Страна слепых, или Увидеть свет

Достаю открытку. Нет, слишком темно. Пытаюсь восстановить изображение в памяти. Аллея. Ночь. Фонарь. Скамейка. Бессмысленный и тусклый свет…

Может, дело в фонаре? Изучаю натуру: ряд темных столбов, смахивающих на виселицы с поникшими головами фонарей. Не нахожу подсказок. Но и уйти не получается. Тем временем уже запылала крыша театра, и в парке стало значительно светлее.

Снова пытаюсь поймать ускользающий смысл, изучая кусочек картона. Волосы на голове начинают шевелиться. Это не имеет отношения к ветру. Это, наверное, имеет какое-то отношение к электричеству. Во всяком случае, из глубины парка надвигается что-то вроде блуждающего разряда.

Навершия фонарных столбов вспыхивают подобно огням Святого Эльма на мачтах корабля. Но откуда, черт подери, я хоть что-нибудь знаю о кораблях?! А что говорят мне слова «Святого Эльма»? Ладно, придет Санта и все объяснит… Я вижу переливающееся мерцание жидкого света – подобие полярного сияния, только не в небе, а ближе, гораздо ближе – в кронах деревьев. Красота такая, что захватило бы дух, если бы мне вдруг расхотелось жить.

Ох, мать моя женщина, надо сматываться отсюда, но куда? Сзади – пожар, по сторонам – кроты, впереди – вот это. И не в кого стрелять. Совершенно.

Взгляд возвращается к открытке. Кажется, надписи – чистая правда. Санта-Клаус пришел и ко мне. Полный и окончательный Санта-Клаус…

Вокруг с треском сворачиваются и чернеют листья. В голове гудит; на руках гроздьями повисли голубоватые искры. Красиво до чертиков – будто надел перчатки из горячего инея или звездного света… Пистолет нагрелся, канистра тоже. Кажется, я близок к тому, чтобы устроить себе красивые похороны с фейерверком.

В панике шарю глазами по рисунку. Только сейчас замечаю едва обозначенный легкими штрихами прямоугольник под скамьей, справа от ног сидящей фигуры. Удивляясь своей тупости, постигаю, на что намекал художник. Бросаю канистру, сую пушку в карман. Хватаюсь за скамейку.

Неподъемная, сволочь. Да и вросла в землю вдобавок. Пытаться сдвинуть – занятие бесполезное. Тогда наваливаюсь на спинку, надеясь опрокинуть. Выдираю из грязи. Скамейка падает в траву, задрав кверху чугунные лапы.

Ковыряюсь в многолетних напластованиях мусора. Аллея наполняется шипением – это испаряется вода в лужах. И не только. Вода испаряется повсюду, где она еще осталась. Дождь идет по-прежнему, но капли исчезают, не долетая до земли. Аллею покрывает ковер из опавших свернувшихся листьев. Чувствую себя так, будто у меня за спиной восходит невидимое палящее солнце. Вспоминаю, что Черное Солнце – божество кротов… если верить кротам. Перед смертью даже твари говорят правду. Значит, время правды наступает, когда становится слишком поздно?

Есть! Нащупываю металлическую скобу. Ломая ногти, откидываю ее. Готов к худшему – к тому, что петли проржавели и скоба останется у меня в руке. Собрав оставшиеся силы, тяну на себя.

Крышка поддается с чавкающим звуком. Из отверстия тянет влажным холодом. Приятный контраст – ведь от собственной рожи можно прикуривать.

Хватаю канистру, пока не взорвалась. Достаю пистолет, без которого руке так одиноко. Ныряю вниз, не задумываясь о последствиях. Терять нечего, разве что пропущу предсмертное видение. А если рай и преисподняя вдруг поменялись этажами, то придется ангелам подождать еще немного. Но жертву в виде отсрочки вечного блаженства я готов принести. Спрашивается – ну не дурак ли? Кто же тебе ответит…

Неужели и ад пока меня отпускает? Что-то подозрительно легко. Знать бы кому – поставил бы свечку.

Каменные ступени, узкий наклонный коридор, ведущий в глубину подземелья. Ход с арочным сводом. Вода хлюпает под ногами. И не испаряется – вот что главное.

Кладка здесь такая старая, что, кажется, все может обвалиться от слишком громкого звука. В пяти шагах уже царит мрак, и эта дистанция быстро сокращается. Удаляясь от люка, окончательно отрезаю себя от света.

Бреду на ощупь, то задевая стены плечами, то низкий свод – головой. Смотрю на циферблат часов – двенадцать радиальных штришков фосфоресцируют во мраке. Симметрию нарушают стрелки, вырезающие аккуратную четверть. После атаки голубых огней они сияют гораздо ярче. М-да, не хватануть бы мне лучевую болезнь… Ладно, если механика не врет, а я не свихнулся, сейчас три часа ночи. Это что же получается? Скоро сутки как не жрал и не пил, но не чувствую ни голода, ни жажды. Вот жалость к сопляку испытываю. Когда о нем вспоминаю.

Иду вслепую. Две сотни шагов по щиколотку в вонючей воде.

А потом впереди вспыхивает огонек зажигалки.

7

Признаться, мелькнула безумная надежда, что это Санта. Кто еще мог прийти на помощь, вернувшись из небытия, – так вовремя, когда одолела безысходность, и так обыденно и спокойно, словно выполняя привычную работу? Спасти напарника, окруженного кротами? Плевое дело: вращаешь колесико, высекаешь искру, делишься своим светом – и все проблемы позади. Ну, почти все. Вам обоим остается выбраться из подземелья и найти машину, в баке которой достаточно горючего, чтобы смотаться из города…

Мгновение спустя надежда сдохла. Я знал, что мертвые не возвращаются, все это чушь собачья, не более чем острая вспышка тоски по Санте. Сперва я увидел руку, державшую зажигалку, а затем и лицо того, кто ждал меня, обманув мои ожидания.

Несмотря на мрак подземелья, мальчишка так и не снял свои чертовы очки. Резкие колеблющиеся тени состарили его лет на пятьдесят; глубокие морщины пролегли от крыльев носа к уголкам рта. Он превратился в жутковатого лилипута с плавящимся восковым лицом. Впрочем, таким он казался недолго.

Испытывал ли я радость и облегчение? Ну, наверное. Но гораздо сильнее было чувство тревоги. И, конечно, никуда не делось подозрение, что меня используют. А «награда» за это всегда одна, без вариантов: валясь с ног от усталости, ты приходишь туда, где тебе обещана теплая мягкая постель. Падаешь, содрав с себя заскорузлую рубаху и грязное белье, но вдруг ощущаешь цепенеющим телом холод и твердость могильной плиты. И не только снаружи, вот что неприятнее всего.

Когда я подошел поближе, стало ясно: парень не случайно торчит именно здесь. Он ждал меня на перекрестке; это была гарантия того, что никто не заблудится. Что я не проскочу мимо. Что мы встретимся во владениях темноты и выйдем из подземелья тем же путем, которым он пришел сюда. О том, как он нашел это место, вычислил мой маршрут и время встречи, сейчас лучше не думать. В голове и без того была каша: сначала театр с маскарадом, привидениями и безумным иллюзионом, затем блуждающая электростанция, которая едва не поджарила меня заживо… Маленький ублюдок вдруг обнаружил свое прежде незаметное, но совсем не маленькое превосходство, которому я не мог найти объяснения. А все, чему я не мог найти объяснения, подтачивало мой и без того крайне шаткий рационализм, за который я все еще цеплялся, как за последнее внятное правило игры в сумасшедшем мире.

* * *

Никакого сомнения: он знал дорогу и не был сомнамбулическим посланцем, приведенным на перекресток некой таинственной силой. Теперь я из ведущего превратился в ведомого. Пока мы пробирались через клоаку, он лишь изредка пользовался зажигалкой, экономя бензин. У меня сложилось впечатление, что у него в башке запечатлена надежная карта и он помнит число шагов, пройденных им от одной развилки до другой.

Я думал, мальчишка обессилел после многих часов без еды и питья и придется тащить его на себе, но он уверенно двигался в лабиринте узких проходов на несколько шагов впереди, поддерживая темп, который оказался чрезмерным для меня. Когда я остановился, чтобы перевести дыхание, он сразу же вернулся. Огонек зажигалки вспыхнул снова. Какая трогательная забота… Его лицо было непроницаемым. А мое – вряд ли.

Проклятое любопытство возобладало над скребущим по самолюбию чувством неполноценности. Я спросил:

– Как ты узнал, где нужно ждать?

Он предъявил костяшку домино, которую до этого зажимал в кулаке. Между прочим, мой подарок. Я пригляделся к точкам на костяшке. «Пять – один». Ну и что это означает? Парень, я ненавижу эти игры в молчанку. Будь ты постарше, я бы вытряс из тебя ответ. Впрочем, дело было даже не в возрасте. Единственное, что меня останавливало, это пустячок, которым я не мог пренебречь: своим появлением щенок, вероятно, спас мне жизнь.

Поэтому я не задал другого вопроса, ответ на который интересовал меня не меньше: где он взял зажигалку?

Ладно, идем дальше. Показывай дорогу, мать твою. Может, на свету верну должок.

Узкая кишка очередного коридора закончилась лестницей, ведущей вверх. Я одолел ее вслед за парнем и, протиснувшись через люк (подозреваю, это был близнец того, что находился в парке, – а сколько их еще разбросано по городу?), очутился там, где погуливали ледяные сквозняки. Неба или окон не видно. Если откинутая в сторону крышка люка, на которую я наступил, раньше была закрыта, то плохо представляю, каким образом хилому восьмилетнему мальчишке удалось ее поднять.

Он снова ненадолго подсветил мне. Я увидел железобетонные опоры, пандусы, светоотражающие полосы разметки. Хромированные морды выстроившихся рядами тачек. Это была подземная стоянка, причем наверняка ее нижний ярус. Десятки или даже сотни машин.

Черт, возможно, моя (вернее, теперь уже наша) вылазка закончится лучше, чем начиналась! Я был уверен, что за весь срок кротовьей напасти не многие зрячие рискнули сунуть нос в подземелье – особенно на нижний ярус. Значит, есть шанс раздобыть горючее. Много горючего, а не жалкие слезы, плескавшиеся на дне моей канистры.

Работенка предстояла не из легких. Через час я уже валился с ног. Вскрывая баки, до крови ободрал руки. Проверил полсотни тачек – и везде выпало «дубль-пусто». На седьмом десятке я сбился со счета. Мальчишка отдал мне зажигалку, а сам стоял на стреме, не проявляя ни малейших признаков нетерпения. Хороший будет напарник… если доживет до первого бритья. Честно говоря, в его возрасте у меня не хватило бы духу в одиночку спуститься сюда, не говоря уже о том, чтобы прогуляться по старому лабиринту под городом, принадлежащим тварям. Да, теперь понимаю, как в свое время Санте пришлось со мной помучиться…

В конце концов я вымолил щедрую подачку, добравшись до невзрачного пикапа с разбитой левой фарой. Номера стояночных мест были намалеваны на бетоне белой краской. Пикапу достался пятьдесят первый. И как тут было не вздрогнуть? Бак развалюхи оказался залит как минимум до половины. У меня в глотке пересохло. Давно не подваливала такая удача. Только что судьба возьмет взамен?

Ну, это будет когда-то, а пока я ее горячо благодарил. Слил столько горючего, сколько поместилось в канистру, и, пошарив в кузове, обнаружил еще одну – полную. Сомнений не осталось: какой-то зрячий бродяга вроде нас готовился к дальней дороге. Не вышло. Надеюсь, нам с парнем повезет больше.

После всех приключений той ночи мне едва хватило сил на то, чтобы протащить обе канистры по издевательски длинной спирали пандуса. Вслед за мальчишкой выбрался, наконец, под светлеющее небо, но прилив животной радости, к сожалению, не заменяет даже получасового сна. Доплелся до бокса, где стояла «ауди». Вымотался настолько, что конечности предательски дрожали. Тем не менее заставил себя залить бак. Вторую канистру пристроил в багажнике. На секунду задержался, обходя машину, – на капоте были выложены костяшки домино. Успел понять только, что каким-то хитрым способом; если игра, то мне не известная, но, судя по результату, вряд ли игра. Не подал виду, что меня поставил в тупик этот фокус. Плюнул на все, уселся на водительское место и отрубился, по привычке держа пушки в обеих руках.

8

За годы бродячей жизни у меня накопилось множество вопросов, на которые я не мог найти ответов. Часть из них касалась мира до кротовьей чумы, другая часть – меня лично. Но иногда мне казалось, что все они сводятся к одному – простому и в то же время неразрешимому: может ли крыса, пережившая потоп, быть как-то связана со своими подопытными собратьями, оставшимися в биологической лаборатории, когда эксперименты вышли из-под контроля?

Над некоторыми вопросами подолгу думаешь, когда лежишь без сна. Стараешься не травить душу, но куда денешься – всюду разбросана отрава. Если не получается сразу же забыться, то поневоле спрашиваешь у темноты: почему кроты победили в Слепой войне, ведь наших тогда было еще много? Или: кем были мои отец и мать? Или: где сейчас Санта?

Санта… Мое больное место. Далеко не единственное, но эта боль не притупляется с годами. Причем выбирает время, когда ее нечем заглушить и не на что отвлечься, Еще одна постоянно открытая дверь для бессонницы. Добро пожаловать, ночная пытка.

С ним связаны мои самые ранние воспоминания. Он всегда был рядом, а потом наступил черный день, когда он пропал бесследно. Насколько себя осознаю, я остался один лет в тринадцать. Неслабое испытание для такого молокососа; шансы практически нулевые. Но, как выяснилось, Санта успел научить меня всему необходимому для выживания. В том числе и грамоте, хотя насчет ее необходимости не уверен. Пока я был ребенком, мне часто казалось, что он и есть мой отец. Иногда он странно на меня смотрел. Однажды я спросил его об этом напрямую. Он усмехнулся и сказал не без горечи: «Я и рад бы, сынок, но не могу им быть». Я немного подрос и узнал: он действительно не мог – кроты оскопили его лет за десять до моего рождения. Он таскал с собой – вернее в себе – серебряный гвоздь, который вынимал, чтобы помочиться.

В те годы я читал запоем, причем все подряд – мог себе позволить такую роскошь, пока меня охранял Санта. Тогда мне казалось, что я сумею найти в книгах ответы на главные вопросы – надо только разыскать правильные книги. Сейчас я, конечно, ничего подобного не думаю. В любом, даже самом захудалом городке можно было разжиться бумажным барахлишком – якобы средоточием накопленной за века мудрости, а на самом деле, по моему нынешнему разумению, свидетельством глупости, ложных надежд и бессилия, зябко шелестевшим страничками на ветру перемен. Я поднимал, читал и выбрасывал. Ни разу не оставил, чтобы когда-нибудь перечитать. Книжки были одноразовыми, как потраченное на них время. Правда, кое-какую ценность они все же имели, поскольку шли на растопку.

Так вот, начитавшись книжек, посвященных истории, а также религии и таким образом напяливших на всех зрячих дурацкий колпак самообмана, я решил, что Санта мог приукрасить свое прошлое. Я заподозрил, что после Слепой войны он стал монахом и оскопил себя добровольно, разочаровавшись во всем роде людском. А потом разочаровался и в боге. Наверное, раньше его звали иначе; он взял себе новое имя, чтобы под конец вдоволь поиздеваться и над собой.

Во всяком случае, вопрос о моих предках до сих пор остается открытым. И еще: я надеюсь, Санта до сих пор жив, несмотря на то, что он должен быть уже глубоким стариком. Мне не хватает его и сейчас. Может, даже сильнее чем прежде. А если кроты убили его, то пусть Божье проклятие падет на их головы, как когда-то пало на наши.

Божье проклятие – и мои пули.

* * *

Он снился мне таким, каким я запомнил его в тот последний день. В седой спутанной бороде застряли крошки хлеба, испеченного им и съеденного на завтрак; толстые губы были перепачканы соусом; за ухом торчала сигарета. Глядя на его обвисшее брюхо, я частенько удивлялся, как такой массивный человек умудряется при желании двигаться бесшумно и грациозно, а когда надо, становится опасным и быстрым, как хищный зверь. Казалось, он продаст душу дьяволу за возможность хорошо пожрать, и он действительно никогда не упускал случая досыта набить утробу, но я был свидетелем и того, как он сносил жестокие лишения без единой претензии к судьбе. В спокойные минуты он надевал маску добродушного, недалекого и неряшливого толстяка. Любимое словечко у него было «кстати».

Он чистил оружие, разложив его на капоте нашей старой темно-синей «вольво». На нем были широкие засаленные брюки, разношенные сапоги, жилет со множеством карманов, надетый поверх майки с изображением слепой грудастой Фемиды – в одной руке она держала весы, в другой топор; возле ее ног помещалась плаха, а над головой реял картуш с надписью «Правосудие для всех». Было отличное ясное утро, и золотая оправа его узких очков отбрасывала яркие блики. Некоторое время я смотрел в синеву тамошнего неба, а потом поднес к глазам руку.

Мне снова мои тринадцать лет; ему снова его пятьдесят. «Привет», – говорю я, будто только что проснулся внутри другого сна. Санта кивает, не отрываясь от своего привычного занятия. Я вылезаю из машины, разминаю затекшие ноги. Отхожу за ближайшую скалу и сливаю воду.

Странность пейзажа и странность, носящаяся в здешнем воздухе, не смущает меня; я знаю, что это сон. Но для Санты это – единственная реальность, которая ему осталась. Он очень сосредоточен. От исправной работы оружия в нашем деле зависит очень многое.

Я подхожу к нему и кладу руку на плечо. Говорю:

– Расслабься. Сегодня не надо никуда идти, ладно?

Он поворачивает голову и внимательно смотрит на меня поверх очков. Отвечает:

– Парень, ты не понимаешь. Я должен.

– Мне ты точно ничего не должен. Себе – тоже.

Он ухмыляется. Зубов у него немного. Шрамы и морщины знакомы мне до мельчайших линий. Тем не менее это какой-то загадочный Санта. В моем собственном сне он затевает что-то такое, о чем я пока не догадываюсь. Хитро прищурившись, он спрашивает:

– Кстати, что сегодня за день?

– Тебе нужна дата? – Я лезу в карман за рукописным календарем, в котором мы зачеркиваем дни нашей жизни.

– Нет. Я и так знаю, что сегодня пятнадцатое мая шестьдесят пятого года, воскресенье. Что ты имел в виду, когда попросил меня остаться? Ты ведь попросил меня остаться, верно?

– Ну… да. Просто у меня плохое предчувствие.

Санта начинает беззвучно смеяться. Интересно, думаю я, будет ли он продолжать смеяться, если я скажу ему, что он не вернется.

– Ты не понимаешь, – повторяет он. Собрав пистолет, передергивает затвор. – Пойдем.

Узкая тропа, вьющаяся между скалами, выводит нас на высокий обрывистый берег. Соленый ветер дует в лицо. Волны, облака, простор, свежесть. Вот оно что. Передо мной расстилается океан.

Почему-то я ни капли не удивлен. Может быть, это уже другой сон? В любом случае меня привел сюда Санта. А Санте я доверяю как самому себе.

Мы стоим над обрывом. Под нами шумит прибой. Я понимаю, что наступает особенный момент: чье-то долгое и опасное путешествие вот-вот закончится. Чье-то – но, кажется, еще не мое. Поэтому есть причина для боли и тоски.

Санта толкает меня в бок и вытягивает руку.

– Смотри. Во-о-он там.

– Ну и что это? – Я пытаюсь разглядеть туманное пятнышко, почти исчезающее на линии горизонта.

– Остров. Можешь мне поверить, классное местечко. – В подтверждение своих слов он достает из кармана яркий буклет, разворачивает и тычет в него грязным пальцем: – Бывший частный курорт для пузатых. Бунгало, пальмы, источник, пляжи, яхт-клуб. Готов поспорить, там нет кротов. Но на всякий случай надо проверить.

– И как ты собираешься туда добраться?

Он бросает на меня укоризненный взгляд. Этого достаточно, чтобы в сновидении появилась развилка – одна из дорог, соединившихся здесь и сейчас, уводила в иное прошлое. Разве мог бесследно исчезнуть вчерашний день и все предыдущие дни? В моей памяти происходит мгновенная перетасовка. И все становится на свои места.

Действительно, ведь вчера мы побывали в прибрежном городке, что расположен в двадцати километрах отсюда. С террасы заброшенной виллы мы рассматривали гавань через подзорную трубу. Яхты и лодки, когда-то стоявшие у причалов, давно разбиты штормами, да и от самих причалов мало что осталось. Но мы видели ангары. И вот там могло сохраниться что-нибудь пригодное для недолгого плавания. Надо только поехать и выбрать. Правда, есть одна огорчительная мелочь: в городке полно кротов. Последнее препятствие.

– Возьмешь меня с собой? – спрашиваю я.

Санта делает вид, что задумывается, но глаза у него смеются.

– На остров? Нет. На хрен ты мне там нужен? Был бы ты бабой, может, по хозяйству пригодился бы. А так… Нет. Бери машину и вали отсюда.

Мне не смешно. Насчет предчувствия я не соврал.

– Я тебя не отпущу.

– Сынок, подбери сопли, не дави из меня слезу. А не то возьму на остров – и будешь готовить мне жареные бананы до самой смерти.

– Ладно, хотя бы поищем лодку в другом месте.

Он мрачнеет.

– У меня нет времени. И у тебя, кстати, тоже. Ты скоро проснешься. Если быть точным… – он смотрит на свои часы (такие же, как у меня: сто лет гарантии на механизм), – через двенадцать минут.

Вот теперь я не понимаю, шутит он или нет. Я ни черта не понимаю. Кто в чей сон забрел, и от кого зависит продолжение, жизнь, смерть? Кто отдохнет сегодня в раю для пузатых?

В любом случае у нас остается двенадцать минут, чтобы вместе смотреть на океан. Не знаю, как Санта, а я проживаю эти двенадцать минут с болью, тоской… и надеждой.

Волны, облака, простор, свежесть. Недостижимый берег. Именно таким я его себе и представлял. Или помнил? Чья-то память застряла во мне, будто заноза. А может, это свидетельство того, что и моя жизнь «наяву» – всего лишь кошмар, вложенный в гораздо более долгий и глубокий сон. Как анонимное письмо с угрозами – в конверт без адреса.

Мусор на разгромленной кротами почте.