что делает, схватил ее руку и прижал к своим губам. Он пытался поцеловать ее, но она оказалась ужасно горькой от целебных мазей.

Рассмеявшись, Фан Ки Ну ловко выдернула руку и отошла на шаг. Кашечкин смутился.

– Ай-ай! – она покачала головой. – Выздоровление идет быстро!

Кашечкин смутился еще сильнее и покраснел. Фан Ки Ну ловко подняла простыню и закутала в нее Кашечкина по самое горло.

– Вам еще этого нельзя. Вы еще слишком слабы, и это может подорвать Ваши силы.

Кашечкин лежал, смущенный и довольный одновременно. Он был уже достаточно опытный мальчик и знал, как нужно обращаться с девушками. Он уже несколько раз целовался и слышал рассказы курсантов о своих похождениях. Он и со Светланой целовался несколько раз – не на прощание, в щечку, а по-настоящему, в губы, обнявшись и прижавшись друг к другу. Он знал, как найти дорогу к сердцу девушки. Он видел, что сделал по этой дорожке первый шаг. Конечно, в Москве у него была невеста, но Москва далеко, а молодой организм требовал своего. В Кашечкине проснулся ловелас, настоятельно требовавший, чтобы состоялись прогулки при луне, в конце которых… Тут фантазия разгулялась, представляя себе нежные губки, поцелуи… И это возможно…

Но, дверь распахнулась… На пороге, в совершенно неурочный час, возник доктор. За ним в палату шагнул Шульц.

– Здравствуйте, товарищи! – бодро приветствовал он Фан Ки Ну и Кашечкина.

Фан Ки Ну встала. Кашечкин скинул простыню и сел на койке. Маленький доктор, мелко семеня, подбежал к нему и, встревожено лопоча, попытался уложить обратно.

– Как самочувствие, лейтенант?

– Уже намного лучше!

– Замечательно. Вот и доктор говорит, что ты очень быстро поправляешься, и что он тебя очень хорошо лечит.

Фан Ки Ну перевела. Доктор закивал.

– Поэтому мы хотим перевести тебя в гостиницу и поселить с нашими военными специалистами.

– Меня? Зачем? Мне и здесь хорошо, – Кашечкин с тоской посмотрел на Фан Ки Ну.

– Доктор говорит, что ему надо восстановить энергию, – перевела Фан.

– Восстановим, – согласился Шульц, – при помощи военно-полевой кухни.

– И еще мази нужны! Доктор беспокоится, что нужны специальные мази.

– И мази возьмем. – Шульц бесцеремонно сгреб со стола все коробочки.

– Доктор говорит, что нельзя доверять завершающий этап лечения несведущему человеку, а он не может отлучаться из госпиталя.

– Наталья Ивановна – замечательный доктор.

– Но, Герман Генрихович… – начал было Кашечкин.

– Лейтенант Кашечкин! – резко оборвал его Шульц. – Вы прекрасно знаете положение об ограничении нежелательных контактов. Устроили тут лазарет, когда обстановка такая напряженная! В посольстве долечат.

Кашечкин снова сел, уже молча, и наблюдал.

– Какие мази нужны? – Шульц вынул из мешка одну баночку, открыл, понюхал и поморщился. Затем он обратился к Фан Ки Ну.

– Ты ведь в Дружбе народов на медицинском училась?

– Да, – Фан Ки Ну кивнула.

– Отлично. Тогда подробно узнай у доктора, чем и как надо мазать. В общем, хорошенько все выясни. И займи внимание доктора.

– А она со мной поедет, в посольство? – еще не веря в продолжение счастья, спросил Кашечкин.

– Доктор говорит, тебе какой-то массаж нужен. Вот она и будет делать. Наталья Ивановна не против. Наталья Ивановна! – Шульц громко крикнул в сторону открытой двери.

Врач вошла и, не говоря ни слова, кинулась ощупывать Кашечкина.

– Здесь болит? А здесь? А здесь? А что это за гадость на вас намазана?

– Как его состояние? – перебил Шульц.

– Транспортабелен. Осталась реабилитация.

– Вот и замечательно, – кивнул Шульц, – берем его с собой.

– А что это у вас? – врач увидела в руках Шульца мешочек с мазями.

– Думаю, это не повредит.

– Я тоже так думаю, – неожиданно смягчилась Наталья Ивановна.

– Доктор хочет проконсультировать вас, как завершить курс лечения, – обратилась к ним Фан Ки Ну.

– Он, меня… – выдохнула Наталья Ивановна, но Шульц, крепко взяв ее под локоть, уже оттеснял к двери.

– Одевайся быстрее, – кивнул он Кашечкину, и добавил в сторону Фан Ки Ну:

– А вы внимательно выслушайте доктора и помогите лейтенанту добраться до машины. Мы будем там.

Он подхватил Наталью Ивановну, и они проследовали в коридор. Кашечкин начал торопливо одеваться.

Кашечкину, хоть и выздоравливающему, но все же инфицированному, выделили отдельный номер в гостинице для советских специалистов. Наталья Ивановна лично взялась за него, выставив из комнаты и Фан Ки Ну, и Шульца. Однако ее рвения хватило ненадолго – дел в миссии было много, и она успевала только дважды в день проделать необходимые процедуры. А потому, скрепя сердце, уступила остальное время маленькой трудолюбивой Фан Ки Ну. Фан начала хлопоты с того, что переставила все вещи. Затем она отнесла куда-то половичок, присланный Натальей Ивановной, и застелила весь пол мягкими соломенными циновками. На самую лучшую циновку она кинула маленькую подушечку, уселась на нее и гордо осмотрела комнату, посередине которой на деревянной кровати лежал лейтенант Кашечкин. Порядок был восстановлен.

С переездом в гостиницу для Фан Ки Ну значительно прибавилось дел. Больничной обслуги не было, и Наталья Ивановна согласилась передать в ее руки все хозяйственные хлопоты. Хотя Кашечкин быстро поправлялся и уже уверенно ходил, но в столовую его пока что не пускали по каким-то санитарным соображениям. Фан Ки Ну приходилось носить еду прямо в комнату. Кашечкин сразу разрешил ей забирать часть риса, который он не любил, и Фан Ки Ну с благодарностью носила его домой, своему маленькому сыну. Она ходила в библиотеку посольства и приносила Кашечкину книги, которые тот с удовольствием читал.

Кроме чтения, Кашечкин развлекался написанием писем. Он написал их уже много, целую стопку, и аккуратно сложил в ящик стола. Письма в Союз шли очень долго, часто терялись, и отправлять их не было никакого желания.

Однажды Кашечкин, презрев запреты, в момент, когда его никто не видел, выбрался в садик за гостиницей, срезал зеленый стебель бамбука и поставил его в воду. На следующий день Фан Ки Ну чуть было не выкинула эту композицию, но Кашечкин объяснил, что это подарок, специально для нее, и что он всегда дарит красивым девушкам цветы. Фан Ки Ну вспомнила Москву, общежитие, вспомнила подарки друзей-студентов и растрогалась. Она сказала, что это очень хороший съедобный бамбук, и она возьмет его с собой. Кашечкин разомлел от счастья и, окрыленный успехом, повторил свою вылазку. На следующий день Фан Ки Ну увидела целую оранжерею из побегов бамбука, листьев пальм и папоротников, воткнутых в бутылки. Она вздохнула и, выказывая признание, аккуратно расставила их под окном, возле своей циновки.

– Спасибо, Вася, – прощебетала она тонким голоском и поклонилась. – Но больше не выходи, а то скажут, что я не доглядела.

– Ничего страшного! Наталья Ивановна сказала, что мне с завтрашнего дня уже можно будет выходить на улицу, а через неделю вообще вернуться на батарею.

– Да. И мне придется ехать. – Фан Ки Ну вздохнула.

– Жаль расставаться. Но ничего не поделаешь, это долг воина.

– Да, это долг, – подтвердила Фан Ки Ну.

Она достала из тумбочки коробочку с плотной крышкой из отрезка бамбука, открыла и понюхала.

– Это наша мазь. Тха-чурна. Доктор Тхиеу сделал ее специально для вас и велел растирать мазью ноги. Он сказал, что от этого кровь станет теплее.

– Спасибо. – Кашечкин грустно вздохнул и взял коробочку. Медицинские снадобья уже сидели у него в печенках, а пахнущие с чудовищной силой снадобья доктора Тхиеу стали просто ненавистны. Он с удовольствием бы выкинул их все, но тогда бы он лишился счастья ощущать легкое прикосновение женских рук, втирающих мазь в грудь и в живот.

Он обмакнул палец в пряную, зеленоватого цвета густую массу и провел пальцем по ступне.

– Нет, не так, – засмеялась Фан Ки Ну, – сильнее растирать надо.

– Ага! – Кашечкин кивнул и слегка потер ногу ладонью.

– Ложись!

Фан Ки Ну толкнула его на койку и попыталась закатать брюки. Но штанина была жесткая и не поднималась выше колена. Тогда она расстегнула пояс и ловко стянула с него штаны.

– Ай! – Кашечкин вздрогнул, оказавшись лежащим в одних семейных трусах, но покорился своему «домашнему доктору».

Фан Ки Ну набрала мазь на ладонь, смазала голеностоп и начала сильно и ловко разминать икроножные мышцы – сначала на левой ноге, затем на правой. Икры тут же запылали огнем, а потом вдруг их свел ледяной холод, пронзающий иголками.

– Действует? – спросила Фан Ки Ну, продолжая растирать.

– Да! – Кашечкин почувствовал, что эта мазь действует сильнее прежних снадобий.

– Сейчас станет тепло!

Фан Ки Ну зачерпнула из банки еще и начала ловко разминать бедра. Тело Кашечкина кололи ледяные иглы, а вверх по животу поднималось тепло. Он попытался справиться с возбуждением, но низ живота сводило все сильнее.

– Хорошая мазь? Нравится? – невинно спросила Фан Ки Ну.

Кашечкин молча кивнул и попытался натянуть одеяло на свои семейники, которые все больше беспокоили его.

– Подождите, еще не все!

Фан Ки Ну откинула одеяло и вдруг уселась верхом на колени лежащего на спине Кашечкина. Деловито устроившись, она взяла мазь и начала растирать мышцы ног еще выше.

Кашечкин чувствовал жар в ногах и животе. Коленями он ощущал упругие, теплые женские бедра и не мог сдержаться. Он закрыл глаза и застонал.

– Больно? – удивилась Фан Ки Ну.

– Нет, – тихо ответил Кашечкин, – не больно.

– А что же тогда?

Кашечкин смутился.

– Ах, это, – она провела своей ручкой по его семейным трусам. – И давно у вас не было женщины?

– Что? – опешил Кашечкин.

– Вы давно не спали с женщиной?

– Никогда, – выдохнул Кашечкин горькую правду. – Я не женат. И с девушками никогда не общался.

– Совсем никогда? – удивленно спросила Фан Ки Ну. – В вашем возрасте это, должно быть, очень утомительно!

– Нет, я, что вы… – тихо лепетал Кашечкин.

– Неужели вы не хотите женщину? – в свою очередь удивилась Фан Ки Ну.

– Честно сказать… – Кашечкин замялся и выдохнул: – Хочу. Но пока не получалось.

– Так надо было об этом сразу сказать! – засмеялась Фан Ки Ну, тщательно вытерла руки о полотенце и стянула с него трусы.

– Бедный мальчик! – она нежно коснулась его груди губами и начала раздеваться. – Бедный мальчик! Я теперь поняла, зачем вы дарили мне эти травы!

В голове у Кашечкина все поплыло. Там играла музыка и цвели розы. Он чувствовал себя счастливым. Фан Ки Ну была опытной и ловкой, поэтому у него все получилось наилучшим образом.

13. Что случилось? (вьетн.)