Путешествие из России

Эта книга из тех, что читаешь тогда, когда знаешь, что у тебя есть время для долгого общения с ней. Медленно и внимательно, погружаешься в текст, отслеживая авторскую мысль, для чего иногда приходится вернуться назад, остановиться, разобраться в хитросплетениях битовских фраз и недоговоренностей, чтобы получить удовольствие от его особого стиля - незаметного перехода от событий, происходящих во вполне реальном мире с вполне реалистичными персонажами в некое фантастическое измерение, где с этими героями происходит то, что в обычной их жизни произойти не может. Или - как бы взлет мысли, оттолкнувшейся от вещного мира, мира людей и предметов, - вверх над этим миром с попыткой, охватив его как можно шире попытаться понять и объяснить пусть хотя бы что-то малое в нем, пусть хотя бы только для себя (а значит, возможно, и для других - близких тебе по духу). В текстах Битова - легкая ирония и грусть по несостоявшемуся и несбывшемуся для автора, но задумываешься: а ведь это и о тебе, о твоих отношениях с этим миром и этим временем. Прочитав такие книги один раз, после - возвращаешься к ним, открывая на любой странице и вновь оказываешься в двойном мире автора - мире предметов и событий и мире мыслей, которые этими предметами и событиями рождаются.

"Империя в четырех измерениях" Андрея Битова - это четыре десятилетия в жизни страны, в которой мы жили от шестидесятых до девяностых - одна большая книга, писавшаяся всю жизнь. "Путешествие из России" - третье звено этой книги. Два главных (?, возможно, наиболее важных для автора) произведения окаймляют, поставленные в центр и объединенные, подзаголовком Дубль два небольших повествования о двух небольших поездках автора.

"Уроки Армении", открывающие книгу и "Грузинский альбом", книгу завершающий, написаны по-разному.

«Уроки Армении» оказались построенными, как храм, – мгновенным взглядом назад, с перевала. Такая цельная, семиглавная конструкция, вполне подобная объекту описания… не развалилась, устояла. Армению я открывал – в Грузию я вернулся. Как домой. Поэтому «Грузинский альбом» уже не храм, а его развалины. Потому каждая грузинская глава чередуется с русской. Потому и альбом, что страницы раздельны.

Повествование в "Уроках Армении" хронологично. Невозможно УЗНАТЬ страну и ее народ за сравнительно небольшой временной интервал пребывания в этой стране. Но можно ПОПЫТАТЬСЯ. Рассказ об этой попытке и составил книгу. Отдельные ее главы - уроки. Урок языка: восхищение красотой и неповторимостью букв армянского алфавита, за которыми - сохранение своей национальной и исторической индивидуальности. Урок истории: знакомство с древними храмами Армении и осознание действительно древности истории этой страны

Карта – немая для меня, армянские имена на армянском языке. Синее – это море. А Армения – то желтая, то зеленая, в зависимости от эпохи. Имена армян-завоевателей и завоевателей Армении обрушиваются на меня – лес веков и имен. И моя собственная история кажется мне редколесьем, потому что там, где у нас древность – XVII век, у них – VII, а где у нас – VII, у них – III до н. э. А III у нас уже нет.

И в этом же уроке рассказ о геноциде, которому подвергался народ этой страны и о котором великие державы, блюдя свои дипломатические интересы, предпочитали (и предпочитают) умалчивать. Урок географии: простор и свет, озеро (Севан) и горы. Люди, обычаи, ВЕРА и ХРАМЫ. Обо всем - с осторожной любовью и желанием постичь и выстроить свою картину Армении.

По другому написан "Грузинский альбом". Рассказы о поездке в Грузию разделяются рассказами-воспоминаниями из российской жизни.

В Грузии я писал о России, в России – о Грузии… Я вглядывался в кривую финскую березку, вмерзшую в болото родного Токсова, чтобы вызвать в себе опьянение весенним грузинским городком Сигнахи; и топтал альпийские луга, чтобы утолить тоску по тому же болоту в Токсове. Времена года и места действия и описания складывались и перепутывались в моем мозгу, упраздняя реальность… Костромская деревня Голузино или подмосковное Голицыно – почему в них должны были накатывать на меня тбилисские видения, чтобы, оказавшись наконец в Тбилиси, писать о Ленинградском зоопарке? Не знаю. Но по той же причине в легендарной Вардзии я мечтал о птицах Куршской косы… Империя путешественника – другая планета. Разное солнце освещает метрополию и провинцию. Двойное солнце слепило меня и оттуда и отсюда; я отбрасывал две тени. И когда я смаргивал наконец-то эту слепоту и тлен, то – подчинялся. Счастье соответствия владело мною секунду, пока я, отрешась, предавался чужому чувству родины. Лазутчик и захватчик! Я хотел импортировать домой то, что у них оставалось: принадлежность себе. Не тут-то было! Только оттуда мог я увидеть свой дом, только оттуда – в нем себя ощутить. Дома я начинал тосковать по утрате этого чувства. Воистину только в России можно ощутить ностальгию, не покидая ее. Великое преимущество!

Мозаичность воспоминаний о Грузии - действительно, как рассматривание фотографий в чужом альбоме. И разные по настроению, но в целом не очень радостные главы о русской жизни - как картины за окном в октябре, бывают дни, когда солнышко светит и лист желтый на деревьях еще не облетел - поблескивает, а то зарядят мелкие нудные дожди - серое небо, серый день. серые дома. Отдельно о главе "Родина, или Могила". От Руставели к Чехову и Зощенко. а от них - к Илье Чавчавадзе и вновь к родным именам.

За что?» – вот вопрос. За что – Илью? за что – Галактиона? Александра Сергеевича – за что?? «Александра Сергеевича жальчее», – сказал некий крестьянин про смерть Льва Толстого. За что – они нам? За что – мы их? Им – за что??? …Родился на Украине. Жил в Петербурге и Италии. Не был женат. Путешествовал в Иерусалим. Получил письмо от Белинского. Просил не хоронить. Перехоронен. …Родился в Таганроге. По образованию врач. Жил в Москве, в Мелихово, в Ялте. Путешествовал на Сахалин. Умер в Германии. Похоронен на Новодевичьем… Кто такие?.. Хором. Пушкин! Правильно, дети, Горький. Заполним разом все клеточки в кроссворде: родился в 1796–1828 гг. в небогатой помещичьей семье старинного рода, умер в 1829–1910 гг., прожив 26–82 года. Знал от двух до шести языков. Рисовал. Писал вальсы. Служил в Министерстве иностранных дел. Воевал. Был разжалован в солдаты, сослан на Кавказ, в Сибирь и родовое имение. Путешествовал, не был выпущен за границу, прожил 10, 20, 30 лет в Италии, Франции и Англии, где и умер. Погиб на дуэли, был убит, простудился, погиб… Прах его покоится на родине, перенесен из чужеземья, могила утрачена. Написал «Горе от ума», «Медного всадника», «Героя нашего времени», «Мертвые души», «Войну и мир», «Идиота» и некоторые другие произведения. Сто томов писем.

"Колесо". Путешествие в Уфу на чемпионат мира по спидвею. Здесь почти нет Уфы, но есть мототрек, трибуны, заполненные болельщиками, мотоциклы и ГОНЩИКИ. Это - еще одна попытка понять другой мир - мир мотогонок и людей, в этом мире живущих.

И, наконец, "Наш человек в Хиве". Вполне реалистичные очерки о музейно - древней Хиве, о председателе богатого колхоза, защитившем кандидатскую диссертацию, об игре - лохотроне на рынке. И вот в этом-то последнем исчезает автор и начинается рассказ от третьего лица - фантасмагорическое происшествие с неким Карамышевым, сменившем автора в рыночном лохотроне, а в финале, поднявшегося на верхушку недостроенного минарета и шагнувшего с него.

Он почти погиб... Но у самой земли автор струсил, и Карамышев взлетел назад...