Мы с Доктором занимались приготовлением по хозяйственной части, которая заключалась в приобретении инвентаря, а Рольф был полностью сосредоточен на поиске информации. Видеться мы стали довольно редко – он постоянно где-то пропадал, не посвящая нас в детали. Нашими успехами тоже практически не интересовался, что не могло не огорчать. Сначала мы думали, что Рольф настолько нам доверяет. Но вскоре поняли, что, на самом деле, ему было совершенно все равно: достали мы что-то или нет. Он с такой самоотдачей готовился ко второму походу, что пошел бы и один, и в той же самой джинсовке, и в то же самое место.
Быстрее всего нашлись лопаты и нормальные фонари. Сложнее дело обстояло с хорошими ножами, но и они вскоре у нас появились. Армейской формой разжились у братьев, с одним из которых старший брат Доктора учился в одном классе.
Два безмозглых переростка, старше нас, и многих из своей компании; футбольные фаны зарождающегося в нашей стране движения футбольных хулиганов, ничего общего с болельщиками не имеющего. Братья, кроме того, мнили себя неофашистами, – тоже вылезшее на свободу новое веяние, но ничего толком о движении неофашистов не знали, только безобразничали и одевались по-скинхедски. Лысые; в подвернутых джинсах и армейских ботинках; в черных футболках и болтающихся подтяжках; горластые и задиристые – эти парни слыли бедой района: орали и хулиганили, провоцировали и оскорбляли, никогда не пропускали ни одной потасовки, часто выступая зачинщиками просто так, для потехи. Имели кучу приводов, а старший условный срок за воровство колес с легковушки из соседнего двора. Условный лишь потому, что: с одной стороны, – его взяли «на месте», но с другой, – предъявить, по сути, было нечего: он лежал пьяным в кустах около той самой машины, и все.
А события развивались так. Увидев бегущих к ним ментов, старший скомандовал брату чтобы «мотал», а сам завалился в кусты и притворился спящим. Они и правда пошли «на дело» прилично «датыми». История вышла нелепая: возле стоящей на кирпичах машины разбросаны колеса и пьяный в кустах, а вора, не привыкшим к беготне ментам, догнать не удалось. Имущество, казалось бы, не украдено и не пострадало, но хозяин, мужичок старой закалки, настоял на «возбуждении». Дело надо было как-то закрывать. Пригодился пьяница. Закрыли «примотав» старшему брату без доказательств «1,5 условно».
Несколько лет после этого братья при каждом удобном случае угрожали мужику расправой, а когда открыто вышли на тропу беспредела, подвесили правдолюба за ноги к антенне на крыше шестнадцатиэтажки. Там его обезображенный, разлагающийся на жаре труп через несколько дней и нашли с кляпом во рту и выклеванными глазами. Совершенно случайно, из-за полчища кружащих и галдящих над крышей ворон.
Именно у этих идиотов, кто-то из родственников, то ли живший с ними брат матери, то ли отчим, служил в строительных войсках майором, а воровал, как последний каптер.
Весь инвентарь Пиво и Сила, такие кликухи братья носили среди своих друзей, местной шпаны, забарыжили нам по сходной цене, и лишь форму «подогнали» просто так, «за пиво», когда «сделались» членами нашей группы.
Звали их Василий и Дмитрий Абрамовы. Ими Рольф без предварительной, по своей ошибке, проверки согласился «усилить» нашу группу. Ребята и правда были здоровые, с разницей в возрасте в четыре года, но похожие друг на друга, как помидоры, что торгаши выкладывают на витрину. Определить кто из них старше не представлялось возможным еще и по причине равного скудоумия.
Доктор Рольфу их не навязывал. Что-то навязать Рольфу и раньше никому бы не удалось, а сейчас его, меняющегося на глазах, даже переубедить стало крайне сложно. Доктор просто сказал, что есть такие крепкие ребята, братья, готовые к авантюрам. Рольф тогда пропустил мимо ушей слово «авантюра», но, как оказалось, не забыл, а лишь «приберег до случая», усилив свои выводы про Доктора. И когда одной весной такой случай представился, припомнил Доктору, как тот назвал дело всей его жизни.
Кроме того, у братьев можно разжиться армейской формой. Про то, что лопаты и другой инвентарь мы купили именно у них, промолчал. Я подтвердил мощность парней, но, в свою очередь, тоже кое о чем промолчал. К сожалению, оказалось совсем не «кое о чем», а о самом важном – об отсутствии у них мозга. Рольф был поглощен приготовлениями, не вспоминал и не находил времени, да и особого желания, познакомиться с новыми, доверяя нашему выбору.
Сейчас это кажется фантастикой: он еще не был таким разборчивым, и кому-то доверял! Но это только потому, что еще не стал «настоящим» Рольфом. Настоящим он становился раз от раза, вернее, с каждым разом все больше и больше, и к концу нашей дружбы от того Ромы, как я его еще называл, но уже все реже, и с которым меня свела судьба на первом курсе техникума, и с которым мы, увлеченные общим делом, провели несколько лет, не осталось и следа. А стал он в результате беспощадным, жестоким хищником, наглым и циничным мародером.
Начался же этот путь перерождения не с первого похода, а с нашего разговора состоявшегося после него. И то, и другое Рольф стер из памяти, как неприятный, позорный эпизод.
Он действительно быстро и полностью оправился от провала. Специально начал набирать вес и качаться. Стал еще более замкнутым, молчаливым, целеустремленным. Наша первая неудача перестала, как мне казалось, волновать его. Он шел вперед, не оборачиваясь в прошлое. Делал выводы, и стараясь следовать им, двигался дальше. Никогда не вспоминал предыдущих походов: ни хорошее из них, ни тем более плохое – такие разговоры сразу обрубал. С инициатором критики в свой адрес разбирался отдельно (такое на моей памяти было раз или два – критиковать Рольфа недальновидная глупость). Не позволял сравнений, даже если в этот раз все складывалось более удачно, нежели раньше. У Рольфа была прекрасная память, и никто не сомневался, что он помнит все до самых мелочей. И особенно неудачи. Именно они укрепляли его, помогали стать мудрее и тверже. «Удача не закаляет, – говорил он. – Удача не зависит от тебя, – она извне. Она только вредит потому, что полагаясь на нее, теряешь концентрацию. Я верю в себя. И мне необходимо лишь чуточку везения, когда все абсолютно «не в масть». С остальным я справлюсь».
Рольф никогда не терпел фамильярности, и кое-какие вольности в обращении позволял только мне. Не от боязни, что я выдам нашу тайну первой вылазки, так ударившую по его самолюбию. Просто всю жизнь, скитаясь за родителями, ему во всем приходилось полагаться только на себя, и теперь, осев, пришло время, обзавестись друзьями. Рольфу просто необходимо было кому-то доверять. Его первым другом стал я.
Фоксом назвал меня именно он. До этого я был Дрыном, – по фамилии. «Погоняло» пришло за мной в технарь, где мы познакомились с Романом… то есть Рольфом, с кем-то из ребят с моей же школы. Но не прижилось. Вернее быстро отклеилось, когда Рольф двумя ударами выбил у окликнувшего меня и разом у всех свидетелей произошедшего, охоту называть меня не по имени. Я его об этом не просил. Мы были едва знакомы. Тем более за восемь лет школы уже так привык, что не обижался. А если б и обиделся, то вполне смог бы сам наказать обидчика. Оказалось, что Рольфа просто бесил тот паренек, и он нашел повод. Но и кликуха ему моя, надо сказать, тоже не нравилась. Не соответствовала она моему облику, как он говорил. «Дрын – это что-то здоровое, неповоротливое, грозящее травмировать, а ты юркий, мелкий, черный». Я и правда подвижный (сказались занятия боксом и борьбой) и темноволосый, но отнюдь не мелкий. Если не сутулюсь, а это бывает редко, мой рост достигает метра семидесяти пяти. Вполне достаточно, но по сравнению с Рольфом, соглашусь, я не слишком большой. Он отличался завидным ростом, – более метр девяносто, но казался даже выше потому, что не горбился, как все высокие. При этом неприличной худобой. Вот и показался я ему коротышкой. А Фоксом он стал называть меня немного позже, когда мы уже сдружились, и то с моего же согласия. Я не возражал, только спросил: не из-за схожести с фокстерьером, припомнив его: «мелкий, черный» он такое выдумал? Рольф засмеялся, и ответил: «Нет». Я тоже засмеялся – мое сравнение ему явно понравилось. Но имя он придумал мне, да и себе тоже, не из-за собак, а по причине своей страсти ко всему немецкому, связанному с гитлеровской Германией.
До приближающихся осенних дождей, а за ними и холодов времени действительно оставалось мало, а хотелось сделать еще хоть один выход. Рольф «познакомился» с крепышами только на станции перед самой отправкой. Сцена была немая, но красноречивей любых слов.
Увидев клонов с бутылками пива в руках, он только вопросительно посмотрел на меня. Я знал, насколько тяжелым может быть взгляд Рольфа. Сам не единожды был свидетелем, как под этим взглядом тушевались его оппоненты, но на себе этот невыносимый взгляд, поймал впервые, и не выдержав, отвернулся, потупившись, как школьник. Злость, страх, досада переполняли меня. Злость на этих идиотов. Страх, что Рольф сейчас, с горяча, все отменит, уйдет не оборачиваясь, и навсегда вычеркнет меня, как Кот здесь же, на этой самой платформе, в июне. Досада на себя – что я сам так облажался.
Можно было, конечно, выкрутиться сказав, что: «для усиления группы бойцы вполне подходят, а задача стояла именно в усилении…», и еще типа того: «мог бы сам подбирать кандидатов…», или хотя бы так: «ты же сам не стал заранее с ними встречаться…». Но Рольф не проронил ни слова. Да и оправдания не годились. Задачи перед каждым стояли четкие, поэтому Рольф не мешал нам вести хозяйственную часть, мы не лезли в его «штабные», как мы это называли, дела. Кажется, это был последний раз, когда он проявил слабость, и доверился кому-то.
А еще меня раздирало чувство обиды. Обиды на Доктора, чья вина казалось мне ничуть не меньшей, но к которому у Рольфа, похоже, претензий не было вообще. Но и это не так. Иначе мое положение «своего», «приближенного» человека после этого случая перешло бы к Доктору, чей вклад становился все более ощутимым. Но Рольф не считал его непричастным. Он просто многозначительно промолчал, и ответственность разделил не поровну, а по справедливости. Церемониться не стал: я, как «надежный» человек, его друг, – потерял доверие, а Доктор подтвердил правильность сделанных когда-то выводов, и вызвал еще больше подозрений. Успехи на поприще «сбора кастрюль», как он стал называть нашу работу, не могли поменять его мнение о Докторе, – не доставало главного.
Доктор, допустим, хорошо зарекомендовал себя в подготовке, но не проверен в деле (можно подумать, что мы, сначала драпая, а потом, разругавшись, чуть ли не до раскола, с честью прошли важную проверку!). Отличался энтузиазмом, знал медицину, но некоторые его поступки и слова выдавали какую-то небрежность, чем раздражали скрупулезного в любой мелочи Рольфа. Я гораздо больше Рольфа общался с Доктором, и знал насколько он легкий человек, и его некоторая несобранность только от этого. Другой мог бы оставить без внимания такую ерунду, ведь его положительные качества с лихвой перекрывали этот недостаток, какой и недостатком-то назвать сложно. Что ж было мнить себя профессионалами, когда у самих-то «за плечами» всего один поход (зато какой удачный, если б Доктор знал!). Но Рольф по-другому не мог. Категоричность его суждений набирала силу. Небрежность, которую он подметил за Доктором еще раньше, могла привести к непредсказуемым последствиям. Поэтому-то Доктор и не попал в нашу группу сразу.
Он не был, конечно, совершенно несерьезным, импульсивным Котом, тут даже сравнения неуместны, но и неаккуратности вполне достаточно, чтобы Рольф стал относиться к нему с осторожностью, которая со временем переросла в опаску. И время показало, что опасаться есть чего. Я даже не подозревал, что в «деле» Доктор окажется таким волевым и крепким парнем. Ведь только Доктор отныне мог позволить себе поспорить с Рольфом, – качество, которое я в тот злощастный момент встречи на платформе безвозвратно уступил ему. В моем случае можно сказать: «к счастью», так как спорить раз от раза хотелось все меньше, и, к сожалению, не во благо Доктору, который не мог терпеть диктатуры. Оно все больше разводило их, а для группы это плохой признак.
Впоследствии Рольф брал в поход только проверенных людей, пусть и чьих-то знакомых, но только проверенных самим. Он прекрасно помнил, чем обернулась ему доверчивость. Благо наш состав быстро стабилизировался.
С большим трудом накануне нам с Доктором удалось уговорить братьев переодеться из своих подвернутых снизу джинсов в такую же как у нас армейскую форму. Все остальное было совершенно бесполезно, – они были неуправляемые. В рюкзаках кроме пива у них ничего не оказалось. Палатка им не нужна, – они собирались спать у костра на ветках; лопаты возьмут у нас, когда мы устанем копать. Дебилы, вероятно, думали, что мы едем раскапывать окопы по всей линии фронта и в какой-то момент нужно будет менять друг друга, передавая саперки. Билеты для них пришлось покупать тоже нам. В этот раз они, к сожалению, не пригодились.
Странно, что пока мы ехали, не случилось ни одного инцидента с участием братьев. Уже это можно было расценивать, как несомненный успех. Они сидели вполне смирно и только сосали свое пиво, иногда взрываясь от смеха на какую-нибудь свою же тупую шутку от увиденного за окном. В окно же выбрасывали пустые бутылки, совершенно не интересуясь тем, куда они приземлились. Часто от пива выходили в тамбур. Там же курили, ржали. На одной из остановок я увидел в окно как из тамбура, где находились в тот момент братья, буквально вылетел, едва не упав на платформу, молодой человек. Его вылет сопровождал показавшийся из двери черный высокий ботинок с закрученными снизу армейскими штанами и ржание. Вслед полетел окурок. Двери закрылись и в вагон вошли братья. Пиво шел, пошатываясь, не смотря вперед, задевая пассажиров и на ходу борясь с неподдающимся ремешком часов, которых у него отродясь не было. Сила, глупо скалясь от радости, шел за ним.
Сошли на платформу. Братья с уже пустыми рюкзаками заявили, что нужно раздобыть пива. И водки, – на ночь. Рольф сказал, что времени добраться на точку до темноты очень мало. Это было правдой – второй выход, как и первый был не слишком далеким от города, но топать от станции довольно прилично. А сентябрь хоть и теплый, но все равно это осень и с ранней темнотой становилось уже прохладно. Нужно не только дойти до места, но и разбить лагерь. Главное же, успеть осмотреться пока светло. Урок первого похода забывать не стоило. Но упертые, как бараны братья заблеяли, что: «без пива работы нормальной не будет, а без водки ночью тяжело», и сами предложили такой вариант: мы потихоньку выдвигаемся, а они быстро в деревню за бухлом и догоняют нас. Рольф всем видом показал, что соглашается с таким вариантом нехотя – он против разделения группы, но мы с Доктором поняли, что он с ними играет, а предложенное братьями – это и есть наше спасение от них. Рольф небрежным взмахом руки показал им направление, и сказал, что мы пойдем не быстро, и покуда нас было видно, чтобы братья не заподозрили обмана, следовал обещанию. Но в этом не было нужды: крепыши ни разу не посмотрели нам вслед, а пошли по платформе к билетной кассе, где стояло несколько человек, узнавать про ближайший магазин с горючим. Как только мы пропали из зоны видимости друг друга, Рольф сменил направление, и ускорился.
На этом рассказ о втором походе можно заканчивать. Самое интересное в этот раз было связано с братьями Пиво и Сила, и уже рассказано.
Мы два дня пробыли на точке, но безрезультатно. «Шлака» нарыли прилично, но ничего стоящего не попалось. Взяли на память несколько пуль; автоматными рожками Рольф обещал нас засыпать хоть в каждом походе, – решили не брать; оставили на месте и каску, – к своей многолетней ржавчине она добавила случайный, сквозной удар саперки, и ничего ценного уже не представляла.
Пиво и Сила, как мы и предполагали, нас не искали, а напились в деревне на все появившиеся у них по пути (в тамбуре) деньги и остались на ночь у какой-то старухи. Утром, около полудня, оставили ей бутылку водки за ночлег и вернулись домой. По пути, на одной из остановок, с их же слов, выкинули из вагона неуступчивых контролеров, но в эту басню мы, конечно, не поверили. Связываться с такими хряками тетки-контролерши сами бы не стали.
Удивительно, что встретившись дома, братья разговаривали с нами с каким-то нескрываемым чувством вины. Это никак не вязалось с их сложившимся образом. Они были трезвые, и складывалось впечатление, что действительно понимают, насколько подвели группу. Загладить вину обещали «подогнав» что-нибудь из амуниции или инвентаря. Обещание свое они не сдержали, но нам вполне было достаточно их извинений за то, что они не смогут больше ездить с нами, так как за разборку с «контрой» их теперь, наверное, ищет милиция. Наши пути, к счастью, разошлись миром.
Забегая вперед, немного расскажу о дальнейшей судьбе братьев. Стоявшие у истоков футбольного фан-движения в нашей стране, а с ним и движения скинхедов, они в результате нашли себя (и гармонично в него вписались) в пришедший в жизнь нашей страны рэкет. Недолго они проработали со старшим братом Доктора, который не поддержал семейной династии, и подался в коммерсанты. Он пригласил братьев Абрамовых в свою охрану, но по причине невменяемости быстро отказался от их услуг. Они за это тут же сдали приятеля детства своим новым хозяевам, и брат Доктора некоторое время имел большие проблемы с криминальными структурами. Но выкрутился, и неплохо поднялся. Сейчас какой-то крупный бизнесмен.
Младший, Сила, дослужился до бригадира одной из областных ОПГ, а старший, Пиво, до «личника» и вместе со своим хозяином был расстрелян на ходу в его «шестисотом». У Силы судьба сложилась немного по-другому, но с тем же закономерным финалом. В ту пору вседозволенности и вседоступности, с практически нулевым процентом наказуемости для той прослойки, которая эти качества считала для себя нормой жизни, Сила от сомнительного укола героином заболел гепатитом. Его лечили слишком долго, так как вместо лекарств Сила предпочитал принимать другие средства, и обильно запивал их совсем не минеральной водой. Болезнь дала осложнение на печень и скоро врачи диагностировали цирроз. Мозг у братьев, как вы помните из моего рассказа, отсутствовал, и узнав «сколько ему осталось», обезумевший Сила, стал «беспределить». Он первым делом «уработал» пьющего, ненужного новой Родине, уволенного в запас, того самого то ли отчима, то ли материного брата, а потом стал искать пулю в самых жестоких и горячих разборках, на которые его посылали хозяева. Смерть его не долго искала, но сколько до этого он сам положил народу, одному Богу известно. За его долги Пиво впрягаться не стал, и их мать вскоре осталась без квартиры, в которой братья уже давно не появлялись. Ее несколько раз видели на улице, а потом она сгинула. Все это произошло за полтора или два года до расстрела старшего брата.
Шла война. Необъявленная гражданская война. Из всех известных войн она носит самое отстраненное и неподходящее название – «Лихие девяностые». Да, это именно то, что в начале своего рассказа я назвал временем передела-беспредела. И кто-то подхватит: «Вот именно! Никакая это не война, просто время было такое». Но я возражу. Если в те годы Бог уберег вас оказаться на «передовой», то это не означало, что в какой-то момент без вашего ведома и согласия вас не втянут в криминальную разборку. Гарантии перестали существовать. «Базары» пришли на смену разговорам, «стрелки» – встречам, «замазы» – договорам, «шухер» – спокойствию, «терки» – договоренностям, «беспредел» – порядку. Практически легальными профессиями стали сутенер, драг-дилер и вымогатель, с красивым названием рэкетир. Наркотическая зависимость стала обычным, распространенным диагнозом. Уважение от учителей и врачей перешло к бандитам. Вместо «герой» и «академик», заслуженным званием стал «крутой». Владение оружием сделалось нормой, а его применение, – чуть ли не повседневной необходимостью. И как, скажите, назвать момент истории, связанный с отсутствием закона и порядочности, полного безразличия и попустительства, страха одних и оголтелой удали других, анархии и хаоса, как не войной? Что-то вы либо упустили, либо забыли! Не случалось с вами в то время, что мимо хвоста очереди, в которой вы паритесь, проходит к кассе «малиновый пиджак», а его жлобы в кожаных куртках распихивают всех стоящих? И все молчат, чтобы избежать «проблем». Или когда его затонированный автомобиль стоит чуть ли не в подъезде, а вы не можете не только пройти с детской коляской, но, опасаясь за своего ребенка, даже слова ему сказать? Или… Ну, довольно примеров. Об этом времени лучше и точнее, может быть, когда-нибудь, напишут в учебниках по новейшей истории новейшие же, невесть какие и откуда взявшиеся, историки, которых подобные трагедии тоже обошли дальней стороной.
Я не случайно вспомнил про ту войну. Это было дело молодых, – они на бандитских «стрелках» «ложились пачками». Сообщу небольшую подробность, которую знают только «посвященные в тему». Локальные бои шли и в дали от населенных пунктов, где кроме криминальных разборок молодежь выкашивали также нарко– и алкогольные извращения, принявшие настолько массовый характер, что впору было говорить об эпидемии.
В лесах и на полях, однажды уже слышавших выстрелы и взрывы, не за брошенные колхозные и совхозные поля, а всего лишь за маленькие делянки земли, омытые кровью Второй мировой и хранящие ее трофеи, вели свои бои группы «чёрных».
Мы, сами члены одной из таких групп, не понаслышке знали об этих боях, находясь в лесах, в непосредственной близости от разборок групп. Пока не разжились оружием, от этой партизанщины Рольф уводил нас так глубоко, что выбирались мы буквально чудом, попадая то в болота, то в непролазные дебри, то в пещеры, о существовании которых в нашей полосе я и предположить не мог. Пару раз нам приходилось бросать работу, несколько раз не приступать к ней вовсе, чтобы не ввязаться в перестрелку. Даже будучи уже вооруженными, мы как могли, старались не вступать, и избегать ее. Но отклонить бой получалось не всегда…
Перед самыми ужасными и трагическими событиями я расскажу о последнем нашем походе впятером, вернее, что из этого похода получилось.
Рольф, знакомясь с Ядом в музее, сразу назвал себя Рольфом, а Яд представился Давидом, но тут же, почему-то, добавил: «Яд. Лучше Яд». И рассказал историю своего странного прозвища. В школе, с начальных классов, все, даже учителя, путая, бывая нарочно, имена, называли его Давыд. Еврейский мальчишка обижался, даже злился, и поправлял: «Я – Давид!». Так, от созвучия, его и стали дразнить: «Ядовит». Потом прозвище сократилось.
Там, в музее, Рольф устал бродить между многократно виденными-перевиденными, не интересующими его, экспонатами, в ожидании: когда же этот кудрявый парень отойдет от витрины с нужной ему картой. Оказалось, что парень занимается тем же, чем собирался заняться сам Рольф – старательно перерисовывает ее на тетрадный лист. Интересно! Рольф подошел и заговорил с кудрявым. Так они подружились, и Яд попал в нашу группу.
Еврейская внешность нового знакомого, Рольфа, увлекающегося всем касающимся фашистской Германии, ничуть не смущала. Он напрочь отрицал нацистскую идеологию и ничего не имел против евреев. К тому же Яд – Давид Скляр, оказался очень головастым парнем. Он в этом году окончил десятый класс, то есть был старше нас на год, и поступил в институт. Хорошее знание немецкого языка, эрудированность и еврейская «чуйка» сразу же понравились Рольфу. Они сдружились, и практически все свободное время стали проводить вместе.
Жил Яд недалеко от нас, в соседнем районе, но неудобно территориально: прямого сообщения не было из-за железной дороги, – она проходила границей двух районов, поэтому добираться приходилось долго, на перекладных автобусах. В теплое время он приезжал к нам на велосипеде, а зимой часто оставался у Рольфа на ночь. Они до утра могли читать книги о войне, рассматривать картинки и фотографии амуниции, оружия, техники. Яд здорово рисовал и это качество единственное, которому безгранично завидовал Рольф. Карты, которые ему приходилось стеклить или копировать на кальку, Яд рисовал от руки с поразительной точностью. Он перерисовывал их даже с некачественных фотографий, сделанных где только это было возможно: засвеченных бликами витринных стекол музеев, не уместившихся целиком в кадр с праздничных панорам и другими дефектами. Достать оригиналы карт военного времени для обывателей в ту пору было совершенно бесперспективным делом. Поэтому друзья подолгу просиживали в библиотеках, копируя на тетрадные листы, карты времен Великой Отечественной Войны, и подолгу торчали в музеях, с фотоаппаратом и блокнотами.
Самой большой странностью Яда Рольф считал его нежелание идти с нами. Так увлекаться вопросом, так много знать, но не почувствовать, не прикоснуться собственными руками! С таким удовольствием слушать наши рассказы, смотреть находки и не погрузиться самому? Удивительно!
А оказалось, что Яд просто боится. Он банально боялся наткнуться на человеческие останки. Мы несколько раз случайно попадали на единичные захоронения, о чем рассказывали Яду. В них находили самое ценное – награды; остатки формы с уцелевшими нашивками; знаки различия; жетоны и т.п. Эти находки его крайне интересовали, и хотя Рольф долго и всячески уговаривал Яда, обещал, что ни за что не поведет на могилы, Яд не уступал. И странно, что согласился идти с нами он только тогда, когда Рольфу кроме могил уже ничего не было нужно.
Но это случилось много позже.
Отказы от походов Яд «компенсировал» знакомством со своими друзьями, которые после проверки Рольфом вошли в группу.
Фотограф (Фот) и Кулибаба. Они знали друг друга с детства.
Петр Леонидович Кулибаба – самый обычный парень: добряк (но не толстяк), весельчак, рукодельник. Все свободное время он проводил с отцом, от которого и перенял страсть к технике, в гараже, возясь со стареньким «Москвичом», а чаще ремонтируя машины из соседних гаражей и знакомых со всего района. Он очень хотел найти какую-нибудь машину, мотоцикл или танк и восстановить его. Русский или немецкий значения не имело. Поэтому ему было абсолютно все равно где копать, – куда Рольф поведет, туда и надо идти. Кулибаба спокойно относился к своим знаниям, а он уже вполне мог считаться высококлассным механиком, и при этом никогда не лез туда, в чем не смыслил. Он не понаслышке знал, что такое труд и испытывал большое уважение к кропотливой работе Яда и Рольфа в подготовке походов. Кулибаба был исполнительный, не задавал лишних вопросов, не спорил, не совался в управление группой и составление маршрута. Ценные качества в глазах Рольфа. Именно о такой дисциплине он всегда мечтал. Этот парень полностью доверял Рольфу, а Рольф, в свою очередь, знал, что Кулибабе можно поручить все что угодно. Про него можно было сказать просто: «Копать тут! И Кулибаба начнет копать».
С Фотографом, Сергеем Степановичем Полотновым, Яд не просто дружил, но и посещал всякие секции и занятия. Вместе они брали уроки немецкого языка. «Сергей Степанович», называл его Яд с удовольствием, а тот не менее уважительно называл друга «Да-вид», растягивая слоги. Но по настоянию Рольфа имена пришлось оставить для других целей. В работе требовалась краткость и четкость. Исключением был только Кулибаба, фамилия которого настолько понравилась Рольфу, что он никогда не называл его по-другому.
Фотограф тоже великолепно рисовал, – они вместе с Ядом занимались в кружке. А еще у него была просто фотографическая память. Потому и прицепилось к нему «погоняло» Фотограф, которое трансформировалось со временем, для краткости, в Фот. Он носил очки; с виду был еще большим гуманитарием, чем Яд, но не евреем; ни разу не видел моря, – хотя это никак его не характеризовало, – просто вспомнилось. Этакий интеллигент. Его в поход с нами вела тяга к приключениям. Ценности военных трофеев он не знал, но работал, не смотря на это, с полной самоотдачей. Ему нравилась наша компания, нравилось, что мы заняты и поглощены общим делом, нравилось, что у нас есть одержимый идеями лидер. Ему даже нравилось подчиняться, потому что лидера полностью поддерживает его лучший друг. Нравились «выезды на природу», как он называл наши походы. С его легкой руки сам Рольф для конспирации иногда пользовался этим выражением.