Полынь-вода

– Ну, чего надо?

– Надо, – выдохнул Валерий, – поговорить надо.

– Говори.

Валерий замялся, предложил:

– Может, в кафе сходим, шампанского выпьем?

– Ты же верующий, – не подумав, брякнула Галя.

– Верующие тоже выпивают, – с обидой сказал Валерий.

– Верующие, но не баптисты.

– А я пока не баптист…

Они замолчали.

– Не обижайся, – миролюбиво проговорила Галя. – Это я не со зла, так просто.

– Да я уже забыл. – Валерий махнул рукой. – Знаешь, меня, бывает, обидят, а я стараюсь не обращать внимания – в жизни и так много зла. Если на все реагировать – здоровья не хватит.

– А ты расчетливый, – опять уколола Галя.

– Да, расчетливый, – с вызовом сказал Валерий. – Мой расчет разумный. Я подхожу ко всему серьезно.

– А конкретнее.

– Да ко всему.

– И сейчас?

– Да.

– В чем же сейчас заключается твоя серьезность?

Парень прочертил на асфальте носком туфля едва заметную линию и ответил:

– В том, что я хочу предложить тебе выйти за меня замуж.

– Замуж? – Об этом Галя иногда думала, но никак не предполагала, что Валерий сделает предложение ей так быстро, всего после нескольких встреч. – Мы же не знаем друг о друге почти ничего.

– Узнаем, жизнь длинная.

– Ну, тебя. – Галя потупила взгляд. – Говоришь, сам не знаешь что…

Она испытывала противоречивые чувства и вместе с тем некоторое облегчение, что ей предлагают руку и сердце, а значит, она не останется одна, если Алексей не захочет на ней жениться. Гале даже стало немного жалко Валерия, и она благодарно поглядела на него, отметив про себя, что он действительно хороший парень. К тому же с лица приятный: белолицый, с выразительными большими и доверчивыми глазами, правда, с не по-мужски вздернутым носом… Галя уже видела удивление Алексея, когда она ему скажет о Валерином предложении.

«Пусть знает», – усмехнулась она.

– Ну, так что? – спросил Валерий.

– Я так быстро не могу решить, – слукавила Галя. – Ты подожди.

– Подожду, – согласился Валерий. – Я и так жду.

– Тогда я пойду?

– А может, еще постоим?

– Нет.

– Ну, как хочешь…

Галя видела, что Валерий не хотел, чтобы она уходила. Ей и самой не очень приятно было идти в квартиру бабки Фроси, которая постоянно учила ее жизни. Но больше податься в Долине в такой час Гале было некуда.

Она поежилась.

– До свидания.

Они разошлись. Каждый со своей надеждой.

X

Уже была ночь, когда Иван Даниш переступил порог родительского дома. Мать не спала, тут же поднялась, с жалостью и болью проговорила:

– Опять пил?

– Пил, – не пытаясь оправдываться, нервно проговорил Иван. – В последний раз.

– Сколько же было этих последних разов, – заплакала Павлина Антоновна. – Сколько раз ты говорил, что больше не будешь пить, обещал… Как же дальше жить?..

Иван сел на диван, обхватил голову руками, шумно выдохнул:

– Не могу я больше, не могу!..

– А как же я могу, как твой батько может, – запричитала, точно по покойнику Павлина Антоновна. – Хорошо, что он сейчас на заработках в Сибири, не видит… Хочется мне написать ему о твоем пьянстве, но не буду… Мы ж тебя, сынок, растили, любили, думали человеком будешь, а ты как Илья Еремеев, стал пьяницей. Что же дальше с тобой будет?..

Павлина Антоновна затряслась, захлебываясь от удушливого, протяжного плача.

– Не могу, – сквозь зубы проговорил Иван. – Дай мне выпить, ма-а…

Павлина Антоновна, широкое лицо которой было перекривлено мукой, горестно погладила вихрастые волосы сына, и пошла в кладовую. Через минуты три вернулась со стаканом самогонки.

– На, сынок, пей… Только действительно в последний раз пей. Когда протрезвеешь, я поведу тебя к бабке Еве. Пускай пошепчет, заговор или молитву почитает. Может, вылечит тебя, спасет от этой заразы проклятой. Пускай… – Павлина Антоновна прижала руки к груди, закачала головой, задрожала всем телом, словно увидела впереди себя топкое болото, в которое только что провалился ее любимый сын. – Ох, горе мне, горе…

Иван подержал стакан перед собой, точно сомневался, что он настоящий, с самогонкой, потом, выдохнув из себя затхлый воздух, медленно отпил часть сивухи. Глаза его закраснели, стали закрываться.

– Хорошо, – обронил он.

Павлина Антоновна осуждающе покачала головой.

– Хорошо от этой заразы еще никому не было. Никому… И тебе не будет…

Посидев какое-то время неподвижно, Иван, не раздеваясь, прилег на подушку и сразу же уснул. Мать сняла ему туфли, положила ноги на диван и уставилась в едва светлеющее окно. Подождав с полчаса, пока сын уснет, вышла во двор.

Над деревней кружила тьма. Но небо было светлым. Хоровод звезд на нем едва заметно раскачивал бездонную высоту.

XI

На следующий день, после работы в поле, уже под самый вечер, Павлина Антоновна с сыном решительно направилась к бабке Еве. Старуха сидела за круглым столом и перебирала горох, который ссыпала на развернутую пожелтевшую газету.

– Спасай, – попросила Павлина Антоновна бабку Еву. – Потерял мой сын голову из-за городской крали. Совсем житья ему нет. Как приехал из Минска, так и запил. Несколько месяцев прошло, а он все пьет и пьет.

Бабка Ева покосилась на Павлину Антоновну и ее сына.

– Спасай, – повторила она. – Помутилось в голове у моего сына. Остановиться не может.

– Вижу, – недовольно буркнула старуха, продолжая перебирать горох. – Да и люди рассказывают.

– Сделай что-нибудь, все отдам, – плачущим голосом проговорила Павлина Антоновна. – Пропадает дитя… Совсем пропадает…

Старуха отвлеклась от своего занятия, окинула дрожащим, прищуренным взглядом Ивана, который стоял понуро, ни на кого не глядя.

– Садись напротив. – Бабка Ева кивнула на табуретку. – Не бойся, не съем.

Иван нерешительно присел.

– Спасибо тебе, спасибо… – Обращаясь к старухе, Павлина Антоновна прижала руки к груди. – Может, и будет что… Может, и получиться…

Она верила и не верила: сохнет сын по своей городской девице, спивается, хоть бы руки на себя, прости Господи, не наложил. Грех это, хотя и без этого грех…

– Помогу тебе и твоему сыну, хоть и далеко у него болезнь зашла, – промолвила бабка Ева.

Павлина Антоновна, в порыве чувств, схватила руку старухи, хотела поцеловать, но бабка вырвалась.

– Не надо, не в церкви.

– Я так, так, – виновато зачастила Павлина Антоновна. – Простите.

– Не я прощаю, – глухо проговорила бабка Ева.

Она подошла к Ивану, положила на его лоб свою дрожащую ладонь, что-то прошептала про себя. Иван, закрыв глаза, впал в полуобморочное состояние. Сколько над ним шептала свои заговоры бабка Ева, он не помнил, но когда очнулся, почувствовал, что ему стало легче и как-то спокойнее.

– Теперь иди и помни: не будешь пить – жить будешь долго, а не бросишь хмель – пропадешь, детей своих сиротами оставишь, их у тебя двое будет. Хлопцы. Правду говорю. Жениться тебе скоро. Позовешь на свадьбу?

Иван невольно ухмыльнулся, подумал: «Тоже сказала: на свадьбу. Не нужна мне никакая свадьба, никто мне не нужен, и сам я никому не нужен…» Но все же выдавил:

– Позову, если женюсь.

– Лукавишь мне, вижу… – Старуха нахмурилась. – И себя обманываешь, не так думаешь. Человек что?.. Травинка. Гнется к тому, возле кого тихо, тепло. Травинке от земли тепло. А тебе тепло будет от той, которая на роду у тебя написана. Так-то. Встретишь свою суженую, расскажешь о себе, она тебя и пожалеет. А тебе сейчас это и требуется…

– Правда твоя, – жалостливо проговорила Павлина Антоновна. – Надо моему сыну тепло. Ох, как надо.

– Помоги ему, – наставительно, на прощание, сказала бабка Ева. – Пить больше не давай, пускай неделю дома посидит.

– А если захочет Иван к кому пойти? – спросила Павлина Антоновна. – Он, когда пьет, по людям ходит, просит добавки. Даже в хату покойного Евсея заходит, к приезжей этой – Тамаре.

– Туда не пускай, – строго сказала бабка Ева. – Дурная это хата. Не принесла она добра Евсею, и никому не принесет.

– Так, – согласилась Павлина Антоновна

– Мужу своему скажи, когда с заработков приедет, чтобы глядел сына, чаще говорил с ним, воспитывал. А то мало ли чего… Ну, идите, у меня хлопот полон рот.

Старуха наклонилась над горохом, который лежал в миске, что стояла у стола. Взяла несколько горошин, уставилась на них…

– Спасибо, что не отказали, – прошептала посветлевшая лицом Павлина Антоновна.

– До свидания, – буркнул Иван.

Они осторожно, боясь что-либо зацепить, вышли из тесной хаты бабки Евы и торопливо направились к себе домой.

XII

После того как ушли Даниши, бабка Ева задремала. Голова ее упала на грудь, а из руки посыпались на деревянный пол горошины.

Из неплотно прикрытых дверей в ту же секунду – странно – потянуло сквозняком, задуло свечу.

Бабка Ева вздрогнула, но не очнулась. А может, очнулась, только глаза не открыла: боялась, так как привиделось ей страшное…

Вокруг ее – ночь. Холодно. В недоступной высоте качаются редкие, кровавые звезды. Они едва светятся, и, кажется, вот-вот погаснут.

Кто-то потусторонний шепчет:

– Посыплются скоро горящие звезды на нашу землю, что горох. А звезды – жизни людские…

И вот, правда – звезды начинают таять, будто тонуть в болотной, грязной жиже. Эта жижа отрывается, падает на землю и… взрывается. Как бомбы в последнюю войну. Ее бабка хорошо помнила и боялась.

– А звезды – жизни людские! – опять раздается таинственный голос. – Гляди, еще одна упала, еще, и еще…

От взрывов летит во все стороны мелкий желтый песок. А с ним поднимается и клубится едкая пыль. Она забивает глаза, лезет в горло, нос… Жарко. Все вокруг сохнет. Кто-то стонет, а потом едва слышно, жалостливо просит:

– Пить… Дайте пить…

– Кому пить? – вырывается у старухи.

Но никого и ничего не видно. Тьма…

Наконец, бабка Ева с трудом разлепила глаза. В недоумении выглянула в окно, за которым кружился поздний вечер. За ним – ночь. По улице, глубоко увязывая колесами в заледенелой грязи, медленно ехал армейский «Урал». Задние фонари «Урала» были чем-то похожи на тающие звезды…

******

В конце декабря весь мир облетела сенсационная новость: Советский Союз ввел свои войска в Афганистан.

Уже через полтора месяца в Рубеж привезли тело старшего сына Панкевичей Степана в цинковом гробу. Этот гроб своим блестящим и холодным видом как будто раздавил родителей Степана и они, согнутые, так ходили и так, кособоко, сидели, ничего от горя не видя и не слыша…

Похороны были скорыми. «По-военному», как сказал молоденький курносый лейтенант, который командовал похоронами и ни на шаг не отступал от гроба, пока его не засыпали землей. После похорон лейтенант напился. Страшно, до потери сознания.

Глава шестая

I

Мело с утра до вечера. В Минске тут же выросли сугробы. На окраинах города, где снегоуборочная техника появлялась лишь время от времени, сугробы доходили до окон, пластались вдоль декоративных заборов, а кое-где и подминали их под себя.

– «Как в деревне», – довольно подумал Алексей, переступая через заледеневшую горку, что образовалась за ночь у самых ступенек общежития. Отворачиваясь от студеного ветра, он надвинул меховую шапку на уши, поднял воротник кожуха и решительно зашагал на остановку автобуса. Через минут сорок был в редакции многотиражной газеты «Горизонт».

Все сотрудники сидели за столом заседаний. Во главе его мостился редактор.

– Здравствуйте, – поприветствовал всех Алексей.

– Здорово, здорово, – проговорил Думенюк, оглядывая подчиненных. – Все на месте?.. Хорошо. Будем работать…

Алексей сел на крайний стул, который стоял у самой двери.

– Давай ближе, – заметил редактор. – Стол большой, места всем хватает…

Алексей пересел поближе.

– Привет. – Игорь Гредин, улыбчивый блондин с пышными продолговатыми усами, протянул под столом руку. – Надо раньше на работу приходить. За час, а то и за два.

Это замечание задело Алексея. Он холодно спросил:

– А ты что мне, начальник?

– Да успокойся, я так, – миролюбиво заметил Игорь и аккуратно пригладил свои усы цвета незрелого льна, после чего прошелся ладонью по волосам, в которых проглядывала едва заметная седина. – Я просто пошутил.

Он улыбнулся.

– Больше так не шути, – предупредил Алексей.

– Попрошу тишины, – повысил голос редактор и обратился к ответственному секретарю редакции: – Владимир Владимирович, давайте коротко расскажите о наших редакционных планах.

Ответственный секретарь, положив растопыренные пальцы левой руки на свои светлые, редеющие волосы, что-то сосредоточенно писал карандашом, держа его в правой руке, на тонкой стопке неровно сложенной бумаги.

– Кожемякин, – повторил Юрий Николаевич, – тебя касается.

– На по-овестке дня, – заикаясь, начал ответственный секретарь, – несколько тем. Са-амые ва-ажные из них – это материалы, посвяще-онные 110-ой годовщине со дня ро-ождения Владимира Ильи-ича Ленина. Та-акже надо обно-овить ру-убрику: «По-од конроль ма-асс». Нужно про-одолжить да-авать зарисовки о на-аших заводских обще-эжитиях…

Владимир Владимирович говорил бы, наверное, еще долго, но его перебил редактор:

– Все понятно, хватит. – И тут же обратился к Анне Клошко: – О конференции пропагандистов ты написала?

– Завтра сдам, – заверила Клошко, театрально откидывая густую челку с больших серых глаз. – Допишу только и согласую с парткомом.

– Хорошо. Материал об истории нашего объединения, что с ним? Кто его делает?

– Осталось немного доработать, – подала голос Татьяна Жукова. – И, пожалуйста, в номер.

Ее очки в большой, светло-коричневой оправе весело отражали лысеющий череп редактора.

– Дорабатывай и сдавай. – Юрий Николаевич деловито застучал пальцами по столу. – Что у нас с фотографиями?

– Все что заказывали, сделал, – пробасил в свои жесткие усы Александр Толошко. – Если еще есть какие задания, давайте.

– Я не до-осказал, – подал голос ответственный секретарь.

– Что еще? – недовольно скривился Думенюк.

– В конце прошлого го-ода наши войска были введе-эны в Афга-анистан. Надо написать что-о нибудь героиче-эское об э-этом. У нас с за-авода один парень там слу-ужит. Вы-ыполняет ин, интерна-ациональный долг.

Юрий Николаевич, нагнув голову, исподлобья обвел долгим взглядом своих подчиненных. Потом тихо, но внятно сказал:

– Наша задача – писать о том, что происходит в нашем родном производственном объединении «Горизонт», частью которого мы с вами являемся. Прошу это не забывать. А об Афганистане пусть пишут республиканская и центральная пресса. Им там, наверху, виднее…

Все понимающе переглянулись: слова редактора означали одно – писать о вводе наших войск в соседнюю страну нельзя. Во всяком случае, в ближайшее время…

– По-онятно, – буркнул Кожемякин.

– Все вроде сдаем, а тем не менее, задерживаем выпуск газеты, – вернулся к редакционным делам Думенюк. – Это непозволительно. Номер должен выйти в срок. – Он обвел строгим взглядом всех присутствующих и озабоченно произнес: – Пора серьезно приниматься за работу. Решительно пора.

– А я слышал, что мы в Звездный Городок едем, – вставил Игорь.

– Едем, – подтвердил редактор. – В составе делегации нашего производственного объединения «Горизонт» в середине месяца побываем в центре подготовки космонавтов, встретимся с нашим земляком – космонавтом Петром Ильичем Климуком. Хочу поздравить всех вас с этим событием и еще раз напомнить, что работа – прежде всего. Новый 1980-ый год наступил, расслабляться он нам не даст: много важных событий. Ну, как говорится, вперед…

II

– Может, в город съездим, – предложил после окончания планерки Игорь.

– Что там делать?

Алексею не хотелось никуда ехать, да и надо было вычитать свой материал, сдать его ответственному секретарю, который, возможно, внесет еще правки, а то и попросит дописать к написанному тексту еще несколько абзацев.

– Поедем, – настаивал Игорь. – Погуляем, потом зайдем ко мне. Я один: моя суженная уехала к родителям на Украину.

– Ладно, – согласился Алексей, – только ненадолго.

В городе во всю свою прыть гуляла холодная метель. Снег хлестал в лицо, перекатывался по асфальту, оставлял на нем белые заледенелые следы, потом вздымался опять вверх, к небу, но тут же, обессиленный, зло бросался под ноги прохожим, норовя залезть им под одежду.

– Ну и погодка, – буркнул Игорь. – Пожалуй, погуляем в другой раз, а пока лучше сразу поедем ко мне.

Он направился на остановку троллейбуса. Алексей поднял воротник кожуха и пошел за Игорем. Через час они были у него в квартире.

– Ну что, по сто грамм, – предложил Игорь. – Есть водка, вино.

– Лучше чай, – не согласился Алексей.

– Тогда кофе с ликером. Всего по несколько капель…

Игорь ушел на кухню. Алексей с любопытством оглядел зал. Это была просторная, со вкусом обставленная добротной мебелью комната: большая, с платяным шкафом стенка, мягкий велюровый уголок, цветной телевизор на низкой тумбочке со встроенными часами, резной журнальный столик и роскошный, на весь пол, красный цветастый ковер. На стенах – несколько картин с морскими пейзажами.

«Красиво», – невольно подумал Алексей.

Игорь вышел из кухни с подносом. На нем дымились две большие чашки кофе, стояла начатая бутылка ликера и пузатая сахарница.

– И вечный бой… Покой нам только снится, – запел Игорь и поставил поднос на столик. – Ну, начнем трапезу. – Он добавил в чашки с кофе ликер, попробовал его на вкус. – Вроде ничего…

– Горький. – Отпив ароматный напиток, Алексей скривился. – Без ликера, наверное, лучше.

– Сахара добавь, – посоветовал Игорь. – Я всегда кофе пью только сладкий.

– А мне как-то все равно, – сказал Алексей. – Кофе я пью очень редко, под настроение.

– Я вообще тоже не увлекаюсь, а вот моя жена настоящая кофеманка. – Игорь добавил себе еще немного ликера. – Пьет кофе только натуральный, без сахара. Горечь, а ей нравиться.

– О вкусах не спорят, – заметил Алексей.

– Спорят, – не согласился Игорь. – Особенно жена с мужем.

– Так уж.

Алексей недоверчиво покрутил головой.

– Увы, мой юный друг. – Брови Игоря выгнулись. – Вот женишься, тогда поймешь.

Он еще подлил себе ликера.

– Рабочий день сегодня, – напомнил Алексей. – Нам еще материалы сдавать.

– Не боись, – успокоил его Игорь. – Сколько тут этого ликера, на один глаз. Выпьем, жизнь станет веселее.

– Шутишь, а сам, вижу, не очень веселый.

– Ты прав. Вроде все у меня есть, а задумаешься – чуть больше нуля.

– А квартира? – не согласился Алексей.

– Квартира – дело наживное. Женишься, получишь и ты. Государственное жилье сегодня – не проблема.

– Да, но на него очередь большая, несколько лет в ней стоять надо.

– Не хочешь ждать, строй кооператив.

– Тут тоже проблема – большие деньги нужны, а где их взять?

– Извечный вопрос. Пусть родители помогают.

– Мои родители не такие богатые.

– А вот мои вроде богатые, но развелись, – с горечью проронил Игорь. – Теперь каждый из них устраивает свою жизнь сам. До меня им дела нет. А вообще я давно понял, что заботиться о себе надо самому.

Алексей не ожидал таких откровений от Игоря.

– Как же ты о себе заботишься? – поинтересовался он.

– Игорь ухмыльнулся.

– Ну, женился на дочке заместителя министра торговли Украины. Он в Киеве живет и работает.

– И как же ты его дочку нашел?

Алексею стало интересно узнать подробности жизни Игоря, который на работе слыл весельчаком и балагуром, а здесь, дома, был, на удивление, серьезным, откровенным и каким-то грустным.

– Я с ней еще когда-то в «Артеке» познакомился – пионерском лагере. Начали переписываться, потом опять встретились. Что-то завязалось, вроде бы срослось, вот и поженились.

– Родители не против были?

– Чьи?

– Твои, естественно, и ее.

– Вначале все были против, но когда встретились, поговорили, то, как водится, благословили нас. Мои ведь предки тоже не простые люди. Отец – ответственный секретарь республиканского журнала «Кино», а мать известная в городе зубной техник. Так что в этом смысле у меня все в порядке.

– Это хорошо. – Алексей одобрительно кивнул. – Любишь свою жену?

– Если честно, то этого не могу сказать, – откровенно проронил Игорь. – Раньше вроде любил, а теперь и сам не знаю. Может, люблю, а может, уже и нет. Я же говорю: женишься, поймешь.

– Так нельзя.

– Можно, – уверенно произнес Игорь. – Ты думаешь, что все, которые поженились, любят друг друга? Как бы не так. Многие просто притворяются.

– Это понятно.

– Так вообще проще жить. Возьми, к примеру, незамужних девок. Они спят и видят, как выйти замуж. Вышли и что, разводится?.. Даже, если муж пьет, гуляет, надо еще сто раз подумать.

– Это так, но по мне лучше развестись.

– Легко сказать. А добро, что вместе наживали, квартира, о которой ты только мечтаешь, дети, наконец. Нет, все это непросто. У меня вот дочка. В детсад ходит. Допустим, я разведусь. Как тогда дочку делить, на кого ее оставлять?

– Ладно, хватит об этом, – оборвал разговор Алексей. – Каждый поступает по-своему.

– И то правда, – Игорь допил кофе, в котором треть была ликера. – Включу я лучше музыку. Высоцкого любишь?

– Давай.

Игорь включил магнитофон, и комната в ту же секунду взорвалась хрипящим, непривычным для слуха голосом:

Протопи, протопи, протопи ты мне баньку по белому,

Я от белого свету отвык,

Угорю я, и мне угорелому

Пар горячий развяжет язык…

Песня брала за живое. Она заставляла чувствовать эту самую баню, горячила кровь и ускоряла ритм сердца.

Разомлею я до неприличности,

Ковш холодный – и все позади.

И наколка времен культа личности

Засинеет на левой груди…

Когда песня закончилась, Игорь заметил:

– Хороший певец. Официально вроде как непризнанный, а вот неофициально – все знают, слушают. Что-то в нем есть такое, чего нет у других.

– Голос?

– Это само собой. Есть нечто большее, о чем я даже не могу сказать. Врожденное чувства трагизма, что ли?.. Причем не личного, а нашего общего… Именно нашего общего.

– Честно говоря, я с его песнями мало знаком, – признался Алексей. – Высоцкого я больше знаю, как актера.

– Это понятно.

Алексей вопросительно глянул на Игоря. Он усмехнулся и мягко объяснил:

– Ты в селе жил. Поэтому записи Высоцкого вряд ли мог свободно достать. Пластинки – да, но их всего ничего, а записи – даже в городе не так просто купить. Я тебе сейчас «Охоту на волков» поставлю… Послушаем?

– Ставь.

Из магнитофона хрипло грянуло:

Рвусь из сил и из всех сухожилий,

Но сегодня опять, как вчера,

Обложили меня, обложили,

Гонят весело на номера…

Алексей почувствовал, как внутри у него что-то холодеет, а на всей коже появляются пупырышки, точно он из горячей бани вышел на мороз голый…

Идет охота на волков, идет охота!

На серых хищников, матерых и щенков,

Кричат загонщики и лают псы до рвоты.

Кровь на снегу и пятна красные флажков…

Алексею почему-то вспомнилась служба в армии, зимние боевые учения «Березина», холодная брезентовая палатка, в которой приходилось ночевать, а вокруг палатки – глубокий снег и отливающая металлом техника: танки, боевые машины пехоты, бронетранспортеры, грузовые «Уралы». Желание у всех солдат тогда было одно: побыстрее бы в часть, в казармы. Это, конечно, не дом родной, но намного лучше, чем на полигоне. И вот оно, долгожданное возвращение ожидается завтра…

Поздним вечером, после заключительного дня учений, старослужащие решили отметить это событие. За выпивкой, дав денег, в ближайший магазин, который находился за двадцать километров от базирования части, послали ефрейтора Геннадия Карпенко – рослого, мордастого украинца, который служил уже второй год. За мясом отправили рядового Акрама Халигулина – молодого глазастого туркмена, призванного на службу перед самой зимой. Из мяса собирались сделать шашлык и зажарить его прямо в буржуйке. Денег Халигулину не дали, решив, что мясо можно взять в ближайшей деревне бесплатно – выпросить.

– Куда прикажете идти? – задал вполне законный вопрос Халигулин.

– А куда хочешь, туда и иди, – сразу же надувшись, грубо ответил старший сержант Сергей Кульчинов, москвич. – Время пошло!..

Высокий, худой, Кульчинов всегда старался быть на виду: участвовал в художественной самодеятельности, готовил политинформации, писал критические заметки, которые печатал в дивизионной газете «Патриот Родины». За это его недолюбливали, за глаза называли: «Певун», но чаще более откровенно и вульгарно – «Пачкун».

Карпенко вернулся через часа три и гордо выставил четыре бутылки водки и пять вина – «чернила».

– Хвалю, – потрепал за плечо ефрейтора старший сержант. – Выпьешь с нами. Разрешаем.

Он сказал это от имени всех, что Алексею не понравилось.

Стали ждать Халигулина. Но его все не было. Наконец, пришел. Старослужащие зло уставились на молодого бойца и мясо, которое он достал из вещмешка. Это был небольшой кусок весом c килограмм, не больше.

– Это все? – недобрым тоном поинтересовался Кульчинов.

– Так точно, – виновато доложил солдат. – Обошел в деревне несколько хат, но больше никто не дал.

– Черномазая сука, – тихо, но внятно выдавил старший сержант.

Халигулин переменился в лице: вначале покраснел так, что хоть прикуривай от щек, потом побледнел. При этом левый глаз его нервно задергался.

– Больше никто не дал, – дрожащим голосом повторил он, после чего вдруг бросил мясо на пол и медленно вышел из палатки.

– Да пошел ты! – выкрикнул ему вслед Кульчинов. – Я с тобой потом поговорю, абрек недорезанный.

На Алексея точно нашло что-то. Он вскочил и резко, с силой, нанес удар старшему сержанту под дых. Кульчинов ойкнул, откинул голову назад и подкошено упал на колени.

В палатке застыла ледяная тишина. Алексей и старший сержант пришли в себя одновременно. Не глядя друг на друга, разошлись по своим лежакам.

– С тобой я тоже разберусь, – пообещал Кульчинов.

– Разбирайся, – возбужденно выдавил Алексей.

Он тоже был уже старослужащим, носил погоны старшего сержанта и собирался вместе со всеми отметить окончание учений. Увы, праздника не получилось. Из-за него, Жилевского.

Бутылки водки и вина всю ночь жались одна к одной в холодном углу палатки, а возле ее дверей лежал оттаивающий кусок сырого мяса, из которого медленно и устрашающе стекала красно-кровавая жидкость…

Рвусь из сил и всех сухожилий,

Но сегодня не так, как вчера!

Обложили меня, обложили,

Но остались ни с чем егеря!

Идет охота на волков, идет охота!

На серых хищников, матерых и щенков,

Кричат загонщики и лают псы до рвоты.

Кровь на снегу и пятна красные флажков.

Алексей, слушая эти пронзительные и обнаженные слова, захотел немедленно купить записи Высоцкого. Правда, магнитофона у него не было, но проигрыватель имелся, и хороший.

– Пластинки Высоцкого поможешь мне достать? – спросил Алексей.

– Помогу, – обронил Игорь. – Помолчав, задал неожиданный вопрос: – Тебе наша редакционная жизнь не надоела?

– Я же только пришел на работу в редакцию, – несколько удивленно ответил Алексей. – Поработаю, буду знать.

– Извини, забыл.

Гредин вздохнул.

– А что?

Алексей понял, что Игорь хочет сказать что-то важное для него.

– Да так, – отмахнулся Гредин. – Просто спросил.

– Говори.

– Лето вспомнил, – неуверенно начал Игорь. Помолчав, продолжил: – Летом я поисками занимался. Копал, так сказать.

– Под кого? – пошутил Алексей.

– Не шути, – оборвал его Гредин. – Я могилы раскапываю.

Алексей почувствовал, что волосы на его голове зашевелились. Перемену в лице нового редакционного друга Игорь заметил.

– Не на кладбище, – успокоил он Алексея. – Копаю я на месте бывших боев, которые проходили и в Первую мировую войну, и в Великую Отечественную. Копаю тайно, чтобы никто не видел. Ищу награды, предметы обмундирования воинов, ну и, конечно, оружие. В основном ножи. Их у меня уже целая коллекция.

– Кости, значит, перебираешь, – неодобрительно заметил Алексей.

– Дурак, – обозвал его Гредин. – Ты что ж думаешь, что я ненормальный какой?

– А что я должен думать? – Алексей набычился, хрустнул зубами. – Я тоже, знаешь, служил. Если бы война и в эту войну меня застрелили где-нибудь на безымянном поле, то когда-нибудь благодарные потомки вырыли бы мои кости, забрали бы нож и преспокойно ушли, а потом его кому-нибудь продали?

– Тоже может быть, – серьезно ответил Игорь. – Только я не ухожу просто так, а на каждом безымянном поле, как ты сказал, на каждой безымянной могиле ставлю крест. Чтобы люди знали: в этой земле лежат бывшие воины.

– Ладно, – стал отходить Алексей. – А сам сообщить не можешь, что здесь-то и здесь неизвестная могила?

– Кому?

– В райисполком или райком партии. Местной власти.

– Сообщал, – ухмыльнулся Гредин. – Однажды я с другом, с которым раньше мы вели раскопки вместе, сообщили в один местный райком партии, что нашли неизвестное захоронение наших солдат времен Великой Отечественной войны. Нас поблагодарили за это сообщение, записали наши фамилии и адреса и пообещали, что во всем разберутся, а потом захоронят останки воинов с почестями. Даже памятник поставят. И что ты думаешь?

– Что?

– Не успели мы приехать в Минск, выйти из поезда, как нас взяли под белы руки и повезли прямиком в республиканский КГБ. Это на проспекте Ленина – желтое здание с колоннами. Знаешь?

– Как не знать, – хмыкнул Алексей. – По-моему это здание всем известно.

– Так вот, – продолжил Игорь. – Привезли нас, значит, в это КГБ и первым делом стали допытываться, где мы еще копали и что находили. Мы, как добрые дурни, выложили почти все. Сотрудники КГБ, а их было аж трое, что нас пытали, в один голос объявили, что мы занимаемся незаконным промыслом и приказали нам немедленно прекратить заниматься всякими раскопками. В противном случае – тюрьма. При этом самый серьезный аргумент у них был не тот, что мы действительно занимаемся в некотором роде незаконным промыслом, хотя и ставим потом на безымянных могилах кресты, а тот, что у нас в Советском Союзе нет этих самых безымянных могил. Нет, и не может быть!.. Все захоронения и могилы известны, на них установлены памятники. Как тебе это?

Алексей пожал плечами.

– Вот именно, – бросил Гредин. – После этого разговора мой друг наотрез отказался продолжать наши совместные поиски. Теперь я копаю один. Предлагаю тебе быть в этом деле моим компаньоном.

– Нет, – сразу отказался Алексей.

– Окончательно?

– Да.

– Хорошо. – Игорь не обиделся. – Тогда у меня к тебе другое предложение.

– Какое?

– Искать клады.

– Клады – это уже лучше. – Алексею стало весело. – Я подумаю.

– Подумай, – посоветовал Гредин. – Лично я об этом думал уже не раз. Риска почти никакого, а выгода может быть большая. Если повезет, конечно.

– А какая тебе была выгода в раскопках могил неизвестных воинов? – прямо спросил Алексей.

– Выгода была и есть, – откровенно признался Игорь. – Как же без выгоды… Знаки отличия солдат и офицеров, как наших так, кстати сказать, и немецких, которые находил, я продавал коллекционерам и иностранным туристам. И сейчас продаю. Но об этом я тебе рассказывать не хочу и не буду.

– А я и не хочу об этом слушать, – буркнул Алексей.

– И хорошо. – Гредин развел руками. – Честный ты парень. Поэтому я предлагаю тебе заниматься поисками вместе.