Август. Наш последний поход впятером… не состоялся.
Чтобы не привлекать особого внимания, ехать решено было в разное время и с разных сторон. Эта идея, – поехать с разных сторон и собраться уже на месте, была роковой. Причем ее автор, Фотограф, дороже всех поплатился за нее. А еще Кулибаба, поехавший вместе с другом.
Никакого смысла приезжать с разных сторон особо не было. Можно было просто ехать разными поездами. Тогда, правда, получалась накладка по времени. Принимая в расчет, что путь был не близкий, и поход предстоял продолжительным, расхождение по времени было небольшим, – около пяти часов. Рольф относился к нему вполне спокойно, но Фот, начавший после истории с жестоким избиением Доктора, сторониться Рольфа, сам предложил не терять времени, а такой маневр счел даже интересным. Первая группа едет прямым поездом, а вторая, где он и Кулибаба, охотно, из-за той же самой истории с избиением, поддержавший его идею, на другом проезжает место встречи и возвращается встречным поездом. Фот хорошо подготовился к разговору, и выяснил всю информацию о пребывающих на станцию с разных сторон поездах. Группа, по его расчетам, должна была собраться в течение получаса на станции и дальше идти вместе. Никакого выпендрежа в этой затее Рольф не усмотрел, и возражать не стал. Но в результате мы прождали их почти те же пять часов. За это время с обеих сторон на станции остановились еще по два скорых и несколько электричек. Никто не приехал.
Первые смутные мысли появились, когда остановился состав, на котором должны были приехать Фотограф и Кулибаба. Поезд по трагическому стечению обстоятельств оказался «дембельским». Он только подходил к платформе, но уже стало понятно, что сейчас на станции начнется погром. Старушки со своей нехитрой снедью и богатым опытом, засобирались, едва увидев торчащие из окон вагонов головы и флаги. И когда с еще не успевшего остановиться с заблеванными бортами и с несколькими отсутствующими стеклами поезда, на крупный, как слезы матерей, гравий начали выскакивать совершенно обезличенные, пьяные люди в матросках, на платформе не было уже ни души.
Мы остановились неподалеку, на пригорке в тени деревьев, откуда открывался прекрасный вид, но нас самих видно не было, и молча наблюдали десантирование. Так как никто дембелей не встретил, то ничего особенного не произошло. Они кто по одному, кто группами перебегали через пути и низенькую платформу и скрывались в небольшом, со сквозным проходом, здании вокзала в поисках магазина со спиртным, а потом появлялись уже не из дверей, а с разных сторон крохотной постройки. Несколько групп стояло, шатаясь, на платформе, обнимаясь, воя песни, матерясь и выкрикивая предложения, состоящие в основном из единственного слова. «Гражданка!», в силу своего состояния, получалось выкрикнуть не у всех, поэтому чаще орали: «Домой!», и не то «Мама!», не то «Маня!», издали было не расслышать. Отход поезда сопровождало, как полагается, громогласное «Ура!». Дембеля даже вроде бы все успели погрузиться.
Закончился маскарад через десять минут стоянки поезда. Сломанные лавочки, избитые и смятые урны, побитые фонари и несколько стекол вокзала. Ни одной целой бутылки – все разбитые в дребезг; блевотины; окровавленная беретка; сломанный чемодан; останки какой-то закуски и порванных вещей украшали платформу после отхода состава.
На удивление скоро на нее разом, как одна, вылезли те самые старушки, что торговали домашними припасами, но без провианта, – пока что только с пустыми авоськами. Но бутылок этот поезд не оставил, и бабушки быстро пробежав платформу, и осмотрев прилегающие кусты и траву, собрались на своей торговой точке, обсуждая увиденный погром. Вместе с ними вышла сильно расстроенная и напуганная билетёрша и какой-то мужчина, который перекинувшись с женщинами парой фраз, стал осматривать урон. Судя по всему, именно ему придется приводить в порядок станцию. Еще через десять минут появился милиционер с семечками. Остановился вместе со старушками и, продолжая щелкать, так больше никуда и не пошел. Уходя поманил к себе мужчину-хозяйственника, дал какие-то указания, взмахнув, как в сказке, то одной рукой, то, роняя семечки, другой, и отбыл.
Проезжая мимо пригорка, на котором мы расположились, поезд с торчащими головами выдал из себя столько нецензурщины, обращенной к нашей группе, что стало как-то не по себе. Я думаю: будь у нас тогда оружие, мы бы не раздумывая и без сожаления разрядили по обойме в этих ублюдков, а потом пока никто ничего не понял, отошли в «зеленку». Это бы осложнило встречу Фотографа с Кулибабой, но, безусловно, стоило того.
А пока мы надеялись, что они сами не сели в этот поезд и их стоит ждать на следующем. Но случилось самое худшее, – ребята не приехали совсем. Связи с ними не было, и тогда еще никто не знал, что собраться вместе больше никогда не суждено. Они просто сгинули.
Найденные случайно, машинистом проходившего товарняка, через неделю после несостоявшейся встречи тела не смогли не только опознать, но даже идентифицировать по каким-либо приметам. Примет просто не осталось. Сброшенные из дембельского поезда тела, пролежали в высокой траве под косогором несколько дней, пока трупный запах не почувствовала стая волков. Машинист увидел какой-то кишащий под насыпью рой и понял, что это волки остервенело разрывают какую-то тушу. Приближающийся локомотив напугал зверей, и они бросились врассыпную, но отбежав недалеко, остановились и с нетерпением стали ждать пока поезд пройдет, чтобы продолжить свою вакханалию. Машинист высунулся из кабины, и увидел жуткое зрелище, – волки разрывали на куски человека. А метров через двести такая же картина: еще одно растерзанное тело и ожидающая стая волков.
Прошли еще сутки, когда на экстренное сообщение машиниста, в этом глухом месте оказались оперативники. Но от тел не осталось ничего. Вообще ничего. Даже костей. Вместо травы в местах падения появились огромные кровавые проплешины с клочьями волчьей шерсти и крохотными фрагментами одежды. И все: ни вещей, ни документов, – они стали трофеями других зверей, – дембелей злосчастного поезда.
После бесследного исчезновения друзей нас несколько раз таскали к себе «опера». Зацепиться было совершенно не за что, да и других дел в такое разгульное время у ментов прибавилось, поэтому от нас быстро отстали. Но осадок остался. Мы были на грани – те запросто могли прицепить нам «глухаря», но видимо, приберегли его для кого-то другого.
Судьба, как нельзя кстати, снова свела нас с Котом. Профессионально занявшийся после разрыва с нами разношерстной фарцой, он в скором времени стал махровым барыгой и ростовщиком. С лохами не связывался, – дорожил репутацией; «работал», как сам говорил, с серьезными людьми; либо за хороший куш мог «впарить» что-то через подставных – «агентов», по его же терминологии. Достать и сбыть он мог, как мы вскоре убедились, практически все, а это стоило денег и, бывало, немалых, поэтому вел роскошную жизнь, как говорится «не по зарплате». Да и не по возрасту. Хотя здесь вопрос спорный, – все теперь смешалось, – после тепличных, вонючих, брежневских, времена наступили лихие, «веселые», быстрые.
Перегородив мне путь, наглухо тонированная БМВ сначала дернулась вперед, потом назад, не давая обойти себя ни с одной стороны. Потихоньку опустилось водительское стекло и Кот, не здороваясь, а чего ж здороваться – он ведь и не прощался, выходя тогда, два с половиной года назад, из электрички, вытащил сигарету изо рта, и будто продолжая прерванный разговор спросил: «Копаете?»
Пистолеты мы достали именно у него. Нас всегда останавливала большая вероятность нарваться на «подставу». Поэтому решено было обратиться к знакомому. Кот с легкостью торговал чем угодно – был бы спрос. Да и оружие, наводнившее, страну, находящееся на руках гражданских, уже никого не удивляло. Я никогда бы не «сдал» наш источник, если бы Кот был жив. Но его убили на какой-то дележке, поэтому теперь об этом говорить уже можно.
Два «Макаровых» – один Рольф заказал себе, на второй кое-как денег наскреб я, Котенюк предложил забрать у каких-то «своих людей». Рольф категорически заявил, что возьмет оружие только из рук самого Кота. Тогда барыга быстро сориентировался, и заломил «свою» цену. Она двукратно превышала первоначально названную. Мы взяли тайм-аут на день, чтобы обсудить такое «выгодное» предложение. Рольф с родительскими переводами из Африки в деньгах особенно не нуждался, поэтому заявил, что берет ствол. Я согласился только после его уговоров взять у него в долг.
По окончании сезона, свой «Макар» Рольф подарил Яду, опять же за «несомненный вклад…».
Зимой Яд вместе с Рольфом работал над маршрутами, а летом, пока мы пропадали в походах, занимался продажей добытых немецких нагрудных жетонов, родственникам солдат вермахта, расползшимся по всему миру. Хорошо знавший немецкий язык Яд, находил этих родственников, и те нормально платили. Иногда к жетонам прибавляли личные вещи – именные портсигары, часы, очки и прочее, что сильно увеличивало цену. Награды и знаки отличия заграницу не продавали. Никакие уговоры потомков на нас не действовали. Собрав себе коллекции орденов и медалей, дубликаты сбывали здесь, так как родные хоть и предлагали неплохие деньги, но сопоставимой с расценками наших коллекционеров цены дать не могли. На этих, привозимых из походов трофеях, мы начали здорово зарабатывать, и Рольф исполнил свою детскую мечту – купил «Парабеллум». Был вариант за меньшую цену взять более надежный и аккуратный тех же военных времен «Вальтер», но мечта есть мечта.
Кот по старой памяти хотел нам «помочь» со сбытом трофеев, но мы ограничились его услугами в приобретении некоторых не вседоступных вещей. Скажем, Доктор последним из нас купил у него «Макар». В надежность оружия Второй мировой он не верил, да и с патронами проще, когда у троих одинаковые стволы. Пистолет Кот ему «впарил» действительно недорого, видимо совсем «стреленный», со сбитым номером, но в накладе, зная Кота, и тут, понятно, не остался.
С приобретением пистолетов у нас появились страхи. Мы стали избегать электричек. Попасть в них на ментовский обход было плевым делом, а с оружием это, мягко говоря, ни к чему. В поездах о предстоящих облавах и рейдах, договорившись с проводниками или карточными кидалами, узнавали заранее, и все обходилось. К счастью, ни разу не нарвались. Ни в электричках, ни в автобусах.
Но еще больше нас тревожила возможность применения оружия. Таких случаев мы продолжали избегать, как только могли.
Произошла странная вещь: Яд после исчезновения Фотографа и Кулибабы и с появлением у него пистолета, сам захотел идти с нами, словно пистолет мог защитить его от мертвецов. Рольф был очень удивлен и рад желанию Яда, но «экскурсий» по складам теперь не поддержал. Он уже сделался мародером до мозга костей, и даже пожелания друга его больше не волновали. Не меньше Рольфа удивились и мы с Доктором. Главное тем, что на Яда потеря друзей детства, похоже, не произвела сильного впечатления. Он в отличие от нас, не раз видевших ужасы бесчинств мародеров, продолжал верить, что друзья вернутся.
Так нас стало четверо. Или осталось четверо…
После первого же боя мы продали наши «Макаровы» и взяли «ТТ». Бой был, конечно, весьма условный, – мы, отстреливаясь, отходили, но какие-то беспредельщики продолжали преследовать нас и в итоге загнали в болото. Из него каким-то чудесным образом, а все-таки больше чем чудо знаниям Рольфа, мы вылезли живыми и без потерь; если не считать утопленный Доктором пистолет.
«Макар» оказался хорош только стрелять ворон и пугать шпану, хотя отличался завидной надежностью. Но с дальностью стрельбы дело у него обстояло откровенно плохо. Длинноствольный «Токарь» в этом отношении оказался предпочтительнее.
Пистолеты были новые, самых последних годов выпуска, – консервация с военных складов. Запасные магазины не взяли, – лишняя тяжесть в походе ни к чему, да и бои в основном были непродолжительные: несколько выстрелов и группы расходились. Перестрелки начинались если «договориться» никак не получилось. Чаще всего воевали вообще не на поражение, а по деревьям, чтобы обозначить себя. Нападавшие, по неписаному правилу, оставляли хозяев раскопок и уходили сами, ответными выстрелами давая понять, что преследовать их не стоит, – оружие, мол, тоже есть. Но случались и исключения: либо натыкались друг на друга в упор, либо, как в случае, произошедшем с нами, когда мы оказались в болоте, попадались недоумки готовые не столько захватить точку, сколько отобрать чужие трофеи. Тогда группы несли настоящие потери, а фронтовой лес пополнялся свежими могилами.
Это был июнь. Середина, выдавшегося на редкость жарким, месяца. Поход планировался на несколько дней раньше, но семейные обстоятельства внесли коррективы, – у Рольфа умерла бабушка.
Мы забрались в такую глушь, где, наверное, кроме поляков забытых Сусаниным, никого, никогда и быть-то не могло. Однако Рольф и Яд свое дело знали. Что за бои тут шли, для нас с Доктором осталось загадкой. Не исключено, конечно, что лес здесь поднялся уже после войны, а тогда все выглядело иначе, но вряд ли, – слишком уж он был дремуч и непроходим. На карте боевых действий времен Второй мировой, которая была у Рольфа, кое-где попадались редкие деревушки. Одно поселение, с учетом того, в какой мы находились глухомани, даже довольно крупное, с магазином. Но располагалось далеко, – километрах в семнадцати по непролазному лесу. А ближайшая деревушка, дворов в семь-восемь, в том же самом направлении почти на пол пути к нему. Мы же заходили с другой стороны, от станции, на которую приехали. Шли еще дальше, километров двадцать, но вариантов не было. Поход изначально предстоял самым длинным и сложным.
Мы неплохо подготовились к нему, но увиденное превзошло наши ожидания. Место оказалось просто диким; на границе болот и непролазного леса. Даже Рольф немного стушевался. И нужно было иметь такое развитое пространственное воображение как у него, чтобы при полном отсутствии ориентиров привести группу на точку.
На второй день начался дождь. Он решил отыграться на нас за весь засушливый месяц. Поначалу он не очень раздражал – был не сильным и нас, копающихся под деревьями, мочил едва-едва. Но вот почва и без того влажная в этом месте, стала быстро сдаваться. Работать становилось все труднее. Да и место оказалось «не наше». Мы действительно стояли на поле боя, и свидетельства тому находились повсюду, но не было самого главного – немецких захоронений. Либо их забрало себе болото, либо Рольф все-таки ошибся. Но вряд ли, – Яд подтверждал место. Посоветовавшись, решили не терять больше времени и на завтра идти на «запасной».
Рольф сидел в своем окопе и безразлично, просто убивая время, откапывал бойца Красной Армии. Надо было себя хоть чем-то занять, а на плечах солдата поверх шинели виднелись кожаные лямки. Это мог быть ранец с рацией, а боевая, не штабная, начищенная адъютантами рация – это очень ценная находка. Рольф хотел приподнять красноармейца вместе с ней, не срезая ремней. Учитывая в какую труху превратилась шинель и какой хрупкой стала кожа, тянуть с силой значило только испортить амуницию, но не поднять тело. Поэтому Рольфу пришлось хорошенько окопать бойца со всех сторон. Из-за этого получился приличной высоты холм. Мокрую, тяжелую землю не хотелось откидывать подальше, как мы это обычно делали, чтобы она не ссыпалась обратно в яму.
Судьбой уготовано было случиться двум роковым ошибкам подряд. Эта была первая.
В очередной раз подцепив радиста саперкой, Рольф встал и аккуратно начал тянуть его вверх. А перед этим случилось второе роковое событие. Мешающую ему лопату Рольф не оставил рядом с собой, и даже не воткнул в холм, а положил на него, и то ли задел ее, то ли лопата сама соскользнула по мокрой земле вниз, но упала ровно в тот момент и на то самое место, с которого мгновение назад Рольф приподнял останки бойца. За ней с трухлявой шинели свалилась и рация. В тот же миг раздался металлический лязг, а через долю секунды лес огласил взрыв, – под бойцом кроме рации лежала неразорвавшаяся граната, в которую ударила саперка.
Мы сначала инстинктивно пригнулись, а потом каждый в своем окопе повернули головы в сторону прогремевшего взрыва. Только после этого высунулись. Кое-как, скользя, выбрались из ям и побежали к Рольфу.
Взрывом его выбросило на насыпь, и он лежал присыпанный землей, вперемежку с останками бойца, так, что сразу было не разобрать: где из них кто. Он был жутко изуродован. Практически все лицо представляло из себя черно-красную, запекшуюся кровяную кашу. Сверху вниз по левой стороне лицо было разорвано пополам: через разошедшуюся кожу лба белели кости черепа; из глазницы вытекали остатки глаза; сквозь щеку виднелись челюсти. К счастью ноги и тело, благодаря прикрывшей от взрыва рации, были целы, только иссечены осколками. Да и приподнятый боец Красной армии взял на себя часть осколков. Гимнастерка и штаны Рольфа превратились в лохмотья; рука и шея, тоже все обгоревшие и в крови. Левая рука чуть выше локтя отсутствовала. Прибежавший последним Яд, шокированный и не понимающий происходящего, принес ее. На запястье продолжали свой ход «трофейные» часы с разбитым стеклом. Яд из-за моей спины увидел обезображенного Рольфа и с криком оступившись, но не отпуская его руку, соскользнул в окоп, где дымилась развороченная и сплющенная рация.
Честно говоря, я тоже едва мог смотреть на этот ужас и, подавая Доктору бинты, вату и все остальное, что он просил из его аптечки, старался тут же отвернуться, едва сдерживая рвотный рефлекс. Рольф дышал, но не двигался. Он так истекал кровью, что перевязочный материал иссякал прямо на глазах. Доктор склонившись над Рольфом постоянно чертыхался, и то и дело повторял: «Все, не жилец…» или просто: «Пропал…», но продолжал реанимацию. Попутно четко, размеренно, обращаясь к нам поочередно, отдавал команды: «Фокс, собирай инвентарь, только необходимое. Палатки, спальники, лопаты, – не берем…». «Все… пропал, черт бы тебя…». «Только немного жратвы, фонари, фляги». «Яд найди его пистолет! Кобуры нет, с рукой улетела». «Нет… все, не жилец…». «Яд! Возьми себя в руки, сука! Выдвигаемся! Быстро собирайся!». Но Яд ничего не слышал. Он в состоянии глубочайшего шока сидел в яме и выл. «Яд, сука!..». «Фокс, поднимай его! По морде ему дай, чтобы в себя пришел!». «Черт, все, пропал…». «Быстро! Носилки делайте!»
Я в каком-то бреду покорно носился, и выполнял все распоряжения Доктора, единственного не потерявшего рассудка и самообладания в эти минуты.
«Сука! Вставай, уходим!» – услышал я крик Доктора. Он со злостью оттолкнул тело Рольфа, так, что оно чуть не свалилось в яму, и спрыгнул к Яду. Поднял его за грудки, хорошенько потряс и ладонью сильно вмазал по щеке. «Очнись, сволочь! Сука, уходим, я говорю! Помогай собираться! Быстро к Фоксу!». Яд скуля, вылез, и не вставая, а в раскоряку, подполз ко мне. Теперь уже я поднял и потряс его. Но все равно помощи от него было мало. Он, шатаясь, словно контуженный, на полусогнутых ногах ходил между уже собранных мной рюкзаков, наклоняясь то к одному, то к другому и всматриваясь куда-то в лес, подходил ко мне, как будто я его звал, с вопросом: «Что?». Так повторялось несколько раз, а потом со словами: «Да, сейчас…», Яд просто полез в бурелом. Я достал «Токарь» и выстрелил в дерево рядом с ним. Яд словно проснулся – остановился, обернулся, спросил: «Что?» и спотыкаясь, побежал ко мне.
Пока Доктор был с Рольфом, мы сооружали носилки. Вещи были уже собраны и примерно через час в сгущающихся сумерках мы сели над картой готовые выдвигаться неизвестно куда. Немного пришедший в себя, но дрожащий, как в ознобе Яд указал на ближайшую деревушку, ту, которая «о семи-восьми домах». «Не донесем… – констатировал Доктор. Помолчав спросил, – «Пару» нашли?» Я сказал, что «Парабеллум» у меня. Я, пока собирал вещи, нашел его с другой стороны насыпи, и сунул в рюкзак вместе с ножом Рольфа.
«Так… Все, пошли».
Мы положили Рольфа на носилки из веток, и хотя он весь был перемотан окровавленными бинтами и выглядел уже не так страшно, Яда стошнило, и он снова сделался неадекватным. Обращаться к нему стало бессмысленно. Носилки из сырых веток тяжелые сами по себе, с Рольфом сделались неподъемными. Рольф словно почувствовал насколько все плохо, и застонал. Мы с Доктором переглянулись, подняли Яда на ноги, и одели на него два рюкзака, в которые я собрал все необходимое: один сзади, как полагается, а один, как у парашютистов спереди. Сами подняли носилки, и двинулись в выбранном направлении. Наше положение усугубляла наступающая ночь, непрекращающийся дождь, но главное, – безумие Яда, единственного в отсутствии Рольфа поводыря.
Можно было идти вдоль болота, не путаясь в буреломах, но расстояние увеличивалось раза в полтора. Решили пойти напрямую и по расчетам быть в деревне назавтра к полудню.
Но и так болота избежать не удалось. Причем мы с носилками его как-то минули, а немного отставший от нас и уклонившийся с маршрута, не поспевающий за нами Яд угодил прямо в трясину. Хорошо, что это случилось уже следующим утром, а не в темноте.
Мы услышали позади его голос. Он не просил помощи, а просто выкрикивал отдельные бессвязные слова. Силы наши были на исходе. Даже думалось с трудом, и на крики Яда мы сначала не обратили внимания, полагая, что он просто вконец обезумел, но все же остановились. Я кое-как разогнулся, и поковылял обратно.
Из болота торчали только плечи и голова безумца. Я крикнул Доктору, что Яд тонет, и не думая каким образом буду его спасать, бросился плашмя в жижу. Не знаю: как у меня хватило ума не побежать к нему, а именно подползать, иначе засосало бы и меня. Но это уже на инстинктивном уровне. Голова, повторюсь, ничего уже к тому моменту не соображала.
Доктор на ходу нашел какую-то мощную, густую ветку, прибежал к нам, но в болото не полез, понимая, что толку от него там не будет. Пока я добрался до Яда, над тиной осталась одна его голова, которая перестала издавать звуки, а лишь беззвучно шевелила губами, и ошалело смотрела на меня. Я понял, что рюкзаки тянут его на дно быстрее, чем собственное тело и попытался снять нагрудный. Со второй неимоверной попытки мне это удалось. Яд уже запрокидывал голову, чтобы дышать: над водой оставался лишь его лоб и нос. Он безнадежно тонул, а у меня не хватало сил спасти его. Я понял, что освобождая его от первого рюкзака, потерял слишком много бесценного времени. Нужно было резать лямки, и пусть поздно, но все-таки сообразив, я достал свой нож, который тут же выскользнул, и утонул.
Доктор по моей команде бросил нам ветку, а на нее с необычайной аккуратностью свой нож. Это был последний шанс. Если бы и его нож соскользнул, Яда бы мы больше не увидели, – он итак уже целиком скрылся под водой. Я кое-как смог на мгновение приподнять его, чтобы он сделал последний в своей жизни вздох. На большее сил у меня не осталось…
Я еще чувствовал его тело под водой: держал за лямку рюкзака, а второй рукой резал другую и, отрезав, отпустил и этот нож в пучину, скинул несрезанную лямку, схватил левой рукой Яда за грудки, правой ухватился за ветку, и из последних сил прошептал Доктору: «Тяни…».
Не знаю, что это было за чудо, но Доктор вытянул нас.
Яд к тому моменту уже захлебнулся.
Доктор отчаянно (не понимаю, откуда у него только взялись эти силы после того, как он вытащил нас из болота!), откачивал Яда: делал искусственное дыхание, переворачивал, чтобы из его легких вытекала вода, снова переворачивал, чтобы снова делать искусственное дыхание, бил кулаком по грудной клетке, снова делал вентиляцию легких… и Яд все-таки ожил.
Я валялся рядом не в силах сдержать выливающиеся изо рта потоки болотной воды, которой нахлебался под завязку. Из-под оторванных ногтей левой руки, державшей утопленника, сочилась кровь. Пальцев я не чувствовал, и не сжать их в кулак, ни разжать уже не мог, они стали напоминать грабли в красивую светло-зеленую крапинку от прилипшей болотной ряски. Я смотрел на проводимое оживление, но не мог найти в себе силы помочь Доктору, только беззвучно, как рыба шевелил губами и беспомощно, как умирающий голубь приподнимает крыло, приподнимал, и протягивал ему свою «красивую граблю».
Когда Яд задышал, Доктор повернулся ко мне, и прошептал: «Вот…», а потом добавил: «Мы снова вчетвером…», и заплакал.
Страх собственной смерти явился еще большим стрессом для Яда, чем обезображенное тело Рольфа. Этот страх полностью вытеснил ту жуткую, увиденную им картину после взрыва, и вывел из ступора. Он снова сделался нормальным человеком, прежним: спокойным и рассудительным «мозгом».
Рольф очнулся и застонал. Спросил: где мы и куда движемся? Доктор дал ему попить немного воды из болота, – рюкзаки с едой, флягами и всем остальным ушли на дно, – и назвал деревню. Рольф едва слышно, с большими расстановками простонал: «Нет… Нет… С… Яд…». Поразительно, он находясь в таком состоянии, помнил свою карту наизусть!
Его слова нас встревожили. Мы достали карту. Под названием «Далекое» стояла красная буква «С», на которую в спешке никто не обратил внимания. Доктор внимательно посмотрел на Яда и, не ожидая ничего хорошего, спросил: что это обозначает? Яд немного помедлив, сказал, что вероятнее всего «С» – это пометка Рольфа, о том, что деревня была сожжена.
У Доктора затряслись руки и он, потянувшись за своим пистолетом, спокойно спросил: «Там что, ничего нет что ли?». Яд неуверенно кивнул, но тут же добавил: «Если потом не отстроили…».
На смену безразличному спокойствию на Доктора напало бешенство.
«Куда ж ты смотрел, сука!? Мы ж на пепелище идем! Что там отстраивать в такой глуши? Три сгоревших дома? Сука, пристрелю!».
Он вне себя от ярости достал пистолет, и если бы я в ту секунду не успел навалиться на него всем телом, без раздумий застрелил бы Яда. Раздался выстрел, пуля, снеся несколько веток, улетела в болото.
Мы лежали насквозь мокрые, грязные, не в силах подняться. Доктор распластанный по земле, я на нем. Из его вытянутой в сторону топи руки вывалился на мокрый мох «Токарь».
«Не могу больше…» – прошептал Доктор.
Пришедший в себя Яд, встал, и склонившись над нами, пытаясь снять меня с Доктора, потягивая, как ребенок пальчиками за мой рукав, извиняясь заговорил: «Я не знал… Он не всегда показывал мне свои пометки… Он иногда сам детали дорисовывал, без меня… Я местность не рисовал, только путь сюда от станции делал… Я детали не знал…».
Но оправдывался он напрасно – мы спали.
Нести двумя руками носилки дальше я не мог – пальцы левой руки онемели: не сгибались и не разгибались. Поэтому мы с Доктором взялись вдвоем у изголовья, а Яд один встал в ноги, где полегче. Рюкзаки утонули, мы остались налегке: только пистолеты, в карманах патроны россыпью, кисель из спичек, карта, какая-то мелочь, и единственный уцелевший у Яда нож.
Буквально через полчаса вышли на опушку, где должна была быть деревня. Опушкой это называлось весьма условно, так как там тоже был лес, но не такой дремучий, помоложе, с поросшими холмиками из которых торчали рассыпающиеся, как изъеденная жучком древесина, труха кирпичных печных труб. По этим холмикам насчитали не более десяти дворов, а может быть, их было и меньше, если у кого-то была печь еще и в бане. До большого населенного пункта оставалось, как я уже говорил, примерно такое же расстояние. При хорошем раскладе мы должны были прийти туда к ночи. Если бы не пошли в «Далекое», то пришли бы еще до обеда.
Лес словно услышал наши молитвы, и сжалился, – стал не таким непроходимым, земля не такой топкой, но дождь по-прежнему не переставал. Он и помог нам: идти было не так жарко, да и попить можно из луж, но и хлопот доставил много: ноги порой проваливались в мох чуть ли не по полколена, мы были мокрые насквозь, но главное, что у Рольфа началось гноение. Укрытый, наполовину разрезанным спальником, он в начале пути был относительно сухой и теплый, но быстро стал похож на всех нас, – вымокший и холодный, словно мертвец. Мы уже и не верили, что он сможет прийти в сознание. Поэтому как же, честно говоря, он напугал нас, когда очнулся, нащупал рядом с собой на носилках свою оторванную чернеющую от гниения руку, с остановившимися немецкими часами, приподнял ее, словно хотел посмотреть, и выбросил в кусты. Движения причинили ему жуткую боль. Он застонал, и отключился окончательно.