Полынь-вода

– Подумаю, – еще раз пообещал Алексей, хотя думать об этом он не собирался.

III

Никогда бы преподаватель Белорусского государственного университета Иван Федорович Романович не подумал, что своего старого знакомого, бывшего сослуживца по работе в ЦК ЛКСМБ Белоруссии Михаила Валерьевича Гриценко увидит в метро дважды за неделю. Правда, в первый раз они только поздоровались, кивнув головами, – сближению помешал людской поток, разнесший их в разные стороны, – а вот во второй раз столкнулись лицом к лицу.

– Михаил Валерьевич, ты? – удивился Романович.

– Я. – Гриценко блеснул железным зубом. – Здравствуй, Иван Федорович.

– Приветствую. – Романович крепко сжал пухлую, как и вся фигура Михаила Валерьевича, руку бывшего сослуживца. – Отойдем в сторонку, поговорим.

– Давай лучше выйдем из метро.

– Давай…

Они вышли на станции «Академия наук» и, не сговариваясь, как когда-то в молодости, направились в сторону кафе возле кинотеатра «Октябрьский».

– Посидим по старой дружбе, – предложил Гриценко. – Выпьем по чашке кофе.

– Если по старой дружбе, то можно и по рюмке коньяка. – Иван Федорович хитро улыбнулся. – Или ты уже не употребляешь?

– Ну почему же… – Михаил Валерьевич выпрямил грудь и подтянул мешковатый живот. – Я еще ничего, не старый.

Он мало изменился. Разве что еще больше поправился, немного поседел и вокруг потухших за последние годы глаз нажил вместе с морщинами нехорошую синеву – признак болезни почек.

«Стареем, – отметил про себя Иван Федорович. – А все молодимся». Вслух же сказал:

– Мы еще вдвоем ничего.

В зале кафе было малолюдно.

– Давай в уголок, – показал глазами на столик в конце зала Гриценко.

– Темновато там.

– Зато никто мешать не будет.

Они заказали двести граммов коньяка, два бутерброда с ветчиной и бутылку минеральной воды. Выпив, подобрели лицами, расслабились.

– Ты, я слышал, в ЦК партии работаешь, – начал разговор Романович.

– Там, – обронил Михаил Валерьевич. – У Павлова.

– Идеологический отдел?

– Да.

– Значит, мы коллеги: я преподаю в БГУ, а ты людей уму-разуму учишь. Какой, если не секрет, у тебя сектор?

– Какой тут секрет. Тоже скажешь. Сектор – зарубежные связи.

– Неплохо.

– Как сказать… – Гриценко скривился. – Звучит солидно, а на самом деле – обыкновенная чиновничья работа. Не очень, скажу я тебе, перспективная.

– Разве? – усомнился Иван Федорович. – Поработаешь немного и поедешь на дипломатическую службу.

– Поедешь, – хмыкнул Михаил Валерьевич. – Я же не профессиональный дипломат. Инженер-технолог по образованию, языков не знаю. Польский, правда, понимаю, но что толку. Туда теперь вряд ли пошлют: в прошлом году поляки военное положение у себя ввели, а что в этом придумают – никому не известно. Сам знаешь. Кстати, что об этом твои студенты говорят. Молодежь сегодня, я знаю, перемен хочет. Не такая она, как мы с тобой были. Не такая.

– А какая? – внимательно глядя в глаза бывшего сослуживца, спросил Романович. И не дожидаясь ответа, хмуро проговорил: – На молодежь всегда бочки валили. И на нас с тобой когда-то тоже. А что касается перемен, то они действительно нужны. И не мне тебе об этом говорить.

– Может, ты и прав, – согласился Гриценко. – Нет теперь в комсомоле, где мы с тобой работали, той веры, что была. Да и в партии все не так, как должно быть. А тут еще война эта – в Афганистане, что болячка на теле. В Минск каждый месяц гробы привозят. Я видел, страшно.

– Ты видел, а я хоронил родственника, который служил в Кабуле, – заметил Иван Федорович. – Действительно страшно.

– Я же говорю, что надо что-то менять. – Михаил Валерьевич застучал по столу ладонью. – Ты как думаешь?

– Думаю, давно пора.

– Ты говоришь, как диссидент.

– Во-во, у нас так – хочешь мир посмотреть, значит, враг. Помнишь частушки нашей молодости?

– Напомни.

– Сегодня ты играешь джаз, а завтра Родину продашь…

Гриценко оглянулся:

– Ты потише, а то мало ли кто услышит.

– Да кому мы надо?

– Сам знаешь кому.

Романовский крутанул головой, запальчиво выговорил:

– Волков бояться, в лес не ходить.

– Наверное, – перешел на шепот Гриценко и разлил оставшийся коньяк. – Давай выпьем за обновление, что ли.

Чокнувшись, выпили, прикусили.

– Ничего, все перемелется, – уверенно произнес Иван Федорович. – Мука будет.

– Смотри, чтобы из нас муку не сделали, – предупредил Михаил Валерьевич, с опаской оглядывая зал. – Мы с тобой не в Польше, где все меняется. У нас партия власть крепко держит, не спихнешь. Во всяком случае, легко спихнуть не получится.

– Кто знает, – тихо проговорил Романович.

Они одновременно подняли рюмки, но уже не чокались.

– Ну, будем.

– Будем…

Выпив, Иван Федорович и Михаил Валерьевич уставились в глаза друг другу. Они как будто убеждались в надежности и незыблемости своих давних отношений, которые у многих их друзей и приятелей в последние годы начали меняться. И не в лучшую сторону.

IV

Отработав первую смену, Марина, одетая в длинное драповое пальто и зимние сапоги на толстых каблуках, неторопливо шла по узкой улочке, которая спускалась от головного корпуса объединения «Горизонт» к площади Победы, и думала о своем будущем. Оно было близким и одновременно далеким. Близким, потому что хотелось всего и сразу, а далеким от того, что желания часто не совпадали с возможностями. И пока они совпадут, пройдет немало времени. Если, конечно, вообще такое произойдет…

Получив в редакции задание, шел на завод радио- и телевизионных футляров, только по другой стороне улицы, Алексей. Он пытался, как в детстве, скользить по замерзшему асфальту. Ему хотелось разогнаться и проехаться по льду метров десять. Но впереди Алексея отрезка льда такой длины не было. Светились только небольшие замерзшие лужицы, присыпанные свежим снегом. Да и тяжеловатый кожух, полы которого оттопыривались под морозным ветром, мешал легкому и свободному движению.

Алексею вспомнились строки из школьного, уже полузабытого стихотворения:

Вот моя деревня,

Вот мой дом родной,

Вот качусь я в санках

По горе крутой.

Увы, родная деревня, а вернее, село Рубеж было далеко. Санки были еще дальше – в прошедшем детстве…

Получилось так, что Марина и Алексей одновременно посмотрели на улицу и увидели друг друга.

Марина остановилась. К ней через проезжую часть направился Алексей. Он еще не знал, что скажет девушке: поздоровается, поговорит о погоде, расскажет о редакционной работе…

– Привет, – поздоровался парень. – Ты чего здесь?

– Здравствуй, – приветливо улыбнулась Марина. – Приезжала в отдел снабжения, заявку на металл от нашего начальника цеха передала.

– Демьяновича?

– Да.

– Как он там?

Алексей невольно усмехнулся, вспомнив широкую, тяжелую фигуру Михаила Антоновича, который ходил по цеху осторожно, широко расставляя ноги, точно по льду.

– Вроде не худеет.

– Значит, нормально.

– План, во всяком случае, выполняем.

– Это хорошо.

– Хорошо. А ты чего к нам редко заходишь?

Голос у Марины погрустнел.

– А что, кто-то скучает по мне? – спросил Алексей, ковырнув сапогом примерзшую к асфальту льдинку.

– Есть такие.

– Кто?

– А хотя бы я.

Марина смущенно поежилась, отвела взгляд.

– Что, холодно сегодня? – заметил Алексей, чтобы переменить тему разговора.

Ему стало неловко.

– Мороз, – тихо ответила Марина. – Пробирает…

– Может, какао выпьем? – предложил Алексей, чтобы загладить неловкость, а одновременно и свою вину перед Залесской за ту ночь… – Вон, на углу проспекта и улицы Захарова булочная…

– Давай, – согласилась девушка. – Я никуда не спешу.

– И я…

Свободное время у Алексея действительно было: запланированный материал о буднях в общежитии он ответственному секретарю редакции уже сдал, а в следующий номер придется новый материал писать – это газета.

В булочной гуляло тепло, было людно. Возле прилавка толпилась очередь. Последней в ней стояла невысокая сухощавая старушка с повязанным на голову пуховым платком. Алексей с Мариной стали за ней. Старушка поглядела на них снизу вверх и то ли одобряюще, то ли осуждающе покачала головой. Алексей и Марина многозначительно переглянулись и чуть не рассмеялись.

Когда взяли какао, Алексей иронично заметил:

– И мы такие будем.

– Будем. – Повеселев, Марина обнажила в улыбке свои ровные белые зубы. – А пока мы еще не такие старые, надо жить.

Она сказала это просто так: не раз слышала эту повторяемую к месту и не к месту фразу. Алексей же воспринял сказанное, как некий намек на то, что Марина опять готова на нечто большее, чем выпить какао.

– Иван тебе не пишет? – сделавшись серьезным, поинтересовался Алексей.

– Зачем? – непонимающе спросила Марина. – Мы даже не дружили. Так, переговаривались иногда. И все.

– Странно.

– Что?

– Иван – хороший парень.

– Хороший – это не профессия, не показатель его достоинств. – Марина нахмурилась. – Ты для этого разговора меня сюда пригласил?

– Да я так… Просто… – Алексея взяло зло на самого себя. – Не обращай внимания.

Они замолчали. Глядели то на какао, то на морозное окно. Их головы за небольшим круглым столиком находились почти рядом. Если бы Алексей и Марина разом наклонились, то могли бы стукнуться лбами.

– Через пять минут у нас перерыв, – объявила грузная продавщица в испачканном мукой халате. – Торты привезли. Прошу всех на выход…

Алексей поднял глаза. Марина смотрела на него. Она вроде хотела что-то сказать, но стеснялась. Чтобы как-то смягчить неловкую паузу, Алексей положил свою ладонь на руку девушки и попросил:

– Извини, мне надо идти. – Помолчав, добавил: – Вообще, извини за все…

– За что?

– Я же сказал: за все.

– Ты о том, что было?

– И о том.

Алексей отвел глаза в сторону.

Марина допила какао, вытерла салфеткой несколько широковатый, с пухлыми губами, рот и, глядя в стол, спросила:

– Помнишь начало романа Льва Толстого «Анна Каренина»?

– Помню, – не понимая к чему это вопрос, кивнул Алексей.

– Вот… Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему… В нашей семье тоже так…

Алексей почувствовал к Марине жалость.

– Родители обижают?

– Не то, чтобы обижали, но всегда чем-то недовольны. Это тяжело видеть, а тем более переносить.

– В каждой семье что-то подобное есть.

– А в твоей?

– В моей батько чуть не разбился на машине, еле выжил. Тоже хватило слез и переживаний всем, пока он на ноги не встал. Сейчас ходит, работает, но прежнего здоровья все равно нет.

Марина сочувственно посмотрела на Алексея, после чего проговорила:

– А знаешь, мы чем-то похожи с тобой.

– Может быть.

– Я серьезно. Говорим откровенно о том, что есть на самом деле. Сегодня ведь многие хотят казаться лучше, значительнее. У нас в объединении работает одна моя знакомая – Люська. Сама по себе, как человек, пустая, а вот одевается как модель. Нинка, подруга моя, Люське завидует черной завистью. И смех, и грех…

– Так было, думаю, всегда. Все мы – люди.

– Может быть, но меня, знаешь, все не интересуют. Мне вот с тобой интересно.

– Ты это серьезно?

– Да.

– Даже не знаю, что сказать.

– У тебя кто-то есть?

Алексей замялся.

– Есть.

– Любишь ее?

– Да… Бывает, подумаю о ней, и хочу видеть. Немедленно. А иногда она мне кажется чужой, совсем не моей.

– Значит, ты еще не определился.

– Может быть.

– А если и не определишься?

– В смысле?

– В прямом смысле: она для тебя останется чужой.

– Не знаю…

Они вышли из булочной, прошли в парк Горького, который был рядом. Вокруг блестел снег. Ветви деревьев светились от инея.

– Свежо здесь, – заметил Алексей.

– Природа.

Марина вдруг резко нагнулась, зачерпнула ладонью снег, смяла его в снежок и резко бросила в Алексея.

– Ай! – притворно вскрикнул он и схватил девушку за руку, потянул к себе. Она не сопротивлялась. Прижалась к нему, горячо дохнула в лицо, после чего мягко отстранилась и пошла на выход из парка.

Алексей, озадаченно поглядев ей вслед, повернулся и медленно пошел на автобусную остановку. В нем бурлили смешанные чувства, мысли, желания…

В это время сыпануло мелким, но густым снегом. Асфальт побелел и как будто стал подниматься вверх.

V

Залесскому не спалось. Он допоздна смотрел в зале телевизор, потом перешел на кухню и начал изучать газету «Горизонт». Именно изучать, привычно ругая все и всех.

– С огоньком, по-ударному взялись за работу в новом году контролеры, – бормотал Павел Семенович себе под нос, читая небольшую заметку. – Еще бы, проверять – не работать… Работнички… – Он шумно высморкался и продолжил чтение: – Тысячи горизонтовцев встали на ударную трудовую вахту, посвященную очередному форуму советских коммунистов, которая проходит под девизом: «XXIV съезду КПСС – высокую эффективность и качество работы!» Подведены итоги пятого этапа… – Залесский недоверчиво покрутил головой. – Пятого этапа… Это кто ж их придумал, этапы эти?.. Как на зоне, в тюрьме…

В это время зазвонил телефон. Залесский с раздражением поднял трубку.

– Слушаю…

Звонил Анджей Мозолевский. Как всегда, перед тем, как о чем-либо попросить, он начал рассказывать о положении в Польше.

– Беда у нас в Польше, настоящее разорение, – свистящим шепотом жаловался он в трубку. – Работы у многих нет, каждый день забастовки. Кричат, требуют… Что будет дальше, неизвестно… В магазинах ничего нельзя купить, а продать вообще что либо невозможно – нет у людей денег. Это позор. Ты знаешь, как я отношусь к нашей власти, но теперь мне страшно: куда она смотрит?.. Если так дело пойдет дальше, то мы все здесь станем нищими. Поверь… Я опять собираюсь к вам в Союз. У вас хоть и не изобилие, но почти все есть. А главное, люди работают, не голодают, как уже многие у нас… Приеду через месяц-другой, когда поставлю визу. Жди…

«Нужен ты мне, – подумал Павел Семенович и в очередной раз задался уже въевшимся в мозг вопросом: – Неужели и вправду там все так плохо?.. Не может быть – заграница все-таки, колхозов, как у нас, нет, да и поляки – люди прижимистые, у каждого наверняка что-то имеется на черный день. Если не врет Анджей, то привирает. Точно привирает… Хотя, дыма без огня не бывает…»

Хоть и не верил Залесский, что все так плохо в Польше, но в душе был рад этому. «Не все коту масленица, – ухмыльнулся он. – Бежал ты на Запад, да недалеко ушел. Недалеко. Теперь помучайся…»

Павел Семенович долго и задумчиво смотрел в окно, вспоминая былое. Потом взял газету и уже без раздражения и злости прочитал заглавие очередной статьи: «Опыт ценен повторением». Этот заголовок Залесскому понравился. «Правильно, одобрил он. – Если ты опытный – живи как человек, а не опытный – пропадай… Вот Анджей… Вроде свой на Западе, а как будто чужой – ругает все, недоволен… Мучается, планирует сюда ехать. Не богато, конечно, у нас, но жить можно… Можно…»

Залесский встал, подошел к окну. За ним переливался разноцветными, притягивающими к себе огнями город. Между старыми зданиями высились новостройки. Они веселили взгляд и красноречивее любой пропаганды доказывали, что жизнь охотно и жадно продолжается…

– Хорошо, – обронил Залесский и вдруг почувствовал, что он не просто хочет жить, а хочет жить в Минске, к которому привык за долгие годы, почувствовал себя в нем хозяином, как когда-то на хуторе под Кобрином.

VI

За день до выхода газеты в свет Алексей сидел в типографии и внимательно вычитывал гранки. Пожилой приземистый наборщик, которого звали все просто – Степаныч, глядя на нового работника, сузил слезящиеся глаза и с жалостью проговорил:

– Да не бойся ты, Мария Борисовна давно уже все вычитала. После ее корректуры ошибок не будет.

– Я не боюсь, – оторвавшись от гранок, ответил Алексей. – Но еще раз проверить не помешает. Да и редактор просил, чтобы я проконтролировал выпуск номера.

– Ну-ну… – Степаныч усмехнулся и аккуратно пригладил свою лысую макушку. – Может, ты и прав.

– Пускай читает, тебе что? – отозвалась из угла очкастая Мария Борисовна. Она переобувалась: вместо теплых, зимних сапог на платформе, натягивала на свои толстые венозные ноги летние туфли без каблуков. – Ошибки у всех бывают, я это знаю. Лишний глаз не помешает.

– А я что ж, не знаю? – проворчал наборщик. – Помню, в начале пятидесятых годов, мы «Звязду» выпускали. Так там в фамилии Сталин вместо буквы «т» букву «р» поставили. Не специально, конечно. Так получилось: мы же не машины, а люди. Хорошо, что во время заметили, не весь тираж откатали. Тут же остановили печатную машину, исправили ошибку. После работы на радостях даже выпили по маленькой за то, что так обошлось. Но, как оказалось, поспешили радоваться. Какая-то сволочь донесла наверх. Заместителя редактора, который был дежурным по номеру, уволили. Директору типографии дали партийный выговор с занесением в учетную карточку. Меня и моего напарника лишили всех доплат. И это, скажу я вам, еще хорошо, потому что никого не посадили. Могло быть намного хуже. Намного… Кто-то, наверное, заступился за нашу газету, пожалел нас. Может, из ЦК партии.

– Подобное и я помню, – заметила Мария Борисовна. – Время тогда было такое.

– Было…

Зазвонил телефон. Степаныч поднял трубку.

– Слушаю. Кого?.. Тебя…

Он сунул трубку Алексею.

– Да, – отозвался он.

– Привет, это я… – Звонил Игорь. – Что, не ожидал, что позвоню?

– Честно говоря, – замялся с ответом Алексей, – и ожидал, и нет.

– Да-а, – затянул Гредин. – А вроде бы друзья. Ладно, я тут собрался идти за дефицитом – пластинками Высоцкого. У меня в «Мелодии» знакомый работает. Пойдешь со мной?

Алексей загорелся.

– Я же тебя просил об этом.

– Значит, – шумно дохнул в трубку Гредин, – встречаемся в четыре часа дня возле кинотеатра «Центральный». Идет?

– Идет…

Алексей положил трубку, поглядел на наборщика и корректора. Они вопросительно смотрели на него.

Вычитав гранки, он, ничего не сказав, вышел во двор.

Кругом было бело. Небо светлело. Сквозь редкое облако виднелся край скупого на тепло январского солнца.

VII

Как и договаривались, с Грединым Алексей встретился у кинотеатра «Центральный». Поздоровавшись, улыбнулся:

– Ну, пошли за пластинками.

– Куда?

– В магазин «Мелодия». Это здесь рядом, за углом…

Переступив порог магазина, Игорь сразу же направился к чернявому молодому человеку лет тридцати, который стоял за прилавком с какой-то пластинкой в руках. Он о чем-то беседовал с длинноволосым парнем в кожаной меховой куртке, из-под которой тянулись вниз вытертые джинсы-клеш. Терпеливо подождав пока разговор закончиться, Гредин подошел к продавцу, поздоровался:

– Привет, Сеня.

– Здорово. – Продавец расплылся в улыбке. – Что ищем?

Игорь кивнул Алексею. Мол, подойди.

– Ну?.. – Уставившись на Алексея, продавец прищурил глаза, словно оценивал его финансовые возможности. – Что желаем?..

– Надо пластинки и записи Высоцкого, – не совсем решительно проговорил Алексей. – Желательно последние.

– Гм… Это дефицит.

– Сеня, – Гредин положил руку на плечо продавца, – не говори таких слов. В наше время все дефицит. Так что, повеситься и не жить?

Продавец пожал плечами.

– Даже не знаю.

– Знаешь. Ты все знаешь.

– Есть кое-что.

– Ну вот. – Игорь выразительно округлил глаза. – Если подумать, то все можно найти. Было бы желание.

– Только у меня дома, – предупредил продавец и почесал лысеющую голову.

– Едем к тебе, – с готовностью согласился Гредин.

– Только после работы. – Продавец засуетился. – Хотя… – Он на несколько секунд задумался. – Я сейчас…

Знакомый Игоря ушел, но вскоре вернулся.

– Поехали.

Вышли во двор магазина. Продавец подошел к «Жигулям» – новеньким, оранжевым.

– Садитесь…

– Умеешь ты жить, Сеня, – не без зависти заметил Гредин.

– Кручусь-верчусь, – буркнул продавец.

Подъехали к дому с лепниной на фасаде и огромной аркой. Блестящие и большие окна дома горделиво смотрели через Ленинский проспект на парк Челюскинцев. Поднялись на второй этаж. Квартира была однокомнатная, но большая, богато и со вкусом обставленная: старый трельяж, на стенах картины, несколько икон, на подставке массивный серебряный подсвечник, посреди комнаты, на цветастом толстом ковре, деревянный изящный столик из красного дерева, кожаные диван и кресла.

– Располагайтесь. – Хозяин богатого жилища широким жестом пригласил гостей к столу. – У меня все просто. Но только для своих.

Он быстро принес из кухни закуски, бутылку армянского коньяка.

Когда выпили, закусили, Игорь поинтересовался:

– Не боишься, Сеня, столько добра дома держать? Я имею в виду не то, что могут украсть, а сам понимаешь…

– Так ведь не при Сталине живем, – жуя дольку лимона, проговорил хозяин квартиры и криво усмехнулся. – Да и я большим криминалом не занимаюсь, сам знаешь… Валютой, к примеру, не торгую.

– А Высоцкий?

– А что Высоцкий?

– В верхах считают, что он не наш человек – слишком много себе позволяет. И в своих песнях, и в личной жизни. К примеру, женился на Марине Влади – иностранке.

– У нас в этом смысле много народу не наших, – заметил Игорь. – Вот Солженицына выслали, Бродского тоже… Хоть ты бери, да сам уезжай.

– Надумал уже?

– Надумаешь тут.

– И куда?.. На землю обетованную, в Израиль?

– Пока в Израиль, а там видно будет. Ты же в курсе: сначала все в Израиль просятся, а потом в пересылочном пункте отказываются от своей исторической родины и оказываются в той же Австрии или едут в Германию, Францию, Америку.

Лицо Сени округлилось в ехидной ухмылке.

– А ты куда? – Гредин с интересом уставился на хозяина квартиры. – Только конкретно, без балды.

– В США, конечно.

– И что там?

– Поддержат. Социальное пособие дадут и прочее…

– Семен, ты же советский человек, – с фальшивой театральностью произнес Игорь. – Подумай, что говоришь?

– Хомо советикус. – Хозяин квартиры ощерился. – Это точно. Есть во мне советское. И немало. Но я хочу свободы. Причем не политической, как высланный за правдолюбие Буковский, а как человек, который желает отовариваться в магазинах тем, чего ему хочется. Кстати, помнишь частушку:

Поменяли хулигана

На Луиса Корвалана.

Где найти такую б… дь,

Чтобы Леньку поменять…

– Помню, – обронил Гредин. – Я знал одного парня. Хороший, видный такой, из профессорской семьи. Так он все радио «Свобода» слушал. Этот парень мне тогда все уши прожужжал и о Буковском, и о Луисе Корвалане, и еще о куче каких-то непонятных личностей. А главное, говорил, что скоро сам уедет за бугор, и меня, если соглашусь, заберет с собой.

– А ты что, не согласился?

– Почему ты так решил?

– Ну, не уехал же.

– Не уехал. – Игорь погрустнел. – Родители у меня как узнали, что я с этим парнем вместо уроков о политике говорю, так чуть из дома не выгнали. Да и его в психбольницу потом забрали, а когда выпустили, то посадили за тунеядство. А он, между прочим, еще стихи писал.

– Вот, что происходит, – загорелся Семен. – А я ни в психичку, ни в тюрьму не хочу. Потому и собираюсь рвануть на Запад. Только это между нами. Эх, жизнь наша – копейка.

Хозяин квартиры взял бутылку, разлил.

– Мне не наливай больше, – попросил Алексей.

Ему не нравился этот разговор. Особенно признание Семена о том, что он хочет уехать в Израиль, а потом перебраться в США.

– Пей.. – Семен закраснел. – Не я к тебе пришел, а ты ко мне. Значит, уважай.

Алексей недовольно взял рюмку, сдавленным голосом проговорил:

– До дна – и все.

Выпили.

– Ну, а теперь по делу, полупьяно уставился на Алексея хозяин квартиры. – Скажи, что конкретно надо?

– Я же сказал: пластинки и записи Высоцкого.

– Вот! – Семен глянул на Игоря. – Всем подавай Высоцкого. А почему?.. Потому что он не просто певец, композитор, а выразитель социального протеста народа. Даже не одного народа – русского, а всех народов нашей необъятной страны… Помнишь?

– Что?

– Ну это… Из головы выскочило… Вспомнил.

Семен с чувством прочел неизвестные Алексею два четверостишия Высоцкого:

Смеюсь навзрыд, как у кривых зеркал,

меня, должно быть, ловко разыграли:

крючки носов и до ушей оскал —

как на венецианском фестивале.

Что делать мне? Бежать, да поскорей?

А может, вместе с ними веселиться

Надеюсь я – под масками зверей

У многих человеческие лица…

– А ты, Семен, серьезнее, чем я предполагал, – похвалил его Гредин. – Я думал, что фарцовщики только деньги считают, а они еще и стихи читают.

– Я на тебя не обижаюсь. – Семен скривился. – Хотя, знаешь, выслушивать такое от тебя мне неприятно.

– Ну, извини.

– Извиняю в первый и в последний раз, – предупредил Семен и патетически воскликнул: – Высоцкий – это наша эпоха! Он, что «Битлз» на Западе. Даже больше.

Алексей, впервые за время встречи, улыбнулся и пожалел, что плохо подумал о хозяине квартиры.

– Мы тоже Битлз слушаем, – заметил Игорь. – Высоцкий – одно, а «Битлз» – другое.

– Вообще, ты прав, – неожиданно согласился Семен, и уже обращаясь к Алексею, спросил: – Тебе все пластинки Высоцкого нужны?

– Я бы взял последние. Но давай, какие есть. Можно и все.

– Гм… Все не получиться, но кое-что интересное имеется.

Семен вышел в коридор, открыл кладовую, стал копаться. Вскоре вернулся.

– Вот, протянул два маленьких диска и ленточную кассету. – С тебя тридцать пять рублей. По пять рублей за пластинки и четвертак за кассету.

Алексей замялся.

– Дороговато.

– Как хочешь. Я продаю тебе по дешевке, из уважения к Гредину, моему однокласснику. Но, как говорится, хозяин – барин.

Он хотел было унести пластинки и кассету обратно в кладовую.

– Стой, – остановил его Алексей. – Беру.

Про себя подумал: «Ладно, деньги заработаю. Еще и магнитофон куплю…»

Вышли Алексей и Игорь из квартиры Семена подвыпившие. Настроение у обоих было такое, словно они выиграли в лотерею небольшой приз.

Алексей глянул на часы: двадцать один двадцать семь.

«Поздно…»

Было темно. Свет от фонарей метался по заледенелому асфальту, точно чувствовал холод и пытался согреться.

– Пока.

– До встречи…

VIII

В редакции газеты «Горизонт», казалось, навсегда воцарилось приподнятое настроение: с каждым днем приближалась поездка в Звездный Городок. Для журналистов это не было из ряда вон выходящим событием, – и раньше колесили по городам и весям, – просто перспектива хоть ненадолго отвлечься от надоевшей будничной суеты придавала людям энергию и оптимизм.

Самым популярным требованием в редакции стало настоятельное и надоедливое словосочетание ответственного секретаря: «Сда-авайте материа-алы!»

Увы, работать никому не хотелось. Во всяком случае, в полную силу. Именно поэтому возник неожиданный конфликт.

После очередного взывания Кожемякина о необходимости немедленно сдать материалы для вычитки и верстки, Игорь Гредин не выдержал и вспылил:

– Да пошел ты!..

Он не сказал, куда бы пошел ответственный секретарь, но этого для выяснения отношений между двумя сотрудниками оказалось достаточно.

Владимир Владимирович медленно поднялся из-за своего заваленного бумагами стола и грозно спросил:

– Так ку-уда мне идти?

– А куда хочешь, туда и иди, – легкомысленно ответил Игорь.

Они стояли один перед другим как быки, готовые немедленно начать схватку: покрасневшие, со сжатыми кулаками, с прищуренными, немигающими глазами. Со стороны можно было подумать, что Владимир Владимирович и Гредин – непримиримые, даже смертельные враги. Но это, к счастью, было не так. И уже немолодой, опытный Кожемякин, и еще только начавший свой путь к зрелости Игорь относились друг к другу с уважением и симпатией. Не раз вместе говорили о своей жизни и жизни вообще, выделяя в ней не только хорошее, но и плохое, делились своими мнениями о тех или иных событиях, не обходя при этом острые темы политики, что было небезопасно, а главное – выпивали.

– Значит, ты-ы меня по-осылаешь? – Владимир Владимирович колыхнулся вперед. – Меня, о-ответсвеного се-экретаря?

– Посылаю, – нисколько не смущаясь, выдавил Гредин.

Они уже готовы были сцепиться в непримиримой схватке, но дальнейшему развитию бурных событий помешала Татьяна Жукова. Она тихо подошла к Игорю сзади и, взяв его за локоть, решительно проговорила:

– Отойди.

Игорь оглянулся. Татьяна стояла со сжатыми губами. Ее большие очки холодно отсвечивали блики дневного света.

– А чего он? – задал неуместный вопрос Гредин и осекся.

– Того, – раздраженно ответила Жукова. – Того, что он ответственный секретарь и требует материалы по праву. А ты ведешь себя как… Как непонятно кто…

– Вот, – поддержала Татьяну Анна Клошко.

– Сейчас вдвоем схлопочете, – угрожающе пообещал Александр Толошко, приподняв свои могучие плечи. Он воинственно смотрел на ответственного секретаря и корреспондента. – Я не погляжу, что мы в редакции, вспомню свое спортивное прошлое.

– И вправду. – Алексей подошел к Кожемякину и Гредину. – Пошутили и хватит.

Ему было неприятно, что на работе, в интеллигентной среде, выяснение отношений может дойти до кулачного боя. Да и за что? Делить-то практически было нечего, а что касается требовательности Кожемякина, то дисциплина должна быть. Без нее никак нельзя – газета не выйдет.

– Ну? – пробасил фотокорреспондент. – Я жду.

Владимир Владимирович разжал кулаки и стал что-то искать в своих бумагах. Игорь повернулся и пошел в свой кабинет. Сев за стол, пробубнил себе под нос:

– Материалы ему сдавай. А может, я не хочу ничего сдавать…

Алексей прошелся взад-вперед по узкому редакционному коридору, заглянул к редактору. Думенюк, нацепив очки на нос, просматривал свежую почту: письма, газеты, журналы. Именно просматривал, выделяя для себя главное – что прочесть сразу, а что может подождать.

«Зайти, что ли?» – подумал Алексей и решительно открыл дверь редакторского кабинета.

Юрий Николаевич вопросительно уставился на своего нового сотрудника.

– Я тут подумал, – начал Алексей и запнулся на этом слове.

У него возникло подспудное желание что-нибудь сделать, чтобы конфликтов в редакции не было. Самое первое, что пришло на ум – написать, помимо запланированных тем, еще один-два материала.

– О чем подумал? – нетерпеливо спросил редактор.

– Сдать дополнительно пару заметок и статью, – выразил, наконец, свою инициативу Алексей.

– Похвально, – проронил Думенюк, то ли удивившись, то ли обрадовавшись. – Очень даже похвально. – Ты садись, садись…

Алексей присел на стул, что стоял у стола редактора. Юрий Николаевич отодвинул от с ебя свежую корреспонденцию, застучал пальцами по столешнице. В этом стуке ощущалась озабоченность редактора текущими редакционными делами.

– Написать можно, – проговорил Думенюк. – Что конкретно предлагаешь?

Алексей озадаченно пожал плечами.

– Пока не знаю. Думаю, что-нибудь о космосе.

– Тема хорошая, – согласился Юрий Николаевич. – После поездки в Звездный Городок напишешь. И обязательно о Петре Ильиче Климуке.

– Значит, я еду? – Алексей обрадовался. – Непривычно как-то.

– Едешь, – подтвердил Думенюк. – Почти все едем… Так что привыкай… Кстати, ответственным за поездку назначен секретарь парткома завода радио- и телевизионных футляров Георгий Михайлович Крюков. Знаешь его?

– Нет.

– Ну, еще познакомишься…