Полынь-вода

В коридоре было прохладно. В углу, на недомытом полу, блестела широкая лужа, рядом лежала мокрая тряпка. «Мишка Цыбульский дежурит», – сразу определил Иван. Он не любил этого парня, хотя знал его мало, больше по внешности. Невзрачный, болтливый, он одевался всегда вызывающе модно.

Мишка, стоя перед зеркалом в умывальнике, аккуратно подбривал свои холеные черные усики.

– Здоров, – буркнул Иван.

– Приветствую, – не поворачивая головы, ответил Мишка.

Он был в новеньких джинсах и в голубой майке с броской надписью «Адидас».

Иван умылся, побрился и пошел одеваться, а Мишка все еще стоял в умывальнике, внимательно всматриваясь в свое зеркальное отображение. Домывать пол он явно не торопился.

Часы уже пробили 10—00. По радио передавали последние новости. Диктор одинаково бесстрастным голосом говорил о подготовке трудовых коллективов к проведению Ленинского коммунистического субботника, продолжении космического полета Владимира Ляхова и Валерия Рюмина на борту орбитальной станции «Салют-6», всеобщей забастовке государственных служащих Великобритании, Китайской агрессии против Вьетнама, наводнении в Польше… И только когда заговорил о паводке на Полесье, немного оживился. В словах диктора зазвучали нотки сопереживания:

– При участии первого секретаря Центрального Комитета коммунистической партии Белоруссии Петра Мироновича Машерова правительственная комиссия и руководители пострадавших от наводнения областей с учетом создавшейся обстановки разработали дополнительные меры по борьбе со стихией и ликвидацией последствий затопления. Перед всеми партийными, советскими и хозяйственными организациями поставлены четкие и конкретные задачи: обеспечить доставку во все отрезанные населенные пункты продовольствия, уберечь от разрушения жилища и хозяйственные постройки, использовать все возможности для спасения сена и других кормов, вывозки картофеля, свеклы с буртов и кагатов…

Внимательно выслушав, Иван выключил радио, сел завтракать. Ел нехотя, через силу. Вместе с весенним теплом в тело, казалось, вливалась какая-то слабость, сонливость. Иван хотел было после завтрака прилечь, но в дверь постучали, и в комнату вошла воспитательница общежития Зоя Владимировна Чуйко, моложавая бойкая женщина.

– Сегодня уборка территории, – коротко сказала она. – Собирайся.

Делать было нечего. Иван оделся и пошел во двор. Там уже работали. Несколько человек, в основном ребята, вскапывали грядки. Девушки убирали мусор, подметали площадку. Иван взял лопату и направился к грядке. Его встретили довольно.

– Нашего полку прибыло.

– Подмога добрая.

– Выбирай себе делянку…

Иван очертил для себя сравнительно большой участок, по-хозяйски поплевал не руки и взялся за работу. Лопата в землю входила легко, черенок тут же почернел от жирной и липкой земли. Данишу вспомнилась Долинщина, родная деревня Заболотье, прибывная вода… И захотелось ему домой, подальше от этой городской суетливой жизни, от своего общежития, в котором жило несколько сотен человек, но не было среди них ни родственников, ни друзей, за исключением Алексея, ни просто хороших знакомых, с кем можно было бы просто посоветоваться, излить свою душу.

Соскучившись по сельской, привычной с детства работе, Иван копал умело, даже ожесточенно. Любовные чувства к Марине, роившиеся внутри его, помалу заглушались и, казалось, с испариной земли поднимались высоко-высоко в небо, чтобы там, то ли исчезнуть, то ли вернуться через какое-то время с новой силой.

VIII

Воспитательница общежития Чуйко устало присела за письменный стол в своей комнате на первом этаже, которая служила жилищем и кабинетом одновременно. «Старею, – подумала она, глянув по привычке в зеркальце. – Старею…» На ее худощавое, скуластое лицо, тронутое мелкими, но уже заметными морщинками, наползла тень старой подруги – грустной и неопределенной задумчивости.

Просидев неподвижно почти с полчаса, Зоя Владимировна равнодушно взяла из пришедшей почты лежавшее сверху письмо. Вскрыла его. На специальном бланке со штампом районного отдела внутренних дел на пишущей машинке было отпечатано:

Товарищ Чуйко З. В.

Вечером 16.04.79 г. доставлен в отделение милиции гражданин Цыбульский Михаил Яковлевич – жилец вашего общежития. Гражданин Цыбульский возле ресторана «Планета» приставал к иностранным гражданам с незаконными, порочащими честь и достоинство советской молодежи просьбами – продать ему джинсовую одежду. Просим разобраться и принять меры.

Младший лейтенант Захарченко В. П.

Зоя Владимировна еще раз перечитала письмо. Ее внутренняя неудовлетворенность тут же переросла в злость. Она с раздражением глянула в окно, выискивая глазами Цыбульского. Опершись на грабли, он спокойно курил.

– Мишка, – крикнула Чуйко в форточку, – зайди ко мне!

Цыбульский, не спеша, докурил сигарету, сплюнул и, под насмешливые взгляды работающих, гуляющим шагом пошел в общежитие.

– Ну? – строго встретила его воспитательница. – Рассказывай…

– Что рассказывать? – догадываясь, в чем дело, но, притворившись, что не понимает, спросил Мишка.

– А то ты не знаешь? – с ехидством проговорила Зоя Владимировна. – На вот, почитай…

Она сунула под нос парню письмо.

Цыбульский внимательно прочитал. Его короткие усики дрогнули. Казалось, он вот-вот заплачет.

– Ну? – смягчаясь, уже менее строго повторила Чуйко.

– Да не виноват я, Зоя Владимировна, – обиженным голосом проговорил Мишка. – Джинсы хотел купить, вот и все.

– В магазине не мог купить? – Чуйко деланно нахмурилась. – А?..

– Зоя Владимировна… – Цыбульский иронично и жалостливо улыбнулся. – Вы же знаете, что у нас в магазинах такие шмотки не продают.

– Не продают, и не носи такие, – посоветовала воспитательница.

– Так все же носят.

– Не все.

– У кого есть, те и носят, – поправился Мишка и тут же соврал: – Первый и последний раз я хотел купить не просто нормальные брюки в магазине, а эти проклятые штаны – джинсы… Извините…

Чуйко устало вздохнула.

– Ладно, иди, но чтобы больше такого не было.

– Зоя Владимировна, честное комсомольское, – приложив к сердцу руку, благодарно проговорил Цыбульский. – Все.

Что «все», он не сказал. Но Чуйко сделала вид, что поняла и поверила. Когда Цыбульский ушел, она положила письмо на стол и опять задумчиво уставилась в окно: день как всегда проходил в унылых и надоевших хлопотах. А хотелось, и этому способствовала весна, чего-то большого и хорошего.

IX

Уборку территории, прилегающей к общежитию, закончили поздно вечером. Иван, не переодеваясь, прилег в своей комнате отдохнуть. Едва закрыв глаза, сразу же уснул: сказались поздняя ночная прогулка, переживания, нелегкая работа на свежем весеннем воздухе. Приснился ему странный сон. Будто приехал он домой к родителям с Мариной и говорит: «Вот, жениться решил…» И только хотел вместе со своей невестой войти в дом, как соседская собака, шерсть у которой черная, короткая, сорвавшись с цепи, бросилась под ноги Марине и стала громко и злобно лаять, отгонять ее от Ивана. Как он ни просил собаку успокоиться, как ни грозил ей, ничего не помогло. Только когда схватился за жердь, что лежала у забора, и замахнулся на собаку, та убежала. Но вместе с ней вдруг пропала и Марина. Иван видит это, оглядывается, ищет глазами, а ее нигде нет. Родители между тем как будто ничего не замечают, приглашают его в дом. И тут опять появляется черная соседская собака. Уже ласковая, она становится на задние лапы, вроде как обнимает, пытается лизнуть в лицо. Иван отталкивает ее и… открывает глаза.

Проснувшись окончательно, парень провел рукой по вспотевшему лбу. Повернув голову, увидел на спинке стула куртку Алексея, а рядом – объемистую дорожную сумку. «Когда же он приехал? – недоуменно подумал, соображая. – Интересно…»

Иван поднялся, обул тапочки, и пошлепал в умывальник.

Алексей, раздевшись до пояса, умывался.

– С прибытием, – поздоровался Иван.

– Приветствую. – Алексей крепко пожал руку друга. – Что в общежитии?

– Что было… Ты чего не разбудил?

– Спал сладко.

– Так уж… – Ивану вспомнился сон, но он тут же отогнал мысли о нем, спросил: – Сам чего не отдыхаешь с дороги?

– Дай умоюсь.

– Давай.

Вытираясь, Алексей поинтересовался:

– А как дела на заводе?

Иван пожал плечами:

– Нормально. Станок сдали.

– Так быстро?

– План, сам знаешь. В начале месяца – раскачка, а в конце – аврал, все – бегом.

– Ясно…

– Ладно тебе. – Иван шутливо толкнул в начавший набирать жирок живот Алексея. – Поправился, гляжу… Расскажи лучше, что дома.

Алексей хмыкнул:

– Да все по-старому… Потом расскажу. Пошли, перекусим.

– Пошли, – охотно согласился Иван, соскучившийся по домашней пище.

Алексей вынул из сумки мясо, домашнюю тушенку, кусок сала, десяток яиц, каравай белого хлеба, варенье, мед – все, что мать заботливо положила ему, провожая в столицу. Сели за стол.

– Так что дома? – аппетитно откусывая приправленное луком запеченное мясо, переспросил Иван.

– Вода: ни пройти, ни проехать. Дамбу прорвало, еле засыпали.

– Родители как?

– Живут. Мать опять уговаривала, чтобы оставался.

– Тяжело им, конечно. Село – не город, с утра до вечера – работа. Сам это хорошо знаешь.

– Да, нелегко.

– Галю видел?

– Ага.

Они замолчали.

– Евсей умер, – прерывая паузу, обронил Алексей.

Иван перестал жевать.

– Как?

– Да кто его знает! – с неожиданным раздражением буркнул Алексей. – Умер и все.

– А ты чего нервничаешь?

– Я не нервничаю, это так.

Он встал, пошел к кровати. Разуваясь, извиняющимся голосом попросил:

– Убери стол сам, а я спать… Хорошо?

– Хорошо.

Иван принялся за уборку. Вынося в коридор остатки пищи, мусор, заметил:

– Тебе с университета звонили, забыл сказать…

Алексей уже не слышал. Проваливаясь в сладкое забытье, он засыпал.

X

Едва Сергей Иванович Кутько вышел из дома, как сердце застучало – тяжело, глухо.

«Опять…»

Сергей Иванович машинально достал валидол, положил таблетку под язык. Горьковатый холодок успокаивающе разлился во рту. Стало немного легче. Но все равно сердце ворочалось как-то неуклюже, рывками и Кутько тут же, у подъезда, сел на скамейку, внутренне напрягся…

Сердечные приступы были у него в последнее время часто. Временами схватывало сильно, уцеписто, хоть кричи. Об этом Сергей Иванович никому не говорил, даже жене: боль свою носил в себе.

На скамейке Кутько сидел долго, смотрел слезившимися глазами на детишек, шумно играющих во дворе, и невесело думал: «Старость. От пули на войне можно уйти, уходил не раз, а от старости не уйдешь, не спрячешься. Уцепилась – и все, баста…»

Боль все же отступала, сердце набирало привычный ритм. Сергей Иванович поднялся, застегнул на все пуговицы серое демисезонное пальто старого покроя и неторопливо пошел к заводу.

Жил Кутько в старом приземистом одноэтажном доме, застолбившем место в переулке Софьи Ковалевской, в десяти минутах ходьбы от завода радио- и телевизионных футляров. Переулок этот небольшой, дома на нем в основном частные, деревянные, построенные сразу после войны. Весной вокруг них кипят буйным цветом сады, поют птицы, пахнет дурманяще, сладко.

Шагая вдоль забора, над которым колыхались ветки вишен, глядя на набухшие почки, Сергей Иванович довольно отметил про себя: «Затяжелели, видно зацветут до срока. Быстрее бы…»

На завод Кутько пришел бодрый, точно и не было сердечного приступа. Первая смена уже заканчивалась. Сергей Иванович переоделся и пошел в цех. Сменщик, Геннадий Евсеевич Глиншин, мужик худой и высокий, убирал вокруг станка мусор.

– Оставь. – Кутько махнул рукой. – Сам уберу.

Глиншин положил щетку, вытер ветошью руки. Уходя, обронил:

– Начальник цеха просил тебя зайти к нему.

– По какому делу, – несколько удивленно спросил Сергей Иванович.

– Не знаю, – буркнул сменщик.

– Ладно…

Кутько убрал мусор, протер станок, проверил инструмент и только тогда пошел к начальнику цеха.

– А-а… – Михаил Антонович Демьянович поднял свое грузное тело. – Познакомься, – он указал на высокого молодого человека со светлыми пышными, неподатливыми расческе волосами, – корреспондент из газеты «Советская Белоруссия» Владимир Петрович Беляков… А это, – начальник цеха повернулся к Сергею Ивановичу, – наш лучший бригадир Сергей Иванович Кутько…

– Здравствуйте, – корреспондент, поднявшись, протянул руку.

– Добрый день.

– Ну, – начальник цеха поднялся, – я пошел, а вы тут поговорите.

Михаил Антонович тихо закрыл за собой дверь.

Сели к столу. Беляков помолчал, разглядывая старого бригадира, потом спросил:

– Здоровье не подводит?

Кутько вскинул брови, однако ответил:

– Бывает.

– Давно бригадой руководите?

– Да уже лет двадцать.

– Тяжело?

– По-всякому. Раньше, что скрывать, тяжелее было, а сейчас привык. Да и люди в бригаде хорошие, толковые.

– Вы назовите, пожалуйста. – Корреспондент вынул блокнот, ручку. – Я запишу.

– Записывайте. – Сергей Иванович перебрал в памяти фамилии. – Записывайте… Анатолий Андреевич Пожиток, Семен Денисович Шелягович – это наши, можно сказать, старые кадры… Молодые – Иван Даниш, Алексей Жилевский, мой ученик Саша Стасевич… Да почти все заслуживают похвалы.

– О тех, кого вы назвали, подробнее можно?

– Можно, чего же нельзя.

Бригадир стал рассказывать обстоятельно, неторопливо, выделяя сильные и не утаивая слабые стороны каждого.

– Хорошо. – Беляков положил ручку. – А вот в ком вы видите свою смену, вернее кто, если вы уйдете на отдых, станет на ваше место, будет бригадиром?

В груди Кутько неприятно кольнуло, к голове стало подниматься тепло. «Еще не написал, а уже на пенсию провожает», – неприязненно подумал Сергей Иванович и хмуро обронил:

– Поглядим.

Корреспондент, угадав мысли бригадира, улыбнулся.

– Да я не в этом смысле. Извините, если обидел вас.

– Чего уж там… – У Кутько немного отлегло. – Не молодой я, пора и о покое подумать.

– Давайте о проблемах поговорим, – чтобы сгладить неловкость предложил

Ермолов. – Что мешает работать?

Сергей Иванович ответил не сразу: было видно, что думал он об этом не раз.

– Первое – это частая неразбериха в организации труда, – начал бригадир. – Ведь что получается. В начале месяца мы ходим – руки в брюки, а в конце – аврал. Давай план – и все. Отсюда – брак, халтура. Да вы и сами об этом знаете, на многих предприятиях так. Второе – быстро стареют наши инженерные разработки. И это притом, что работаем мы в цехе новой техники. Дали нам чертежи, сделали мы станок, а он уже не той кондиции… Устарел, словом. И третье – не хватает хорошего, современного инструмента. Взять те же сверла, фрезы. Новые – дефицит. Что у нас, железа в стране нет, чтобы инструмент сделать? Есть, а не делаем.

– Дефицит у нас ощущается, что скрывать, – согласился корреспондент. – Это мы знаем, видим. Особенно когда в магазин заходим.

– Во-во, – поддержал Кутько. – А все потому, что мало думаем о завтрашнем дне. Я вот на заводе сразу после войны начал работать, а старые проблемы живут и по сегодняшний день. А ведь все знают, что плохое производство – это плохие товары. Телевизоры, к примеру, наши. Огромные, тяжелые ящики, не поднять. Показывают плохо, звук часто пропадает. Я в прошлом году с делегацией ездил в Финляндию, насмотрелся. Техника у них отменная. Научились капиталисты делать. Одно слово – рынок… Обидно. Что мы, хуже?

– Может, и хуже, – обронил корреспондент и хитро сузил глаза. – Вы-то как думаете?

– Нет, не хуже, – уверенно произнес Сергей Иванович. – Раз войну такую страшную выиграли, Гитлера победили, значит, даже лучше.

Кутько опять замолчал, задумался.

Беляков перевернул листок в блокноте, что-то записал в нем, после чего уверенно сказал:

– Все, думаю, и у нас будет хорошо.

Помолчав, неожиданно попросил:

– А расскажите, Сергей Иванович, о войне, раз о ней вспомнили. Вы ведь с первого по последний день были. Мне начальник цеха говорил.

Кутько провел ладонью по вспотевшему горячему лбу.

– Да что ж рассказывать. Воевали, думали о родных, близких, верили. По-настоящему верили, что победим, знаете…

Только через два часа приступил к работе Сергей Иванович. Кажется, все вроде рассказал он корреспонденту, а пришел к станку, подумал – нет, не все. Многое бы еще надо было сказать ему. Чтобы написал он, как оно было, как тяжело приходилось людям, особенно старикам, детям, как все ждали победу и надеялись на лучшую, счастливую жизнь…

XI

Ближе к вечеру Алексей засобирался в университет. Поутюжил брюки, выгладил рубашку, почистил туфли.

Иван, лежа на кровати и искоса поглядывая на друга, задумчиво проронил:

– Может, себе пойти куда-нибудь учиться?

– Почему бы и нет, – проронил Алексей. Вспомнив поэта Сергея Михалкова, продекламировал: – Все профессии важны, все профессии нужны…

– Выбирай на вкус, – с задумчивой грустью закончил Иван. – Ладно, дуй в свой храм науки, а я посплю.

Он отвернулся к стене, закрыл глаза.

– Не нравишься ты мне сегодня ты, – уходя, сказал Алексей. – Вернусь, поговорим.

Хлопнув дверью, сбежал по лестнице вниз. Вахтерша, круглолицая баба Настя, оторвав седую голову от вязанья, скорее из-за служебного этикета, чем из-за личного интереса, спросила:

– Куда это, на вечер глядя?

– В оперу, – шутливо поклонившись, ответил парень.

Баба Настя, глянув вслед на стрелки выутюженных брюк, покачала головой и не то с сомнением, не то с осуждением, проговорила:

– Молодо – зелено.

Факультет журналистики, где учился Алексей, расположился в пятиэтажном, пристроенном к жилому дому, здании по улице Московской, как раз напротив огромного Дома быта. Самое примечательное в этом современном учебном корпусе, не лишенном важности, было то, что здесь, на втором этаже, находилась столовая – самая обыкновенная, общепитовская, а значит, доступная всем. В ней всегда было людно, шумно и весело. Алексей здесь почти всегда встречал своих однокурсников, друзей по заводскому цеху, знакомых. Этот день не был исключением.

Едва Алексей вошел в фойе, как увидел спускающегося с лестницы Игоря Садовского, с которым вместе служили.

– О, какие люди! – блестя золотым зубом, расплылся в улыбке Игорь.

Кого-кого, а Игоря Алексей здесь встретить не ожидал. Игорь – коренной минчанин, сын директора научно-исследовательского института, парень, как шутили в армии, с приданым.

– Привет, – без особого энтузиазма поздоровался Алексей.

– Ты что, учишься здесь?

В глазах Игоря мелькнула, как показалось Алексею, насмешка.

– Учусь.

– Гм… Не зря, оказывается, ты заметки в нашу дивизионную газету строчил. Постой, как это она называлась?

– «Патриот Родины».

– Точно. – Игорь тряхнул своим беловатым чубом. – Ты, скажу тебе, молодец.

– Да ладно тебе. – Алексей смущенно улыбнулся. – Честно говоря, я вначале подал заявление на исторический факультет, а потом решил все же пойти на журналистику. Теперь вот учусь без отрыва, так сказать, от производства, на вечернем отделении… Ты-то где?

– На тракторном заводе. – Игорь с некоторой бравадой хлопнул себя в грудь. – Рабочий класс. Пока слесарем, а там видно будет.

Садовский хитро подмигнул.

– Платят у вас сколько? – поинтересовался Алексей.

– А у вас? – вопросом на вопрос ответил Игорь.

– Я сто шестьдесят рублей в месяц получаю.

– Ну, и я около этого. На столовую хватает, а на ресторан папаша добавляет.

– Понятно.

Алексей не знал о чем говорить дальше.

– Ладно, давай свой адрес. – Игорь вынул записную книжку. – Спешу, друг, извини. Встреча у меня рядом здесь. Понял? Женюсь.

– Да ну?

– Вот тебе и ну.

– И как зовут твою невесту?

– Люся… Между прочим, так называют друзья Людмилу Гурченко, нашу великую актрису.

– Поздравляю…

Записали адреса, телефоны.

– Пока.

Хлопнув бывшего сослуживца по плечу, Садовский побежал.

Когда Алексей вошел в аудиторию, она уже наполовину была заполнена. Стоял шум, гам, как в школьном классе.

– А-а, Лешка. – Первой увидела Алексея голубоглазая блондинка Лариса Филанович, которую однокурсники, успели окрестить куклой Белошвейкой. – Привет!

– Кто к нам пришел, – загудел басом Володя Захаревич, чем-то смахивающий на Владимира Маяковского. – Здорово!

– И вечный бой, покой нам только снится, – продекламировал известные стихотворные строки Александр Луцевич, чернявый симпатичный парень.

– Заходи, заходи, – заулыбавшись, пригласил в аудиторию Алексея Максим Андриевич, потирая острый кончик своего продолговатого орлиного носа.

– Привет, ребята! – поприветствовал всех Алексей.

Ему было приятно, что в этой, по сути дела еще малознакомой аудитории, однокурсники ему обрадовались.

XII

Марина сидела дома – смотрела телевизор. На экране мелькали кадры далеких афганских гор, перевалов, маленьких селений, в которых телеоператор то и дело выхватывал лица людей в халатах и чалмах. Эти люди были совсем непохожи на тех, кого Марине приходилось видеть каждый день на работе, или на улице. Разница состояла не в одеждах, не в расовой принадлежности, не в образе жизни. Нет. В лицах афганцев сквозило какое-то недоверие, настороженность. Казалось, они знают что-то страшное и ждут его. А оно, это страшное, уже приближается, вот-вот наступит…

Голос диктора был похож на голос Левитана, когда он передавал военные сводки, хотя в тексте все вроде звучало оптимистично:

– Афганистан готовится отметить годовщину апрельской революции. Страна, судьбу которой взял в свои руки народ, освобождается от пут вековой отсталости, строит, несмотря на вооруженное вмешательство, империалистических и реакционных кругов, фундамент нового общества. И это, прежде всего, видно по афганской деревне…

Недоверие и настороженность в лицах людей никак не соответствовали оптимизму диктора. Марина, посмотрев новости, выключила телевизор, прилегла на диване. Но тут зазвонил телефон. С неохотой поднявшись, взяла трубку.

– Алло…

На другом конце телефонного провода была Нина. Она звонила с автомата, просила выйти, погулять.

Марина подошла к окну, отодвинула штору. За стеклом уже сгущалась темень. Но на улице было людно и даже нарядно: блестя лакировкой, спешили в разные стороны автомобили, неторопливо шли, каждый по своим делам, люди. Выделялись молодые пары. Веселые и счастливые они о чем-то оживленно беседовали, смеялись. Марина, скучавшая перед телевизором, сразу повеселела.

– Иду, – коротко сказала она, кладя трубку.

Накинув легкую, из плащевой ткани куртку, щелкнула дверным замком.

– Ты куда? – выглянула из кухни мать.

– Погуляю немного. – Марина открыла дверь.

– Иди, – разрешила Зинаида Григорьевна. – Только ненадолго.

Нина уже стояла у подъезда. В сером плаще, завязанной на шее белой косынке, она выглядела стройнее, чем обычно, красивее.

– Ты сегодня – класс! – заметила Марина.

– А ты думала, – удовлетворенно ответила Нина. – Ну, куда идем?

– А куда ноги несут.

– Тогда пошли на Парковую.

Квартира Залесских располагалась в центре города возле кинотеатра «Победа». Как раз неподалеку от Парковой магистрали – широкой, застроенной современными зданиями улицы, куда по вечерам стекалась молодежь. На Парковой находились известные на весь Минск кафе «Реченька» и «Ромашка», которое прозвали «Рюмашкой». Здесь мостились гостиницы «Юбилейная» и «Планета» с одноименными барами и ресторанами, где можно было весело провести время.

Парковая магистраль славилась еще и тем, что по ней гуляли праздные иностранцы. Наиболее предприимчивые из них прямо на улице меняли свои доллары, франки, фунты на рубли и устремлялись по магазинам. Закупали матрешки, льняные скатерти, водку, естественно, антиквариат. Как и всегда, Парковая жила своей, особенной жизнью, в которой слово «интернационализм» было не холодным идеологическим штампом, а вполне одушевленным действом. На вид недоступные иностранцы на Парковой магистрали становились обыкновенными, простыми людьми, как и все, и нередко приглашали местных девушек на кофе, а то и на полноценный ужин с шампанским.

– Значит, гуляем? – Марина с вызовом посмотрела на подругу. – Я правильно понимаю?

– А почему бы и нет. – Нина расплылась в улыбке. – Не одной же Люське, этой вешалке, гулять…

В жизни и Марине, и Нине недоставало тепла. А его так им хотелось.

XIII

Занятия на вечернем факультете журналистики закончились раньше обычного: заболел и не пришел на последнюю лекцию преподаватель белорусской литературы Андрей Станиславович Ковалевич.

– Может, сами позанимаемся, – предложила Лариса Филанович.

– Да ты что, – недовольно нахмурив полувыщипанные, крашенные в черно-смоляной цвет брови, хмыкнула Марина Войтович. – Меня ждут.

Она сунула учебник в сумку и демонстративно, подняв к верху и без того вздернутый нос, вышла из аудитории.

– Очень правильное решение, – проводив блудливым взглядом миловидную однокурсницу, прокомментировал Семен Вильчинский и обнажил в широкой улыбке неровные, начинающие гнить зубы.

Его поддержали. Аудитория быстро опустела.

– Ты в общежитие? – на выходе из здания спросил у Алексея Володя Захаревич.

– Куда же еще, – неохотно отозвался Алексей, поправляя от ударившего в лицо сырого ветра шарф. – Домой.

– Давай заедем в студенческое кафе, – предложил Володя. – Недалеко тут. Посидим, поговорим за жизнь.

Алексею никуда ехать не хотелось. Тем более в кафе, в котором был за все время работы и учебы в Минске два или три раза.

– Поздно уже, – заметил он, глядя на часы.

– Поедем, чего ты, – настойчиво попросил Захаревич. – На трамвае одна остановка. Я угощаю.

– Ладно, только ненадолго, – согласился Алексей.

Кафе было забито молодой порослью, одетой кто во что горазд – от мини юбок и туфель на высоченных каблуках до старых кроссовок и вытертых, а вернее протертых до дыр джинсов. Над всем этим совершеннолетним, но еще безусым и роскошным в своем волосяном богатстве молодняком висел густой дым от дешевых папирос и редких дорогих сигарет. Кафе чем-то напоминало растревоженный пчелиный улей. Растревоженный до такой степени, что из-за шума и гама почти не было слышно очкастую симпатичную певицу, которая, приплясывая, исполняла веселую песенку о моряке и его девушке. Все это развеселило Алексея и он, сам себе улыбаясь, осторожно двигался за Володей, который искал свободные места. Наконец, найдя в уголке два незанятых стула, бухнулся на один из них.

– Садись, – кивнул Алексею. – Что пить будешь?

– Не знаю. – Алексей замялся. – Ты командуешь.

– Тогда пиво и по сто водки. Идет?

Алексей пожал плечами. Захаревич, привстав со стула и дружески хлопнув своей крупной ладонью по плечу однокурсника, подмигнул:

– Будь как дома. Тут все братья и сестры, как в монастыре.

– В монастыре не пьют, – заметил Алексей, сторонившийся выпивок и шумных компаний.

– И ты не пей, – пробасил Володя. – Выпей, но не упивайся. Впрочем, я бы напился.

– С чего это?

Алексей, подыгрывая однокурснику, с шутливой важностью сложил на груди руки и приготовился слушать.

– А с того, что я, наверное, ухожу с факультета журналистики.

– И куда?

– В Москву поеду, во ВГИК буду поступать. Слышал о таком?

– Расшифруй.

– Всесоюзный Государственный институт кинематографии.

– Ого! – Алексей положил руки на стол и внимательно посмотрел на Володю. – В кино, значит, хочешь сниматься?

– Может быть, – неопределенно ответил Захаревич.

– Серьезное дело. – Алесей улыбнулся. – Знаю.

– Откуда?

– Да сам снимался.

– Как? – не поверил Захаревич.

– Обыкновенно.

– Выкладывай.

Алексей почувствовал перед однокурсником некоторую свою значимость, и ему стало как-то неловко. Чтобы сгладить эту неловкость, он без всякого зазнайства коротко рассказал.

– В армии я снимался, когда служил. Приехали к нам как-то в батальон киношники, выбрали десять человек и целых полгода снимали. В массовке, конечно. Фильм снимали про войну. Называется «Я хочу вас видеть». Производство «ДЕФА», ГДР. Может, видел?

– Нет.

– Ладно, фильмов много, всех не увидишь.

– А кто в этом фильме снимался?

– Гойко Митич, Евгений Жариков, Петр Вельяминов, Светлана Суховей… Но мне больше всех запомнился Леонид Кмит. Это тот артист, который в фильме «Чапаев» сыграл Петьку.

– Интересно, чем он запомнился?

– Отношением к солдатам и офицерам. Кмит на всех нас глядел с каким-то недовольством, осуждением. Пару раз выговорил, как я понял, свое наболевшее. Мол, ничего в нашей армии за все годы ее существования не изменилось.

– В смысле?

– В смысле обмундирования, культуры… Как ходили в кирзовых сапогах, так и ходят. Как ругались матом, так и ругаются…

– Это мне знакомо – сам служил.

– В общем, такие у меня воспоминания о кино.

– Что ж, мир тесен, – философски изрек Володя. – Давай вместе во ВГИК рванем, а?.. За это и выпьем.

– Нет. – Алексей взялся за рюмку. – У тебя своя дорога, а у меня своя.

– Это так, – согласился Захаревич и поинтересовался: – А ты чего вообще в жизни хочешь?

– Даешь ты. – Алексей крутанул головой. – Это что, так просто: определил – и на всю жизнь? Мой дед говорит: человек думает, а Бог направляет. То есть руководит человеком.

– В смысле – управляет человеческой судьбой?

– Именно так.

– Значит, твой дед верующий?

– У нас в селе почти все верующие.

– А ты?

– Да я и сам не знаю. – Алексей опустил голову. – У нас в семье никто никого не принуждал и не принуждает верить. Внутри это должно быть. А у меня пока с этим пустовато.

– Не у тебя одного. Материалисты мы. По Марксу и Ленину живем.

– Наверное…

Они замолчали и также, молча, выпили. В это время чей-то пьяный голос, заглушая шум и гам, громко возвестил:

– Нех жые Жэчпосполита, Польша!

Голос подхватили, закричали.

– Нех жые!

– Жые!

– Добжэ!

– Вив!..

Алексей и Володя повернули головы на крики. У самой сцены, где исполняла свои нехитрые песенки очкастая, худенькая певица, за сдвинутыми столами сидела группа подвыпивших молодых людей. Среди них было несколько пожилых мужчин. Все вместе, выпив за очередную здравицу, затянули какую-то старую польскую народную песню.

– Смотри внимательно… – Захаревич пододвинул свой стул к Алексею. – Поляки опять буйствуют.

– Чего это? – Алексей ничего не понимал.

– Жизнью своей недовольны. – Захаревич перешел на шепот. – Я сюда часто хожу. Уже два или три раза их в таком состоянии видел. Трезвые – ничего, а выпьют – ругают и свою партийную власть и нашу.

– И все молчат? – Алексей удивился. – Не видят, что ли?..

Захаревич кисло усмехнулся, но ответил не сразу. Отпил из бокала пиво, облизал мокрые губы и только потом проговорил:

– Делают вид, что ничего не видят. Кому охота связываться. Иностранцы все же.

– Они это всерьез? – Алексей тоже перешел на шепот. – У нас тоже жизнь не мед, но мы же живем как-то.

– Вот именно – как-то. – Захаревич пододвинулся к Алексею еще ближе. – Я недавно радио «Свобода» слушал. Так ведущий программы так прямо и сказал: «Польша выйдет из социалистического лагеря и из Варшавского Договора».

– Не может быть, – не поверил Алексей.

– Все может быть, – выдохнул Захаревич. – Все. Это тебе не кино, а жизнь. Ну, допиваем. За все хорошее…