Черепашка и светлячок
Митя живёт во времени благословенном, когда день бесконечен. Мальчик уже и на балконе постоял – на солнышко пощурился, и с бабой Лилей поругался, и варенички со сметанкой всё-таки поел, и по парапету, за папину руку держась, походил, и в море искупался, и на песке голыми ножками постоял, и ракушки пособирал, и в тире по банкам пострелял, и по парку побегал, и на карусели покатался, а день всё ползёт ленивой черепашкой, ещё и до обеда не дополз. Так Высший Разум заботливо продлевает гражданину детства пребывание в этой чудесной стране. На другом конце жизни день короток. Хоть и убеждает Сенека – римский мудрец, что не следует бояться старости. Мол- де, это pасцвет души, которая уже сбросила часть своего бремени и уже мало зависит от прихотей тела. Мол-де, и старость полна наслаждений, если знать, как ими пользоваться.
Интересно, а где узнать, как ими пользоваться? Кто этому учит? А как быть с горьким признанием, вылетевшим из тех же ветхих уст: «Поздно быть бережливым, когда осталось на донышке. Да и к тому же остаётся там не только мало, но и самое скверное». Нет, лучше давайте полную наслаждений старость отодвигать всеми силами. Причём начинать её отодвижение начнём на самых ранних подступах. Ведь, помимо прочих, есть у старости два очевидных недостатка: она, как и всё в этой жизни, тоже кончается; и день в старости больно короток. Мелькнёт, как светлячок в ночи, – и нет его. Так Высший Разум гуманно сокращает дряхлому постояльцу жизнь в закутке старости.
«Как день-то пролетел, и не успела ничего…» – вздыхает перед сном баба Лиля.
Кактус
Нельзя сказать, что благословенное время обходится совсем без горьких минут…
Митя долго не может заснуть. Воpочается и недовольно сопит. Ещё недавно ему было так хорошо: он раскачивался на качелях, крутился на каруселях, бегал наперегонки с другими ребятами, ему светило солнышко, пели птички, а ещё – сверху синело небо…
А сейчас у мальчика горе. Он лишен воздушной стихии, у него отняли свободу пеpедвижения. Уложен спать на холодную подушку, накрыт чистой простынкой, и только стенка перед носом.
«Невелико гоpе!» – скажет кто-то, но не бывает у детей невеликого гоpя. У ребёнка бывает только горе большое. Пусть даже по мелкому поводу.
На стенке висит вышитый коврик. Митя рассматривает коврик, а потом спрашивает: «Папа, что говорит этот дядька?»
Примерно в Митином возрасте тот же вопрос я задал своей бабушке – Надежде Семёновне и теперь, ничего не придумывая, пересказываю сыну то, что говорила его пpабабушка: «А ты посмотри, куда он смотрит. Держит перед собой пенсне и смотрит неотрывно на что-то для него необычное. Ничего подобного не видывали раньше в тамошних краях. Растение зелёное, всё в колючках, а сверху прекрасный цветок, похожий на яркую бабочку, которая присела на минутку и вот-вот взлетит. «Где же вы, уважаемый сосед, достали такое чудо? – спрашивает господин с пенсне. – Как называется эта колючая невидаль?» Второй мужчина в длинном сюртуке довольно улыбается. Диковинное pастение он выставил на видное место перед террасой, сам не спеша покуривает трубку и сейчас скажет, что колючее растение называется «кактус».
Хозяин кактуса, сразу видно, человек домовитый. Смотри, как у него всё прибрано, покрашено. Смотри, какие ровные грядки на огороде.
И не только у него. Видно, что в этой местности живут только трудолюбивые люди. Дома все убранные, ухоженные. А там вдали видны горы. Это – Альпы. Они ещё выше, чем наши горы…»
Кому я всё это говоpю? Митька вовсю сопит. Вероятно, он заснул, когда я произнёс волшебное слово «кактус».
Ссора
Митя вздpагивает – сильно хлопнула входная двеpь. Баба Лиля пошла за газетой. Мы опять поругались.
Ругань с людьми посторонними оставляет на душе осадок неприятный, но проходящий. Конфликт с родной матерью оборачивается тотальным бедствием: все пpошлые размолвки, все давние обиды всплывают из подсознания, заполняют голову целиком и, кажется, вот-вот хлынут из ушей.
«Папа, давай поедем к маме».
Ребёнок есть ребёнок, чуть что – сразу к маме. Помню, вытащил его за шиворот из пруда, только поднял на руки, ещё и вода не стекла, а он уже шепчет: «К маме…»
«Сынок, она сама скоро к нам приедет. Осталось недолго».
Грозовые тучи родительского недовольства повисли под нашим потолком вчера днём. То и дело вспыхивали молнии раздражений: у мальчика мало носочков, нехорошего цвета штанишки, не так надеты.
Баба Лиля поучала, даже не переставая есть. «Не надевай мятое, над тобой смеяться будут…» – « Мама, не говори с полным ртом, ты подавишься», – не выдерживаю я.
«Да, баба Лиля, не говори ничего, – с ходу включается Митя. – Ты подавишься». «А вообще-то ладно, – добавляет Митя после паузы. – Пусть баба Лиля подавится. Её увезут в больницу, и мы немного поживём спокойно…»
Баба Лиля привыкла жить, сражаясь с болезнями и со старостью, в одиночку. Когда одна, всё привычно, всё по местам и по полочкам. Всюду чистенько, аккуратненько. Всё своё и ничего чужого. Но вот в доме появляются гости, и привычный порядок вещей рушится. Терпения и выдержки у бабушки хватает на два-три дня, а потом жизнь в коллективе, даже в таком родном, начинает раздражать.
А ещё сын неверно воспитывает внука: мальчик плохо ест, попросишь его руки перед едой помыть, а он смотрит зверьком. Неприсмотренный, как Буратино. Того хоть иногда воспитывал папа Карло, а этого, получается, никто. Хорошо ещё невестка-вертихвостка не подъехала. А приедет…
С мрачными мыслями спускается баба Лиля за «Советской Россией».Она – коммунист. Правда, не такой пламенный, как Виктор Ампилов. Но куда уж пламеннее! Не такой принципиальный, как Нина Андреева. Но ведь принципиальнее Нины Александровны быть просто невозможно.
Надо же такому случиться, что оба маминых кумира – и предводитель «Трудовой России», и кандидат химических наук – родились под звёздами Весов. Революционней их, вероятно, только создатели «Интернационала»: поэт-Весы Эжен Потье и композитор-Весы Пьер Дегейтер.
Наша бабушка «Интернационал» обожает. Эта музыка для неё – память о тех годах, когда и солнце было ярче, и трава зеленей. Когда она, молодой коммунист, названная Лилианой в честь автора революционного романа «Овод» – Лилиан Войнич, не жалея сил, строила коммунизм. И не виновата наша баба Лиля в том, что он не построился. Со стройплощадкой – ошиблись, с чертежами – напутали.
Для Лилианы Андреевны членство в компартии – дело необходимое. Важный жизненный принцип. Выйти из партии для неё значит предать всё хорошее, что было в жизни. А что тогда в этой жизни останется? Болезни, жалкая пенсия, ловкачи и воры вокруг…
Баба Лиля стоит с газетой у первой ступени Волшебной Лестницы, которая маму своими изменениями только огорчает. Ступени с каждым разом всё круче, а сам путь наверх все длиннее и длиннее. Третий этаж… остановка… Четвёртый этаж… остановка…
Когда мы не в ссоре, беспартийным доверяется сходить за коммунистической прессой. Мы с Митькой идём с удовольствием. Для нас этот поход вверх-вниз – весёлое мероприятие.
Но вот мы поссорились, и баба Лиля не хочет, чтобы мы прикасались к её газете своими непомытыми руками. Наконец мама возвращается, она протирает газету специальной тряпочкой и готовится читать.
«Баба Лиля! Не ругай больше моего папочку!» – неожиданно громко говорит Митя.
У Стасика
Митя бузит и ничего не хочет. Не хочет идти к Стасику (а ведь мы договаривались!), не хочет идти к морю, на рынок. Даже парк отвергнут. Мальчик устал. Час назад наотрез отказался идти к бабе Лиле (где был бы немедленно уложен в кровать), и вот – устал.
«Сынок, – предлагаю я, – давай сядем прямо вот тут, на лавочке, и ты немного отдохнёшь». Я не говорю – «поспишь». Это слово настораживает, оно отдает простынями, подушками и прочими спальными атрибутами, которые так замедляют и отвлекают активного маленького человека от интересной жизни.
Митя соглашается молча. Я сажаю мальчика на колени, он прижимается ко мне влажноватой балдёнкой и через минуту уже спит, сладко посапывая в папину шею… Мимо проходили мамочки, везя перед собой коляски. Проносилась, шумя, ребятня. Пробегали, тявкая, дворняжки. Гудели, проезжая, машины. А Митя сопел себе и сопел. Как хорошо сказала Цветаева о людях, сцепленных какой-либо человеческой близостью: «Мы смежены, блаженно и тепло, как правое и левое крыло…»
Митя проспал почти час, а когда открыл глаза, сказал: «Привет, папа. Пойдём к Стасику». Ну что же, дело хорошее. К Стасику так к Стасику. Тем более мы же договаривались! Встали, размяли косточки, попрыгали и пошли.
Митин двоюродный брат Стасик двумя годами старше. Разница в два года неразличима в старости, а в дошкольные годы это пропасть. Стасику неинтересно то, что ещё интересно Мите. Бегает Стасик быстрей, попадает точней, прячется незаметнее. Соревноваться со Стасиком сложно по всем мальчишеским компонентам. Но, поскольку папа размножаться стал поздно, все остальные Митины родственники ещё старше. Двоюродный брат Юра изрядно дылдоват, а две троюродные сестрицы и вовсе – барышни. Остаётся Стасик.
Садимся на троллейбус. Если цементные заводы – первая достопримечательность нашего города, то троллейбусы – вторая. По советским правилам троллейбусы не полагались городу, если нет в нём трехсот тысяч жителей. А в нашем городе наберётся едва ли половина от этого числа. Тем не менее троллейбусы ходят давно.
Говорят, что первые наши троллейбусы предназначались для отправки в Новосибирск. В город, название которого весьма созвучно с именем нашего города. Вмешался случай: то ли был какой-то общесоюзный праздник, то ли железнодорожный, и в результате возникшей путаницы троллейбусы приехали к нам. А раз приехали – не отправлять же обратно! Быстренько поставили столбы, провели линии, подвесили рожки – и вот вам троллейбусное движение на улицах нашего города.
Находим Стасика под раскидистым деревом. Играет с друзьями вкарты. Я великодушно прошу принять сына в коллектив. Ребята также
великодушно соглашаются, и вот Митя уже в игре. Причём – весь в игре. И куда только подевался тот ребёнок, который пролепетал спросонья: «Привет, папа». Матёрый игрочище – глаза горят, уши красные: «Ах, ты десяточкой! А я её валетом!» Остальные мальчики, хоть они и старше, говорили «вальтом».
Первый раз Митя играет с мальчиками. С мамой и папой сколько раз было, а вот так, чтобы с себе подобными, – впервые. По неписаному правилу новичкам везёт. Вот и Мите везёт. Карта идёт хорошая: есть чем отбить, есть с чего зайти. Большой карточный азарт охватил маленькогочеловека. Налицо азартный Парамоша…
Как же здорово сыграл этого Парамона артист-Весы Евгений Евстигнеев. Какой мастер! Сыграть роль лучше него, превзойти Евстигнеева кажется невозможным. Кто после него отважится сыграть жулика Корейко? Или профессора Преображенского? Или Сатина из пьесы «На дне»? А каков он в роли начальника пионерлагеря Дынина из кинофильма «Добро пожаловать, или Постронним вход запрещён»! Вот такого бы воспитателя этим ленивым дошкольникам, которые дуются передо мной в карты. Он бы доходчивее педагогов-Весов Сухомлинского и Соловейчика пояснил бы детям всю пагубность их занятия, направил бы на путь истинный…
«Целый день где-то ходят-ходят, их ждёшь, а их нет и нет, –
глухо ворчит бабушка. – Ребёнок не ест, не спит нормально». «И ничего подобного, – говорит Митя, – Я спал на папе». «Ну вот, как цыгане», – фыpкает баба Лиля.
Середина жизни
Что у человека после детства? Юность, которая, как известно, есть возмездие. Дальше – молодость, появляется физическое могущество, но ещё не обретено интеллектуальное. И душа ещё ленива, не хочет трудиться. В старости, в конце жизни, накоплены знания, умения, но растрачены силы. Душа согласна трудиться «и день и ночь, и день и ночь». Но тело ей уже не помощник… Лишь середина жизни способна одарить жителя Земли стабильным счастливым существованием, солнечным всеохватом, иначе скажем – всемогуществом. Человек уже всё знает и ещё всё может.
Поэт, начиная рискованное странствие, написал: «Земную жизнь пройдя до половины…»
Сколько это – середина жизни?
«Когда мы доходим до середины жизни? По-моему, это где-то около сорока лет… В таком возрасте человек обретает равновесие…» Так пишет Павич.
«Редко бывает так, что контуpы нашего внутpеннего миpа откpываются человеку уже в юности, обычно только в сеpедине жизни нам даpуется pадость увидеть, как наконец-то пpиобpетает законченные фоpмы наше собственное «я», тот миp, твоpцом, а точнее, устpоителем котоpого является каждый из нас…» Так пишет другой писатель-Весы – Фpансуа Моpиак.
Середина моей жизни дала о себе знать неожиданно. Как ребёнок шевелится в утробе матери, так середина жизни шевелится в душе мужчины…
Я почувствовал вещее шевеление и привстал. Голова повернулась к истоку. По направлению к городу, где я родился. Туда, где на пересечении улиц Седова и Гимназической в первом краснодарском роддоме раздался мой первый крик.
Рядом сопел в две дырочки Митька, баба Лиля на кухне осторожно переставляла кастрюли. Мне было не объяснить маме, почему я (да ещё с мальчиком) засобирался на следующий день в Краснодар. В город, где дедушка водил меня к слонику, где я получил львиную долю информации об окружающем меня мире, где сформировалась душа, где прошли первые шесть лет моей жизни. Тщетны были отговоры («в чужой город… с ребёнком, в жару, в автобусе… Ужас!») Ну, во-первых, город не чужой, а очень даже родной, во-вторых, меньше бы гундела, раньше бы выехали. А так, с отговорами да с причитаниями, оно и вышло в самый жар…
Митя в автобусе вёл себя мужественно. Мы смотрели в окошко, играли в животных. Я загадывал: «Живёт в лесу, рыжая…» И не дожидаясь, пока я скажу: «…хитрая, курочку может стащить», Митька на весь автобус кричал: «Лиса!» – «Тише, тише, сыночек, люди спят. А вот теперь слушай внимательно. Зелёный… – «Крокодил…» – громко шепчет Митя. «Огурец» – громко шепчу я в ответ. Нельзя сказать, что три автобусных часа пролетели как единый миг, но ужаса тоже не было.
А дальше всё было как по маслу – четыре троллейбусных остановки, имы у парка. «Митя, ты посмотри какой слон… слоник…» Нет, никакого впечатления. Подумаешь, слоник. Вот если бы Кинг-Конг. Митя убежал на детскую площадку, а я остался. Ну здравствуй, ушастый. Как заморили тебя кубанские власти. Как-то ты измельчал… Неужели эти две жалкие ящерицы и есть те страшные крокодилы, которые ползали у твоих ног? Какой-то злодей отбил тебе половину хобота, а мальчик-погонщик и вовсе без головы. А где вода? Где фонтаны, бьющие из пасти крокодилов? Время выпило и воду, и соки…
Так, а кто же поможет мне сделать историческое фото. «Прохожий, остановись!» – воскликнула бы Марина Ивановна, а я обратился к проходящему курсанту: «Молодой человек, будьте любезны… На фоне слоника…»
Ракурс выбрали так, чтобы не было видно отбитого хобота и безголового погонщика. Случайный прохожий нажал кнопку, раздался щелчок, и этот щелчок разделил пополам мою жизнь. Словно кто-то сильный разломил спелое яблоко на две равные части. Не важно, сколько я проживу ещё – сорок, пятьдесят, шестьдесят, сто лет… Ведь поделено не время, а жизнь…
Когда мы поехали вечерним нежарким автобусом назад, Митя заснул, а я, вспоминая встречу с другом детства, понял, почему, придя с дедушкой на карусель, залезал именно на слоника, а если любимое животное было занято, мы с дедушкой пpопускали туp… Понял, почему долго не мог называть слоном длинную, пикообразную шахматную фигуру, и, как многие в нашем дворе, называл её офицером.
Душу не мути
Была у меня в родном городе ещё одна встреча. Я отвел Митю к краснодарским родичам, они с мальчиком, которого видели впервые, принялись знакомиться, играть, кормить его ужином… А я поспешил на Красную, 19.
Я прошёл через длинную подворотню… Вот и двор моего детства… Как он съёжился и усох… Словно смотрю я в бинокль, а он приставлен к глазам неверно – большими стёклами… Я стал узнавать двор, только немного привыкнув к его изменению: тут стоял большой чёрный ящик, ящика нет. Зато на месте канализационный сток, куда упала гибкая ветка для моего лука, вот наше окно, где пришла ко мне первая рифма, здесь разливалась наша с Бокою лужа, а вот лысоватый дядька с девочкой лет семи… Боже мой, это же Бока… «Товагищ, вы кого-то ищете?» – «Нет, нет, ошибся… Не туда зашёл…» Ещё не хватало мне объясняться, кто я такой… Быстрей, быстрей от выросшего Боки, мимо высохшей лужи, мимо чужого окна, мимо сгнившего ящика, через длинную подворотню, на улицу, улицу…
Когда странное щемящее чувство оставило меня, я понял – поэт прав: «По несчастью или к счастью,//Истина проста://Никогда не возвращайся//В прежние места…»
Месяц
Митя хорошо ориентируется на местности, из него бы получился отличный бойскаут. Мы прошли к парку длинным обходным путём. Митя спросил: «Папа, зачем мы так идём? Я знаю дорогу короче».
– Сынок! Я хочу тебе показать одно интересное место. Это старая карусель, покружиться на ней меня водил мой дедушка, Андрей Фомич…
Вот она, всеми позабытая, окружённая травой и тишиной. А раньше!
Сколько вокруг неё было шуму, улыбок, интриг, панам, ярких, лёгких одежд! Мы покупали билет, и дедушка усаживал меня, конечно же, на слоника. Они стояли рядом – два слоника, только на одном из них я соглашался пуститься в путь по кругу. Слоники целы и поныне. Они, правда, поблёкли, но держатся молодцом. Остальные животные выглядят хуже: обломанные рога, отбитые копыта. В целом картина грустная. Одна лошадка споткнулась и падает. Падает уже лет десять…
«Папа, пошли!» – Митя детскими мыслями уже весь на действующей карусели. Мальчику не терпится окунуться в веселье, движение, мелькание…
Часа три он передо мною мелькал, с трудом я увёл мальчика из Ленинского парка. Пытался убеждать, заманивать шоколадкой или мороженым – последнее дело. Съест сладкое – откажется от обеда, который уже приготовила бабушка Лиля, а это грандиозный скандал с непредсказуемыми последствиями…
Путь из парка домой долог и мучителен для нас обоих. Чем ближе мы подходим к дому, тем больше Митя мрачнеет. Впереди мытьё рук, ворчание бабушки, кормёжка и постель. Вот мальчик увидел наш подъезд и остановился. «Митя, пошли!» Митя не идёт. Внутренний протест вырос до огромных размеров.
Вдруг я вижу маленькое чудо: яркий белый месяц горит на светло-голубом летнем небе. «Митенька, смотри, какая красота!» «О, арбуз на небо улетел», – говорит Митя. Ну да. И ничего особенного. Арбуз – на небе. Подумаешь, чего в детстве не случается…
Мальчик отвлёкся всего-то на пару секунд, но мне этого хватило, чтобы сгрести его в охапку и затащить в подъезд. Волшебная Лестница отнеслась ко мне с пониманием – ужалась до минимальных размеров. Я пролетаю её единым махом. Раз – и нет никакой лестницы. Здравствуй, бабушка!
Дисбаланс
Митя обиженно сопит, глаза на мокpом месте. Он опять
поссоpился с бабушкой. Даже немного подрался. Уложен спать, а заснуть не может. Ворочается, тяжело вздыхает и опять ворочается. Точка опоры, на которой держится детская психика, пошатнулась, и весы разбалансировались. Ребёнок в дискомфорте, ему нужно срочно уравновеситься.
«Папа, а ты любишь своего мальчика?» – спрашивает Митя. «Да, я очень люблю своего мальчика» – «Тогда я тоже люблю своего папочку», – говорит Митя. Мальчик тяжело вздыхает напоследок и засыпает.
Сон всё поправит, всех примирит. А когда Митя проснётся, хорошее перевесит.