Воша
(Обывательский диалог)
Иван Иванович! Здрас-с!.. Куда это вы так спешите?
– А? Доброго здоровьичка! Спешу! Лечу! Бегу! Делов! Делов полна голова!
– А чем это вы так нагрузились? Что это?
– Это? Мертвый паек.
– Как?
– Мертвый паек. Бабушка полгода как умерла, а паевая книжка осталась. Так я до сих пор получаю.
– Здорово!
– Недурно. Бегу вот в «Динамо». На покойную бабушку коньки отпускают.
– Но почему пешком? Трамваем лучше.
– Лучше? А сдача?
– Какая сдача?
– Ну, сдача. С рубля, с пятерки, с десятки. В трамвае не дают, в рабкоопе не разменяешь. Ни поехать, ни поесть тебе.
– Паника! Да мелочи сколько угодно. Я только что разменял.
– Он разменял! Он разменял! А на Заиковке?
– Что там на Заиковке?
– Не знаете? Неужели не слыхали? Ужасный случай… Умер один выдвиженец. Пошли родичи гроб покупать – сдачи нет. Ходят день, ходят два, ходят три, ходят чет…
– Враки! Не может быть, чтоб выдвиженец и так долго на одном месте находился. Уже б перекинули или сократили. Враки!
– Честное слово!
– Вранье! Не всякому слову можно верить. Вон один кассир божился-клялся, что денег на сдачу нет. А тряхнули его дома и пожалуйста: триста сорок один рубль девяносто семь с половиной копеек серебром.
– Серебром?
– И медью.
– Где же он их припрятал?
– В самуваре.
– В самуваре! Смотрите, какое опасное место! В самуваре! А-яй!
– И что странно. Из-за несчастной полкопейки засыпался.
– Засамуварился!
– Пришли к нему, искали, искали, искали – нету.
– Нету?
– Нету. А он сидит – чаек попивает. На столе, значит, самувар кипит, чашки, блюдца, сахарок, вареньице – полный букет. И говорит кассир агенту розыска: «Может, чайку б выпили по такой, хе-хе, работе». А тот ему: «А почему б и не выпить? Пожалуйста». Начала жена наливать, а из самуварного кранта полкопейки в чашку бряк. Ох-хо-хо… И готовый.
– Такой изобретатель! Господи!
– Нда… Не повезло изобретателю.
– Пострадал на финансовом фронте.
– Редеет армия изобретателей.
– А и вправде. Вон и у нас в жакте один изобретатель пострадал.
– На финансовом?
– Нет. На заготовительном.
– Жертва кулачья? Классовой борьбы?
– Какой там. Хуже. Жертва… таранки.
– Таранки?
– Ага. Придумал способ таранку хранить.
– Какой там способ? Таранка, кажется, всегда одним способом сохраняется: солится, вялится, сушится.
– Да нет, у него цель была другая. Большие масштабы.
– Интересно, какие масштабы?
– Скупал он во всех магазинах таранку, нанизывал на шпагат и спускал в вентиляционную трубу.
– Оригинально.
– Чрезвычайно! Семьсот сорок три таранки нанизал. А чтоб замаскировать, он на конец шпагата, что из отдушины торчал, искусственную хризантему привязал.
– Эдисон!
– Куда тому Эдисону!.. Да… Пришли как-то гости. Увидела, на несчастье, одна дамочка хризантему. Откуда, спрашивает, у вас такая чудесная хризантема? Ах! Ах! Да ручкой дерг!
– Ну?
– Ну и ну! Хризантема в руке, а вся таранка бухнула с четвертого этажа куда-то в подвал.
– Боже ж мой! Крах рыбных промыслов!
– Теперь таранка гниет и на весь дом такая вонь…
– А он, идиот, на проволоку нанизал бы. Крепче.
– Да тут не в материале дело. Тут – судьба.
– А верно. Точно.
Судьба играет человеком,
Она изменчива всегда.
– Правильно! Судьба! Припоминаете Идиотенка?
– Какого?
– Ну, Идиотенка?
– Петра Петровича?
– Да его ж…
– Ну?
– Судьба. Помер!
– Грипп?
– Да нет.
– Тиф?
– По-душ-ка! От подушки помер!
– Съел?
– Не успел! Даже не попробовал. Подушки в одном магазине продавали. Пошел он в очередь. Купил подушку. На живот бечевкой привязал. Снова в очередь. Еще подушку. Словом, пять или шесть подушек приобрел. Летит радехонек домой, несет подушки перед собой, ничего не видит и… напоролся на такси…
– Iже есi на небесi!
– И его, и подушки – в пух и прах!
– В пух и прах?
– Эге. Даже в протоколе милиция записала: «На месте происшествия обнаружен пух и прах гражданина Идиотенка Петра Петровича». Судьба такая…
– Именно. А сколько человек мог бы еще сделать для республики…
– Еще бы…
– Мог бы стать в очередь за чересседельниками… За шлаком…
– За березовыми почками…
– Приобрести десять пудов глории…
– Ведра три касторки…
– Тонну козьих хвостов…
– Полную ванну керосина…
– Полный рояль набрюшников…
– Мог бы сделать матрац из мыла…
– Мог бы питаться прекрасною колбасоею…
– Колбасоею?
– Ну да. Колбаса из сои называется «колбасоя». Прекрасная штука. Кстати, как у вас дела с питанием?
– Прекрасно!
– То есть?
– Знаменито!
– Домашнее питание?
– Нет.
– Общественное?
– Нет.
– А какое же, наконец?
– Дружеское.
– Дружеское? Что за новость?
– Наоборот – древность.
– Дружеское?
– Именно. Мясо: друг мой – приказчик. Молоко: приказчик – мой друг. Масло: приказчик – женин друг. Овощи: подруга женина – приказчица. Решили проблему.
– Как же я проворонил?
– Живем не горюем! Жизнь бьет ключом!!! Общественные обязанности…
– Неужели имеете нагрузки?
– Ого! Вот бегу сейчас к Шептуновскому – нагружаюсь сплетнями, потом к Брехенчуку – нагружаюсь слухами, а тогда к самому Шушукале…
– А у него ж что?
– У него? Тс-с-с. У него… секретная новейшая организация. ВОША!
– Что-о-о-о?
– Говорю – ВОША.
– Что ж оно означает?
– ВОША – это Всеукраинское объединение шептунов-активистов. Поняли? Ну, прощевайте!
– Бывайте здоровы. Надо ж и себе вступить.
1931
Хищник
Он сидел, пренебрежительно смотрел вокруг и злорадно думал: «Наконец-то… Я добился… Под ногами у меня все! Я топчу все! Политика, пропаганда, классовая борьба, техника, искусство – ничто не минует моих когтей… Целые тысячелетия люди рождались, страдали, умирали, сходили с ума в научных терзаниях, пока дошли до этого чрезвычайного достижения человеческой мысли, а я могу топтать его своими ногами… Ух! Как я злорадствую!!!»
И воробей, сидевший на радиоантенне, еще раз сжал ее своими лапками.
Топ-топ на село!
(Пародия на Остапа Вишню)
Ой полола горлиця
Лободу, лободу
Та й послала припотня
По воду, по воду и т.д., и т.д
Чудесна эта народная песня, прекрасна эта народная песня, весела эта народная песня, но не весело было Запридуховскому с-х кооперативному товариществу, а совсем наоборот.
А «наоборот» это произошло из-за того, как говорят старые люди, «опчественного» племенного бугая, которого оно (с-х товарищество) приобрело у Краснопуповского филиала Доброскота, чтобы он (бугай) да полюбил запридуховских коров, чтобы от той любви да были славные телятки, чтоб те телятки да усердно сосали коров, чтобы они (коровы) да давали много моньки, чтоб она (монька) да облегчала нам жизнь и строительство социализма…
Великая, как видите, идея, прекрасная, как видите, идея…
…………………………………………………
Iди, iди, припотню,
Не барись, не барись,
На чужiї горлицi
Не дивись, не дивись.
Хоть и был тот бугай сентиментальской породы, хоть и смотрел он исключительно на запридуховских рогатых и хвостатых «горлинок», но ничего из тех взглядов не вытанцовывалось.
Не оправдал бугай надежд, которые возлагало на него с-х т-во, спасовал, одним словом, бугай. Не может он удовлетворить пылкого чувства запридуховских «дам», которые ждали любви племенного «кавалера», и сердца их (коровьи) трепетали, как телячьи хвосты на морозе.
Выяснилось, что племенной этот бугай не способен продолжать род свой крупнорогатый.
И в расстройстве теперь запридуховские коровы, и в расстройте с-х т-во, ибо вложило оно в того бугая аж 350 рублей, и пишутся бесчисленные письма, и посылаются бесчисленные письма, и просит с-х т-во совета у редакции.
А что мы, редакция, можем посоветовать, когда у нас у самих штат маленький, недавно вот сокращение было.
Трудно ж нам, уважаемые запридуховцы, ей-богу, трудно… Обходитесь уж как-нибудь домашним способом…
…………………………………………
Бо чужiї горлицi
Полетять, полетять,
Вони тебе, припотня,
Не схотять, не схотять.
……………………………………………..
Ах, как трудно, когда бугай не «импонирует».
Ах, ах!
Ах!
Любовь Федьки Гуски
(Пародия на Юрия Вухналя)
Мы сидели на дубках у клуба, и Федя, обнявши меня одною рукою и прищуривши глаз, время от времени сплевывая, рассказывал мне печальную свою любовную историю.
– Сначала наши дипломатические взаимоотношения с Дунькою были довольно хорошие и нормальные. Обниму, бывало, крепко, чмокну в щеку, а она лишь солидарно подморгнет и разве когда-никогда скажет:
– Федька, не политиканствуй. Куда ты это рукою полез? А ну сейчас же вынь!
В Дунькиной клуне был я как у себя дома. Это было, так бы сказать, мое полпредство. Приду, ляжу на скамейку и чувствую себя как неприкосновенная особа на вражьей территории.
Так было до той поры, пока в наши дела не встревали Дунькины родители и не имели на нее никакого влияния. Но как-то (Федя вздохнул) Дунька подпала под влияние отца и матери и начала верить ихним брехливым поклепам.
Прибравши власть в свои руки, отец и мать, эти твердолобые консерваторы, повели такую бешеную агитацию против меня, что я не знал, куда и деться.
Вот, представь, однажды в воскресенье выходит Дунькина матуся, этот министр внутренних домашних дел, на колодки и привселюдно на женском, так бы сказать, парламенте выступает с провокационной речью, мол, Федька Гуска – барбос и падла, и я его, босяка, во двор к себе не пущу, а не то что дочку замуж за него отдам. На колодках в то время была тетка Мокрина. А ты ж знаешь тетку Мокрину. Это не женщина, а чертова радиотрансляция. Через день все село знало про выступление и со всех сторон комментировало речь Дунькиной матери, намекая на обострение взаимоотношений между нами и на разрыв.
Я сам отлично чувствовал, что тут пахнет разрывом. И не ошибся.
Один раз я таки подговорил Дуньку пойти погулять и, оставивши пиджак свой в клуне, пошел на леваду.
Через час вернулся и увидел ужасную картину. На мой пиджак Дунькины родители совершили позорный наскок. Это был настоящий разгром.
Как потом выяснилось, родители искали какое-то письмо, которое будто бы я писал Гапке Сапроновой.
Это так меня возмутило… И вправде, братушка, это ж было неслыханное нахальство, что я тут же в Дунькином дворе обменялся с матерью острыми нотами. На другой день в селе только и разговору было, что про мой разрыв. Враждебные ко мне круги населения галдели, что, мол, так ему надо, сукиному сыну, и побаивались, как бы я Дунькиным родителям окна не побил.
Умеренные круги стояли на моей стороне.
– Ну, а как же ты? Не жалеешь? – спросил я Федю.
Федя глянул на меня, усмехнулся, плюнул и гордо проговорил:
– Мне разве что? Они ж плакать будут, а не я. Я еще вчера с хуторов два заказа получил. Хвеська Карпова гулять в воскресенье зовет, а Горпина Капронова на Покров просит прийти. Во как! Понял?
Харьков. Сумская улица, дом 122. Здесь жил В. Чечвянский. Здесь и уставлена мемориальная доска в его честь.
Василь Чечвянский в кругу писателей.
Точка
Между прочим, это не трудно.
Потому как своего у меня довольно много и не абы какого, а чрезвычайно оригинального.
Прежде всего псевдоним Чечвянский. Разве не оригинальный? Серьезно. Попробуйте не только в нашей, а даже в мировой литературе найти что-нибудь подобное. Не найдете – уверяю.
Чрезвычайно оригинальный псевдоним.
Потом, я чрезвычайно оригинально играю в шахматы.
Играю исключительно на проигрыш.
Ни у кого я не могу выиграть. Даже такой полнейший простак в шахматах, как секретарь журнала «Bсесвiт», и тот никогда мне не проиграл.
Не может, потому как я в этой области уникум.
Как Алехин непременно выигрывает, так я непременно проигрываю.
Кроме игры в шахматы я еще не без успеха ловлю рыбу удочкой.
Прошлым летом ловил рыбу на Донце в селе Хотомле.
За два месяца у меня украли плащ, сапоги и книжку И. Микитенка «Уркаганы».
Плащ и сапоги украли всерьез и надолго, а книжку через два дня подкинули с надписью: «Жаль, что ты не автор, а то б было интересно».
Я очень рад, что даже в таких глухих закутках у нас интересуются украинскими авторами послеоктябрьской поры.
…………………………………………….
Могу еще отметить такое «свое».
Я всегда помню, что у нас бумажный кризис, и не пишу романов, повестей и вообще крупных вещей.
Не умею.
А раз не умею – не берусь.
Безопаснее, знаете.
Читает человек небольшую вещичку и только настроится ругать, а тут вдруг – точка.
И не успеет читатель отругать – точка всегда выручает. Ставлю ее, благодетельницу.
Точка…
В Киеве не женись
Остап Вишня
Проливы
Чудная вещь проливы.
Если, к примеру, про проливы пишут в географии, то пишут так:
«Проливами называются узкие водные полосы, которые соединяют огромные водные пространства».
А в истории про те же проливы пишут уже так:
«Проливами называются водные полосы, которые разъединяют огромные водные пространства».
И, как выясняется, по части проливов география промашку дала.
Историки, видимо, народ ученее: своим определением пролива они попали не в бровь, а в глаз; оно и удачнее, и правильнее.
Берем Дарданеллы и Босфор.
Соединяли ли они Черное море со Средиземным?
Черта с два.
Даже утки дикие, когда в теплые края летят, эти проливы нейтральной зоной обходят.
Были, правда, моменты, когда география брала верх, но ненадолго.
История быстро разъединяла Черное море со Средиземным.
В конце концов надоело и географии и истории спорить из-за проливов.
Отшвырнули они их другой науке – международному праву.
Международное право пошло дорогой истории.
Больше разъединяло, нежели соединяло.
А проливы никак все в толк не возьмут свою миссию.
Соединяют ли, разъединяют ли.
Но для нас, наблюдателей, дело вроде стало ясней.
Оттого что международное право – наука значительно, сказать бы, точнее и истории и географии.
Точнее потому, что оперирует сильными аргументами.
Какие аргументы у истории или географии?
Что такое история?
Наука о жизни и развитии общества.
Ну и живи, ну и развивайся!
Что такое география?
Гео – земля, графо – пишу. Ну и пиши себе на здоровье.
Что это за аргументы?
А у международного права аргументы куда весомее, куда убедительнее.
Международное право просто говорит:
– Проливы разъединяют!
Ну-ка, пусть кто заявит:
– Нет, соединяют!
Бах из сорокавосьмидюймовки!
Трах миной!
Шарах с подводной лодки!
И все согласны.
Надо выяснить, что важнее человечеству: чтоб проливы соединяли или разъединяли?
Мне – чтоб соединяли.
Ибо разлука значительно мучительней, чем свидание.
Следовательно, тому, кто со мной согласен, надлежит усилить себя аргументами международного права, чтоб все соглашались, когда заявишь:
– Нет, соединяют!
12 октября 1922
Писатели
Слово «писатель» происходит от глагола «писать», а не от иного там какого глагола.
Стало быть, писателем называется человек, который пишет.
И не такой человек писатель, который случайное что напишет и станет… Нет! Писатель все время пишет и нет на него никакого удержу.
Это начинается всегда так.
– Вот посмотрите… Не подошло бы вашей газете?.. Это я написал…
Смотрите.
– Не подошло б… Знаете… Не такое нам нужно… Нам бы если бы чтоб вот такое…
– Так у меня есть и такое. Вот.
– И это не такое… Нам как раз не такое нужно…
– Так у меня и не такое есть. Только дома. Я принесу…
– Принесите.
Вы смотрите ему вслед… смотрите… смотрите… смотрите…
– Нда, – говорите себе. – Есть!
Затем приносится «не такое, а вот такое».
– У меня еще есть!
– Ну что вы! Нам и этого хватит. Просмотрим… Зайдите так через недельку…
– Будьте здоровы!
– Товарищ, там типография просит на корпус… Рабочие стоят…
– Прямо беда… Ничего подходящего… Ага… Минуточку… Просмотрю… М-м-м… «Били мы Врангеля»… «Красноармейцы наши… орлы»… «Загнали в море»… Нате… Корпусом, скажите, пусть набирают…
И пошло.
А если уж пошло, тогда держись.
– Товарищ! Я еще принес… Вот… И вот… И вот…
– Добро! Оставляйте…
Во всяком случае, с этого момента считайте, что появился новый писатель, которому говорят:
– Распишетесь! Не Боги горшки обжигают…
Месяца так через два смотришь – уже на литературном вечере он про форму и содержание жарит:
– У Тычины, знаете, что-то старое… Не скажу точно, что именно, но что-то есть… Такое… знаете… Не такое, а вот такое…
…………………………………………………………
Вот так, как видите, получаются писатели.
С ростом шевелюры крепнет то или иное мировоззрение, та или иная идеология, та или иная платформа…
Собственно, платформа не «та или иная». Платформа теперь преимущественно советская. Даже не преимущественно, а исключительно советская.
Мировоззрение – революционное.
Идеология чаще пролетарская или пролетарско-крестьянская.
Если к этому добавить пустой в большинстве случаев желудок, прекрасный аппетит, горячую кровь, хотя без соответствующего числа красных шариков, то внутренний мир писателя уже можно себе представить хорошо.
Внешне все писатели в брюках, иногда в довольно добротных, иногда в страшно дырявых (в зависимости от таланта). Многие носят длинные волосы.
Больше, кажется, особых примет нет.
По длине строки писатели делятся на прозаиков, поэтов и футуристов.
Прозаиками называются писатели, у которых строка и очень длинная, и очень широкая, и очень дешевая.
Поэты. У них строка коротенькая, броская. И на конце присажены или рифма, или аллитерация, или ассонанс.
Если этого довеска нет, то такой стих называется верлибром или ливерной колбасой.
Футуристы происходят от слова латинского futurum, то есть будущее. Следовательно, еще не настоящие писатели. Будущие. Когда-нибудь начнут писать, а пока они играют в бирюльки, забавляются, учатся на писателей и скандалят.
Строка у футуристов бесформенная. Говорю же, они не взаправду еще пишут, а царапают.
По неясности своих произведений писатели делятся на символистов, имажинистов, неоклассиков, реалистов (и еще прорва «истов»).
Символисты пишут стихами «символ веры».
После они превращаются в неоклассиков, из неоклассиков в пролетарских, из пролетарских в футуристов, кроме поэта Якова Савченко[25], который был и остался символистом, потому что растерял все свои «символы веры», а это все равно что без паспорта.
Неоклассики – это те, которые твердят:
– Ей-богу, мы не такие, как вы нас понимаете! Ей-богу, нет! А вы вот так нас понимаете? Ай-я-яй! Как вам не стыдно!
Имажинисты – от слов «и мы мажем». Так что это всем понятно. Их у нас мало.
Реалисты – это, как вы догадываетесь, писатели, которые окончили реальную школу, но не прошли по конкурсу в политехнику. Так реалистами и остались.
Есть еще особый сорт писателей. Это так называемые юмористы. Они пишут для того, чтобы читатели плакали, или сами, когда пишут, плачут: писать им не хочется. Несчастный народ юмористы. Даже когда зубы болят, должны писать веселое.
Символист или имажинист, или вообще какой писатель – им можно писать, что заблагорассудится. Трррагедию так трррагедию, комедию так комедию. А юмористу – обязательно веселое.
Главное в писателе – талант.
По таланту писатели делятся… Нет. Будем откровенны… Писатели все талантливы. Ей-богу, все. Нет неталантливых писателей. И никогда не будет.
Попробуйте сказать, что он неталантливый… Попробуйте.
Никогда не скажете.
А если и скажете, так под сердитую руку, и он вам не поверит…
Вот только где у писателя талант находится – не знаю. Никогда даже видеть не доводилось…
С иными ж и купался, но даже не заметил, хотя и приглядывался пристально.
Смотришь, человек как человек… Сядет писать – талант.
Талант – штука очень нежная и про него лучше много не писать.
Основное для писателя – гонорар.
Гонорар некоторые теоретики квалифицируют как первостатейный фактор в психологии творчества.
Склоняюсь и я к этой мысли, конечно, не как теоретик, а как практик от литературы…
………………………………………………………….
Да что и говорить… Не было б гонорара… Ну, довольно…
Точка.
7 октября 1923
«Литературная Россия».7 ноября 1969.
«Отец Килина»
В с. Нагайках местный поп организовал «женское братство». Цель этой организации – создать женский собор и служить женские молебны.
(Из письма в редакцию)
«Женское братство»… Это, наверное, ошибка. Коли уж братство, то, значит, не женское, а мужское, а раз эта организация чисто женская, так, очевидно, это будет сестрицство.
Женское сестрицство… Перепутали, стало быть, батюшка!
Но это не важно.
Основное суть дела.
Суть – в цели.
Цель – женский собор и женские молебны.
Собор… Женский собор… Можно, по-моему. Почему нельзя? Собрал душ полтораста и заседай. Решай разные церковные дела, канонизируй новых святых, раздувай благодать на все стороны…
Собор, значит, будет.
Не забыть только, что в религиозных делах прекрасный пол весьма горяч…
Изберете, к примеру, Килину отцом архимандритом, а Мелашку нет.
Подерутся…
– Что ж она, – будет кричать Мелашка, – любистком умывается? Подумаешь! Архимандрит! Позавчера мне четыре дули поднесла, а сегодня архимандрит? Руки ей целовать? Да чтоб я те руки целовала? Не дождется!
– А что ж, по-твоему, тебя архимандритом? Не славь на всем нашем конце, не стану показывать… А выбрали! Выбрали! В церковь хожу, за упокой души даю. Рушник на целителя Пантелеймона вышила! А ты что? На церковном дворе семечки клюешь, так за это тебя архимандритом?
Тут, как видите, особый такт необходим, иначе сорвет Мелашка с нового архимандрита митру и кувшин наденет.
Темпераментный народ… Опять же женские молебны.
Явление, безусловно, интересное, когда «отец Килина» кадилом станет размахивать и ектенью на все село двигать.
А как же с алтарем?
Женщинам ведь не разрешается к алтарю. Вверх тормашками все каноны приходится переворачивать. А рясу как надевать? Под юбку или поверх юбки? Ну а если о. Килина приведет дитя?
А тут служить надо. Можно ли над алтарем люльку повесить, чтоб одной рукой народ благословлять, а другой за веревочку и:
– Ой ну котку, котку,
Не лiзь на колодку,
Розiб'ешь головку.
Чтоб не плакало.
Все это мелочи, но и их надо решить, чтоб не было ничего непонятного, темного.
Религия ж такое светлое дело. А вообще дерзайте, батя.
Эмансипация так эмансипация!
1923