Берингийский мост. Или «Книга перемены дат»

======
11. РЫМЫРКЭН И ДОМ ВОЛКА

При всей пестроте и многообразии новых интересов и сторон бытия, Арктика не отпускала. Уже работая на Витязе, я снова вырвался к Балаеву в тундру. И застрял на добрых два месяца, наслаждаясь олениной и хариусами с приправой в виде диковинного заварного картофельного пюре от американского Дяди Бена (Uncle Ben’s), еще одного напоминания о славной торговой компании Олафа Свенсона. Добираться на озеро Рымыркэн довелось тогда на совхозном вездеходе, у которого при форсировании одной из речек разрушилась главная ходовая деталь – ведущая гусеницу звездочка. Мы встали на галечной косе в нудном, бездельном и голодном ожидании вертолета, который должен был привезти новую деталь. Конечно, у всех четверых пассажиров тундрового корабля при себе были и карабины, и удочки, так что настоящий голод в летней тундре нам не грозил. Но уходить далеко от машины за оленем было нельзя: вертолеты работают в тундре постоянно, и предсказать заранее, кто и когда сможет завернуть к нам, никто не мог. Так что основной едой были хариусы, печеные на костре, без хлеба и соли, тундровые ягоды и жалкие наскребушки макарон и круп, которые удавалось собрать в кузове вездехода.

Разумеется, добравшись до Балаева, мы отвели душу, и мне даже единственный раз в жизни удалась охота на оленя. У Балаева был принцип: запасы консервов, хранящиеся у него на перевалбазе для кочующих оленеводов, использовать для себя лишь в крайнем случае, который никогда, впрочем, не случался. Семью кормила охота, рыбалка, ягоды, грибы, и даже бережно выращенная на особо отобранной почве редиска в добавок к диким луку и чесноку. Во мне нет ни грана того, что делает человека охотником, но у Балаева кончилось мясо, и я ушел в тундру, вооружившись карабином и биноклем. За тем оленем я бегал полдня, но охота удалась, и мой друг Николай был безмерно доволен, гася дивными котлетами мое беспокойство по поводу опоздания на работу в бухту Витязь.

Однако, олень – это много мяса, и его нужно как-то хранить, чтобы хватило надолго. Тут на помощь тундровику приходит природный холодильник – мерзлота, которая всюду под рукой. Точнее – под ногой. Берешь ломик, или кирку и лопату, и ковыряешь глину, пока не дойдешь до ледяных кристаллов в ней. Быстро снимаешь плотный, как камень, слой, укладываешь на его место завернутое в пластик мясо и укрываешь хранилище теплыми вещами – шкурами, или дерном. Морозильник готов, и будет верно служить даже в нередкую 30-градусную жару, когда комары и оводы особенно зверствуют вокруг разгоряченных людских тел. Там же можно хранить и свежую рыбу, если доведется наловить с запасом в соседней речке или в озере.

Наверное, из всех этих пестрых событий могло бы родиться множество ярких рассказов, и кому-то они бы принесли реальную радость. Но для меня в простом пересказе перипетий путешествий не хватало главного – интриги и смысла. Без которых описанные приключения литературой никак не становятся. Что-то из пережитого, конечно, стало тем бисером, из которого позже складывались материи рассказов и повестей, но, разумеется, далеко не все. И это правильно. Глядя на нынешний разгул информационных технологий, приходится признать, что деление людей на тех, кто умеет печатать на клавиатуре и тех, кто умеет мыслить и анализировать окружающий мир, очень правильно. Подлинная литература сегодня окружена бесконечными каскадами, потоками текстов, погружена в них, подобно золотому самородку, сохраняющему свою чистоту мириады лет внутри массивов пустой и скучной породы. И любая в этом золоте примесь, равно как и отсутствие великого смысла в том, что силится выглядеть литературой, лишает ее защиты. Наверное, этим особо и сильна северная литература, или, если шире – любая литература, замешанная на дикой природе, осмысленной и впитанной человеком. Она химически и физически защищена от примесей и фальши, как защищены от небоскребов поселения людей на вечной мерзлоте.

Наконец, оглядываясь назад, на мозаичное панно прожитого и подборку написанного, рано или поздно задаешься вопросом: что же было важнее? Сама жизнь, выстроенная твоей волей, часто безрассудными решениями и поступками, неизбежными предательствами и утешительными высокими жертвами, или то, что и как о ней удалось рассказать в книгах? Для кого-то, кто через сто лет сможет открыть книгу и узнать о тебе, давно ушедшем в небытие, книги конечно важнее. Для себя и близких, всех, кто был рядом и умел жить со вкусом, время, потраченное на писание и издание книг, может, однако, показаться и украденным у жизни. У детей, у семьи, у любимых и у тех, кому нужна была твоя так и не оказанная помощь.

Об этом крутились в голове мысли, когда мы с племянником Сашей-Алексом, уже давно американцем по ту сторону Берингийского моста, стояли в калифорнийской долине Сонома у вызывающе скромной могилы Джека Лондона – романтика, писателя, поэта Севера, так и не сумевшего достроить свой Дом Волка. Это мрачное каменное строение вдруг подарило мне идею последнего и главного романа «Дом без окраин». Он был начат во время экспедиции с геологами в горах Памира, дописан в зимовье на берегах Японского моря и вручен эмигрантскому издателю из Риги Габриэлю Валку в Нью Йорке в один из моих визитов в эту неформальную столицу Мира. Габриэль, искушенный в издании советских диссидентов, заинтересовался свежим взглядом на мир из далекой Берингии. Но, хотя у нас нашлись и общие знакомые из Риги, как любой бизнесмен он запросил предоплату. По счастью, новые друзья на Аляске быстро перечислили ему нужную сумму, и книга была издана в русскоязычном издательстве «Эффект». Позже мне привезли положенные авторские десять копий, и лишь через двадцать лет роман дошел до российского читателя уже в приморском издательстве «Рубеж», знаменитом публикациями авторов из числа дальневосточной эмиграции.

======
12. ЭКОЦЕНТР

Фантастика из книг сублимируется в реальность: в офисе Приморского общественного экоцентра появился подаренный американцами факс-аппарат! Теперь не нужна бумажная почта и ожидание ответа неделями – полноценный документ, с подписью и печатью, можно получить и передать прямо по телефону, просто набрав номер. Главное – найти рулончик специальной бумаги, которую пока привозят из Японии или Америки. И сразу наваливается куча новых дел – только успевай строить график, куда нужно брать билеты и оформлять визы для себя на очередную экологическую конференцию, каких гостей из-за океана принимать, где размещать, куда и на чем возить. Появилась группа из Орегона, просится посмотреть на наши заповедники. А им на пятки наступает группа японцев, за ними придется лететь в Хабаровск. Гости избегают дорогих услуг и скучных гидов традиционного «Интуриста», шустрые экологи со связями интереснее и дешевле. Журналистика с зарплатами и гонорарами уходит в прошлое, но мы живы благодаря реальным долларам от туристов…

…В телевизоре пьяный Ельцин пляшет на какой-то трибуне в Вашингтоне рядом с угорающим от хохота Биллом. В России одни угорают с Клинтоном заодно, другие, слишком тактичные, смущенно отворачиваются от экрана. Не то, чтобы мы стыдились своего президента, мы ведь любим американцев, как и он, и тоже радуемся, что мы наконец снова вместе. Как в ту войну. Но простым американцам мы верим больше, чем президентам, ЦРУ и корпорациям. Доверию этому нас учат сами американцы – те, кто искренне зовет нас в гости и спешит дарить свои игрушки, которых нам не хватает. Однажды женщина из Калифорнии по имени Мелоди привезла с собой офисный комбайн, принтер-копир, для нашего зарождающегося эко-центра. Но сообщество уже начало почковаться, выделяя из себя группы, готовые обрести официальный статус НКО. Возникла неприятная тяжба за эту подаренную машину, к счастью недолгая – в обмен на наши ресурсы, благодаря совместным танцам наших президентов, в регион потоком шла разная офисная техника, в которой нуждались все. Друзья делились ею радостно и безоглядно, понимая, что защитники нашей природы должны быть оснащены не хуже, чем ее новоявленные коммерческие эксплуатанты – корпорации.

=======
13. РОЩИНСКИЕ АВАНТЮРИСТЫ

Думать, глубоко осмысливая уже готовую ткань жизни и планируя новую, в эпоху нагрянувшей внезапно перестройки приходилось всем. Включая и тех, кто только начинал свой путь, и кто наивно полагал, будто его привычное рабочее место, квартира, дача, твердые 130 рэ в месяц, правящая КПСС и ежегодный отпуск будут всегда у всех, в том числе у повзрослевших детей. Равно как и возможность блукать по советским просторам от Берингии до Памира, от почти европейской Риги до почти китайского Хасана в поисках невиданных природных и рукотворных чудес. Эта свобода в столь обширных границах, причем обеспеченная реальной возможностью движения, материальной и транспортной, вдруг оказалась и весьма убогой в масштабах всей планеты, и, к тому же, очень хрупкой.

С упоением вслушиваясь с Балаевым в телевизоре его московской квартиры в немыслимые ранее тезисы молодого Горбачева об ускорении и гласности, аплодируя мысленно бравому бойцу с привилегиями Ельцину, мы ловили в событиях и другие, волнующие смыслы. Советская империя шаталась, открываясь миру и подлинной свободе всеми своими сторонами – Арктикой, Балтикой, Берингией, Азией. Все прозрачнее становились ее внешние границы, зато реальнее – внутренние, отделявшие Россию от Кавказа, Прибалтики и Средней Азии. Все сомнительнее казались грандиозные советские проекты по освоению дикой дальневосточной природы, от Чукотки до Посьета, которая уже была осмысленным и бережно хранимым домом для бродяг куваевского толка.

Наверное ключевым, знаковым для меня и многих приморских таежников был в конце 80-х сигнал тревоги, вброшенный кем-то в ошалевшую от свободы прессу: в центре уссурийской тайги, в самых тигриных кедрачах Имана задумали выстроить ГЭС с гигантским водохранилищем! Новость была как набат, призыв к немедленному действию. И образы этих действий против безумного проекта были подготовлены собственным свежим опытом и свежим ветром власти – сделать фильм о тайге, о пагубности гидростанций в ней, и выйти с ним в народ аккурат перед выборами, которые уже заявлены.

…Окаменевший от январской стужи дюралевый АН-2 предоставляет тебе за 8 рублей дюралевое же место, стыдливо застеленное тонкой тряпочкой – чтоб не слишком отморозить задницу. Тщетно! Мороз за 2 часа лета до Рощино проникает сквозь унты, трое штанов и все ватные и шерстяные прокладки между зимой и телом. Скрипя шарнирами, ты спрыгиваешь с трапа в снег и сверкучую, бархатную тишь обширного поселка, уютно сидящего в пойме Имана, у самых предгорий. Чистота здешнего воздуха, сдобренного привкусом дровяных печных дымков, превыше лютого мороза и сладостно обжигает при вдохе. Тело оживает, шагая деревней до базы геологов, где надо отыскать неведомых мужиков, поднявших голос против державных переустроителей таежной глухомани в какой-нибудь бетонно-электрический Имано-ГЭСстрой.

В зиму геологи традиционно камералят – изучают набранные летом образцы пород, рисуют карты, анализируют застывшую динамику земных пластов и жил, пьют чай, спорят, а вечерами сидят за водкой и гитарой по домам, вспоминая полевые байки минувшего сезона. Но тебе, гостю, сперва покажут непременный музей местных минералов, мало отличимый от аналогов в экспедициях Магадана, Чукотки и Памира, где уже доводилось бывать. Среди загадочных жеод, аметистовых друз, причудливых скарнов и черных турмалинов на время забываешь о том, ради чего приехал – о бескрайней уссурийской тайге, из недр которой все эти чудеса добыты. Добыты, кстати, вовсе не из желания любоваться каменными диковинами, а, в конечном счете, чтобы обосновать добычу олова, золота, угля в новых местах, где пока еще шумит тайга, так любимая геологами.

В геологическом музее, у костра с гитарой или в уютных квартирах геологов, слушая захватывающие таежные истории и рассуждая об угрозе со стороны гидростроителей, об этом парадоксе романтической профессии думать не очень хочется. Риски и угрозы, приносимые многообразному таежному миру приисками и рудниками в местах, разведанных геологами, мы откладываем на потом, утешаясь тем, что тайга все же много обширнее, чем несколько горнодобывающих участков, затерянных в ее просторах. К тому же, никто не лишает геологов права следить, чтобы все меры по защите природы и ее рекультивации после отработки месторождения добывающие предприятия аккуратно соблюдали. Мы с другом Балаевым эту тему детально изучали в свое время еще на Чукотке, ползая с фотоаппаратом по отвалам пустой породы на приисках Чаунского района при подготовке статей для тамошней газеты «Полярная звезда». Так что идея фильма, задуманного в рощинских дискуссиях вместо несбывшейся «Косы двух пилотов», была дружно поддержана всеми – мы покажем и докажем обществу и властям, что живая тайга неизмеримо ценнее для людей и страны, чем электроэнергия, которая может быть получена от гигантской плотины и водохранилища на месте девственных кедрачей. Тем более, что энергия эта на пространствах в сотни километров вокруг никому не нужна.

– А что, мужики, кино – дело хорошее, – пригасил творческий азарт коллег старший, начальник отдела Экспедиции. – Но решения такого уровня принимают власти, и не только краевые, а общесоюзные. Увидят они ваше кино или нет – вопрос, да и как еще отнесутся. Если эта ГЭС вбита в планы с деньгами, ее таким путем не остановишь. Грядут выборы во все Советы, вот куда нужно целиться! Надо всем выдвигаться от Экспедиции, такое право есть, вот и воспользуемся!

Идея вдохновила всех. Мы выдвинулись от Экспедиции во все уровня Советов, и все были избраны, от Верховного до сельского. Мне достался Крайсовет и его экологическая комиссия. Принесенный в наше информационное пространство Горбачевым аромат американской демократии, пробужденный азарт гражданского участия в государственных делах будоражил воображение. Каждому хотелось все вокруг перестроить по-новому, разумно и грамотно, красиво, удобно и непременно на научной основе – ну чтобы не хуже чем у них, по ту сторону Берингии. Не хотелось думать тогда, что в обществе хватит и других, противоположных сил, идей и влияний, которые захотят тоже все перестроить, но только в интересах самих себя или своего круга. Промхозы, государственные и кооперативные, действовали тогда во всех таежных селах, обеспечивая работой и достаточным уровнем доходов всех, кто мог и любил охоту и таежные промыслы. Причастны к этим дарам тайги извечно были и семьи, занимаясь переработкой продукции. Во многих селах были небольшие, часто семейные цеха по сушке и засолке грибов, папоротника, целебных трав, корней и ягод, обработке орехов, мехов, дичи, рыбы, консервированию, и все это через систему потребкооперации вывозилось в городские магазины и на рынки. Такая разветвленная экономика была возможна лишь там, где сохранялись девственные массивы кедрово-широколиственных лесов, известных как уссурийская тайга. И магазины под вывеской «Дары тайги» были гордостью и визитной карточкой всех дальневосточных и сибирских городов.

=======
14. TEXAS CAMEL CORPS

…Приезжаем с группой американских бабушек в заповедник «Кедровая падь» искать следы леопарда. Экскурсия на один день – ночевать в заповеднике негде, проще вернуться на ночь в город. Передаю директору Вите пачку долларов, собранных у клиентов в оплату за экскурсию. Витя сует пачку в задний карман, она выпадает в дырку. Я иду сзади, подбираю, вручаю снова со смехом. Краткий инструктаж – маршрут пеший по лесной тропе, всего пять-шесть километров, горные речки, подъемы, каменистые осыпи, никаких пикников, кто не осилит – лучше остаться на базе. Маршрут начинается сразу с переправы вброд через речку Кедровую, довольно быструю, дно из крупных скользких камней.

Бабушки выбирают палки для опоры, верещат от волнения и адреналина. Одна из них скользит на камне, падает посреди речки и тихо плывет, продолжая верещать. Я уже на том берегу, моя верная спутница Люда спешит к бабушке, тащит ее к берегу. Бабушка не сдается – отжимает одежду и идет в маршрут, держась рядом с Людой. Вернувшись в гостиницу вечером, бабушки делятся впечатлениями, обсуждают «плавание», плачут, обнимая спасительницу – Люду, дарят нам сверхнормативные доллары и тенниски с надписью «Верблюжий отряд Техаса». Мы их носим и бережем до сих пор, вспоминая бабушку, плывущую по горной речке, раскинув руки, и уверенную, что эти русские утонуть ей не дадут. Хотя риск им в кайф – за ним они и мотаются по свету, используя свой американский паспорт – вездеход чтобы легко попасть туда, куда россиянам нужно месяцами ждать визу.

Спустя десятилетия после этой памятной старческой группы, оставившей в душе невосполнимую дозу искренности и тепла, мы с тревогой смотрим на безудержную новую кампанию в России, имеющую одну цель – открыть для родных туристов все заповедники, замещая недоступные отныне заграничные курорты. То, чему так стремились научиться наши американские друзья – защитники дикой природы, у которых модели заповедника не было никогда, теперь вывернулось наизнанку. Мы пытаемся извлечь из своих уникальных, неприкасаемых природных резерватов прибыль для себя сегодняшних, превращая их в коммерческие нацпарки американского образца. Просто учимся у них тому, о чем они горько сожалели, открывая новый для себя заповедный берингийский Запад. И не помышляем о том, что мы оставим нашим общим внукам.

======
15. КАСКАД

За сохранение добротно организованной таежной экономики в самом обширном кедровом районе центрального Сихотэ-Алиня, Красноармейском, решила побороться крепкая команда геологов, предчувствуя радикальные перемены во всем пошатнувшемся советском мироустройстве. Именно побороться, потому что понимали: гидроэнергетики, положившие на все это свой могущественный глаз, так просто не уйдут и не остановятся. У них в руках власть и деньги, а у нас – просто любовь к родной тайге и тому образу жизни, который с приходом Гидростроя будет неминуемо и невозвратимо разрушен. В этом раскладе таежные романтики чудесным образом превращались в ретроградов и противников «великой индустриализации», которая, на их взгляд, пришла явно не в то время и не в то место, где могла бы стать действительно социально-экономическим рывком в светлое будущее. Десятки тысяч гектаров кедровой девственной тайги, обреченные стать гигантским водоемом в этом проекте, никак на светлое будущее не тянули.

…Сценарий фильма «Каскад» был написан быстро, в паузах между нашей с геологами общей подготовкой к выборам. Вокруг царил упоительный хаос обновления, рискованной откровенности. В очередях за дефицитными пельменями и колбасой, за водкой и маслом по карточкам стало можно высказывать мнения обо всем, что важно, и даже настаивать, чтобы их услышали те, кто РЕШАЕТ. В закрытое советское пространство ворвалось брутальное и чарующее американское видео с хмурыми, неразговорчивыми и божественно справедливыми героями – убийцами, с волнующей женской грудью и вдруг дозволенным сексом. Робко начала появляться вольная торговля всем, что попало и где попало, в которую вынужденно втягивались некоторые из друзей – инженеров и интеллектуалов в поисках заработка. Но вместе с этим начала приходить и свежая правда о том, чем живет на самом деле эта большая страна и весь мир. О катастрофических потерях биоразнообразия, девственных лесов, о ядерных загрязнениях морей, о наступлении пустынь и усыхании рек и озер, трагедиях коренных индейцев, навеки потерявших право на свою землю.

Как все в этой жизни, ее задачи смешиваются, усложняются волею обстоятельств и выливаются в совсем неожиданные решения. Теперь уж и не вспомнить, что было определяющим тогда, на фоне очевидных признаков тотального обрушения привычного мира. Пустели магазины, бюджеты, надежды и квартиры, пустели души и погреба с закатанными впрок банками с овощами, вареньями и грибами.

Но в азарте писались сценарии, строились и утверждались планы и бюджеты последних советских проектов. И так сложилось, что бюджет наших съемок, с недешевыми поездками на Бурейскую ГЭС, в Ленинград и на Алтай, оказался в итоге успешным конкурентом явно несопоставимого бюджета Дальнереченского ГЭКа, которому наш фильм открыто был противопоставлен. Видимо потому, что одновременно наша команда геологов и автор фильма втянулись в предвыборную кампанию, которая тогда – немыслимо поверить! – не требовала никаких денег. Ну не считая расходов на поездки по краю.

Съемки были запущены прежде, чем предвыборная кампания развернулась, и к ее разгару фильм был практически готов. И геологическая экогруппа «Тайга» с ее духовным лидером, буровым мастером и философом Федором Крониковским естественно стала главным его героем. Мы мотались по таежным дорогам на тряском студийном УАЗике, обсуждая вечерами в геологической общаге ход съемок и строя планы назавтра. И тут врывался полный свежих идей Федя, наш стихийный соавтор, и начинал рассказывать, что и как нам следует снимать, с кем надо провести интервью, а кого и близко нельзя подпускать к камере, потому как эти люди «с потрохами продались Гидропроекту, и мечтают закатать всю дикую тайгу в асфальт вместе с тиграми, кедрами, удэгейцами и реликтовыми тисами, а на берегах водохранилища еще и атомную станцию водрузить!» Спорить с ним было бесполезно, да и ни к чему – ничего нового он не сообщал, зато фонтаном эмоций щедро обогащал наш фильм.

…Юрий Геннадьевич Аполлонов, главный инженер проекта Дальнереченского ГЭК на нашем Имане, восседал в своем кабинете на высотах здания Ленгидропроекта как светлейший князь на троне, которому подчинены земли и веси, реки и воды всея Азии. Наслаждаясь этим всесилием, уже неумолимо меркнущим под натиском освобожденного голоса народа, под мощные ритмы рок-группы «Кино», взывающей из всех окон России голосом Виктора Цоя – «Мы ждем перемеееен!» – он расписывал нам великие блага гидроэнергетики, честно глядя в громоздкую кинокамеру «Дальтелефильма».

– «Ваш край ждет великое будущее и процветание, которое всегда приходит вместе с нашей неисчерпаемой гидроэнергетикой! Реки были и будут всегда, и энергия вашего Имана даст жизнь новым цветущим городам и заводам на месте ваших убогих деревень! Ваш край избавится от вечной угольной пыли, которую заменит чистая энергия воды, и вместо круглого леса будет производить современную мебель, паркет, бумагу. Мы выучим ваших полуграмотных диких лесорубов на квалифицированных инженеров – энергетиков, и страна будет ими гордиться!» – вещал Аполлонов в микрофон и на камеру. А мне слышалось: «Нам бы выбить деньги на полноценные изыскания и рабочий проект, глядишь, институт продержится еще год-другой. А затеет ли потом кто-то реальную стройку – пусть решает новая власть, то уж не наша забота»!

Весь энтузиазм великих свершений и строек, накачиваемый в души поколений под волнующие, трепетные пахмутовские напевы, вдруг стал обращаться к людям каким-то кривым, постыдным боком, открывая порочность конечной цели. Мы, оказалось, создавали великую индустрию войны и обороны, отгородившись колючей проволокой и молчанием от мира, в котором кипела и цвела совсем другая – яркая, полноцветная и завидная жизнь. И лишь много лет спустя, путешествуя среди перегороженных многими плотинами рек и речек американского Запада, я увидел, как прозревшие американцы сносят старые плотины, исправляя свою историческую ошибку и возрождая бесценные ресурсы дикого тихоокеанского лосося. В 2022 году власти приняли решение о ликвидации четырех плотин на реке Кламат, на границе Калифорнии и Орегона, чтобы спасти популяции чавычи и кижуча. Этого долгие годы добивались несколько племен коренных американцев, чьи предки веками жили на берегах реки за счет добычи лосося. Малые ГЭС, возведенные на Кламате сто лет назад, обветшали, и компания – оператор сочла более выгодным снести их, заодно вернув вековой долг природе и аборигенам.

Но это было потом. А в девяностые всепоглощающую и всеобщую жажду приобщиться к американской мечте остановить было уже невозможно. Особенно в Приморье, напичканном войсками и вооружением, окруженном границами со всех сторон и закрытом даже для остальной страны. Но имевшем, как всякая закрытая зона, набор своих лазеек для общения с внешним миром – информационных или материальных. Одни рвались получить заветный моряцкий паспорт и попасть в заграничный рейс хоть с рыбаками, хоть на транспортник – неважно! Готовы были перетерпеть тяготы штормов и нудных переходов, чтобы на несколько часов, с жалкой толикой долларов в кармане пройтись под надзором чекиста по улицам заветного Сингапура, Ниигаты или Пусана. Другие толпились в открывающихся повсюду видеосалонах, где крутили невиданные американские боевики и мелодрамы с откровенными сценами. Третьи искали связи в партийных кругах, чтобы попасть в заветный японский круиз или на длительный ремонт в порту Кореи.