В лицо Гумо били жуткие порывы ветра с брызгами, он уже давно не мог дышать, лишь открывал и закрывал рот. Уши ничего не слышали, но за них работали глаза – они жадно впивались в происходящее, хотели увидеть всё, оставить себе, запомнить. Лицо Гумо в этот момент было ужасным, как у городского юродивого – с быстрой сменой гримас ужаса, отвращения, горя.
Стихло всё так же быстро, как и началось. Если бы Гумо мог слышать в этот момент, то всё, что он мог бы уловить, был бы шелест воды, которая внизу возвращалась в озеро. Она несла туда с собой дома и кибитки, тела людей и лошадей, Бека и Шами, Наркана и бабки.
Сейчас глаза повелевали Гумо и они заставили его встать, чтобы можно было увидеть побольше. Он с трудом выбрался из своей спасительной каменной колыбели, встал во весь рост и впервые, казалось, за целую вечность, смог вздохнуть полной грудью. Вздох дался не просто, он был прерывистым, как недавний подъём на холм, и таким же трудным.
Один глаз-повелитель заставил Гумо резко повернуть голову. Рядом, всего в нескольких шагах что-то двигалось и приближалось. Юноша, уже не способный на испуг, отшатнулся, не в силах больше владеть никакой частью своего тела. Ещё вчера он в душе верил, что способен дать отпор любому – его не запугать, что бы не происходило. Но с тех пор его жизнь разрубили на куски, и теперь опять занесли топор.
Глаза сказали отступить и закрыться руками. Сделав шаг, он поскользнулся и едва не упал – уперся коленями в мокрую жижу. Когда через миг смог вгляделся в то, что к нему приближалось, Гумо был жалок – полусидел в грязи, пряча голову. Каждая частичка его тела тряслась.
Перед ним стоял хозяин. Тот был чистый и сухой, в своей дурацкой шапке и с той улыбкой, которую его слуга видел тысячи раз. Она появлялась, когда господин говорил с близкими – с ним, с бабкой, с детьми-учениками на верхнем холме.
На душе Гумо резко, как по приказу, без какого-то перехода стало спокойно. Все ужасы последнего дня теперь показались далёкими. Глаза его ещё были на выкате, зрачки смотрели на хозяина как два огромных бездонных колодца, но волны судорог на лице стихали, руки, судорожно пытавшиеся прикрыть тело, начали сами собой опускаться.
– Зачем? – тихо сказал Гумо не то с кривой улыбкой, не то с оскалом, и испугался своего хриплого голоса. Он опять мог слышать.
Хозяин будто не заметил вопроса юноши. Он смотрел на Гумо – мокрого, окровавленного, грязного, испуганного и измождённого.
– На этом всё, Гумо. Саян тебя ждёт, дети ждут. Пойдем! – хозяин улыбнулся чуть шире и протянул руку, приглашая Гумо в новый мир.