Полынь-вода

– Мама, – не выдержала Галя, – отдохни хоть немного.

Ольга Андреевна, повернув дородное тело, недоуменно глянула на дочку, но шить перестала. Аккуратно сложив на столе готовые мешочки, она и сама уставилась в телевизор.

Советский разведчик на домогательства незнакомой и наглой женщины ответил холодным отказом.

«Правильно, – одобрила про себя Катя. – Лезут всякие…»

Когда серия закончилась, Ольга Андреевна завела неприятный для дочери разговор.

– Лешка твой где? – спросила она вначале.

– В Минске, – ответила Галя и тут же добавила: – Наверное.

– Наверное, – проворчала Ольга Андреевна. – Ты должна точно знать, где он, раз с ним встречаешься. Сейчас время такое: отвернулась – и все, пропало твое. Было и пропало. Так и Алексей. Может, он в Минске, а может и за Минском. Сегодня он в одном месте, а завтра укатил куда, и поминай, как звали. Так и любовь – сегодня есть, а завтра нет. А жизнь, она продолжается…

Галя покраснела, задышала чаще и глубже: мать задела ее за живое, прямо высказав то, о чем не раз думала и дочка.

– Что ж ты предлагаешь, – выдохнула Галя, – чтобы я Лешке вместо няньки была?.. Куда он, туда и я?..

– Зачем вместо няньки? – Ольга Андреевна язвительно усмехнулась. – Ты ему пока никем не должна быть. Он живет в Минске, пускай там и ищет себе жену. А ты работаешь в Долине, значит, быть тебе замужем в нашем районном городе. Оно лучше, чем в Минске, не переживай.

– Опять… – Галя насупилась. – Я сама разберусь с кем мне жить и как.

– Разберешься, – согласилась Ольга Андреевна. – Я тебя ни и к чему не принуждаю. У тебя своя голова на плечах. Но пока она на плечах, подумай, с кем тебе будет лучше, спокойнее. С кем?

– Я знаю с кем.

– С Лешкой?

– С ним.

– А я думаю, не с ним, – рассудительно и на удивление спокойно проговорила Ольга Андреевна.

– С кем же тогда?

– Сама знаешь.

Галя знала о чем, вернее о ком говорила мать, но сделала вид, что не знает.

– С Валерием, – с нажимом выговорила Ольга Андреевна. – Ты не горячись, а рассуди сама. Валерий из Долина. Уже закончил институт, работает. Да и один он у родителей. Значит, вся помощь их ему. А это и деньги, и, если надо, кооперативную квартиру помогут построить. Да что кооперативную, государственную выбьют для своего сына. Батько его немалый в Долине начальник – управляет районной «Сельхозтехникой». Подумай…

Галя молчала: ей не хотелось спорить с матерью, доказывать, что она не права, ссориться.

– Подумай, – между тем спокойно продолжала Ольга Андреевна. – Копейка к копейке – вот и рубль. Это я к тому, что поеду на семена, наторгую, даст Бог, денег – тебе на приданое будет. А Лешка что?.. Студент еще, хотя и работает. Получает, наверное, рублей 120—130. Не густо. Особенно для Минска, столицы.

– Ему хватает, – вставила Галя. – Тебе нарасказывала баба Фрося о Валере, его семье, а ты и повелась – выходи замуж за него. А я не хочу, не нравится он мне.

Ольга Андреевна словно не слышала дочь, продолжала:

– К примеру, женитесь вы с Алексеем. Куда пойдете?.. На чужую квартиру. А за нее каждый месяц 40—50 рублей заплати. Вот и считай… А Валерий в родительском доме живет. Большое это дело: платить не нужно, по столовым ходить нет нужды – родная мать все приготовит. А мать есть мать. Она для своей кровинушки последнее отдаст. Да и мы близко. Своя бульба, мясо, само собой, копейка. Тоже помогать будем. Думай, дочка, думай…

Галя сидела, сжавшись, точно ее отчитывали за какой-то нехороший проступок. Она понимала, что мать желает ей добра и в чем-то она права. Может, даже не в чем-то, а в основном: жить возле родителей всегда легче и спокойнее, а любовь что ж… Сегодня она действительно есть, а завтра может и не быть…

Чтобы не сеять больше в себе сомнения, из-за которых сделалось на душе сыро и как-то очень уж буднично, Галя стала собираться в клуб.

– Гляди, – предупредила Ольга Андреевна. – Я свое сказала. Думаю, что и батько твой тоже самое сказал бы. Он скоро придет. К Ивану Белому пошел. Завтра они вместе в лес едут.

Галя вздохнула: «Интересно, где сейчас Лешка?..»

Она нарядно оделась и вышла во двор.

Над селом всходила припухшая луна. Вокруг нее кружились в неизмеренной высоте дрожащие звезды, похожие на падающие снежинки.

«Быстрее бы зима», – подумалось Гале.

Зимою в Рубеже начинаются свадьбы…

*****

Уровень воды в Чакве неожиданно стал подниматься. Говорили, что на Украине в Карпатах прошли сильные дожди, и вода хлынула с гор вниз, затопила окрестные реки и озера. Теперь эта вода идет по реке Лесной в Чакву, Горынь, Припять. Такое уже было, поэтому люди верили. Лишь бабка Ева утверждала свое: «Поднимается море и идет на нас…»

Что за море, никто не понимал.

Глава деcятая

I

Марина приехала с работы домой и устало присела в прихожей на банкетку.

– Натомилась? – сочувственно спросила Зинаида Григорьевна.

К дочери она относилась с материнской любовью, но старалась поменьше показывать свои чувства – чтобы не испортить Марину.

Дочка только кивнула в ответ.

– Я сейчас приготовлю что-нибудь, – засуетилась Зинаида Григорьевна. – А ты пока помой руки и съешь бутерброд.

– Не хочется, – отказалась Марина.

– Чего это? – На лице Зинаиды Григорьевны выразилась обеспокоенность. – Может, ты заболела?

– Просто не хочется, – спокойно объяснила Марина. – Я сегодня плотно пообедала в заводской столовой: суп вермишелевый, каша гречневая с подливкой, а на десерт – булка с компотом.

– Правду говоришь?

– Правду.

– А я уже подумала, – Зинаида Григорьевна мельком взглянула на живот дочки, – подумала, что ты беременна.

Марина грустно улыбнулась.

– Когда буду беременна, скажу. Руку и сердце мне пока еще никто не предлагал.

– Смотри, – предупредила Зинаида Григорьевна. – А главное, не обожгись. Только когда замуж выйдешь, тогда беременей, рожай. А до этого – ни в коем случае. Залетишь – отец убьет. И тебя, и меня. Сама знаешь, нервный он. Особенно в последнее время, когда с этим поляком связался.

– Думаю, что дело не в нервах и не в поляке, – проронила Марина.

– А в чем?

– Не любит он нас.

– Ты что ж такое говоришь? – возмутилась Зинаида Григорьевна. – Отец твой не курит, не пьет, все деньги в семью приносит.

– А где хранит он эти деньги? – вспыхнув, задала вопрос Марина.

– У себя.

– Вот именно: у себя.

– Так он же хозяин в доме, – не понимая, к чему ведет дочка разговор, сказала Зинаида Григорьевна. – У него и должны быть деньги, семейные сбережения.

– Крепостное право, мама, отменили на Руси в 1861 году, – напомнила Марина. – Мы все в своей квартире хозяева и поэтому каждому из нас полагаются деньги, какие-то ценности. Я вот полиэтиленовые пакеты, помнишь, продала, а мне за это отец ни копейки не дал.

– Но ты зарабатываешь на заводе.

Зинаида Григорьевна была озадачена словами дочки.

– Зарабатываю. – Марина выразительно посмотрела на мать. – Зарабатываю, только вот купить за свои деньги приличные вещи не могу.

– Ну, знаешь… – Зинаида Григорьевна занервничала. – Тогда тебе другую работу надо искать, где платят тысячи.

– Может, и буду искать. Нина, моя подруга, уже нашла.

– Нашла?

Марина поняла, что в горячке сказала лишнее.

– Почти нашла, – поправилась она.

– Договоришься, – переводя дух, буркнула Зинаида Григорьевна и пошла на кухню. Оттуда добавила: – Хорошо, что отца нет – пошел в магазин. А то бы устроил разборки… Снимай туфли и переодевайся. Тебе просто отдохнуть надо…

Марина хотела так и сделать, но тут зазвонил телефон.

– Слушаю, – подняла она трубку.

– Привет, – раздался не совсем выразительный женский голос на другом конце провода. – Это Нина… Звоню из «Юбилейки». Приезжай, кое-что расскажу.

– Не хочется, – попробовала отказаться Марина. – Я только с работы пришла. С ног валюсь.

– Приезжай, а то обижусь, – требовательно проговорила Нина и положила трубку.

– Кто звонил? – поинтересовалась Зинаида Григорьевна.

– Нина.

– Легка на помине. Что ей надо?

– Просит приехать.

– И ты поедешь? – Зинаида Григорьевна вышла из кухни, жалостливо покачала головой. – Не едь никуда, отдохни лучше.

– Не знаю даже, – пожала плечами Марина. – Сейчас решу…

Никуда ехать ей не хотелось, но и отказывать по-настоящему единственной подруге в ее просьбе было не в правилах Марины: а вдруг что случилось?..

Подумав, она все-таки поехала.

– Не задерживайся только, – предупредила ее мать, опять вспомнив своего мужа Павла Семеновича: – Хорошо, дочка, что твоего отца сейчас нет.

– Хорошо, – согласилась Марина, закрывая за собой дверь.

II

Под вечер в ресторане «Юбилейный» не осталось ни одного свободного столика Большинство клиентов переместились сюда из гостиницы «Юбилейная», которой и принадлежал ресторан. Это были командировочные, туристы, любители спорта, которые заранее приехали на Олимпийские игры, чтобы до их начала полнее познакомиться с жизнью советских людей, памятниками культуры и архитектуры. Иностранцы были легко узнаваемы: на первый взгляд простая, но стильная и дорогая одежда, открытые, но в то же время настороженные лица, чужая речь.

– Пшэпрашэм.

– Мерси.

– Окей.

– О-о, шнапс?

– Но пасаран!

– Амур…

Несмотря на то, что приглушенный свет смазывал лица, а громкая музыка глушила голоса, Нина сразу же определяла того, кто пришел в ресторан покушать и выпить, а кому надо еще развлечься, продолжить вечер в номере гостиницы, на съемной квартире или у себя дома. Она знала, что сегодня у нее будет именно такой вечер, и с нетерпением ждала Марину, в надежде, что и она примет участие в веселье, которое, возможно, продолжится завтра, послезавтра, до бесконечности. Не бесплатно, конечно. Лишь бы у подруги было желание и хватило здоровья. Но Марины все не приходила.

«Где же она?..»

Нина занервничала. Когда она пила коктейль, рука ее дрогнула и долька лимона, которая держалась на стенке стакана, упала ей на полуоткрытую, внушительного размера грудь. Нина, чувствуя неловкость, подняла глаза и увидела, что мужчины, сидящие за столиком напротив, смущенно поглядывают в разрез ее платья.

«Немолодые, а все туда же, – отметила она. – Хорошо, глядите…»

Она понимающе кивнула, мол, извините, так получилось, после чего взяла двумя пальцами дольку упавшего лимона, неторопливо и чувственно облизала мокрыми губами, потом с аппетитом, хорошо прожевав, съела.

Мужчина, который сидел слева, разлил в рюмки коньяк – себе и своему соседу. Его круглое, маслянистое лицо при этом напряглось и побагровело, точно он выполнял тяжелую работу.

– Можно вам налить? – обратился он к Нине. – Немножко.

– Я вообще не пью. – Нина деланно улыбнулась. – Но чуть-чуть можно. – Глядя, как рюмка наполняется золотистым коньяком, остановила мужчину: – Хватит. Мне приятно выпить за вас… Двоих…

– Нет-нет!.. – Мужчина замахал рукой. На его мизинце сверкнул золотой перстень с вкрапленным бриллиантом. – За нас, если будет желание, мы выпьем потом. А пока давайте поднимем рюмки за вас, женщин.

– Если за женщин, то у меня условие. – Нина поглядывала то на одного мужчину, то на другого. – Условие такое: сейчас придет моя подруга, и тогда мы все еще раз выпьем за женщин. А пока только за меня.

Мужчины многозначительно переглянулись.

– Нет проблем, – проговорил тот, что сидел справа. Он был моложе своего компаньона и красивее: широкий в плечах, со светлой шевелюрой и пышными усами под прямым, немного заостренным носом, верх которого был пересечен едва заметным шрамом.

Говорили мужчины с акцентом.

«Прибалты, – определила Нина. – Почти заграница…»

Когда выпили, она увидела Марину. В короткой облегающей юбке и кофточке без рукавов, подруга стояла в дверях ресторана и растерянно оглядывала шумный зал.

– Я сейчас, – поднялась Нина. – Одна минута…

Виляя толстыми бедрами, она быстрыми шагами направилась к Марине, как ребенка, взяла ее за руку и привела за свой столик.

У мужчин глаза заблестели. Они встали.

– Добрый вечер.

– Очень приятно…

Прибалтийские мужчины были немногословны, но смотрели довольно и уже как-то по-свойски, словно видели девушек не в первый раз.

– Марина, – представила свою подругу Нина и нарочито громко спросила ее: – Что будем заказывать?

Мужчины переглянулись и почти в один голос проговорили:

– Не беспокойтесь. Мы сделаем для вас заказ сами…

Они позвали официанта.

– Ты, смотрю, уже освоилась здесь, – прошептала Марина. – Я думала, случилось что, а у тебя веселье.

– Угадала, – без всякого смущения тихо проговорила Нина. – Работаю.

– На здоровье. Чего меня позвала?

– Нет у меня сегодня пары.

– Ну, ты и наглая.

Марина недовольно нахмурилась.

– Не дуйся. – Нина сжала под столом ее руку. – Так получилось… Посидишь, на людей поглядишь. Заодно поужинаешь.

– Все?

– Все.

– У меня нет слов.

– Тогда выйдем в вестибюль, поговорим… Вы извините, – обратилась Нина к мужчинам, внимательно читающим меню. – Мы сейчас…

В вестибюле, став у стенки, она согнала со своего лица показную беспечность и доверительно проговорила:

– У тебя слов нет, а у меня есть. Расскажу, не поверишь.

– Говори уж.

– Люська тоже здесь, в «Юбилейке», работает.

– А Люська-то чего? – удивленно спросила Марина. – У нее же все есть. Ты сама мне говорила.

– Мало, значит.

– Я так не думаю.

– Честно говоря, и я так не думаю.

– Тогда что?

– Все просто. – Нина дохнула крепким коньячным запахом в покрасневшее лицо подруги. – Люська наверняка хочет охмурить какого-нибудь иностранца, чтобы за него выйти замуж и укатить за кордон. Видишь их здесь сколько – выбирай любого. Кстати, ты заметила, как на тебя смотрел усатый дядечка?

– Мне иностранцы не нужны, – резко бросила Марина.

– А кто тебе нужен?.. – Нина начала злиться. – Наши?.. Ваня, Петя, Степан?.. А может, Алексей, Лешка?

– Да иди ты! – взворвалась Марина. – Я пошла домой, а ты иди, гуляй дальше.

– Не горячись, – попробовала успокоить подругу Нина. – Посидим немного и пойдешь. Никто неволить не будет.

– Нет. – Марина повернулась к выходу. – Жарко здесь и накурено. А я дым, ты знаешь, не переношу.

– Иди, – выдохнула Нина. – Теперь ты все увидела и поняла. И этих двух козлов, что делают нам заказ, тоже раскусила.

«Ты с ними будешь спать?» – хотела спросить Марина, но не спросила. Нина предвидела подобный вопрос подруги и с горечью проронила:

– Кажется, эту ночь я проведу с одним из них. А может, и с двумя.

– Сумашедшая!.. Хуже того – дура, – обозвала подругу Марина. – Подумай…

– Наверное, ты права, – не обиделась Нина и призналась: – Знаешь, когда я только решала идти сюда работать, то думала: захочу – уйду. А сейчас даже не знаю, уйду ли я вообще когда-нибудь отсюда: привыкла, появились постоянные клиенты, деньги… Нет, конечно, уйти придется – постарею, а таких как я хватает. Но пока буду работать здесь… А ты иди, раз не нравится. Как-нибудь встретимся, поговорим обо всем как раньше.

– Чего все-таки вызвала меня?

– Честно?

– Да.

– Захотелось увидеть тебя, почувствовать поддержку, что ли… – Нина виновато улыбнулась. – Два мужика напротив, неизвестно что у них в голове, а я одна… Да и выпившая… Извини…

Марине стало жалко Нину.

– Если что, звони. После работы я свободна, можем встретиться. Только не здесь.

– Договорились. Пока…

Нина направилась в зал ресторана, а Марина на выход. Вслед ей, словно напоминая о настоящих жизненных ценностях, запела магнитофонным голосом Анна Герман:

Один раз в год сады цветут,

Весну любви один раз ждут.

Всего один лишь только раз

Цветут сады в душе у нас.

Один лишь раз, один лишь раз…

Марина подумала об Алексее, к которому давно была неравнодушна. Но об этом она никому и никогда не говорила. Даже Нине. Да и что ей было сказать, если чувства к Алексею то разрастались, то вдруг вяли, как цветы в осеннюю погоду…

Девушке стало грустно. Так грустно, что на глаза начали наворачиваться слезы. Чтобы не заплакать, она быстро зашагала по Парковой магистрали к Ленинскому проспекту, решив домой пока не идти, а погулять по ночному городу.

III

С самого утра заявилась к Алексею в комнату Зоя Владимировна Чуйко.

– Тебя к телефону, – зевая, сообщила она. – Вроде бы секретарь парткома завода.

«Крюков», – догадался Алексей.

– Сейчас иду…

Поздоровавшись, Георгий Михайлович поинтересовался как дела и попросил зайти к нему.

– Я на месте, – подчеркнул он, давая понять, что разговор срочный.

Алексей выбрился, надел костюм и, не мешкая, направился в партком завода радио- и телевизионных футляров, который находился сразу же за новым общежитием объединения «Горизонт», которое сдали строители весной – четыре месяца назад.

– Молодец, что пришел так быстро, – похвалил Крюков и сразу же перешел к делу: – Разговор у меня к тебе будет.

Алексей все свое внимание обратил на секретаря парткома.

– Слушаю вас, Георгий Михайлович.

– Здоровье как? – поинтересовался Крюков.

Вопрос о здоровье несколько удивил Алексея, но виду он не подал.

– Не жалуюсь.

– Ну и хорошо. – Крюков постучал по столу костяшками пальцев. – Как говорится, тьфу-тьфу… Олимпийские игры на носу, надо быть здоровым. Собственно, я для этого тебя и пригласил. М-да…

Секретарь парткома замолчал и внимательно посмотрел в глаза Алексею.

«Что-то хочет поручить», – понял он и не ошибся.

– Так вот, – продолжил Крюков уже строже и официальнее. – Нам очень важно, чтобы это мероприятие, я имею в виду Олимпиаду, прошло гладко.

– Вы говорите так, как будто это зависит от меня, – заметил Алексей.

– А как же. – Секретарь парткома оживился. – От всех зависит. И от тебя, и от меня. От всех нас, советских людей, зависит. И это не просто слова, пойми… Никому, думаю, не секрет, что на Олимпийские игры съедутся не только любители спорта, наши друзья, а и недоброжелатели.

Алексей насторожился.

– Но это уже работа наших спецслужб… – Георгий Михайлович глянул на телефон. – Наше дело – быть начеку.

– Как?

– Просто: не допускать провокационных разговоров и действий. А если еще проще, то вести себя осторожно. Особенно с иностранными гражданами. Если придется с ними разговаривать, то стараться говорить о чем-нибудь незначительном. О погоде, к примеру, или об архитектуре. Мне, Алексей, неудобно это объяснять, но я обязан тебя предупредить – лучше вообще не вступать ни в какие контакты с иностранцами. Их для тебя нет. Тем более, что тебе скоро вступать кандидатом в партию Мало ли что… И надо стараться следить за своими товарищами.

– В смысле – шпионить?

– Ну что ты… – Секретарь парткома широко улыбнулся. – В смысле отвлекать их от возможного общения с приезжими.

– Как же я буду отвлекать?.. Все люди взрослые, сами понимают.

– Понимают, – согласился Крюков, – но не все. Поэтому и в партию мы всех не принимаем. Обжечься, знаешь, можешь на чем угодно. И не подумаешь. Хочешь, расскажу один случай.

– Расскажите.

Алексей приготовился слушать.

– Только об этом никому потом не рассказывай.

– Хорошо.

Секретарь парткома, вспоминая, хмыкнул:

– Я чуть партбилет на стол не положил из-за этой истории, хотя начиналась она вполне пристойно и даже показательно, что ли… Короче говоря, в конце пятидесятых годов к нам на радиозавод поступил на работу американский эмигрант. Некто Ли Харви Освальд. Не абы кто, – подчеркнул Крюков, – а американский. Мы его приняли, скажу честно, без энтузиазма, все-таки чужой для нас человек, но старались вести с ним себя помягче. Помогали. Сразу же стали звать Лешей – от его имени Ли. Он был не против – отзывался на свое новое имя с охотой… Квартиру ему выделили рядом с «Горизонтом», по улице Коммунистической. Это центр города, Свислочь под окнами. Словом, неплохо устроили. По нашим меркам, конечно… Вскоре он женился на Марине Прусаковой, нашей землячке. Непосредственно курировать Лешу и его жену работники КГБ поручили мне. Я и курировал, пока мои подопечные в 1962 году не уехали в Америку. Как потом выяснилось, Ли Харви Освальду не понравилась наша действительность. Вернее, он не увидел у нас то, что хотел увидеть. А что конкретно он хотел увидеть, это только ему было известно. Да… Где-то через год, когда я уже и не вспоминал об этом американце, мне позвонил один знакомый из нашего Министерства иностранных дел и сообщил: «Твой Леша вчера убил Кеннеди». Американского президента, значит… Как сейчас помню, это было 23 ноября 1963 года – то есть звонил мой знакомый на следующий день после убийства. «Как это?» – не понял я. «А так», – ответил мой знакомый и положил трубку. Я сразу понял, что мне надо готовиться к большим неприятностям. И точно. Где то через неделю меня вызвали в партком объединения и предложили написать заявление о выходе из партии – ничего лучшего они придумать не могли. Хорошо, что разобрались во время, поняли, что я ни при чем, а так не разговаривал бы я сейчас с тобой: работал бы простым рабочим или хуже того – сидел бы. Да-а, бывает в жизни…

Георгий Михайлович потер начинающую лысеть голову, потом уставился в окно, задумался.

На стене, напротив рабочего стола секретаря парткома, надоедливо тикали часы. На них со своего портрета строго взирал Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев. Он был запечатлен фотографом при полном параде – в военном мундире, с четырьмя звездами Героя Советского Союза, звездой Героя Социалистического труда, орденами и медалями.

– Я, наверное, пойду уже, – почувствовав себя скованно, напомнил о себе Алексей.

– Да… – Секретарь парткома поднялся. – Везде и во всем необходимо проявлять осторожность. Прежде всего, осторожность. Успехов…

IV

Чем меньше дней оставалось до начала в Москве Олимпийских игр, тем больше статей о предстоящей Олимпиаде появлялось в газетах и журналах, все чаще выступали по радио и телевидению спортсмены и чиновники от спорта. Тон статей и разговоров был вроде бы благожелательный, открытый, но между печатных строк и бодрых, воодушевленных речей чувствовалась тревога: как пройдут Олимпийские игры, не случиться ли чего?

Эта тревога жила как в приверженцах советского строя, которых было абсолютное большинство, так и в недоброжелателях, которые относились к социализму в своей стране прохладно, а то и враждебно.

Тревога сидела и в Залесском. И не напрасно…

Проснулся он ночью от стука. Видимо, упала на пол кружка.

«Марина пришла», – понял Павел Семенович.

Он решил встать, проверить, что происходит на кухне, но поленился.

«Завтра разберусь…»

Больше всего ему хотелось опять уснуть, отрешиться от всего, а лучше – увидеть какой-нибудь хороший сон. Говорят, в снах иногда показывается будущее. Не только земное, но и то, что произойдет после смерти человека. Кто знает, быть может земная жизнь – это всего лишь продолжение вечной жизни…

Только сон начал окутывать Павла Семеновича, как тишину прорезал дребезжащий телефонный звонок. Залесский раздраженно разлепил смыкающиеся глаза, встал. Он не знал, кто звонит, но чувствовал – Анджей. И точно – из трубки прозвучал его голос:

– Я сейчас к тебе приеду.

И ничего больше. Ни «здравствуй», ни «как дела?», только короткие гудки.

Через какое-то время поляк позвонил в дверь.

– Кто это? – проснувшись, спросила жена.

– Лежи, – буркнул Павел Семенович. – Это Анджей. Я открою.

– А Марина дома? – забеспокоилась Зинаида Григорьевна.

– Дома, – успокоил ее Залесский. – В своей комнате…

Он накинул халат, обул тапочки и прошел в коридор. В нем было прохладно, из кухни тянуло сквозняком.

«Опять форточка не закрыта…»

В любую погоду Павел Семенович закрывал окна наглухо и требовал это делать от своих домочадцев. Когда же кто-то оставлял форточку открытой или, не дай Бог, окно, Залесский долго и нервно кричал, что его, хозяина семейства, хотят «голого пустить по миру», в смысле – ограбят. Эта боязнь к старости приобрела уродливые формы: Павел Семенович почти не пускал в квартиру не только гостей, но и свежий воздух.

Звонок в дверь повторился. Залесский, чувствуя необычное волнение, смешанное со страхом, щелкнул одним замком, потом открыл второй. На пороге вырос Мозолевский. Был он возбужден, точно выпил стакан водки: сразу прошел в коридор, быстро снял куртку и пошел мыть руки.

– Что-то случилось? – чувствуя непонятный страх, поинтересовался Павел Семенович.

– Все хорошо. – Поляк потрепал хозяина квартиры за плечо. – Сейчас будем спать, а завтра поговорим.

«Наверное, Анджей действительно выпил», – решил Залесский.

Ему стало немного легче: волнение пошло на спад, страх начал отступать.

Только сейчас Павел Семенович обратил внимание на огромный желтый чемодан, который Мозолевский поставил в прихожей у стены. Он равнялся с тумбочкой для обуви – такой же толстый и высокий.

«Человека в этот чемодан можно положить, – почему-то подумал Залесский. – Взрослого, здорового человека… Или мертвого…»

В ту же секунду и волнение, и страх вернулись к Павлу Семеновичу с новой силой.

«Что-то тут не то…»

V

Старый вытертый диван в зале поскрипывал: гость спал беспокойно. В приоткрытые шторы на него падала яркая полоса утреннего света. Она захватывала часть прихожей, преломлялась на стоящем чемодане, сделанном из аккуратно выделанной крокодильей кожи. На этот чемодан, сидя в спальне на кровати, отрешенно смотрел Залесский. Лицо его было бледным, под глазами висели мешки. Если бы в эту минуту его спросили, о чем он думает, не ответил бы. В голове то возникали, то исчезали знакомые и полузнакомые лица, мелькали обрывки виденных и пережитых событий, Казалось, кто-то разорвал на мелкие клочки старую газету и эти клочки, подхваченные ветром, кружатся перед лицом Павла Семеновича. Взгляд его ловит знакомый текст, но тут же теряет.

Красновато-желтая кожа расплывалась, темнела, в ней угадывалось что-то давнее и забытое.

«Что же это?..»

Залесский силился вспомнить и не мог.

Неожиданно появилась Марина. Павел Семенович медленно поднял голову и тихим голосом спросил:

– Встала уже?

– Ага… – Марина потянулась. – А что?

– Ничего…

Вернувшись за полночь, она ждала, что отец, как обычно, отругает ее. Но он не сказал ни слова. Это для нее было непривычно и странно.

– Кто это у нас? – спросила Марина у матери, которая на кухне готовила завтрак.

– Не знаю. – Зинаида Григорьевна пожала плечами. – Вроде Анджей, поляк.

– Надолго он приехал?

Мать закрыла дверь кухни и шепотом произнесла:

– Ничего не знаю. Может, и надолго.

– Почему ты так думаешь?

– Да отец сегодня какой-то сам не свой… Ты давай, бери, чисти картошку. Обед надо готовить.

– А картошка есть у нас? – Марина зевнула. – Я на прошлой неделе из кладовой последнюю достала.

Зинаида Григорьевна заглянула в кладовую.

– Точно. Придется идти в магазин. Заодно и хлеба купить, молока… Сходишь?

– Давай вместе сходим, – предложила Марина. – Я все сама не донесу.

– Пошли, – согласилась Зинаида Григорьевна. – Гость все равно еще спит. А проснется, отцу с ним надо поговорить. Нам их разговор лучше не слушать: торговля, деньги – это их дело…

Они ушли.

Крокодилья кожа на чемодане как будто плавилась под солнцем. Ее цвет дымно слепил глаза.

Залесский отвернулся, протянул дрожащими ладонями по лицу: ему нездоровилось. Тяжело поднялся.

– Выспался я, как медведь, – подал голос гость. – Спасибо.

Павел Семенович еще не отошел от своих разорванных мыслей. Он рассеянно глянул на поляка, остановил свой взгляд на его костистом, блестевшем от пота носу, потом перевел взгляд на покалеченное ухо.

Мозолевский, поняв состояние Залесского, виновато усмехнулся.

– Непрошеный гость – хуже татарина. Так?

Павел Семенович, все еще глядя на неровно обрезанное сверху ухо Анджея, вдруг понял, кого он напоминает: того самого бойца, который когда-то, в начале войны, вместе с ним, Залесским, вышел из колонны красноармейцев…

Поляк поднялся.

«Он!..» – чуть не закричал Залесский

– Это ты-ы? – протяжно спросил Павел Семенович и, не дожидаясь ответа, выдавил: – Я узнал тебя… Это ты… Ты!..

Мозолевский молчал, только глядел подозрительно, нехорошо.

– Ты о ком говоришь?

– О том бойце, с перевязанной рукой, что в 1941 году вместе со мной не захотел умирать… Ведь это был ты. Помнишь? Себя, молодого, в сорок первом помнишь?..

– Ты что-то путаешь.

– Нет, я ничего не путаю. Вспомни!..

Теперь, в смятении, смотрел на Залесского поляк. Он тоже узнал в Залесском того молодого красноармейца, который отчаянно закричал: «Я не хочу умирать, не хочу умирать!..»

– Что ж, вот мы и свиделись… – Мозолевский сел на диван. – Судьба, значит…

Присел на край дивана, только с другой стороны, и Павел Семенович.

Минут десять или пятнадцать они сидели молча. Потом Анджей поднялся, прошел в прихожую, взялся за ручку дымно блестевшего под солнечным светом чемодана, притащил в зал. Глядя на Залесского, глухо обронил:

– Я привез тебе деньги. – Он открыл чемодан, достал две пачки десятирублевых новеньких купюр и положил их к ногам Павла Семеновича. – Вот…

Залесский, с ужасом глянув на деньги, сразу обмяк. Потом судорожно сглотнул слюну и беспомощно спросил:

– Зачем это?

– Это? – Мозолевский нервно провел рукой по обезображенному уху. – Это деньги. Аванс…

– Я не хочу больше с вами – Павел Семенович перешел на «вы» – иметь никакого дела.

Он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание.

– Какое у меня с тобой может быть дело? – изменившимся голосом спросил поляк. – Торговля пакетами, бижутерией? Все это мелочевка – для поддержки штанов. Ты думаешь, я этой мелочевкой хочу заниматься?.. Нет. Но приходится. Из-за своего прошлого… Хотя, знаешь, в прошлом тоже были свои плюсы. Я ведь после того немецкого плена в полиции служил. В Городке. Это на Полесье. Так мы с дружками у евреев и богатых цыган, которые до войны спекуляцией занимались, золото забирали. Как говорили большевики, экспроприировали. И немало его наэкспроприировали. Но так вышло, что свою часть золота я проиграл своим же товарищам… В карты. Попросил их не засчитывать это золото в проигрыш. А они уперлись: нет, раз проиграл, отдавай. Что было делать, отдал. Только ненадолго. – Мозолевский рассказывал откровенно, ничего не скрывая. – Обида меня взяла на своих друзей-товарищей, ну я их и заложил партизанам. А вернее, своему знакомому, Евсею. Тот донес своему командиру. Но и партизанам это золото не досталось – немцы этого командира убили. Он как раз вез золото. Потом я узнал, что его, золото наше, прибрал к своим рукам Евсей. Но к тому времени немцы отступали, ну, и я с ними. Все время после войны у меня не выходили из головы мысли о золоте. Верилось мне, что оно у Евсея, и я заберу его у него. Не успел… Умер Евсей. – Мозолевский сплюнул на ковер и добавил: – Сдох мой дружок. Я был, где он жил – в селе Рубеж. Интересное название – Рубеж. Вроде как тут наши, а там уже – чужие. Да… Увы, своих денег, то есть, золота, я там не нашел. Да и в хате Евсея живут другие люди – какая-то баба с парнем… И у кого это золото, где – черт его знает!.. Вот так…

– Я не хочу знать вашего прошлого, – прошипел Залесский. – Оставьте его для себя.