– Какому делу-то? – не выдержала Глаша.
– Вот нетерпеж! – хохотнул Дмитрий. – Не ставь телегу впереди лошади.
– Не поставлю, я деревенская.
– Так вот, живу в Москве и вдруг звонок: привет, это Боб Винтроп, по делам в России. Может, свидимся? Ну, я с радостью. И выяснилось, что Винтроп, владеющий русским, получил должность в каком-то московском офисе. Общались мы часто, стали друзьями, хотя он намного старше. Но в Америке это не имеет значения.
Дмитрий ждал, что Валентин начнёт задавать вопросы, а тот молчал, не сводя глаз с рассказчика. «Разогрев прошёл по плану, пора переходить к сути», – решил Соснин.
Короче, братцы, мы с ним года два пивко попивали. Потом срок контракта вышел, он улетел. Но иногда по скайпу перемигивались, а во-вторых, изредка он по делам фирмы объявлялся в Москве. После Киева я в Вильнюс смотался, о чём Бобу сообщил. И представляете?.. – Дмитрий выдержал интригующую паузу. – Вчера получаю известие, что он снова в Москве и на обратном пути в Штаты хочет навестить меня. Если без форс-мажора, будет здесь послезавтра.
И снова не выдержала Глаша:
– А нам-то чего? Ну прилетит эта американщина, как его… Боб. А мы что?
Дмитрий откинулся на стуле и, глядя в глаза Валентину, сказал:
– Винтроп обзавёлся в Москве большими связями. О себе говорит мало, но, чувствую, стал крупной птицей. Посолиднел, богообразный, неторопливый. Удивляюсь, что про меня не забыл, американцы, они, знаешь, дружат по принципу «нужен – не нужен». А Боб, он в этом смысле нетипичный, это я ещё в Штатах понял. Так вот, ребята, если ничего не сорвётся, мы сговорились с ним поужинать. – И с пафосом завершил: – Хочу вас с ним познакомить!
А потому приглашаю на ужин.
В комнате настала тишина. Первой опомнилась Глаша:
– А я там к чему? Мне чего там делать?
– Ну, как тебе объяснить? Если Валентин будет один, это как бы деловая встреча. А дела-то нет. Я просто хочу вас с Бобом свести, вдруг он поможет Валентину работу в Москве подыскать? Связи у него, говорю, огромные. А коли вы вдвоём, я вас представлю, как своих друзей, земляков. Ты, Глаша, пожалуешься на житьё-бытьё. Он это любит и понимает. А я попрошу помочь. Мой замысел в том, чтоб знакомство вышло неофициальным. Глаша будет ныть. Ты, Валентин, по-крупному говорить умеешь. Чем чёрт не шутит… Валь, ну чего молчишь? Понимаю, шанс хилый. Но зачем от него отказываться?
– Спасибо, дорогой, – расчувствовался Валентин. – Но всё это неожиданно, непривычно. Не знаю, как себя вести.
Будь самим собой. Только с Глашей беседу проведи, чтоб не выскакивала со своими кричалками.
– А чего я? – отозвалась Глаша. – Какая есть, такая есть. А ежели лишняя, то не пойду, пусть один идёт. Глядишь, чтой-то наклюнется. Пользы не будет, но вреда тоже нет.
– Всю игру ломаешь, – разозлился Дмитрий. – Валентин, уйми её, серьёзное дело намечается. Я гарантий дать не могу, но грешно шанс упускать.
– Ладно, поговорю с ней, – согласился Валентин. – Чтоб маслом кашу не портила. А вообще-то задачку ты задал сложную. Первый раз такое. И – с американцем! Да ещё с Глашей. Мы вдвоём нигде не ходили.
– А куда ходить-то? По ресторанам, что ль? – процедила неугомонная Глаша, и Соснин понял, что у них будет «сурьёзный» разговор. Сможет ли Валентин её обломать? Характером она посильнее этого мямли.
Прощаясь, Дмитрий снова предупредил, что вопрос решён не окончательно. Вдруг Боб не прилетит? Поэтому он сообщит, состоится ли ужин.
Вернувшись домой, опять вытянулся на канапешке и стал соображать дальше. Это была его метода: он не продумывал задачу целиком, от начала до конца, а решал по частям, этапами, пошагово. Это помогало, не обмозговывая весь комплекс дел, сосредоточиться на одном эпизоде, зато мысленно репетировать его до мельчайших деталей.
Теперь, когда подготовительная часть завершена, предстояло выстроить план ужина. Лучше, если они с Бобом встретятся раньше, всё обговорят, а потом появится Суховей. Правда, сразу выскочил побочный вопрос: а что, собственно, обговаривать?
Задача поставлена чётко: познакомить!
Дмитрий понимал: если встреча состоится, больная тётушка у Валентина и вправду есть. Но в чём интерес Винтропа? Валентин со своей светлой башкой в общественном смысле – абсолютный ноль. Чего же Боб вцепился в него и задействовал механизмы для проверки его биографии? На этот вопрос Соснин ответить не мог. Но застольный разговор придётся вести ему. На чём сделать акцент?
Впрочем, этот вопрос был из лёгких – о бедственном положении Валентина. Хотя его вдохновляли вовсе не благородные земляческие чувства. Именно этот ракурс позволит Винтропу направить беседу в то русло, какое он считает нужным.
Ещё раз мысленно «провернув» в башке предстоящий ужин, Соснин утвердился в своей проницательности и «отключился» – вернее, включил телевизор.
Боб позвонил в десять утра, сказал по-английски:
– У меня всё о’кей. Что у тебя?
– Тоже о’кей. Остаётся согласовать время.
– Встретимся в кафе в пять часов.
Но Суховею Дмитрий написал лишь в три: «Прилетел! Договариваемся так: в половине шестого ты с Глашей придёшь в кафе у башни Гедемина. Там реклама мигающая, все знают. Мы будем вас ждать. Кстати, Глашу уговорил? Я предупредил Боба, что хочу познакомить со своим другом и его женой».
– Я не сторонник таких авантюр, – ответил Валентин. – Глаша будет. Но за жену выдавать не стану. Какая она мне жена? Как получится, так и получится. По формуле «Продаётся как есть».
«Бывают же такие неудачники, как этот Суховей, – подумал Дмитрий. – Мало того, что у самого жизнь не сложилась, так ещё и дуру на шею посадил».
Винтроп в очередной раз удивил Соснина.
Когда у Суховея и Глаши прошёл шок от знакомства с вальяжным, крупным, солидным американцем – настоящий дядя Сэм! – когда были соблюдены протокольные требования по части обоюдных рекомендаций со стороны Соснина, Боб вдруг – именно вдруг! – сказал, обращаясь к Валентину:
– Знаете, чем американский менталитет отличается от русского? У русских личные отношения слишком зависят от совпадения взглядов. У нас этого нет. Мы с Дмитрием давние друзья, и хотя сегодня расходимся в оценках, это не сказывается на взаимных симпатиях. Пока вас не было, мы перекинулись мнениями, и выяснилось: он считает, что Россия Путина идёт к краху, а я, наоборот, вижу признаки возрождения. Я профи в экономической сфере, мне виднее. – Добродушно улыбнулся. – Исходя из вашей с Дмитрием дружбы, бьюсь об заклад: вы единомышленники.
Суховей неопределённо пожал плечами, отмолчался.
– На президентских выборах ваше общество консолидировалось. Я люблю Россию, верю в её будущее. Я прав, Валентин, что вы стоите на воззрениях Дмитрия?
– Понимаете ли, мои мозги так устроены, что не воспринимают постановку вопроса в общем виде, – не очень вежливо и снова уклончиво ответил Суховей. – Я мыслю конкретно и уж точно не готов кидаться в спор при первом знакомстве. «Молодец! – мысленно похвалил его Соснин. – Я-то понимаю, что Боб его разводит, прощупывает, а Валентин принимает эти штучки за чистую монету, но тактично дал понять, что оптимизма не разделяет. Однако же пора и мне вступать».
– Боб, конечно, мы с Валентином единомышленники. И его судьба говорит, что мы более здраво оцениваем ситуацию. На работу устроиться невозможно. – На какую работу?
– Да хоть какую! Вот мне бы серьги по пуду – работать не буду, – глуповато решила показать себя Глаша.
– Подождите, подождите, – покачал головой Винтроп. – Если вы, Валентин, скептически относитесь к власти, чему же удивляться? У русских протест иногда принимает изощрённые формы. Я беседовал с человеком, который возмущался отсутствием в ваших суворовских училищах туалетов для трансгендеров. Согласитесь, для современной России это чересчур. Есть люди, готовые жаловаться по любому поводу. Вот власть и выбирает, кого брать на службу.
– Извините, ради бога, но мне на власть плевать. На любой службе я исполнял бы свои обязанности, и всё. А что у меня в мозгах – хоть туалеты для трансгендеров! – кому какое дело? Мы по-русски – без закуски, потому и меры не знаем. Кстати, служба – дело государственное. А я-то к любой умственной работе готов, тщетное не замышляю.
– Пристроить бы его, скажем, в почтовое ведомство где-нибудь под Москвой, – взял быка за рога Соснин. – Главное, твёрдая зарплата, пусть небольшая. Он на стороне слегка приварит, как сейчас.
– Не-ет, друзья мои! – воскликнул Винтроп. – Так не пойдёт. Это не мой уровень! Давайте серьёзно. Я буду в Москве месяца через полтора и могу похлопотать о вас, Валентин. Но речь может идти только об относительно солидной должности, не исключено, с испытательным сроком. Я вас не знаю, но доверяю Дмитрию, который ручается за вашу деловитость.
Ничего не понимающие Валентин и Глаша, вытаращив глаза, глядели на американца, словно перед ними был волшебник Хаттаб. А Боб продолжал:
– Посоветуюсь с русскими друзьями и, думаю, вопрос удастся решить. Возможно, не в Москве – в Подмосковье. Не знаю, правда, как быть с вашими настроениями. Или убеждениями? Я же говорил, что в России политические взгляды имеют неоправданно важное значение. – Суховей беспомощно развёл руками, давая понять, что «в любви он не волен». – Но надеюсь, вы не состоите в каких-то оппозиционных структурах?
– Нет-нет, на этот счёт можете быть абсолютно спокойны, – торопливо ответил Суховей. – Своё ношу в себе. Мало ли какие застарелые неприязни есть. С Дмитрием мы и впрямь сошлись умозрениями, откровенны друг с другом. Но что до коллективных форм протеста, – это не для меня. Я на отшибе. Как говорится, никаких открыток. – Винтроп недоумённо поднял брови, и Валентин пояснил: – Открыткой у нас называют «Открытую Россию» Ходорковского. И спорить не люблю. Не стану же я, заламывая руки, убеждать вас, что вы относительно оптимизма не правы, что в России пацаны у власти.
– Это американский подход к дискуссиям. У нас не спорят, а обмениваются мнениями. Мы считаем формат спора бесплодным. Суть спора в том, чтобы переубедить собеседника. А это при лобовом противостоянии невозможно, никто не признаёт своего поражения. Споры усиливают упрямство, ожесточение. И совсем иное – обмен мнениями. Спокойно выслушали друг друга и разошлись. А при домашнем анализе аргументы собеседника могут побудить к перемене точки зрения.
В тот день, поздно вечером, Соснин получил два важных сообщения. Сперва позвонил Боб, сказав, что «этот парень» ему понравился, умственная мускулатура у него в наличии и что он «возьмёт его в работу». Так и сказал: не «на работу», а «в работу», что было гораздо интереснее. Потом пришло письмо от Суховея, который, по мнению Дмитрия, сегодня был в ударе. Валентин искренне благодарил, кланялся за дружеское содействие, но удивлялся оптимизму этого добродушного американца, слабо понимающего Россию, – ну прямо квасной патриот!
Внезапное «перевоплощение» Винтропа многому научило Соснина. Но, главное, его замысел, кажется, тоже пойдёт в работу.
Среди множества девятиэтажных, облицованных бледно-жёлтой плиткой домов вблизи Калужской заставы Суховей без труда отыскал нужный адрес, нажал на пульте домофона номер квартиры и, когда женский голос пригласил «Пожалуйста, входите», спросил, какой этаж.
Поднявшись на пятый, увидел в дверях справа средних лет женщину, пригласившую войти. Она провела в дальнюю комнату, где в углу был обеденный стол, сказала:
– Располагайтесь, пожалуйста. А я пойду.
Суховей сел в кресло, огляделся. Комната скромно обставлена казённой мебелью, стол, накрытый на двоих, тоже незатейливый: селёдка с картошкой, немного красной рыбы, блюдо с мясной закуской, какие-то канапешки, ваза с пирожками, хрустальный штоф с водкой. «Классическая конспиративная квартира, – подумал Валентин. – В случае надобности можно и заночевать».
Щёлкнул замок входных дверей, Суховей поднялся и, когда в комнату вошёл среднего роста мужчина в тёмно-сером костюме, вытянулся по стойке «Смирно!».
– Здравия желаю, товарищ генерал!
– Здравствуй, здравствуй, Валентин, рад тебя видеть. Редкий случай: удалось проскочить без пробок… Давай попроще, по-свойски, сегодня мы не при параде.
– Слушаюсь, Константин Васильевич.
– Ну что? Сразу к столу? Поднимем за встречу. – Когда наполнили рюмки, генерал добавил: – За встречу и за удачу! Поздравляю. Подсаживая тебя к Соснину, не думали, что так быстро удастся выйти на Винтропа.
Когда выпили, закусили, спросил:
– И как вас теперь называть?
– Замруководителя одного из подразделений Мособладминистрации. Название длинное, сам едва выговариваю. Базируюсь в Красногорске.
– Хор-рошо! Винтроп тебя пристроил с перспективой. Карьерный рост гарантирован. Как Гульнара?
– Сожалеет, Константин Васильевич, что не пошла в театральное училище. Открылся талант актрисы, так въехала в роль деревенской Глаши, что крепко думаем, как из этой роли ловчее выбираться. Классику вспомнили – «Моя прекрасная леди». Возможно, задействуем подобие такого варианта.
– Кстати, у тебя какой язык?
– Английский.
– Сразу поступай на платные английские курсы. Чтобы все знали, учишь инглиш с нуля. Сегодня трудно предвидеть отдалённое будущее. Игра идёт вдолгую.
– Меня больше беспокоит завтрашний день. Адрес съёмной квартиры я Соснину сообщил, он может в любой момент наведаться.
– Ради бога.
– И увидит, что деревенская Глаша круто осовременилась. До неузнаваемости.
– А это уж твоя забота. Пусть не спешит перевоплощаться. Зачисли её на какие-нибудь курсы, где шлифуют на городской манер и на которые можно сослаться. А Соснин… Соснин – не фигура, типичная пятая колонна. Он прокололся ещё в 2011 году, когда слишком рьяно нападал на Путина. Организатор газетного дела он опытный, и его держат в резерве на случай изменения общей ситуации. В Вильнюсе он, как теперь шутят, словно гей на передержке. Хотя эротическими фантазиями не увлекается. Как человек дела, он от долгого безделья может эмоционально выгореть. У него карьерные галлюцинации неизлечимые. Будь к нему предельно внимателен.
– Не устаю благодарить.
– Да, Соснин не интересен. Мы использовали его для твоего томского варианта, вот, пожалуй, и всё. Куда важнее Винтроп. Крупная птица! Занимается очень тонким делом. В секретные сферы не лезет, шпионов не вербует. Мы про него всё знаем, а предъявить нечего. Ну, можно закрыть въезд в Россию. И что? Таких, как он, десятки… Давай-ка ещё по маленькой, и я тебе изложу всю диспозицию. Надо чётко понимать, что происходит.
Выпили, слегка закусили. И Константин Васильевич предложил передислоцироваться в кресла. Удобно устроившись нога на ногу, начал говорить.
– Перед такими, как Винтроп, стоит задача вербовать агентов влияния. Кто тебя в областную администрацию пристраивал? Те, кому Винтроп мог дать на этот счёт указание. Мы, кстати, потихоньку их вычислим, не повредит. Однако это частности. Важнее сама проблема: насыщение российского управленческого слоя агентами влияния, не связанными в единую сеть, но готовыми выполнять предписания некоего центра. Не понимая общего замысла, они продвигают по карьерной лестнице друг друга и новичков, вроде тебя. Они тихо саботируют исполнение властных решений, не в меру администрируют, нахлобучивая народ и вызывая ропот, они наказывают невиновных и награждают непричастных, раскачивают общество, чтобы, как в «Бесах», пустить судорогу. Одни делают это в расчёте на будущий бурный карьерный рост, другие – из страха перед компроматом. Сегодня много шумят о цветных революциях, но они выдохлись, отработав своё. Это вчерашний день. На смену пришла новая концептуальная идея: насыщение руководящего звена стран-мишеней агентами влияния. Ущучил разницу? В странах-вассалах политическая верхушка такими агентами забита до краёв. Отсюда – и стратегический блеф типа сплочения вокруг дела Скрипалей. Это тоже скрытая интервенция, распознанная далеко не всеми. Как в цветных революциях протестующие не осознавали, что кто-то на их горбах въезжает в рай, так и многие агенты влияния не понимают, какая роль им отведена. Перестройка, увенчанная гибелью СССР, показала амерам, что в информационный век невиданно возросло значение «мягкой силы». Вспомнили Бисмарка: русским нужно привить ложные ценности, тогда они победят сами себя. И в 90-е не жалели средств на создание в России протестного медиасообщества. Сколько у нас Сосниных, пичкающих народ тухлым информационным продуктом! Прокололись единицы, а другие по-прежнему в деле, не осознавая, что ими дирижируют. Но теперь американская праведность требует пропитать агентами влияния административную прослойку, вплоть до верхов, чтобы создать хаос в управлении страной. Действуют в точности по Марксу: бюрократия сделала государство своей собственностью. Спроста ли мы столько лет не можем сформулировать стратегию развития, хотя Закон, требующий её разработки, принят в 2014 году. Тормозят! В этой среде много тайного ослушания. Обуздатели и укротители держат страну в плену мелких вопросов, библейский обряд омовения рук освоили в совершенстве, кругом засилье административных процедур. Всё гуще льют елей вместо конкретных дел. Агенты влияния – мощнейшая разновидность «мягкой силы», вдвойне опасная, ибо их распознать сложнее, чем охотников за госсекретами. И амеры резко усилили вербовку агентов влияния, проверяют поверхностно – как тебя через Томск, – цепляют кого попало, кто на дорблю клюёт. Известно, голодная акула и мелкую рыбёшку замечать начинает. Эту серьёзную опасность мы осознали не сразу. Зато теперь так: они вербуют, а мы им своих людей подсовываем. Показываем им агентурный эквивалент оскорбительного среднего пальца.
Рассмеялся:
– Есть притча об эзоповой девице, которую из кошки превратили в женщину. И всё шло распрекрасно, пока мимо не пробежала мышь, тут её кошачье нутро и вылезло. Вот мы порой «мышей» и запускаем, а они прокалываются.
Умолк, подумал о чём-то, потом начал снова:
– Что мы ждём от тебя, какие задачи ставим? Ну, раскрытие агентов влияния, попадающих в поле зрения, – само собой, в этой симфонии каждый звук важен. Но ты нужен прежде всего для того, чтобы отслеживать тематички – какие задачи будут ставить перед агентами влияния в связи с нашим политическим календарём. В экономической, административной сферах тоже – они цифровую колонизацию замыслили, а её проталкивать надо через прозападное цифровое лобби. Нам необходимо понимать конфигурацию угроз. На данном этапе это главное. И ещё. Самое трудное – осознать, что с Западом нельзя играть по русским правилам, Запад по природе своей циничен, для него обман – это доблесть. К сожалению, даже на самом верху у нас это не понимают, пытаются взывать к благородству… О связи тебе сообщили – через Гульнару и маникюршу. Скажешь Соснину, что Глаше на курсах велели маникюриться. Нам пиши подробно, опасаться нечего. А в электронной почте не держи, там АНБ сторожит, никакие прокси не помогут сохранить анонимность, настало время боевого использования Инета. Переходим на дедовский способ донесений. Он сейчас безопаснее. Вопросы есть?
Суховей задумчиво пожамкал губами, сказал:
– Вопросов нет. Но чувствую, будет скучновато.
– А ты живи. По работе старайся, чтобы карьера скорее шла. Мы помогать не будем. Весь цимес в том, чтобы тебя вверх винтропы толкали. На подходе новая полоса жизни – в стране! Как в перестройку, нас попытаются разложить изнутри. Не в последнюю очередь через агентов влияния. А мы должны хитро ответить. Кстати, со временем подсунешь амерам нашего кандидата в агенты. Ты ведь и сейчас не один такой. Винтропы суетятся, но и мы проснулись, готовим асимметричный ответ. В такое время живём, что мыслить приходится не текучкой – масштабом десятилетий, поколений.
Посмотрел на часы.
– Та-ак. Ну, главное мы с тобой обговорили. Когда увидимся снова, не знаю, частить незачем. Разве по обстоятельствам… Видишь, как получается: внутренние нелегалы в нашей службе появились. Так что, живи, делай карьеру, овладевай чиновной эластичностью, трудовой перхотью, набирай аппаратный вес. Видимо, придётся и на административную ренту подсесть – белой вороной быть негоже. Давай я тебя на прощание обниму. Сергевна здесь приберёт, а будешь уходить, – просто защёлкни дверной замок.
Они крепко, по-мужски обнялись.
Глава 13
Сочи в апреле – скучная пора.
Но этот апрель и в столице выдался незадачливым: жизнь словно остановилась. На исторической развилке начальники начальников жестоко грызлись на верхах за стратегические посты в правительстве, в Застенье. Чиновный люд замер в режиме ожидания, томительно гадая о дорожной карте Путина. На какой курс ляжет государственный корабль в последний президентский срок? Прежний, на что уповает облепившая местоблюстителя кремлёвского трона либеральная рукопожать? Возобладают ли обновительные потребности, о чём мечтают отечественный капитал и большинство народа? Или же Кремль под видом национального компромисса ограничится фальшаком, рекламными обновлениями в стиле модного политического жеманства, вроде «стратегии лайт» Кудрина (без отказа от суверенитета), что убьёт надежды на перемены, которыми беременна Россия? Искушённые бюрократы министерского звена, с которыми общался Донцов, ссылаясь на российские обыкновения, склонялись к третьему, отнюдь не лучезарному варианту, высказывая опасения, что дедлайн на носу.
Далёкий от властных верхов и фаворитизма, непричастный к подковёрной драке за будущее России, Виктор изнывал от штиля. Никто ничего не знал и ничему не верил. Ни практические, ни законодательные вопросы не решались, дела повисли, как говорится, яхта уронила паруса, сроки срывались, заикаться об инвестициях бессмысленно, несолидно. И он на две недели махнул в Сочи. Не лечиться, даже не отдыхать, а причесать мозги. Безмятежное санаторное безделье вдали от политического окаянства, обуявшего элиту, способствовало размышлениям о житье-бытье – сорокалетие накатывает.
Он привык колотиться в сутолоке бизнеса, преодолевая неизбежные преграды и обходя повседневные препоны, противостоя оппонентам или договариваясь с ними, постигнув дикую российскую коммерцию «по понятиям» и научившись не бояться ни пацанских наездов, ни коварной аудиторской любознательности. Заоблачных вершин не достиг, однако надёжно укрепился в деловом мире. На двух станочных заводах – вернее бы сказать, заводиках – владел четвертными долями, на одном – контрольным пакетом. Коллеги неспроста признали его лидером. Донцов умел формулировать смыслы и на доступном бытовом примере объяснил партнёрам плюсы быстрого перехода на цифру. Зачем по традиции покупать в семью второе авто, если теперь легко вызвать машину через Uber? На деле такой подход позволял выйти за отраслевые рамки, обрести свободу манёвра по клиентской базе, по интересным инновациям «со стороны». Нет, в Сочи ему незачем обдумывать бизнес-планы, состав деловой жизни давно угнездился в башке, требуя действий, которым мешал чиновный штиль и неясности экономического завтра.
Под размеренный накат ленивых волн на пустынный галечный пляж он неторопливо вышагивал по аккуратной плитке из конца в конец набережной вдоль длинного десятиэтажного корпуса «Приморский». Вспомнился дощатый настил на Брайтон-Бич: впервые прилетев в Нью-Йорк, он не только глазел на небоскрёбы Манхэттена, но заглянул в город и через заднюю калитку, – навестил знаменитую иммигрантскую гавань. В отличие от суеты Брайтон Бич, санаторная сочинская тишь помогала раздумьям. Крики чаек служили звуковым обрамлением ритмичного шума волн.
Донцов пытался думать о Вере. Именно пытался, потому что мысли раз за разом соскальзывали в другую плоскость. Наверное, это был редкий, возможно, очень редкий случай: лишь однажды встретившись с ней взглядом, слегка коснувшись рука об руку, он твёрдо знал, что они будут вместе и можно загадывать имена их детям. На душе было тепло, спокойно. Как ни удивительно, не тянуло даже мечтать об устройстве личной жизни, без всяких фантазмов сердце подсказывало, что в их отношениях всё образуется само собой и наилучшим образом.
Раздумья упрямо, невольно перескакивали на иную тему, тоже связанную с Верой, с будущей семейной жизнью, однако уносящую в сферы, где властвовали не радость и благодать, а озабоченности и тревоги.
Он видел Веру трижды – на похоронах Соколова-Ряжского, в «Черепахе», с Подлевским, и у неё дома, на юбилее. Как ни странно, особенно запомнилась она в «Черепахе». Одетая элегантно – всё в меру и не напоказ, – в очень стильной цветовой гамме: юбка-карандаш синеватой берлинской лазури, почти белая шифоновая блуза с напуском, розово-красный платок, свободным узлом с широкими концами повязанный ниже шеи. Только здесь, почти в одиночестве прогуливаясь по приморской набережной, – прохладная погода не многих располагала к променаду, – Донцов вдруг понял, почему именно тот образ Веры так врезался в память. Ну конечно! Ещё на кладбище его поразила и неудержимо привлекла её одухотворённость. А тот наряд, в «Черепахе», – это же цвета российского флага!
Виктор как бы заново осознал глубину своих чувств: одухотворённым обликом и непростой судьбой Вера словно олицетворяла образ России, величественной, но ещё недостроенной до совершенства Храмины. И только подумал, всё встало на свои места. Вспомнил: после посиделок с Ряжской в «Воронеже», когда впервые узнал о трагедии Богодуховых, ему привиделось, будто борьба за Веру будет вписана в какой-то несравненно более широкий контекст, нежели просто сердечное влечение. Теперь он мгновенно, как в цифровом счёте, сопоставил всё, что знал о ней, включая «наличие» Подлевского, и его бомбило от загадочного итога: речь идёт о поединке с Подлевским. В личном плане он уже взял верх. Но после дискуссий за юбилейным столом ему был брошен тонизирующий вызов. Подлевский – не просто оппонент, это симптом, воплощение российской либеральной болезни. С этим спесивым бычком в томатной соусе, в коллекционных ботинках они не только политические антиподы. Как говорили в дворовом детстве, зуб даю, что их непримиримая ментальная схватка пойдёт на уровне не домашних разговоров, а государственных проектов, затронет судьбы России. Если же трагедию Богодуховых, происшедшую по вине старшего Подлевского, хорошо ураганившего в 90-е годы, сопоставить с видами его наследника на Веру…
Виктор чуть ли не конвульсивно плюхнулся на ближайшую скамейку – они тут через каждые двадцать метров, – дыхание участилось, в голове сумбур, сквозь который, словно тонкий луч солнца, как раз в эту минуту ударивший через окно в пелене облаков, висевших над морем, пробилась догадка: ему изначально чудилось, что в истории с Верой будет много промыслительного, и сейчас эти предчувствия обрели чёткую форму. Соперничество с Подлевским для Донцова становится как бы символом борьбы за будущее России.
Глянув на часы, Донцов заторопился в огромное, словно круизный лайнер, здание Приморского корпуса, лифтом поднялся на десятый этаж и через просторный вестибюль вышел в ботанический парк. Здесь уже бушевала свежая зелень, крупными бело-розовыми лепестками цвела магнолия, белки метались вдоль прогулочных аллей, сторожа санаторных кормильцев с орехами.
Виктор жил в полу-люксе укрытого в парке от летнего зноя корпуса «Сочи» – трёхэтажного, с колоннами, сталинской архитектуры, с фигурными балюстрадами, ограждавшими широкие лестницы, и фонтанами перед ними, с цветными мраморными полами. Здесь издавна лечилась советская знать, у одного из номеров Донцов видел латунную табличку, извещавшую о пребывании знаменитого полярника Ивана Папанина. Поднявшись на свой второй этаж, скинул ветровку, переобулся и по крытой галерее – портику классической архитектуры, пошёл ужинать.
Ресторан «Белые росы», непосредственно в здании, работал по принципу шведского стола, хотя за каждым отдыхающим закрепляли место. Виктора подсадили за столик к пожилой паре, и представившись, он услышал в ответ:
– Мы всегда отдыхаем здесь в мёртвый сезон, – говорил мужчина с небольшой седеющей бородкой, с залысиной, в солидных роговых очках – облик учёного из старых советских фильмов, – который и впрямь оказался профессором «Курчатника».
– Нам купанья и загоранья уже не с руки. Наш рацион – процедуры и моцион, – добавила его супруга, не скрывающая косметикой возраста, одетая скромно, но со вкусом, с соблюдением правил санаторного дресс-кода.
Трижды в день встречаться за ресторанным столом и не разговориться по душам, – такое возможно где угодно, только не в корпусе «Сочи», где лечатся люди одного круга. Тем более, профессор с шутливой и, видимо, привычной оговоркой представился:
– Меня зовут Михаил Сергеевич. Извините за сходство с небезызвестным персонажем, трещавшим о ценностях общечеловеческого свойства, но оставившим неоднозначный след в русской истории. – И коснулся пальцами залысины, намекая на горбачёвскую метку.
Донцову впервые довелось близко общаться с человеком учёного звания. К тому же выяснилось, что профессор, далёкий от публичной политической жизни, чутко следит за властной ситуацией, и его научное мышление позволяет глубоко, нестандартно оценивать происходящее в стране. Застольные соседи быстро нашли общий язык, жадно поглощая свежую информацию, ибо каждый говорил о том, что было внове для собеседника. Вращаясь в разных, непересекающихся слоях общества и по прихоти случая сойдясь за каждодневной санаторной трапезой, они обрушили друг на друга своё понимание жизни. Разумеется, им не хватало застольных бесед, после обеда, уже не обременённые посещением врачей и процедурами, они отправлялись бродить по обширному парку, продолжая беседы. Понятно, в сопровождении Лидии Петровны, которая, как быстро понял Виктор, капитанила в этой приятной паре.
Впрочем, откровенность пришла не сразу. Профессор был эрудитом, обладавшим познаниями в самых разных сферах, а бизнесмен Донцов представлял для него интерес как человек, варившийся в кипятке жизни. Но поначалу Михаил Сергеевич не шёл на политическую глубину, проявляя осторожность и, видимо, желая лучше понять настроения нового знакомого. Блистал эрудицией – глубокой, явно не нагуглил, – но свой аналитический ум держал как бы в засаде.
Когда они прогуливались рядом с дачей Индиры Ганди – она тоже отдыхала здесь, – Лидия Петровна сказала:
– Миша, а напомни-ка, ведь очень умно её отец изгнал англичан из Индии.
– Ну как же! – воскликнул профессор. – Величайшая в мировой истории гуманитарная акция! Виктор, вы знаете, что Махатме Ганди удалось избавить страну от британского владычества без единого выстрела?
– Ну откуда же бизнесмену, утопающему в деловой текучке, ворочать такими историческими пластами?