Наша героиня, Ядвига Коллонтай, мошенничала по-другому: искусно, со знанием психики страждущего человека. Она глубокомысленно всматривалась в зеленый шар, и из груди ее время от времени доносились тяжелые вздохи. Еще более пристально всматривалась она в лица своих клиентов и пыталась увидеть в них тайные помыслы озабоченных житейскими невзгодами людей, их муки и чаяния, и это ей удавалось. В глазах людей она видела порой скорбный лик смерти. В принципе, ничего предосудительного во всем этом я не вижу. Но как могла эта пройдоха предсказывать предстоящие удары судьбы: кому-то – падение с лестницы, кому-то – тяжкий недуг? Что это – сверхъестественные способности или она и вправду видела невидимое другими? Быть может, люди падали с лестниц, потому что по горло были сыты неустроенностью жизни, и она тонко подмечала эту их переполненность? Говорят, и вправду есть среди нас такие особые неудачники, которые, подобно громоотводу, пропускают через себя все мыслимые и немыслимые несчастья рода человеческого, отчего их собственная воля к жизни, в конце концов, сходит на нет, и они уже не в силах продолжать эту тягостную трагикомедию под названием Жизнь. Бывалые люди утверждают, есть такие индивидуумы, которые подсознательно тяготеют именно к тем местам, где, как говорят, черепица, которая за долгие десятилетия намертво приросла к своему месту, непременно соскользнет с крыши, стоит лишь взобравшемуся на крышу коснуться этой черепицы ногой.
Но тогда все без исключения людские недуги и неурядицы легко и просто объяснялись бы обстоятельствами сугубо психологического свойства. Несчастные случаи – уж во всяком случае. Почему нет? Но подобная нелепость, как двойственность времени, которая выражается в разной для разных людей скорости протекания песка в песочных часах, и, как следствие, двойственность восприятия исторических событий, в моем материалистическом сознании не укладывалась никак. Слишком молод был я еще для подобных вещей, и сказка о Спасителе, который возвращал зрение слепым, была для меня образцом полнейшего абсурда. Не удивительно поэтому, что с высокомерной ухмылкой я заявил, что мне было бы весьма любопытно послушать прогноз моего будущего. Не могла бы, дескать, ясновидящая госпожа Коллонтай, для которой время протекает быстрее, чем для нас, простых смертных, прямо сейчас рассказать, что ждет меня впереди.
– Вы бросили вызов судьбе, господин Кибитц, – спокойно ответила она, даже не моргнув, – на вашем месте я не была бы такой опрометчивой… Впрочем, как вам будет угодно. Итак, вы будете страдать тяжелейшей формой диабета, – продолжала она, – вам предстоит пережить жуткую автокатастрофу. Особенно пострадает ваша поджелудочная железа и перестанет вырабатывать инсулин. Вы будете всего на один волосок от смерти. И все это случится с вами далеко отсюда. Мне видится Марокко, если не ошибаюсь… Но еще здесь вам предстоят большие испытания. 30 марта 1968 года вы потеряете любимое существо, и вина за эту потерю ляжет на вас. Вам придется не по своей воле покинуть Польшу. Спешно, в двадцать четыре часа!
От неожиданности я невольно метнул взгляд в сторону камеры и изобразил на лице натянутую улыбку… Представьте, эта женщина угодила в десятку! Мистика какая-то! По крайней мере, что касается событий, которые уже произошли со мной, я могу засвидетельствовать абсолютную, пугающую точность ее предсказаний!
Но тогда мне не хотелось представать перед тремя миллионами телезрителей во всей своей наготе. Все же, я был вольнодумцем, так называемым, атеистом. Мне были чужды любые проявления сверхъестественного.
– И что же вы мне посоветуете, госпожа Коллонтай? – спросил я, как бы между прочим, хотя голос мой не обнаруживал особого оптимизма.
– Я настоятельно советую вам исчезнуть.
– И куда же?
– Этого я не могу вам сказать. Я вам не бюро путешествий. Одно знаю: чем дальше, тем лучше.
Эта самоуверенная особа мало-помалу стала меня раздражать. Она говорила мне в лицо страшные вещи с такой непререкаемой твердостью, будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся и, в принципе, абсолютно для нее несущественном, и что самое главное, захватывающие дух прогнозы свои она, без тени смущения, выставляла напоказ!
Многие тысячи, миллионы живых свидетелей внимали каждому слову той памятной передачи, и если предсказание не сбудется, ей уже не отмыться! С этого дня тридцать пять миллионов поляков будут с нетерпением ожидать наступления названной даты: 30 марта 1968 года. В этот день всему миру станет ясно – какая она ясновидящая, на самом деле…
Слава богу, у меня не было времени заморачиваться этим предсказанием. Передача продолжилась. Я стал приглашать свидетелей, предлагая им рассказать, что известно им об этом деле и об этой женщине.
– Расскажите, как все было, – обратился я к одной из свидетельниц, – насколько мне известно, отправляясь к госпоже Коллонтай, вы ждали ребенка – не так ли?
– Я была на третьем месяце беременности, – начала свой рассказ женщина, – и все протекало нормально. Мы радовались, как чокнутые, и я пошла к ясновидящей из чистого любопытства. Только чтобы спросить, мальчик у меня родится или девочка. Кроме того, я старше моего мужа на одиннадцать лет, и потому у меня были некоторые сомнения насчет благополучного исхода. Пани Коллонтай предсказала, что я рожу урода. Это будет девочка, сказала она, и я, дескать, должна хорошенько взвесить, стоит ли мне взваливать на себя вину за появление на свет еще одной несчастной калеки.
– И что же произошло?
– Я набожная христианка, – продолжала свидетельница, – об аборте и думать не смела. Я свято верила, что Господь сам знает, что должно со мной произойти, на то его воля. Я выходила моего ребенка и родила его. Это была девочка. Одна ножка у нее была короче другой. Ровно на одиннадцать сантиметров! Это выглядело ужасно, но я была готова ко всему. Я радовалась ее появлению на свет и назвала ее Милой. У нее самые красивые глаза в мире! Она смеется так сладко, что вся улица оборачивается на нас. И я бесконечно благодарна пани Коллонтай за ее предсказание: я знала, на что было мне рассчитывать, и внутренне подготовилась к этой участи. Мы с мужем счастливы, и каждый месяц мы отправляем ей в тюрьму передачу от нас.
С этими словами свидетельница подошла к ясновидящей и со слезами счастья на глазах поцеловала ей руку. Я твердо знал, что в этот момент вся Польша ликует. Этот благодарный поцелуй явился, своего рода, выражением протеста против несправедливого приговора ясновидящей.
– Следующим был некий господин, который тоже хотел свидетельствовать по делу Коллонтай.
– В то время я был горняком, – начал он, – и жил в Сосновице. Теперь я пенсионер. Я всегда хорошо зарабатывал и жил у дочери, которая воспитывала девятерых детей. Понятное дело, я пришелся всем не ко двору, в особенности моему зятю. Своим присутствием я мешал им. То и дело доходило у нас до ругани, и однажды он ударил меня по лицу. С этого дня я не мог больше оставаться с ними и должен был искать себе другое жилье. Мне нужна была собственная крыша над головой. Но разве мог простой шахтер в моем возрасте стать обладателем собственного жилья? Мне было уже за пятьдесят – никаких шансов пристроиться у кого-нибудь. Строят у нас много чего, и неплохо строят, но доступного жилья, сами знаете, очень уж мало. Короче, отправился я за советом к ясновидящей, потому как надоело мне вся эта моя неустроенность. Было невыносимо осознавать, что меня, близкого родственника, считают балластом, и я спросил у нее, видит ли она какой-то шанс для меня. Пани Коллонтай внимательно посмотрела на меня, затем разложила свои карты и сказала, что мне нужно набраться терпения.
– Четвертого декабря, – велела мне она, – сходи к Барбурке и купи у нее лотерейный билет. Ты выиграешь почти миллион и сможешь купить себе жилье, о котором и не мечтал.
– И вы выиграли?
– Восемьсот шестьдесят тысяч злотых. Я купил себе отдельный дом с прекрасным садом вокруг. Теперь внуки приходят ко мне, и вся моя жизнь превратилась в сплошной солнечный день! Если бы не пани Коллонтай, я бы повесился.
Мужчина подошел к ясновидящей и достал что-то из кармана брюк.
– Я обязан вам по гроб жизни, – сказал он ей, – и у меня есть для вас маленький подарок.
В руках у него был предмет, завернутый в газету. Гадалка приняла подарок и развернула пакет. Внутри оказался серебряный ключ. Она спросила, что она должна делать с этим ключом. Мужчина лишь подмигнул ей в ответ, и она все поняла: это символический ключ от ворот тюрьмы.
– Вы так добры ко мне, – сказала она сквозь слезы, которые крупными бриллиантами блестели в ее глазах, – но мне не нужен этот ключ: послезавтра я буду свободной.
Свидетель, однако, предложил ей оставить ключ у себя. В Польше, дескать, такая вещь лишней не бывает…
– Откуда вам известно, – спросил я ее, – что послезавтра вы будете на свободе?
– Я знаю это наверняка, – ответила она, – я ведь ясновидящая! Тем не менее, я благодарна этому человеку, а также вам, господин Кибитц, и вашей передаче за вольное или невольное содействие моему освобождению.
– А я, госпожа Коллонтай, вовсе не уверен, что именно так и случится, – почти грубо парировал я, – вы верите в сверхъестественное, а наши государственные органы думают и решают иначе.
– Спорим на тысячу злотых, – усмехнулась осужденная, – что послезавтра я буду на воле?
Я тут же согласился, и несколько миллионов телезрителей стали не только свидетелями, но и соучастниками этого спора.
Между тем, мы вплотную подошли к кульминации нашего действа. На этот раз в комнату ввели свидетеля обвинения. Он был похож на раздутую грушу: узкий вверху и тучный в нижней части. Голова его напоминала помидор. Крохотные глазки, кустистые брови и покатый подбородок. Казалось, он постоянно готов к обороне, хотя ничто и никто не угрожает ему.
– Вы не поверите мне, господа Высокий суд, – начал он, – но эта бабенка уничтожила меня. Она разрушила мою карьеру. Я потерял мое место и теперь вынужден мести улицы. И кто в этом виновен? Конечно же, эта проклятая гадалка!
– Расскажите нам, почему так случилось с вами, – попросил его я, хотя отлично знал всю эту историю.
– Потому, – ответил он, – что у меня, как бы это выразиться, были трудности с моей женой. То есть, не с ней непосредственно, а с гормонами.
– Не понимаю, – сделал я вид, что и вправду не возьму в толк, – как это можно иметь трудности с гормонами?
– Ну, с той самой железой, которая отвечает за мужскую силу… Вы понимаете… Да что вы спрашиваете меня, господин Кибитц! Не могу же я перед всей нацией рассказывать, что у меня не работает и почему… Она приходится мне племянницей, на двадцать лет моложе меня и вообще – горячая барышня, которая только об этом и думает… А я – человек занятой: как говорится, полон рот забот…
– Что за профессия такая была у вас, что вас уже не хватало ни на что другое?
– Я работал в полиции, но не носил мундира, только это никого не касалось.
– Что именно?
– Что я работал в тайной полиции. Никто не должен был об этом знать, ни с кем нельзя было это обсуждать. Мне платили за то, чтобы я ко всему присматривался и прислушивался. Точка!
Забавным и весьма выглядел этот свидетель обвинения! Мещанин, из каждой поры которого так и струилась простота.
– И тогда, – продолжал я свой допрос, – вы отправились к госпоже Коллонтай за советом – не так ли?
– Я рассказал ей, что у меня не получается… Короче, так прямо и сказал ей, что мой гриб больше не расцветает. И что моя племянница – то есть, моя супруга – наставит мне рога, если мужская сила не вернется ко мне. У меня, дескать, есть один ствол, с помощью которого я могу заполучить все, что захочу, но только не то, чего больше всего жажду…
– И что же она посоветовала вам?
– Она заявила, что я должен сделать выбор между пистолетом и любовью. Тогда я сказал ей, что пистолет – это мой рабочий инструмент. Я, все-таки, в полиции служу, а полицейский без пистолета – все равно что колокол без языка. На это она ответила мне, что это моя проблема. Одно, дескать, несовместимо с другим. И вообще, мне должно быть совестно, потому что пистолетом я нагоняю напрасного страху на порядочных людей, пора, дескать мне взять это в голову. Я ответил ей, что с головой-то у меня, как раз, все в порядке, а вот ниже…
– Что?
– Она утверждала, что между головой и тем самым органом существует прямая связь: когда стоит вверху, висит внизу и наоборот. А потому мне нужно уходить из полиции и начать, наконец, палить из того ствола, который доставляет радость женщинам…
– И вы последовали ее совету?
– Конечно же, я уволился из полиции, надеясь что все у меня теперь будет хорошо…
– И что же – у вас по-прежнему ничего не получалось? – продолжал я открыто насмехаться над ним.
– В постели стало отлично, зато в день получения зарплаты – сплошная тоска. Что за радость мужчине, который в постели – шалун, а насчет заработка – тихоня? Моей удовлетворенной в постели даме захотелось иметь кожаное пальто и шелковое платье, и чтоб непременно – из самой Варшавы. Пока я держал в руках пистолет и, значит, был добытчиком, я мог еще себе это позволить. Но хорошие времена остались позади.
– И что же предприняла ваша супруга?
– Сбежала, эта шлюха! С одним полицейским. Он покупает ей теперь все, что она пожелает, но ублажать ее в постели он тоже не может – так слышал я от людей.
– И за это вы донесли на нее?
– Я пошел к моему бывшему шефу и сказал ему, что подал в отставку только из-за этой ясновидящей. Это она виновна в моем несчастье, и я хочу вернуться к моей прежней работе.
– И что ответил вам ваш бывший шеф?
– Я не могу повторить это при всех.
– И все-таки?
– Что я свою мать… Короче, вы поняли, что я услышал…
– Он принял вас обратно на работу?
– Напротив, он вышвырнул меня вон! Кто добровольно уходит из полиции, сказал он, тот предатель. Он как бы становится по другую сторону баррикад и тем навсегда лишается доверия социалистического государства.
– Но вам известно, что на основании вашего доноса госпожа Коллонтай была отправлена в тюрьму?
– Ну да, а я ни с чем вернулся к своим метелкам. Как последнее ничтожество…
Пора было поработать с внешними мониторами. Быстрым взглядом я оценил то, что снимали наши передвижные станции. Похоже, в Данциге было особенно жарко, сам черт правил там бал:
– Пять лет тюрьмы, – возмущался народ, – только за то, что эта женщина знает больше, чем наши партийные идиоты!
– Она общается с потусторонним миром, а у нас этому миру не место!
– У нас есть только один мир, дорогие сограждане, и мир этот – хуже некуда!
– Эта женщина говорит правду, и в этом все ее преступление. За правду полагается пять лет тюрьмы!
– Она никогда не ошибалась. А эти коммунисты только то и делают, что ошибаются!
– Она предвидела, что к этому придурку вернется потенция, если он уйдет из полиции.
– И этот шимпанзе еще жалуется!
– Если бы он продолжал служить этим полицейским ищейкам, был бы сегодня еще один висельник…
– Спокойно, товарищи, у меня есть предложение.
– Кончай, через пять минут будет слишком поздно!
– Я предлагаю посадить эту женщину в правительство. Наконец, там появится человек, который знает, куда мы идем!
– Прекрасная идея! Товарища Коллонтай – в правительство!
– Нет вопросов: она кругом права и должна занять достойное место!
– Наконец, в их рядах появилась бы одна святая!
– Да здравствует ясновидящая!
– Сто лет здравствовать пани Коллонтай!
То же самое происходило в Люблине и Слупске, в Штеттине и Катовице. И дело-то было пустячное, но народ горячился так, будто перед телекамерами решалось быть или не быть. Речь шла о вере, о надежде на другую жизнь. Об отмщении за всю несправедливость, которая выпала на долю этих людей, волею судьбы вынужденных жить в мире, где «хуже некуда».
Наша пророчица чувствовала это. Поняв, что народ на площадях заступается за нее, бесстрашно понося при этом партию, она будто окрепла, в ней появились твердость и уверенность. Это не замедлило отразиться на ее лице, и когда я спросил, не хочет ли она сказать что-нибудь телезрителям, она вся засветилось:
– Разумеется, хочу, – с готовностью подхватила она, – во-первых, я хочу поблагодарить всех за поддержку и солидарность, благодаря чему послезавтра я покину тюрьму. В одиннадцать тридцать утра я буду на свободе. Вместе с моими старыми друзьями, которые хотят забрать меня отсюда, мы отправимся в церковь Святой Марии, чтобы возблагодарить Господа за его милость. И во-вторых, я хочу сообщить судье, что никакая я не профессиональная обманщица, а ясновидящая, которой будущее открывается так же, как прошлое. В противовес марксистам, я вижу незримое. Современная наука отрицает существование незримого. Она утверждает, что нет на свет ничего реального, кроме материи. А я, напротив, уверена, что существует еще иная реальность, которая руководит нашими поступками. Это тот самый дух, который очеловечивает нас. Дух, который помогает нам жить в согласии друг с другом. Признавая только зримое, все мы потеряемся в наших сомнениях. Если бы духовный мир был так же бесцветен, как материальный, жизнь потеряла бы всякий смысл. Но каждый из нас чувствует, что есть Спаситель, и, значит, есть спасение.
Власть предержащие могут тысячу раз запрещать нам молиться Богу, и тысячу раз могут они приказывать нам служить их идолам. Ничего у них не получится. В-третьих, господин прокурор заявляет, будто я ввожу людей в заблуждение, но доказать этого он не может. Единственного свидетеля нашел он, и тот слабоумный. Вы все слышали, в чем он упрекает меня. Что я посоветовала ему сделать выбор между любовью и оружием. Третьего не дано. Либо то, либо другое. Никаких компромиссов! Никого я не вводила в заблуждение. Напротив, многим мужчинам и женщинам я открывала истину. Я призывала их к смирению перед Всевышним. Так кто же кого вводит в заблуждение? Кто талдычит постоянно, что жизнь наша с каждым днем становится лучше? Что в Польше все граждане равны? Что все дети имеют равные шансы получить любимую профессию, учиться в университете, исполнить все свои мечты? Мы же все знаем, что это ложь. Мы знаем, что в тюрьмах, трудовых лагерях и колониях полно невинно осужденных. Всем нам известно, что есть избранные, которые могут иметь все, что пожелают. Которые обучают своих детей в заграничных институтах. Которые обладают индульгенцией совершать любую подлость, любое мошенничество. Мы знаем, что для верхов у нас существуют одни законы, для низов – другие. А нас уверяют, будто здесь осуществлена вековая мечта о всеобщем равенстве! Вот и решайте сами, кто у нас, на самом деле, вводит людей в заблуждение!
– В-четвертых, я хочу поблагодарить господина редактора за то, что он осмелился на такую передачу. Это немалый риск делать то, что делает он. Он совершает пляску на вулкане, и если он вовремя не унесет ноги, пусть пеняет на себя. Я заклинаю его открыто: покинуть эту страну до марта 1968 года. Повторяю: если до 30 марта 1968 года он не исчезнет отсюда, он закончит свои дни в тюрьме, и ни одна душа не возьмет его под свою защиту. Бегите прочь из Польши, господин Кибитц! Вы поплатитесь за ваше имя. Поверьте, я знаю, что говорю… И в заключение, еще одна просьба: преклоним колени, мои дорогие соотечественники, и возблагодарим Бога за его покровительство! Пусть прибавит он нам сил для любви и нежности, разума, чтобы противостоять лжи, и мужества, чтобы не поддаваться насилию. Аминь!
На мониторах можно было видеть, что происходит на площадях Люблина и Слупска, Штеттена и Катовице – всюду одна и та же картина: огромные массы людей склонились в молитве.
Ничего подобного в мои намерения не входило, господин доктор. Я все еще оставался атеистом, и все на свете религии представлялись мне зловещими. Мне всего лишь хотелось привлечь внимание общественности к делу этой провидицы, к судебному разбирательству и приговору, который выглядел, по меньшей мере, неадекватным деяниям этой несчастной женщины. Вместо этого, вовсе того не желая, этой моей передачей я поставил на колени чуть ли не весь народ, который слился в общей молитве к Всевышнему.
Меня охватила полнейшая прострация. Страх и злость на самого себя холодным потом стекали с моего лба. В искренность этой пророчицы я не верил, как не верил ее пророчествам, которые считал сплошным абсурдом, плодом воспаленного воображения. И все-таки, скверное чувство, смутное и безотчетное, холодом отдавалось в моем животе. Но в чем-то она все-таки права эта хладнокровная гадалка? В конце концов, все сошлись на том, что, в отличие от людей нормальных, эта женщина в известной степени обладала какими-то сверхъестественными способностями, ибо в предсказаниях своих она ни разу не ошиблась! И лишь прокурор упрямо утверждал обратное, но на этого служаку полагаться следовало менее всего. Тайком он посещал церковь. Выходит, он был обыкновенным лицемером.
Что же мне делать? И что хотела ОНА этим сказать, будто я поплачусь за мое имя?
Мне не оставалось иного выбора, кроме как обратиться за советом к моим знакомым, к уже известным Вам четырем картежникам, которые, будучи воспитанниками сиротского приюта, в таких делах понимали больше меня.