Короче говоря, продаёт творческую душу очередному, вовремя подсуетившемуся Мефистофелю.
Почему это плохо? Потому что заканчивается трагично для художника, а для поэта почти всегда, – гибельно. Где тут «хорошо»? Нет его. Даже поэт-трибун и наймит революции не нашёл бы тут «Хорошо».
Мягкий, незлобивый, женоподобный и уж совсем не бронебойный Фиренцуоло вовремя понял: ему надо выстраивать не разрушающие его творческую природу систему отношений с внешний миром. Отправление нудных служебных обязанностей коробило певца, служение кому-либо (пусть даже Богу) – тяготило, а уж участие в собачьих свалках и вовсе отвращало от жизни. Аньоло нашёл возможность отстраниться от безобразий бытия и приступить к радостному приятию мира.
Знаток итальянского Возрождения синьор Л.М.Баткин советовал присмотреться к разбираемому нами персонажу со всей возможной внимательностью. Мол, копните его чуть глубже сведений в справочнике и тогда…
«Тогда выясняется, что Микельаньоло Джироламо Фиренцуола (1493-1543), этот друг юности Аретино, член римской «Академии Виноградарей», собеседник Берни и Делла Каза, читавший свои «Беседы о любви» папе Клементу VII, этот доктор права и нотарийвалломброзианского ордена, освобожденный папой от монашеского обета в 1526 году, когда он подхватил французскую болезнь, а лет за пять до смерти удалившийся в тихий Прато и там после долгого перерыва опять взявшийся за перо, этот вольный перелагатель Апулея и талантливый новеллист, редкостно владевший и сочным просторечием и затейливой риторикой, в своем последнем и наиболее известном сочинении невзначай запечатлел схематизм распадающегося ренессансного сознания»131.
Далее Леонид Михайлович оседлал на своего конька и поскакал. А «конёк» у него ни чета моему – великий Леонардо. Это мой удел – «серкидонить» помаленьку… Что нам открыл приведённый отрывок? Немало. Узнали мы, что не все беды прошли мимо Аньоло, всё, что положено человеку с поэтическим восприятием мира, он испытал…
Далее, имеем право полюбопытствовать, а что за зверь такой – «Академия Виноградарей»? Первое, что приходит на ум: группа мужчин собирается, дабы продегустировать содержимое объёмистых бутылок. Вспоминая божественный вкус итальянского вина, логично предположить именно это… Однако собрание «виноградарей» было чисто литературным.
Товарищами по перу Аньоло были: развесёлый стихотворец Франческо Берни132, автор руководства хорошего тона Джованни дела Каза133 и примкнувший к ним любитель приключений, поэт Франческо Мольца134.
Уже из тихого Прато вспоминающий Фиренцуола писал:
«Мне хочется и я могу похвалиться тем, что разборчивый слух Климента Седьмого135, для восславления которого слабо будет всякое перо, в присутствии самых светлых умов Италии в продолжение нескольких часов склонялся с большим вниманием к моему голосу, когда я читал «Изгнание», и первый день этих «Разговоров», – не без того, чтобы выказывать знаки удовольствия и не без похвал».
Реакция папы интересна для исследователей тем, что слушал он не «Quanto sieno virabili||Della sua destra le opera»136 – «О том, как велики и дивны//Деянья господней десницы», а совсем, совсем о другом…
В этих строчках: и светлая грусть о навсегда ушедших золотых годах, и авторское тщеславие, и горячая благодарность сильному покровителю, благосклонность которого позволила легкоранимому художнику не думать ни о куске хлеба на день грядущий, ни о крыше над головой, ни о стакане вина (всё-таки!) в компании товарищей по перу.
Об отношениях Климента VII и Фиренцуоло подробно пишет знаток итальянского Возрождения А.К. Дживегелов137: «Папа не только давал ему возможность существовать, но в 1526 году освободил его от монашеских обетов…
Скорее всего, это было милостью за удовольствие, доставленное чтением: ни сатиры против духовенства, ни непристойности не мешали папе ни теперь, ни раньше получать удовольствие от интересного чтения. Награда Аньоло была тем более полная, что, снимая с него монашескую рясу, папа оставил ему как клирику право пользоваться церковными бенефициями».
Тут захотелось спросить: «А где мне взять такого папу?», – но я сдержался и промолчал. Слова благодарности Клименту VII пролились на бумагу, когда папа уже угас и соприкоснулся с вечностью, но тепло его милостей, как свет угасшей звезды, ещё согревал. Такое счастливое стечение обстоятельств сподвигло писателя взяться за перо, и вот (ну, наконец-то!) цитата из произведения, которое Баткин справедливо назвал и последним, и наиболее известным.
Диалог «Чельсо, или о красотах женщин».
Затейник Чельсо, игривый и ироничный женолюб, alterego автора, беседует с четырьмя итальянскими красавицами. Но, судя по тексту, чаще всего он направляет взор к самой юной – по имени Сельваджа, обладательнице наикрасивейшей груди. Чельсо сначала топчется вокруг да около, но потом выдаёт себя целиком:
«Широта груди придает большую величавость всей фигуре; две округлости, как два снежных холма, усыпанных розами, увенчаны изящными маленькими рубинами, словно носиком прекрасного и полезного сосуда, который помимо пользы для пропитания младенцев источает некое сияние и рождает все новую привлекательность, которая заставляет нас вглядываться в него даже помимо собственной воли, хотя и с удовольствием, вот как делаю это я, глядя на белоснежную грудь одной из вас».
При этих словах охальник, видимо, настолько бесстыдно упёрся взглядом в грудь юной Сельваджи, что смутил девушку окончательно, и она прикрылась. Шалун констатирует: «Ну вот, алтарь закрылся. Нет уж, если вы не вернете завесу в прежнее положение, я прекращу говорить».
Вмешивается умудрённая жизненным опытом мона Лампи-ада:
«Ах, убери-ка ты это, Сельваджа, ну что ты нам докучаешь. О, ты поступила бы куда как хорошо, вовсе сняв косынку с шеи. Посмотри-ка, вот так. Что ж, мессер Чельсо, продолжайте свою речь, ведь реликвии опять открыты…»
Тут мы прервёмся. Но к этим персонажам мы вернёмся обязательно. А если Вы, Серкидон, желаете, чтобы реликвии открылись побыстрее, действуйте настойчивее. У Вас для этого есть и ножки резвые и ручки шаловливые.
А я, кажется, понял, как должен начинаться разговор о женской груди. Помогли слова Чельсо про носик не только прекрасного, но и полезного сосуда. Осталось нам закончить разговор об отношениях неспешно творящего художника и наспех сотворённого мира.
Предложим, Фиренцуоло, не имея ни клыков, ни бицепсов, а имея силы (будем откровенны) девичьи, стал бы сражаться за место под солнцем, пытаясь равняться с современниками калибра Макиавелли138 и Гвиччардинни139. Стал бы не потакать, но противоречить сильным мира сего… Склевали бы нашего воробушка, он бы и чирикнуть не успел.
Но – повезло. Аньоло Фиренцуло допел свою песню до конца, и его Чельсо, и его четыре красавицы навсегда с нами. Как тут не вспомнить стихи Фазиля Искандера:
«В провале безымянных лет, у времени во мраке,//Четыре девушки цветут, как ландыши в овраге…»
Их красотой и красотами природы продолжает любоваться мирный созерцатель Чельсо, а значит и для Аньоло Фиренцуола жизнь отчасти продолжается. И снова мы видим, что для художника letum non onnia finit140.
Вам – переводить латынь, мне – заслуженный отдых.
Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.
-21-
Приветствую Вас, Серкидон!
Продолжим разговор о сосуде, по словам Фиренцуолы, и прекрасном, и полезном, и с носиком. Вот на этот счёт мнение Артура Шопенгауэра: «Полная женская грудь имеет необычайную прелесть для рода мужского, – поскольку она, будучи непосредственным образом связана с пропагативной функцией женщины, обещает новорождённому изобильное питание».
Прекрасные слова, под которыми с радостью подпИсались бы все младенцы мира.
А теперь окунёмся в науку? Ох, Серкидон, какую Вы гримасу состроили! Не печальтесь. Нырнём – и тут же вынырнем. Слово Чарльзу Дарвину141. Вы думаете, что известный естествоиспытатель расскажет нам об эволюции и естественном отборе. А вот и нет:
«В зрелом возрасте, когда мы видим предмет, напоминающий по форме женскую грудь, мы испытываем радость, затрагивающую все органы чувств, и если предмет не слишком велик, нам хочется прижаться к нему губами, как в младенчестве мы прижимались к груди матери».
Ныне принято труды Дарвина подвергать остракизму, выискивать в них несоответствия с высоты знаний науки сегодняшнего дня. Особо рьяные критики называют английского учёного обманщиком века, забывая, что каких-то двадцать веков назад римский авторитет Плиний Старший утверждал, что страус появился на свет в результате скрещивания комара и жирафа. Ваши сверстники заржали бы, как лошади Пржевальского, скажи им такое. А римляне внимали и верили. Вот где обманщик!
У Дарвина подобных ляпсусов нет, хотя, безусловно, его учение стыкует не всё. Например, некоторые наглые живые существа прекрасно обходятся без эволюции и вызывающе не меняются на протяжении миллионов лет… Но ведь можно сказать, что эволюция идёт, но медленно-медленно и поэтому незаметно.
Далее, никак не могут найти ту обезьяну, из которой произошёл человек. Но ведь можно сказать, что она спряталась за камень. Или – под камень.
Лично мне обидно, что Дарвином не учитывается космическая составляющая эволюции. Дело подаётся так, что бросили развитие жизни на Земле на произвол судьбы, а принимать нам, людям-человекам, заброшенность, беспризорность свою не хочется. Хочется думать, что Великий Разум и атмосферой нас окружил заботливо, и самочек (я Вам писал) в сложный эволюционный момент подкинул, и Посланцев Высших Сфер (Гомер, ЛаоЦзы, Пифагор, Христос) подсылал, и приветствовал наши достижения радугами, падающими звёздами, северными сияниями…
Так о чём это мы… Ну, да, о женской груди. Вернёмся к словам Дарвина: «как в младенчестве мы прижимались к груди матери».
А куда же ещё новорождённому податься?.. Больше некуда.
Рождение человека – повторное изгнание из Рая. Жизнь его в качестве плода была безмятежна, благостна и необременительна. Он был полностью на попечении матери. Будущий человек жил, колыхаясь в нирване, и ему не надо было заботиться ни о тепле, ни о пище. Но час настал – и гонят вон из дома: толкают, сжимают, переворачивают, хлопают, пеленают… Не возразить, не спрятаться, не скрыться. Сознание новорождённого – незамутнённая частичка Вселенского Разума – объято страхом и ужасом неизвестности. Свет, блеск, голоса, стуки и грохоты не видны, но слышны, но обострённо чувствуются.…
Только у знакомого тела матери, у её груди – тёплой и сытной – обретает изгнанник прежнее состояние блаженства и подобие райских кущ: ему покойно и благостно…
Подобно тому, как заботливый Космический Отец окружил планету Земля атмосферой, любящая мать окружает своё дитятко любовью. Маленький человек получает у материнской груди не только пищу, но и информацию: ты – желанный, ты – любимый. Это его первые чудные мгновения: «Мы тебя очень ждали, а тебя всё не было, и было нам без тебя плохо, но вот явился ты, и всем нам стало очень хорошо».
Это время не столько кормления, сколько впитывания позитивной информации и формирования «младенческой грации души142». Душа человека получает свой светящийся каркас, который уже не меняется в течение жизни. Если человек в младенчестве своём был сыт, и блажен у материнской груди, то войдёт он в мир с душой, которая умеет и готова любить. С душой, открытой светлым проявлениям. С душой готовой искать свет даже за свинцовыми тучами.
Но не будем о тучах, добавим в наше письмо немного восходящего солнца. В Японии, едва Управление Императорского двора получает известие о беременности императрицы, она окружается особой заботой: исключается любое негативное влияние на психику, ничего неприятного и раздражающего. Только – негромкая музыка в окружении картин прекрасных живописцев, гуляние по саду камней, пенье птиц и созерцание лучших проявлений природы. О рождении будущего императора (а почему бы не родиться мальчику!) печётся и беспокоится вся страна. Не меньшей заботой окружается императрица и во время грудного вскармливания ребёнка.
А что мы имеем подчас?
Кормящая мать раздражена, озабочена посторонними делами, у неё неприятности, она вынуждена решать каждодневные проблемы. Она ждёт не дождётся, когда ребёнок, сколько по книжке положено, поест, чтобы плюхнуть его в кроватку и забыть о нём, хотя бы ненадолго. А то и вовсе просит кого-то (да всё равно кого) накормить маленького из бутылочки и укачать.
На первый взгляд – ерунда, подумаешь… Но люди, которые входят в мир ненужными, нежданными, а то и вовсе – подкидышами, всю дальнейшую жизнь подспудно помнят своё горькое младенчество, чувствуют и ущербность свою, и свою незаслуженную обиду… Всю жизнь они будут тревожно оглядываться, ожидая от мира очередную подлянку, даже подарки судьбы принимать они будут с недоверием: «Это мне?..»
А простые человеческие радости? Жёлтое солнце на голубом небе сквозь зелёную листву? Чистое окно в светлом доме погожим деньком? И это не порадует плоховстреченных…
Подумайте, Серкидон, вспомните, поищите начало своих сегодняшних проблем в далёком детстве. Попробуйте раскрутить себя назад до младенца, а лучше до сперматозоида. Только не забудьте закрутиться обратно.
Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.
-22-
Приветствую Вас, Серкидон!
Резюме к письму вчерашнему: если мир встречает враждебно новорождённого, пришедшего с открытой и чистой душой человека, то след в душе остаётся надолго, как след сапога на свежем бетоне. Потом, хоть каменья драгоценные перед обиженным рассыпай, бесполезно, он не простит. А многие из плоховстреченных начинают мстить, а это уже и вовсе грустная тема. Поэтому поговорим о другом.
Начнём, Серкидон, собирать коллекцию «ОЗЖ» (Открытия Замечательных Женщин). Как открытие номер один попрошу засчитать выдержку из книги «Психоанализ детей». Автор – известный детский психоаналитик Мелани Кляйн:143
«Надо иметь в виду фундаментальное значение первого взаимоотношения младенца с объектом – с материнской грудью и с матерью. Если этот первоначальный объект запечатлевается в Эго с чувством относительной защищенности, он закладывает основу удовлетворительного развития личности… Вполне возможно, пребывание неотъемлемой частью материнского организма в предродовой период оставляет у младенца врожденное чувство, что существует нечто хорошее вне его, что удовлетворит все его желания и потребности. Эта хорошая грудь становится частью его Эго, и младенец, бывший прежде внутри матери, теперь чувствует мать внутри себя».
Рискнём сделать вывод: если близкие тёплые родственные отношения между матерью и ребёнком не сложатся во время грудного вскармливания, то их не будет уже никогда. Не долг, но потребность заботиться о матери также закладывается у материнской груди.
Отношение к своему младенцу возвращается к женщине в её старости, что заметнее всего по сыновьям, поскольку мужчины жестоки по природе своей. Если мать говорила: «Пососал – уберите», придёт время, сын скажет «Отошла – закопайте».
Второе открытие по нашей теме сделала замечательная женщина, писательница и образец некабинетного психотерапевта – Жан Ледлофф144. За своим открытием искательница истины отправилась в джунгли Латинской Америки. По результатам экспедиции в младенчество человечества была написана книга «Как вырастить ребёнка счастливым». Чему же научили Жан младенцы каменного века?
Оказывается, новорождённый племени екуана прикладывается к материнской груди и прилипает к матери, чтобы не отрываться от неё целый год. Если мать работает мотыгой, младенец висит у неё за спиной. Если мать гребёт веслом, ребёнок или лежит на дне каноэ, или висит сбоку. Если мать встаёт ночью с лежанки, чтобы подбросить дров в печку, такое недолгое расставание ребёнок переносит легко. Заметим, что в этой родственной и гармоничной связке никто не страдает и не скучает.
Оказывается, женщина сама хорошо знает, что делать с ребёнком, если ей не мешать и ничего ей не советовать. Подсказывает материнская интуиция, выработанная миллионами женщин за миллионы лет. И не случайно у бестселлера подзаголовок – «принцип преемственности». Намёк на связующую нить поколений.
О том, как дела обстоят в странах цивилизованных под руководством обласканных авторитетов, специалистов и учёных, я писать не буду, чтобы самому не расстраиваться и Вас до слёз не доводить. Приведу лишь слова Гамлета: «Порвалась дней связующая нить…»
Теперь об открытии.
Год рядом с матерью Жан назвала «ручным периодом». Открытие состоит в том, что такой «ручной период» необходим для нормального развития ребёнка. За девять месяцев беременности организм ребёнка к организму матери привык и привязался. А его взяли и отвязали. Далее, по причине малости и слабости своей, находиться одному ребёнку и трудно, и обидно, и одиноко. Ребёнку необходимо подпитываться энергией и теплом большого и сильного тела матери. И ещё (а это особенно важно для мальчиков): только избыв за год жёсткую зависимость от матери, ребёнок может получить независимость от неё. Пройдёт год «ручного периода», и начнёт мальчик смело отползать от мамы всё дальше и дальше. Сможет заползти на вершины гор, забраться в глубину джунглей (подобно Жан), нырнуть в Марианскую впадину, улететь в Космос.
Если же жёсткая зависимость от матери не была избыта, то картину видим мы печальную. Тридцатилетний или сорокалетний мальчик сидит у маминой юбки, слушается её во всём, а когда мама покидает этот мир, что делать дальше мальчик не знает.
Открытие номер три относится уже не к младенцам, не мальчикам и девочкам, адресовано оно взрослым мужчинам и женщинам, которые живут не в джунглях Латинской Америки, а в городах.
Галина Шаталова – женщина и замечательная, и примечательная, и героическая. В каждой новой своей книжке о естественном оздоровлении человеческого организма Галина Сергеевна настоятельно рекомендовала пленникам «каменных джунглей» не сидеть в четырёх стенах, а прямо с утра выбегать к огромным энергоносителям: к солнцу, к морю, к реке. Забираться на гору, гулять по лесу. Наполнять себя энергиями Природы. Так же, как младенец недостающую ему энергию получает от тела биологической матери, взрослый человек должен каждодневно получать от энергоёмкой сети – Матери Природы.
Если же работать только от батарейки, которая внутри, то хватит её недолго. Если же работать от сети, то, как утверждал Арсений Тарковский: «А я из тех, кто выбирает сети//Когда идёт бессмертье косяком…» Такие люди живут, пока не надоест.
Один из мистических посланников Космоса – Лао Цзы – сравнивал себя с «нерождённым младенцем, который кормится от Матери». Этой Матерью была Вселенная, и духовная связь их не была надорвана.
Ну и напоследок скажу Вам, Серкидон, вот что. Для особи пола мужеского особо тяжелы времена, когда от материнской груди означенная особь уже оторвана, а грудь девичью, либо на худой конец жёнину, ещё не обрела. Я надеюсь, Серкидон, что Вы находитесь на исходе этого неприкаянного периода. Уверен, что я вот-вот услышу Ваше весёлое чмоканье.
Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.
-23-
Приветствую Вас, Серкидон!
Есть у меня подозрение: удалось мне занудить Вас. Казалось бы, невозможно рассказом о женской груди занудить молодого человека. Ан нет!
Давайте попробую встряхнуть Ваше воображение словами из песни. Даже больше, чем из песни – из «Песни песней»: «Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви…»
Почему же случилось такое от любви изнеможение? Потому что, как говорят шахматисты, был перепутан порядок ходов. Начинать-то надо было с вина! Могущественные любовники знали об этом достоверно, повязав тем самым женскую грудь с виночерпием.
По утверждению Гомера, первой моделью чаши для вина послужила грудь Елены Троянской. От греческой мифологии – к французской достоверности.
Бокалы для шампанского, появившиеся во Франции в XVIII веке во время правления Людовика XV145, повторяли своей формой грудь маркизы де Помпадур146. Когда расточительная мадам исчЕрпала себя, король выбрал новую модель для бокалов – грудь графини Дюбарри147. При Людовике XVI148 появились бокалы для вина, точно повторяющие форму груди Марии-Антуанетты. Ну и наконец, личный кубок Генриха II был отлит по форме груди Дианы де Пуатье…
Но только ли кубок? Нет, вся душа Генриха была до краёв наполнена Дианой-колдуньей. В минуты интимных уединений «король-прекрасные сумерки» разглядывал груди любимой женщины, как произведение искусства. Откуда мне знать, что всё было именно так? Утечка информации могла произойти (ни в коем случае не причастен к этому благородный мужчина-рыцарь) от женщин, болтливых по природе своей.
О тайном любование могла рассказать (да тому же бойкому хронисту Брантому) сама мадам Пуатье. Она не была лишена женского тщеславия: любила позировать обнажённой, распорядилась чеканить медали с надписью «Победительница Победителя» (Victorenomniumvici) и на торжественных мероприятиях с удовольствием занимала место рядом с королём. Либо – неподалёку.
Об альковных тайнах короля и фаворитки могла поведать (в сердцах!) и законная супруга Генриха II – Екатерина Медичи149. Она наблюдала за любовниками, проделав отверстие в стене спальни. Так королева, которой надлежит стать и влиятельной, и могущественной во времена расцвета своего, пополняла сексуальный опыт и закаливала душу, будучи в тени фаворитки. Желая, чтобы муж заметил её, рыженькую и небольшого росточка, Екатерина одной из первых взгромоздилась на высокий каблук. Не помогло…
Мы остановились на том, что король-Генрих созерцал Диану дезабилье так, как самураи созерцают цветение сакуры. Как же он оказался около женщины, которая была на двадцать лет старше?
Предлагаю Вам, Серкидон, lovestori в стиле, близком к телеграфному:
Ей двадцать семь, ему – семь.
Король Франции Франциск I150 пленён. Испанцы соглашаются вернуть монарху свободу с тяжёлым условием: до полной уплаты контрибуции наследники – девятилетний Франциск и двумя годами младший Генрих – должны исполнить роль залога. Мальчиков провожал весь французский двор. Особенно активно подбадривали старшего, он – дофин и будущий король. К обделённому вниманием Генриху, принцу Орлеанскому, подошла Диана Пуатье и поцеловала его в лоб. Этот материнский поцелуй и был той искрой, из которой возгорелось пламя высокой любви. Четыре года плена дались младшему принцу нелегко. Он вернулся во Францию угрюмым и нелюдимым.
Ей тридцать два, ему – двенадцать.
Первый рыцарский турнир. Боевое крещение. Каждый из рыцарей выбирает даму сердца. Владычицу своих грёз. Ту, за чью любовь он готов сражаться. Генрих преклонил свой стяг перед Дианой де Пуатье.
Ей тридцать семь, ему семнадцать.
Король Франциск I в приватном разговоре сетует Диане на то, что отношения с младшим сыном у него не складываются (ещё бы, он заложил мальчика испанцам, как портсигар). Король говорит, что Генриху чужда жизнь двора, он мрачен и ещё никто не видел, как он улыбается. Диана обещала поучаствовать в судьбе юноши: «Я сделаю из него своего кавалера…»
Она встретила Генриха улыбкой, разрешила ему носить свои цвета – чёрный и белый – и приняла его в школу «платонического рыцарства». В разгар обучения французский двор постигает новое горе: умирает дофин Франциск. Неожиданная смерть брата делает Генриха наследником короны. Заставлять изнывать в пустыне платонической любви такого перспективного юношу не годится.
Диана отвезла своего рыцаря в замок Экуен, знаменитый своими эротическими витражами. Платонический период их отношений близился к завершению. «Смелее!» – шепнули Амур и Психея с легкомысленного гобелена, и юноша решился войти в спальню дамы своего сердца…Диана де Пуатье никогда не была распутна. В пятнадцать лет её выдали замуж за пятидесятишестилетнего барона, полностью погрязшего в государственных делах. А после смерти супруга – вдовство. Генрих стал для неё благодатной бурей после долгой засухи. Она, потрясённая, написала стихи.
И вот Амур однажды утром
Преподнёс мне прелестный цветок…
И знаете, этим прелестным цветком
Был свежий, полный сил и энергии юноша.
Дрожа и отводя глаза,
«Нет-нет» – сказала я.
«О, Вы не будете разочарованы!» – заговорил Амур
И вдруг преподнёс мне восхитительный лавр.
«Лучше бы мне, – сказала я в ответ, –
Быть такой же мудрой, как королева,
Но тут я затрепетала, задрожала, Диана поддалась…
Что это был за лавр, мы можем только гадать… Бесспорно то, что Генрих вышел к чувственному оазису и узнал, сколь разнятся услады плоти, освящённые любовью, с пустыми телодвижениями, которым доводилось юноше предаваться ранее. В знак этого чудесного открытия он украсил совмещённым вензелем DH (Диана-Генрих) свои перстни и одежды.
Ей шестьдесят, ему – сорок.
«Я вас умоляю всегда помнить о том, что никогда не любил и не люблю никого, кроме вас!»
Такие слова приятно слышать женщине и в двадцать, и в сорок, но в шестьдесят лет особенно приятно. Почему он сказал ей это? Так говорят перед прощаньем. Или король предчувствовал свою кончину?.. Нелепое, смертельное ранение на рыцарском турнире…
Сразу же распрямилась ущемлённая гипотеза любовного треугольника – Екатерина Медичи. Диана не была допущена проститься со своим поклонником и покровителем… Последние семь лет жизни она провела в отдалённом замке Анэ…
«Старость меня в замке не застанет!»151 – вот каким был её девиз в эти годы. Так и случилось: ни старость, ни смерть не застали Великую Мадам врасплох. Она ушла из жизни молодой в шестьдесят шесть лет. Не захотела видеть увядшим своё лицо, чувствовать немощным своё тело. Собралась, сделала последние распоряжения, приняла зелье и уснула, мечтая о скорой встрече со своим рыцарем…
А помните ли Вы, Серкидон, возглас Андре Моруа? Когда у нас были перепутаны две Дианы – мифологическая и живая? Ошибка эта не случайна. Многие поколенья французов считали живым воплощение мифологической богини Диану Пуатье. В образе богини на картинах, на рисунках, на гравюрах, на эмалях её лицо, шея, плечи, руки, ноги… И, конечно же, груди, точь-в-точь такие, как у Дианы-охотницы.
Случайно ли это сходство? Нет, не случайно. Не только обликом, но и образом жизни Диана де Пуатье была похожа на Диану-охотницу более всех женщин мира. Она вставала с первыми лучами солнца, обливалась холодной водой из живого источника, а потом два или три часа скакала на лошади по лесу или охотилась.
Что же происходило в эти часы? Земная женщина вбирала в себя энергии как земные, так и космические. Напитывалась ими по самую свою прекрасную маковку… Какая прилежная ученица Галины Сергеевны Шаталовой! Не важно, что родилась эта ученица на четыреста лет раньше учительницы. Главное делает всё правильно.
Пьер Брантом на правах придворного летописца посетил Мадам за год до её добровольного ухода и записал, что её красота могла растопить даже каменное сердце.
Во время беседы вспоминали старые времена, короля Генриха, былое могущество, былую славу. Брантом в который раз завёл разговор о секретах молодости. Прекрасная полубогиня в который раз рассказала про режим, про то, что никогда не пользовалась румянами и пудрой, отказывалась от вина, табака и каждый вечер принимала ванну из тёплого козьего молока… В конце примолвила: «Но самое главное, каждый день нужно заниматься чем-то приятным, засыпать, не держа в голове тяжёлых мыслей, а просыпаться с радостью».
Серкидон, я понимаю, что ванна из тёплого козьего молока доступна Вам не каждый вечер, но последние слова Мадам требуют только духовных вложений. Прислушайтесь к ним.
Крепко жму Вашу руку, до следующей груди, до следующего письма.
-24-
Приветствую Вас, Серкидон!
Не зря мы в прошлом письме освежились яблоками, ох, не зря. Слушайте нечто типа притчи.
«Жил-был садовник один. Однажды тёплым весенним утром посадил он саженец, яблоньку. Очень беспокоился – приживётся ли саженец, очень обрадовался, когда прижилась яблонька и стала расти, делаясь всё стройнее и крепче. Заботливо поливал добрый садовник своё деревце, окучивал и бережно подрезал черенки. Спасал весною от града, а зимой укрывал от мороза. С волнением ожидал первые листочки и, как ребёнок, обрадовался, когда они появились. Новый приступ счастья вызвала первая завязь, начало яблочка. Яблочко наливалось и крепло не по дням, а по часам. Скоро созрело оно полностью и висело крепкое, молодое, красуясь на ветке, поблёскивая бочком. Каждое утро выходил садовник любоваться своим яблочком, и слёзы умиления текли по его щекам. (Терпенье, Серкидон, подходим к концу нашей истории.) Но вот однажды под вечер проходил мимо сада высокий статный детинушка. Увидел он дразнящий плод (о-о-о!), потянулся, сорвал яблочко и сожрал его с хрустом».
А кто виноват? А никто не виноват! Всё по делу. Должны быть на свете и добрые садовники, и стройные яблоньки, и детинушки красномордые, пожирающие яблочки так жадно, что аж семечки в разные стороны!..
Считайте, что поговорили мы о яблочках, которые фрукты, а теперь поговорим о яблоках любви… Приглашаю Вас в иной сад. В Эдем. Как мы вовремя! Ой-ля-ля, поворотный момент в истории человечества: Ева протягивает Адаму яблоко… Вот он отведал от запретного плода и увидел, как прекрасна рука дающая, вот его блуждающий взгляд сосредоточился на груди подруги … Адам отбрасывает прочь огрызок и говорит:
«О, как они на яблоки похожи…»
Впервые женские груди сравниваются с яблоками! Почему об этом одностишье никто не знает? Оно неведомо, потому что не записано. Нечем было писать. Причём «нечем было писать» в квадрате. Не было букв. Не было и средств написания.
Ну всё. Уходим, пока мы не размякли, пока не привыкли к райскому блаженству. Уходим из Эдема, хватит того, что видели, а скандала с последующим изгнанием дожидаться не будем…Вслед за первым поэтом – Адамом – десятки, сотни поэтов в течение тысячелетий, воспевая женские груди, сравнивали их с яблоками.
Давайте, Серкидон, пробежимся по поэтам, а то мне заскучалось.
Древнеегипетский певец, имя которого засыпало и песком Аравийских пустынь, и песком времён, непонятно как, неясно на чём – не иначе кайлом на камне – настучал:
Уста моей любимой – розовый бутон.
Груди её – яблоки любви…
Древнегреческие стихотворцы выводили стилом на папирусе.
Аристофан152:
Как награду держал я в руке два яблока –
Двойной плод, выросший на одном стволе…
Феокрит153:
– Что ты делаешь, сатир, почему трогаешь мою грудь?
– Пробую твои поспевшие яблочки.
Петрарка154 гусиным пером, и точно до встречи с Лаурой, писал о том, что груди должны быть небольшими, белыми, круглыми, как яблоки, упругими, а далее произошла судьбоносная встреча, которая всё изменили, затмила, смешала…