2k66

– Доброе утро. Старший лейтенант Георгиев. Предъявите ваши документы.

Парень оторвал туманный взгляд от окна и удивленно посмотрел на подошедшего к нему служителя закона.

– Простите? – переспросил он.

– Предъявите ваши документы, – повторил товарищ Георгиев, удовлетворенно стиснув за спиной рукоять револьвера.

– Боюсь, я не совсем…

Молодой человек попытался встать, но гобовец тут же толкнул его обратно на сиденье. Юрий достал револьвер и направил противнику в лоб. Действовать по инструкциям не получилось, но в борьбе с предателями Всеобщее Государство требовало от нашего героя решительности и полнейшей самоотдачи. Вынужденный обстоятельствами, слуга народа позволял себе поступать с изменниками так, как будет наиболее безопасно. А он точно знал, что перед ним изменник.

– Все ты понимаешь, старина, – угрожающе произнес Георгиев. – Может быть, ты и не ищешь проблем, но твое поведение говорит об обратном. Поверь, я и сам не любитель споров – это долг пред страной обязывает. Впрочем, что тебе знать о долге? – улыбнулся он. – Так что просто объясни мне это невероятное сходство между тобой и изменником, убившим министра зарубежных дел Арилова.

– Что?

Наблюдая, как злодей с недоумением рассматривает направленный на него ствол револьвера, старший лейтенант с некоторым трудом сдерживал себя, стараясь не снести врагу голову раньше времени. Он старался оставаться верным своим идеалам, которые доверили ему поимку негодяя. Случай дал Юрию Георгиеву шанс, не использовать который тот не имел права.

Вдруг состав затормозил, и Юрий пошатнулся, чуть не упав. Он на миг наклонился на бок и потерял контроль над ситуацией. Злодею этого времени хватило на то, чтобы вскочить, повалить гобовца на пол вагона и устремиться к выходу. Все произошло невероятно быстро. Когда выпавшее оружие вновь оказалось в руке старшего лейтенанта, в поезде он уже остался один. Мгновенно поднявшись, он побежал к дверям, которые закрылись за его спиной.

«Новоустройская», когда-то самая посещаемая станция метро в Столице, была одной из тех, что полностью располагались в закрытом пространстве. В конце шестьдесят шестого искусственного освещения хватало лишь на нижние пять метров помещения, а высоченные потолки скрывались в темноте, оставляя невидимыми некогда красивые барельефы и колонны. Но бегущим людям было не до этого.

Ранним утром четверга на главной станции Третьего Автономного городского сектора не было почти никого. Только товарищ Георгиев бежал за преступником и силился понять, что будет делать, когда догонит его. Сотруднику ГОБ предписывалось взять убийцу живым, и он пытался отказаться от самодеятельности. Впрочем, все для страны. Все – братьям.

Когда изменник Всеобщего Государства перепрыгнул через турникет, служитель закона поднимался по лестнице. Стоило парню оказаться у дверей, Георгиев выстрелил. В мгновение осыпавшееся стекло позволило ноябрьскому дождю проникнуть внутрь, но никому не было до дела до таких мелочей. Убийца товарища Арилова свернул налево от входа и побежал вниз по лестнице, а Юрий последовал за ним. Несмотря на все его усилия, расстояние между ними увеличивалось.

Если бы старший лейтенант Георгиев арестовал преступника, он бы не повел его в отделение полиции. Такого вопроса перед ним даже не стояло, ведь он из ГОБ. Когда полицейские ловят воров на рынках и зайцев в метро, служащие Госотдела бдения занимаются по-настоящему значительными преступлениями. Конечно, Юрий всегда понимал, что важны всякие профессии. Он также отдавал себе отчет в том, что не сами люди и не их родители выбирают род деятельности. Впрочем, своим положением он был вполне доволен.

Если бы старший лейтенант Георгиев арестовал преступника, он бы отвел его в зиккурат – главное здание Народной партии, расположенное в Первом Автономном. Там же располагалась и штаб-квартира ГОБ.

Двое мужчин бежали.

– Стоять! – крикнул Юрий, сделав второй выстрел по врагу.

Парень содрогнулся и упал на правый бок, из-за чего перевалился через оградку с тротуара на газон и покатился с косогора, оставляя на мокрой земле кровавый след. Наш герой попал изменнику в ногу.

Смотря на лежащего внизу преступника, товарищ Георгиев остановился, чтобы перевести дыхание. Они пробежали метров пятьсот и сейчас находились на границе Второго и Третьего Автономных городских секторов.

Если АГС-1, в котором Юрий сел на метро, был одним из самых развитых районов Столицы, и дождь там шел будто не с неба, а с вершин небоскребов, уходивших сегодня высоко в туман, то Третий сектор представлял собой одну большую помойку. Когда-то давно, еще до Третьей войны, всю Столицу разделили на шесть секторов, ответственность за которые возложили на шесть роботов. Практически всесильные и до жути неживые, эти компьютеры должны были поддерживать порядок и безопасность в городе: самостоятельно чистить дороги, поливать газоны, мыть окна, следить за освещением и температурой в помещениях, регулировать дорожное движение. Люди прошлого даже научили их опознавать преступников и защищать своих граждан. Впрочем, от краха их это не спасло.

И сегодня по всему городу расположены тысячи видеокамер, спрятаны сотни определителей личности, всегда готовых зажарить током тех, кто сует нос не в свое дело. Пугающе. С другой стороны, Центральные компьютеры Третьего и Четвертого Автономных городских секторов не работают уже много лет, а остальные никем не поддерживаются, полагаясь только на себя. Нет, Юрию их не жаль. Народная партия не перестает повторять, что ее специалистам удалось направить возможности искусственного интеллекта в нужное русло, но ему, старшему лейтенанту Госотдела бдения, известно, что теперь нет ни одного человека, который бы мог по-настоящему взять над ними контроль. Юрий Георгиев не доверяет тому, чего не понимает. Еще больше он не доверяет тому, что нельзя контролировать.

Медленно спускаясь по склону, гобовец приближался к ползущему по брусчатке предателю. Наверное, он не обращал на преследователя внимания до того момента, как служитель закона схватил его за куртку и эффектно бросил в лужу.

– Старина, бежать некуда. – Герой шел с той же скоростью, с которой негодяй полз. – От закона не уйдешь.

Изменник остановился, лег на спину и прохрипел:

– Чего ты хочешь?

У старшего лейтенанта ГОБ были все основания считать, что покушение на министра зарубежных дел организовал Джеймс Эдриан, ведь на счету оппозиционера уже с десяток убийств важных политических и общественных деятелей.

О банде Эдриана заговорили в шестьдесят первом. Юрию Георгиеву тогда было всего восемнадцать лет, но уже в столь юном возрасте он понял, что должен ненавидеть злодея. Джим Эдриан рассказывал сказки гражданам Всеобщего, обещал им лучшую еду, лучшие квартиры, обещал вылечить рак. Юрий знал, что рак нельзя вылечить. Никто никогда не избегал вызванной опухолью смерти, потому что обратное утверждал Эдриан. Это не было правдой, потому что это утверждал предатель. Полная противоположность словам Народной партии. «Когда лидеры говорят, – думал Юрий, – надо верить. Так всем будет легче».

Товарищ Георгиев заботился о всеобщем благе. Он хотел сделать свой мир лучше и искренне верил, что этого когда-то хотела Партия. Дело лишь в том, что Партия стала слишком слаба, чтобы обеспечить лучшую жизнь гражданам. Но если каждый будет сильным, сильной будет и Партия. Юрий не сдастся в своей борьбе со злом, чтобы воодушевить ослабшую Народную партию. Сильный народ – сильно государство. Государство – это мы.

А изменник Эдриан разрушал Государство. Он подрывал людскую веру в лидеров, и потому лидеры слабели. Слуге народа это не нравилось. Почему нельзя жить в мире? Эти бандиты причастны к похищению людей по всей стране. Они – именно они, а не их главарь! – устроили бойню на самой площади Богоизбранного народа. Прямо на глазах у лидеров Народной партии предатели положили три десятка человек, но так и не смогли пробраться внутрь. Юрию неприятно было осознавать, что здание Партии тогда защитили машины. Определители личности не пустили убийц внутрь, отбросив их поджаренные тела от входа. Гобовец хотел бы верить, что именно люди спасли тогда Государство.

Следует считать, что оппозиция сильна, но шансов на победу не имеет. Следует считать, что банда Эдриана оказывает некоторое влияние на граждан Всеобщего Государства, но нельзя верить тому, что каждый отдельно взятый ее член в чем-то превосходит любого другого жителя этой страны. Даже самые гнилые эгоисты не могут отрицать силу единства. Поодиночке они ничтожны.

Также любому служителю закона необходимо понимать, что излишнее внимание к Эдриану или какому-либо другому оппозиционеру неблаготворно сказывается на мышлении народа. Если люди будут знать, за какое количество преступлений в действительности ответственен один человек, они засомневаются в важности единства.

Как служащий Госотдела бдения, Юрий Георгиев знал необходимую часть правды. Неприятные и даже опасные сведения, понимал он, нужно доверять лишь тем, кто может использовать их с пользой. Большинство полицейских, к примеру, никогда не видели полного списка «заслуг» той или иной преступной группы. Именно по этой причине, чтобы защитить облик правителей в глазах граждан, было объявлено, что на здание Партии два года назад напали не несколько десятков преступников, а три сотни мародеров. Все телеканалы и радиостанции сообщили, что искатели наживы сделали это не из-за собственного бесстрашия, не в силу собственных убеждений, а по глупости. Мародеров-материалистов назвали дураками, и при этом скрыли почти совершенное вторжение в здание Партии. Двадцатого июля 2064 Эдриан не выступал против лидеров: на такое у него попросту не хватило бы отваги.

Следовало считать, что Джеймс вышел из низов общества. (Впрочем, молодой гобовец сомневался, не является ли предатель низом общества). Когда в шестьдесят первом полиция искала его во Всеобщем банке личностей, они не нашли ничего. Этого человека не было ни среди обычных жителей Столицы, ни среди депортированных всеобщан.

– Знаешь ли, – начал Юрий, – когда мы найдем Джима Эдриана, врагу народа снесут голову, но сейчас я только хочу убедиться, что ты работаешь на него. Скажи мне, как на тебя вышли его бандиты, и как так получилось, что гражданин Всеобщего Государства стал убийцей.

Ползущий жалкий парень все стонал и стонал от боли. Гобовец остановился, провожая изменника взглядом. Юрий потерял всякое желание ему что-либо рассказывать, поняв, что на него речи никакого впечатления не производят. Предатель направлялся к металлической балюстраде, отгораживающей тротуар от обрыва. Под мужчинами проходила линия метро.

Убийца ухватился за решетку и стал медленно подниматься, стараясь встать, из-за чего кровь из его штанины текла все обильнее и обильнее. Блюститель закона подумал о том, что надо бы остановить кровотечение, если он собирается доставить преступника в отделение живым, как вдруг парень перекинулся через ограду, оставив на земле лишь ноги. Товарищ Георгиев поднял револьвер.

– Прыгать собрался? – с иронией спросил он. – Знаешь, будь моя воля, предателей Всеобщего валили бы на месте. Но порой закон, скажем так, не дает действовать серьезно…

– Думаю, я выживу! – прервал предатель слугу закона.

– Что? Не смей прыгать!

Он перебросил ногу через балюстраду, и Юрий пошел на него.

– СТОЯТЬ! Я сказал…

Служащий ГОБ протянул руку, чтобы не допустить прыжка, но было слишком поздно: преступник ускользнул от Юрия, спрыгнув вниз за пару секунд до того, как слуга народа был готов его остановить.

Оказавшись у ограды, удивленный старший лейтенант посмотрел вниз и увидел, что парень распластался на асфальте. Георгиев решил, что тот живой, и начал искать спуск вниз. Когда Юрий перелез через ограду и уже решился спрыгнуть на арку тоннеля, из-под него вылетел вагон метро, остановить который наш герой не смог бы при всем желании. Привставший человек на рельсах внизу столкнулся с управляемым машиной составом. Его небольшая промокшая фигурка поднялась невысоко и свалилась на обочину.

Глава вторая

Реальность действительна, что бы они ни говорили.

Электромобиль свернул направо, и я увидел самое высокое строение в мире. «Народная башня» была построена в Четвертом Автономном городском секторе Столицы еще в 2031 году и раньше носила имя ее владельца, но Народная партия сочла это неприемлемым, и строение переименовали; то ли в честь всех людей, то ли в честь Партии.

Расположенная на пересечении главных дорог АГС-4, до войны башня быстро обрастала подобными ей зданиями, но ни одно из них и вполовину не было так же высоко, как она. Почти полтора километра высотой, «Народная башня» должна была символизировать мощь Всеобщего Государства, но множественные металлические заплаты поверх стеклянного фасада поубавили блеска этому когда-то великолепному зданию. Как и почти все в Столице, его нужно спасать.

«Чем больше имеешь, тем с большей жадностью стремишься к тому, чего у тебя нет».

Мне не раз приходилось слышать, что я не тот, кем себя считаю. Люди, отказавшиеся признавать существование личности, назвали человечество единым организмом. Меня же они назвали устаревшей моделью человека прошлого, неприспособленной к жизни в мире духа. Слишком материальный, часто говорили мои враги, утверждая, что я – властолюбивый богатей, которому нужно только влияние. Некоторые смотрители Всеобщего Верования нарекли меня ложным пастырем. Мол, я стараюсь сбить всеобщан с истинного пути к Господу. Они всегда называли меня человеком, который не готов к изменениям, не готов к росту и осознанию незначительности жизни. Быть может, я и не готов умирать! Я не хочу быть готовым сдаваться. Способен показать им их же ошибки. Я им еще покажу.

Я расположился на заднем сидении дешевого электромобиля, арендованного для меня Вторым Всеобщим каналом. Проезжая по улицам рушащейся на глазах Столицы, я был занят мыслями о том, что сегодня никто и не пытается помешать городу превратиться в пепел. Люди будто… сдались. Беспомощность называют испытанием, прохождение которого достойно уважения. Уважения, которое своей ценностью может перекрыть саму важность попытки побороть беспомощность. Уметь смириться с поражением важнее, чем уметь побеждать. Я подумал, что это больше похоже на оправдания, нежели на размышления здорового человека. Разве могут двигаться в лучшую сторону люди, отрицающие пользу прогресса, который хорош по своему определению? Прогресс. Если они против экономического, технологического или любого другого прогресса, то они, выходит, против развития в любом виде. Если же они против развития, то, судя по их же словам, «необузданная» сила природы скоро сотрет в порошок не только Столицу Всеобщего Государства, но и все человечество. Если подумать, они и не против.

Мы замедлились: все три полосы движения были скованы одной пробкой. В центре Четвертого Автономного жили все состоятельные граждане Столицы. Треть всех электромобилей Всеобщего стояли в пробке. Их не было много, но из-за частых вмешательств дилетантов в работу Надсистемного контролера движение в Столице сегодня организовано ужасно.

– Мы можем двигаться быстрее? – спросил я у водителя.

– Зачем? Не беспокойтесь, поездка оплачена, – лениво пробормотал он.

– Нет никаких объездных путей?

– Вы что, самый умный? Говорю же…

Я вышел из такси и направил по тротуару в сторону телестудии. В воскресный вечер двадцать первого ноября снег падал в виде огромных хлопьев, которые таяли, приближаясь к асфальту. Уровнем ниже, как я понял, располагалась котельная или что-либо еще, способное нагревать поверхность земли. В лучшем для проживания Секторе Столицы запах дорогих духов смешивался с вонью из канализации.

– Мы все в ловушке! – прохрипел старый бородатый нищий, встретившийся со мной взглядом. – И ты тоже! Я видел тебя в газете… Думаешь, ты спасешься, раз такой богатый?

Я остановился и посмотрел на него. Казалось, бродяга хотел произвести впечатление на меня своими словами. Хоть они и не стали для меня открытием, я услышал их в нужное время. У него получилось удивить меня.

– Ага, ты все правильно понял! Богу нет дела до твоего состояния, твоей машины или твоего титула, потому что мы все одинаково ничтожны перед ним! Для него мы, в первую очередь, дети своих родителей. Из-за этого мы должны поплатиться за грехи прошлого. Покайся! Худший представитель человеческого рода!

Я презирал его, но не мог оторвать глаз от нищего, символизировавшего для меня в этот момент всех граждан Всеобщего. Разве могу я стоять на месте, когда пятьдесят миллионов человек ждут помощи? Возможно, даже не все из них знают, что она им нужна, но это не оправдывает мое бездействие. Я должен высказаться. Обязан донести до людей свои мысли, чтобы дать им шанс встать на мою сторону. Они имеют право слышать не только то, что говорит Народная партия. Они должны услышать правду.

– По-твоему, я – худший из людей? – спросил я из интереса.

Неожиданно для самого себя я заметил плотную корку на лбу бродяги. Коричневые оспенные язвы покрыли кожу человека вдоль линии роста волос. Такая же сыпь виднелась и на ладонях. Я отшатнулся от нищего и пожалел, что вообще с ним заговорил. Отвратительно. Не пройдет и двух дней, как он весь покроется язвами. В течение недели наступят бред или даже судороги, а через десять-пятнадцать дней он умрет.

По словам Народной партии, натуральная оспа всегда была неизлечима, и всегда от нее умирали люди. Я же слышал, что вспышка началась в тридцатых в результате утечки вируса из исследовательской лаборатории. Рассказавший мне это медик утверждал, что инфекцию победили еще в двадцатом веке, а до войны не уничтожили лишь в научных целях. Если его слова правдивы, человечество сделало шаг назад в развитии, позволив старым бедам вновь взять над собой контроль.

– А как же! – отозвался нищий. – Ты ведь творец? Никакой ты не творец! Ага! Когда нормальные люди поняли, что настало время замолить грехи, ты пошел по пути преступников, которые завели людей в эту яму. Не оправдывайся! Не говори, что тебя папаша таким сделал! Ты же у нас личность? Савин! – Он прокричал мою фамилию как оскорбление. – Я тебя ненавижу! Покайся, чтобы Бог тебя простил! Тебе не избежать смерти, так подготовься к ней!

Именно таким и должен быть человек? Копошащаяся в мусоре куча дряблого мяса и есть достойный представитель человеческого рода?

Не слушая бродягу, я продолжил путь, оставив его позади. Он мне противен. Такой грязный, слабый, злой. Если что-то и могло сделать этот вечер лучше, то точно не спор с ним, решил я. Но нищий пошел за мной по пятам.

– И все пусть знают: человечество обречено! Мы умрем, потому что это заслужили наши предки, не считавшиеся с Богом! Мы умрем за них!

Шедшие нам навстречу полицейские обратили внимание на нищего, выхватили свои резиновые дубинки и, глядя на него, прошли по обе стороны от меня. Я невольно стал свидетелем избиения. Хотел закрыть глаза от отвращения, когда старикан упал в грязную лужу. Блюстители закона уложили человека лицом в грязь, нанеся несколько ударов по спине, щелкнули наручниками. Бродяга сначала дергался и кричал нечто невнятное, но быстро утихомирился.

Когда я оборачивался, собираясь идти в студию Второго Всеобщего, полицейские что-то прошептали нищему, и он, мотая головой во все доступные стороны, закричал:

– Господь все видит! И он нас не простит! Покайтесь! Покайтесь!

Я слышал стоны даже за пятнадцать метров.

– Нет! Не простит…

Должно быть, они продолжили избивать его, и это возымело эффект, так как через несколько секунд я услышал издалека другие слова бродяги:

– Ладно! Покайтесь, и Господь простит вас!

Елизаветинская улица – широкая дорога на третьем вертикальном уровне Столицы, с юга на север ведущая к канделябру высоченных небоскребов. Идя по ней, я вспоминал, как сам начал заниматься строительством. Как и все в наше время, я продолжил дело отца, но заниматься бизнесом – дело добровольное, и это был мой собственный выбор. Мог бы и отказаться. Конечно, шедеврам в этом мире места не осталось. Дома для нищих, храмы Всеобщего Верования. Мелковато как для меня, так и для всего человечества. Как бы то ни было, я бы никогда себе не простил, если бы позволил Народной партии или Фронту Семьи определять мою судьбу. Это не Бог сделал меня строителем, и не отец. Это я.

Построить что-нибудь с таким размахом уже никто не сможет. Лучшие инженеры, архитекторы (впрочем, как и врачи с экономистами) уже давно либо скончались, либо осуждены и распределены по колониям. Не глядя на факты, Партия всегда находила основания убрать неугодных ей людей, и почему-то всегда выходило так, что неугодные ей люди – лучшие представители человеческого рода. Специалисты исчезают в мире дураков, и вместе с ними исчезают знания. Люди возвращаются в палеолит, и единственное, что я им должен – не допустить этого. Даже если их будущее предопределено, я не позволю ему умереть.

– Внимание, граждане Столицы! Администрация города напоминает, что спуск на нижний уровень Четвертого Автономного городского сектора представляет опасность для жизни. Не посещайте первый уровень АГС-4.

Это позор. Теперь человек, покоритель мира, вынужден избегать контакта с собственным изобретением. Мне немного известно о Центральных компьютерах секторов Столицы, потому что подобного рода эксперименты нигде не проводились, кроме этого города, но я уверен, что целью этой перестройки не было запугать население или отобрать у жителей нижнего уровня их дома. В этом виновата не техника, а люди, спустя годы лишившие ее поддержки и позволившие ей выйти из строя.

Я приехал в Столицу вчера, и на железнодорожном вокзале все прибывшие проходили инструктаж. Людей убеждали в том, что вся техника в большей или меньшей степени представляет для них опасность. Говорили, что компьютеры – порождение зла, а технологии – заговор против человечества. Иронично, что люди в поезде лишь разносили еду и белье: весь многочасовой процесс обеспечивали машины.

Я оказался так близко к небоскребу, что трудно было охватить взглядом за раз даже его нижнюю треть. Уже темнело, но огни в окнах можно было пересчитать по пальцам, не говоря уж о подсветке фасадов, которая включалась лишь по праздникам. Многие здания были частично разрушены, но не войной, а временем. Война прервала стройку, которая шла тут в тридцатые годы – грузоподъемные краны и самосвалы остались на своих местах на десятилетия. Надеюсь, не навсегда. Как и весь Четвертый сектор, квартал нагонял тоску.

Подходя к входу, я увидел женщину в строгом костюме и очках. Противного серо-зеленого цвета платок не шее дал мне понять, что именно она и должна меня проводить в студию.

– Здравствуйте, Александр Федорович, вы как раз вовремя. До начала осталось восемнадцать минут. Удалось добраться без приключений?

Я отметил раскинувшийся метрах в десяти или одиннадцати над входом широкий стеклянный навес, защищавший двери от осадков. Многие стеклянные панели, из которых он состоял, были разбиты. Растаявший снег мелкими каплями падал на землю.

– Не беспокойтесь, все в порядке.

– И слава богу.

В отличие от фасада здания, главный холл «Народной Башни» был оформлен в стиле арт-деко, подражая величественным постройкам двадцатого века, а не стремясь в будущее Я никогда не был любителем подобного оформления, но и было бы нечестно сказать, что блестящий золотом и серебром просторный зал некрасив.

Пересекая его по гладкому бордовому полу, я встретил не более десяти человек. В лифте мы и вовсе ехали одни. Здание с площадью более полумиллиона квадратных метров пустовало.

Пройдя по коридорам четвертого этажа, мы пришли в главное отделение Второго Всеобщего канала. Стекло отгораживало нас от студии, где за желто-оранжевым столом выступал человек с Фронта Семьи – единственной организации, телепрограммы которой представлены на всех каналах страны. Ведущий рассказывал об успехах, которых удалось Фронту достичь за прошедшую неделю: о введенных в эксплуатацию домах для бедных, об освященных храмах, исправленных изменниках. Позади него раскинулась огромная надпись:

БУДУЩЕЕ НЕИЗБЕЖНО

Я точно не знал, что именно значат эти слова. Когда я учился в школе, к нам приходили люди с Фронта Семьи и продвигали эту идею детям. Они убеждали восьмилетних школьников в том, что будущее представляет собой нечто непоколебимое, что оно предопределено, и пытаться как-то повлиять на него так же бессмысленно, как и на прошлое. Они говорили, что

завтрашний день недоступен людям до того момента, как окружающие их силы не создадут его. Когда школьники спрашивали, почему будущего нужно бояться, им отвечали, что они смогут это понять, когда вырастут, а сейчас надо верить на слово. Откровенно говоря, я до сих пор не понял причины, по которой надо бояться завтрашнего дня.

– Вы вправе вести себя расковано. Нет нужды держаться излишне формально, но, пожалуйста, говорите пассивом. Если Бог даст добро, вы сами поймете, что можно обратиться к товарищу Хэнксу на «ты».

Пассивный говор сформировался в начале сороковых, когда Партия посчитала необходимым употребление слов «решусь», «смеем» и словосочетания «внешние силы» для того, чтобы не разгневать Бога. Смотрители поддержали инициативу, заявили, мол, люди много о себе думают, когда называют себя вершителями своей судьбы.

Среди прочих правил приличия, говорить о человеке плохо в его присутствии непринято. Если необходимо указать на какой-то его порок, нужно доносить информацию как бы невзначай, чтобы не обидеть собеседника. По той же причине обсуждать людей за глаза можно. Оборачиваться вслед прохожим нежелательно, а смотреть в глаза незнакомцам и вовсе запрещено. Наши слабые собратья могут испытывать дискомфорт от излишней близости, и избежать ее – меньшее, чем мы можем им помочь.

– Эфир через одиннадцать минут, – бросила моя спутница. – Проходите.

Я вошел в темно-зеленую студию, где сидел до боли знакомый мне ведущий с гармонирующими со студией бледно-зелеными глазами, такими же тусклыми, как и все вокруг. Активно шла подготовка к съемкам программы.

– Сядьте, чтобы мы могли уже начать! – крикнул кто-то из-за спины.

Пока на меня вешали микрофон, я осмотрелся. За моей спиной висело черное продолговатое табло, предназначенное для отображения текста ведущего. Мне такое не полагалось, но какой-то паренек в клетчатой рубашке протянул мне бумаги с вариантами ответов, которые я мог озвучить на избранные вопросы ведущего.

– Что это? – демонстративно спросил я.

– Твое мнение насчет темы выпуска.

– Загрязнение окружающей среды? Я строитель, а не эколог…

Заявленной темой ток-шоу было возведение домов для малоимущих в шестидесятых. Должно быть, меня опрокинули. Как бы то ни было, никто сейчас меня не слушал. Я положил листы бумаги на столик перед собой и поудобнее расположился в кресле болотного цвета. Откуда-то издалека послышался обратный отсчет, а я так и не решил, что же именно буду говорить.

– Здравствуйте, уважаемые телезрители. Для вас в эфире «Вопрос недели» на Втором Всеобщем канале. Меня зовут Бобби Хэнкс, и сегодняшний выпуск посвящен экологическими проблемам, вопросу использования человеком его дома, а наш специальный гость – Александр Федорович Савин! Этот успешный предприниматель известен всем нам и не нуждается в долгом представлении. Добрый вечер, товарищ Савин.

– Добрый вечер.

– Вы были сюда приглашены не просто как человек, которому посчастливилось сколотить состояние на недвижимости, но как наш близкий друг, мнением которого мы должны дорожить. Позицию которого обязаны уважать. Вам дано это понять?

Черта с два. Если бы вы им дорожили, на столике передо мной сейчас бы не лежали три листа текста.

– Да, ко мне пришло понимание.

– Превосходно! – Внешне Хэнкс был настроен вполне дружелюбно. Двуличный шоумен. – Торопиться нам некуда, так, значит, мы вправе услышать, чем вам дано заниматься в последнее время?

Звучит так, как будто род деятельности у какого-нибудь гражданина Всеобщего Государства может поменяться. Простые граждане наследуют должности своих родителей только потому, что невозможно поставить на них кого-то со стороны, так что уж говорить о компаниях?

– «Савин и Кольт» названа именами не ее сегодняшних владельцев, а именами их отцов. Уже тридцать два года мы занимаемся гражданским строительством и сегодня решаемся занимать лидирующую позицию в этой отрасли во Всеобщем Государстве.

– Стало быть, и во всем мире! – щелкнул пальцами в мою сторону ведущий.

– Стало быть, и во всем мире. Возможно.

– И каково быть избранником Небес на роль одного из самых богатых людей в мире?

– Каким мне представляется тот факт, что строительство вновь стало самым прибыльным бизнесом в мире? Это шаг назад.

– То есть это расстраивает вас?

– Положение в мире расстраивает, но не мое.

– До вас, уважаемые телезрители, уже долетел этот звук? Превосходство над окружающими вас людьми не сделает вас счастливыми, потому что всем в душе дано понять: по большому счету у «успешных» людей нет отличий от их «обычных» собратьев. Индивидуальность – выдумка прогресса.

Я захотел поспорить с ним на этот счет, но подумал, что мой микрофон выключится в тот же момент, когда я перейду черту. Пока это некритично, я вынужден играть по их правилам.

– Ваше мнение совпадает с этим, товарищ Савин? – закончил Боб Хэнкс.

– Давайте к теме передачи.

– Тогда решусь приступить, – сказал мгновенно повернувшийся к оператору ведущий. – К нам, уважаемые телезрители, пришло письмо от зрителя из Города Юга. Как и всех нас, его очень беспокоит состояние нашей планеты. Александру Савину, как к эксперту в области строительства, задан вопрос: имеют ли люди право продолжать эксплуатировать Землю после Третьей войны и нанесения планете такого страшного ущерба? – Он повернулся ко мне лицом.

Вопрос на мгновение поставил меня в тупик.

– Вас интересует мое мнение?

– Да. Ведь никто из нас не лишен осознания того, что всякому терпению есть границы. – Хэнкс бросил быстрый взгляд в камеру, как бы обращаясь к зрителям. – Планета – наш дом, и наше первейшее дело – сохранить ее такой, какой она когда-то была. Такой же свободной, чистой и непорочной. Так скажите, товарищ Савин, имеем ли мы право на убийство матери?

Я отвел взгляд от Хэнкса и осмотрелся: в помещении было около пятнадцати человек, и все они смотрели на меня. Нет, никто не ждал моего ответа, и изображать интерес операторам и гримерам, в отличие от ведущего, было ни к чему. Они просто выполняли свою работу. И это до них я попытаюсь донести свое мнение? Посмотрим.