– Небось с тухлинкой? – с брезгливым сомнением спросил кто-то.
– За свежесть поручиться не могу. Я думаю, все уже знают историю этой рыбы. Когда рыбакам сообщают с берега, что цены на рынке упали до предела, они прямо с лодок продают ее нам с большой скидкой.
Кок счел, что уделил всем слишком много внимания и был готов снова скрыться в недрах камбуза, но решил напомнить:
– Пусть вахтенный помощник даст мне пару человек шкерить рыбу.
– А что еще интересного, Максимыч? – спросил боцман, до этого угрюмо молчавший.
– В обед на сладкое перезрелые бананы. Купленые по бросовой цене.
Судовой повар посмотрел на сидящих в столовой с усталым вызовом, но вызова никто не принял. Все знали, что даже здесь, в Африке, они ели бананы не каждый день, а только тогда, когда целый грузовик-рефрижератор въезжал на причал и черные грузчики начинали переносить картонные коробки с теряющими товарный вид бананами на судно.
В той же столовой капитан Якимов спустя час проводил короткое собрание команды, которое он устраивал каждые десять дней. На вид капитану было около пятидесяти, лицо у него было малоприветливо, а глаза часто смотрели как у боксера, который все время ожидает удар противника и должен его упредить, нанося свой. Улыбался он редко, особенно, когда шутил. Но зато он всегда был чисто выбрит, на нем была белая рубашка с черным форменным галстуком и черными погонами с четырьмя золотыми капитанскими шевронами. Он был убежден, что нельзя давать себе поблажки во всем, иначе ничего не сможешь требовать и от других. И еще Якимов напоминал себе, что относиться по справедливости к людям намного труднее, чем просто критиковать их за недостатки.
– Итак, докладываю о положении дел, – сказал капитан бесстрастно и словно экономя слова. – Как всем нам известно, мы находимся на судне, долг которого перед портом растет, а мы уже почти три месяца живем без зарплаты. Давайте выслушаем все службы, которые сумели заработать что-нибудь для пополнения судовой кассы. Старший механик, вы, кажется, хотите что-то сказать.
– Хочу, – басом отозвался стармех. – Мы провели краткосрочные курсы мотористов, а учащихся нам поставил местный профсоюз моряков и докеров. Оплату получили чеками Стэндард Банка.
Он был в чистой темносиней робе и все знали, что он самый старый на "Ладоге", но не знали всех его ухищрений с целью обмана медкомиссии, чтобы получить место на судне.
– Михалыч, о маслобойке не забудь сказать, – театральным шопотом напомнил ему второй механик.
– Далее, – не повернув в его сторону голову, обстоятельно продолжал стармех, – мы починили дизельный двигатель на небольшом заводике по переработке копры кокосовых орехов. Оплата была произведена наличными.
Теперь поднялся старпом, плотный человек предпенсионного возраста и с характерным трагическим взглядом, с которым он не расставался с началом выхода из родного порта.
– В отличие от нижней команды успехи наши намного скромнее. Наши матросы участвовали в покраске корпуса шведского рефрижератора "Улаф Свенсон". И еще…
Старпом украдкой заглянул в свою бумажку, словно плохо выучивший урок школьник в шпаргалку, и добавил со скромной информативностью:
– Была выполнена погрузка на палубу доставленных с берега швартовых тросов и другого судового оборудования, а также провианта на два контейнеровоза, названия опускаю, экипажи которых были отпущены на берег. Работа выполнялась всей верхней командой, кроме вахтенных.
Ему хотелось сказать, что ни в одной из работ не участвовал рулевой Каминский, но старпому показалось, что это будет похоже на косвенный донос. И он закончил свой доклад с холодноватой нейтральностью:
– Деньги за работу получили наличными в местной валюте.
Капитан слушал молча, изредка кивая головой, но чувствовалось, что ему нечего сказать для ободрения команды и это тут же обнаружилось со всей безрадостной очевидностью.
– К сожалению, нам не удалось получить заказ на перевоз грузов местного значения, – сказал капитан немного виноватым голосом. – Старший механик уверен, что у нас хватит дизельного топлива почти на сутки работы двигателя. Сделав хоть один такой рейс, мы на заработанные деньги могли бы заполнить наш главный топливный танк.
– А зачем? – звучит чей-то скептический вопрос. – Разве судно не собираются продать за долги?
Это был удар по больному месту капитана, но он привык и не к таким, поэтому сухо сказал, не глядя в сторону спрашивавшего:
– Об этом будет большой разговор в самое ближайшее время.
Встал боцман, которого те, кто постарше возрастом, называли все еще по-советски "предсудкома", и зычным "палубным" голосом напомнил:
– Не забывайте, дорогие соплаватели, что в углу стоит заклеенная коробка с прорезью вверху. Если кому удалось что-то заработать частным образом и не жаль пожертвовать малую толику на общие нужды, не забывайте отмусолить пару бумажек. Годится любая валюта.
Когда все начали расходиться, к коробке подошел одетый по лучшей тропической моде рулевой Каминский. На нем были белые рубашка, шорты и чулки-гольф. Был он худощавый, подтянутый и всегда со снисходительно-покровительственной улыбочкой. Он с небрежной демонстративностью сунул в прорезь коробки довольно крупную местную ассигнацию с расплывчатой физиономией какого-то африканского вождя, который дольше всех противился власти белых. Деньги у Каминского всегда водились, но интересоваться источником дохода каждого на судне считалось неэтичным и личная предприимчивость не порицалась. Каминский же откупался и от работ, о которых докладывал старпом, и часто даже от вахты у трапа. Он даже придумал гибкую таксу оплаты в зависимости от времени вахты и погоды. Он покидал судно, стараясь не попадаться на глаза капитану или старпому, а когда он возвращался, не знал никто, разве что вахтенный у трапа. За воротами порта кое-кто видел как он садится в ожидавшую его машину, а в "коробку пожертвований" он с картинной небрежностью всовывал бумажку в десять или двадцать финго, стараясь, чтобы это происходило непременно при свидетелях. Многие, причем даже из комсостава, поглядывали на него с завистливым интересом, но Каминский своих карт не раскрывал и дружбы ни с кем не водил. Капитан ценил в нем хорошего рулевого, помполита на судне теперь не было и брать на себя еще и его роль для того, чтобы заниматься воспитанием подчиненных, Якимову показалось бы абсурдом.
Свирин выходил из столовой, опустив голову: ему нечего было сунуть в картонную коробку. А все из-за нежелания отстоять лишнюю вахту за другого из давнишней к нему антипатии.
– Павел Андреевич, можно вас на пару слов?
Старший помощник всегда был предельно официален и капитан платил ему тем же, хотя всегда был готов перейти эту планку и чувствовал, что первый шаг должен сделать именно он. Но что-то все время мешало.
– Войдем лучше для верности в мою каюту, – сказал Якимов тихо. – Надеюсь, что ее стены, в данном случае переборки, ушей не имеют.
В каюте, конечно, стояла привычная духота и оба достали из карманов платки, чтобы вытереть лицо и шею.
– Капитан, мы что, так и будем пассивно ждать своей участи? Судовладельцы о нас забыли. Мы даже не знаем своего нынешнего хозяина.
– Он отыщется, если мы выберемся из этого плена.
– А мы сможем?
– Чиф, выйти из порта нам разрешат только тогда, если будут подтверждающие документы на рейс в пределах вод этого государства. С гарантией, что мы снова вернемся на прежнее место. Мы же в неоплатном долгу перед портом, – сказал капитан тоном учителя, ведушего надоевший урок.
– Насколько я знаю, – не отставал старпом, – у нас есть запас горючего, чтобы добраться до ближайшего порта соседней страны. Отношения между обеими странами натянутые, поэтому нас там примут. Надо просто рискнуть.
– Была бы только ночка, да ночка потемней? – с иронической усмешкой спрашивает капитан. – Все варианты, Геннадий Сергеевич, мной давно просчитаны, в том числе и этот. Но об этом не должно быть сказано ни полслова. Нам надо сначала выяснить окончательное мнение нашего посольства о положении, в котором находится "Ладога".
По лицу старпома было ясно видно, что он невысокого мнения о тех, кто представляет его страну в этой части Африки.
Капитан не любил составлять в жизни детальных планов, разных там списков намечаемых мер и прочего, считая, что это часто говорит только о невыполнимости задуманного. Главным сейчас для него было сохранить экипаж, прокормить его и не дать ему опуститься ниже допустимой моральной отметки.
Кок "Ладоги" Ильченков, по-своему помогал капитану и проявлял порой дьявольскую изобретательность, готовя двухразовое питание – утром и в позднее послеполуденье, постепенно скатываясь к туземной кухне, которую постепенно освоил, что диктовалось наличием исходного кулинарного материала: клубней маниоки и ямса, местной фасоли и муки из сорго. Поэтому такие блюда как гари, фуфу или мсомбо в его меню встречались с нарастающей частотой по мере все большей зависимости от местного рынка, где овощи были сравнительно дешевы. Надо сказать, что это самое мсомбо, то есть мешанина из кукурузы, фасоли, риса, мяса (если удавалось его купить за полцены) и пряностей пользовалось на судне даже известной популярностью. Впрочем, была еще и рыба. Туземные остроносые лодки подходили после полудня к судну со стороны залива, в пустой гулкий борт стучали веслом и кричали снизу:
– Бо, и вант бай фиш? Боку гуд фиш! (Приятель, ты хочешь купить рыбы? Много хорошей рыбы!)
Рыбакам всегда сообщали с берега, что цены на рынке так понизились, что везти ее туда по жаре смысла просто не имело. Положение же застявшего в порту судна им было известно – здесь все знали обо всем, поэтому рыбу продавали с огромной скидкой.
Капитан "Ладоги" Павел Андреевич Якимов слыл вообще человеком "нестандартным" и был не лишен авантюрных наклонностей. Свирин кое-что узнал о его прежней жизни от боцмана Тимощенко, который одно время плавал с ним еще в советские времена, когда Якимов только начинал капитанствовать. Боцман рассказывал о капитанских подвигах с видимым удовольствием и, возможно, немного привирал. Так, однажды капитан взял и остановил судно на пару часов во время одного перехода через океан. Боцман, естественно, не мог знать многих подробностей этой истории, а выглядело все на самом деле следующим образом.
День был ярким и солнечным, волна была небольшая, судно только что пересекло тропик Рака и вся команда ходила в шортах, в белых каскетках и панамках. А капитан, как положено, был в фуражке с белым чехлом, в белой рубашке с черными погончиками и в белых шортах. Так же был одет и первый помощник капитана, он же помполит или заглаза – "помпа". Только тот был в белых брюках, поскольку шорты он не любил. Он поднялся на мостик к капитану узнать, почему он остановил судно и прервал рейс.
– Видите ли, Семен Кузьмич, – с подозрительной задушевностью объяснял капитан, – я давно обещал команде сделать когда-нибудь остановку в этом месте и устроить лов тунцов. Здесь, говорят, самое тунцовое место.
Помполит видел, как матросы уже готовили к спуску на талях вельбот.
– Погода этому благоприятствует, – продолжал капитан, – люди устали от долгого перехода через океан, да и рыбки свежей всем нам недостает.
– Что ж, хорошая мысль, Павел Андреевич, все действительно устали, – согласился с ним помполит, соображая, как ему действовать дальше. – А в вахтенный журнал вы что запишите?
– Именно это и запишу. А также то, что в это время механики проверят форсунки. Некоторые, видите ли, засорились и соляр в цилиндры поступает неравномерно. Жалобы по этому поводу были.
– Так, так, так, – тем временем тихо говорил помполит, у которого постепенно созревал план действий.– Значит, остановка на пару часов?
И он, оглядываясь, поспешил в радиорубку, задерживая свой взгляд на графике соцсоревнования в коридоре.
Помполит протянул радисту листок радиограммы в партком пароходства. Тот взял его и без всякого удовольствия прочел следующее:
"Я считаю, что капитан Якимов остановкой судна во время рейса срывает социалистическое соревнование по скорости с другими нашими судами, которые идут с грузом в одном направлении – на Остров Свободы, где давно уже ждут нашей помощи".
– Я эту радиограмму не отправлю, – с угрюмым упрямством сказал радист. – Во-первых, нет подписи капитана…
– Товарищ радист, вы знаете, что капитан ее все равно не подпишет, к тому же я не хочу его ставить об этом в известность. А надо мной стоит, как известно, весьма высокая инстанция.
Радист посмотрел на помполита с мрачной иронией и спросил:
– А как же принцип единоначалия на судне? Капитан ваш прямой начальник, как и мой.
Помполит потерял терпение и перешел на свистящий шепот:
– Слушай, радист, я могу сделать так, что это будет твой последний заграничный рейс и дальше Выборга и Нарвы тебе вообще не плавать!
Радист молча взял листок с текстом.
Лов тунцов с вельбота прошел успешно. И на ужин в этот день была свежая рыба, и сам помполит не без удовольствия кушал плотную темнорозовую плоть тунца с вареным картофелем.
А в родном порту, куда, завершив рейс, вернулось судно капитана Якимова, происходили следующие события. Готовилось заседание комиссии парткома пароходства. Двое молодых ребят из секретарского состава поспешно снимали со стены портрет Черненко, который висел рядом с неизменным Лениным и теперь с некоторой нервической суетой вешали новый портрет – Горбачева.
Двое пожилых парткомовцев искоса поглядывали на лик нового генсека и сдержанно делились мнениями.
– Говорят, реформатор из молодых, – сказал один.
– Общечеловеческие ценности где-то упоминал на выступлении, – неодобряюще заметил другой.
– Когда общество поделено на классы, а классовую борьбу еще никто, кажется, не отменял, – неожиданно взорвался первый, – понятие "общечеловеческий" просто чуждо положениям марксизма-ленинизма! Как можно этого не знать? Это же элементарщина!
И вот капитана Якимова вызвали, чтобы выслушать его объяснения по поводу радиограммы, посланной с борта судна помполитом.
– Лов тунцов я разрешил лично, чтобы пополнить запас продовольствия и накормить команду свежей рыбой, – со спокойной раскованностью начал капитан.
Он оглядел зал заседаний, словно питал надежду увидеть среди осуждающих взглядов хоть один сочувствующий. Они, конечно, были, хотя и соблюдали маскировку. Якимов же добавил к сказанному:
– И еще, чтобы нарушить монотонность долгого и утомительного рейса в тропических широтах. А в это время в машине был произведен текущий ремонт, возможный только с остановкой главного двигателя.
– А как же соцсоревнование и выполнение обязательств по нему? – с угрюмой суровостью спросил его один из седовласых и каменнолицых парткомовцев.
– Видите ли, – безмятежно и охотно, и еще с какой-то доброжелательной снисходительностью объяснял капитан Якимов, – у судов, с которыми мы должны были соревноваться, скорость выше в среднем почти на четыре узла. А это значит, что мы пришли бы в порт назначения все равно самыми последними.
В зале бурно обсуждали услышанное, большинство возмущалось, но оказалось немало и таких, которым даже нравился дерзкий капитан.
– Что ж, это человек с нестандартным поведением, – объяснял один парткомовец помоложе другому. – Он, я слышал, из военных моряков.Возможно, на людей такого типа и собирается рассчитывать новый генсек.
И он кивнул на недавно повешенный портрет Горбачева.
– Якимов, расскажите, как вы в другом случае остановили судно и отмечали День Военно-Морского флота? – неожиданно задал свой убийственный, как ему казалось, вопрос капитану председатель комиссии.
– Я вывел судно в то место, – спокойно стал объяснять Якимов, – где не проходят морские пути, положил его в дрейф при почти полном штиле и обратился по судовой трансляции к экипажу. Я сказал, что большинство на борту, включая и себя, бывшие военные моряки, а в случае войны ими станут все. Поэтому этот праздник и касается всех. Свободные от вахты вместе с подвахтенными были приглашены в столовую команды, чтобы скромно отметить это событие. Затем и вахту сменили на полчаса, чтобы она немного посидела за праздничным столом.
– Да вы подумайте, что вы говорите, Якимов! – крикнул председатель. – Вы прервали рейс и к тому же все судно у вас было пьяным!
Но Якимов был не из тех, кто намерен легко сдаваться.
– Люди в тот вечер были просто слегка навеселе, – объяснял он, – а в рейсе у нас все равно была экономия времени. В порту прибытия нам пришлось бы становиться на рейд и ждать своей очереди у причала, не имея возможности даже побывать у себя дома.
В зале возмущенные голоса заглушались сдержанным смехом и какой-то монументального вида парткомовец говорил в это время другому:
– Выгонять его, конечно, не стоит, с кадрами сейчас не густо, а вот стоит закатить ему строгача с занесением, чтоб знал!
Над буйной, хотя и слегка лысеющей головой капитана собирались тучи явно грозового оттенка, но тут заговорили о "перестройке" и парткомовцам как-то стало не до него. Грядущие перемены грозили кадровыми перестановками и надо было думать о том, чтобы вдруг в одночасье не лишиться своих кресел. И об Якимове забыли.
Когда «Ладога» пришла с грузом в этот африканский порт и, освободившись от него, застряла в нем, забытая и брошенная судовладельцами, капитан стал молчалив и внешне непроницаем. Он появлялся на палубе с видом сумрачного безучастия, которое, впрочем, могло с пугающей внезапностью перейти с свою противоположность. Так на море при полном штиле вдруг налетает неожиданный шквал, и тогда летят плохо закрепленные снасти, брезентовые чехлы и чья-то сушившаяся на поручнях тельняшка. В минуты капитанской активности доставалось двум помощникам капитана по поводу небрежного несения матросами вахты и боцману за то, что палуба похожа на городскую площадь после народного гуляния. Но это бывало не часто и длилось недолго. Почти каждое утро капитан надевал чистую белую рубашку с капитанскими погонами, фуражку с эмблемой и отправлялся к портовому начальству или в конторы разных морских агентств, пытаясь обеспечить для суда рейс с грузом, хотя бы вдоль побережья до соседнего порта. Изредка это удавалось, но вот уже месяц, как никакой работы не было. Это напоминало положение на паруснике былых времен, попавших в полосу полного безветрия, когда он уныло качается на слабой волне с бессильно повисшими парусами под печальные крики чаек, а палубная команда, понукаемая боцманом, лениво скатывает палубу забортной водой, чтобы она не рассохлась окончательно.
Иногда капитан брал с собой Свирина, когда предстоял особенно важный или трудный разговор, так как Свирин, хоть и заочно, но окончил три курса "инъяза" и мог в случае чего подсказать нужное слово на английском. Впрочем, для повседневного общения в этом порту, да и, видимо, на всем побережье, хороший английский требовался далеко не всегда . В ходу были пара местных африканских наречий, а больше весьма странный язык, который так же походил на английский, как место вырубки с пнями и покареженным подлеском похоже на полноценный лес. Но этот язык был популярен, и команда «Ладоги» быстро научилась объясняться на этом странном суррогате языка, освобожденном от не слишком жестких норм английской грамматики и сложности произношения.
– Рес фо ту пени фо коп (рис по два пенни за чашку), – говорила, к примеру, торговка у ворот порта, когда судовой повар с артельщиком, заведовавшим продовольствием, отправлялись на рынок за продуктами.
Свирин однажды услышал от старого портового сторожа нечто вроде пословицы: "Пипул ве но эбул свим де фред уата", что должно было означать следующее: люди, которые не умеют плавать, боятся воды. А свою жизненную позицию сторож сформулировал простой фразой: "У ду гуд, гуд фалар ам", то есть кто делает добро, добро за ним и следует.
Якимов со школьных лет мечтал стать военным моряком и стал им. В военно-морском училище на штурманском отделении он был одним из первых в учебе, но к требованиям дисциплины относился с какой-то размашистой беспечностью, неохотно предчувствуя, что став офицером, ему придется уступчиво подтянуться самому, чтобы в дальнейшем требовать этой подтянутости от подчиненных.
Получив лейтенантские погоны, он был руководством училища мстительно отправлен служить на одну из крайних северных точек, в места весьма суровые и отдаленные, хотя по своим отметкам мог бы рассчитывать на лучший вариант распределения.
А менее чем через десять лет его карьера неожиданно закончилась. Он был тогда в звании капитан-лейтенанта и старшим помощником на «большом охотнике» с командой в двадцать шесть человек. Командир ушел в отпуск, поговаривали, что его ждет повышение, и он сюда не вернется, и у Якимова забрезжила надежда стать первым лицом на командном мостике "большого охотника" или «бобика», как его иногда называли.
Они проводили плановые учения по обнаружению подводной лодки. Она была старая, дизельная, но еще довольно резво шныряла в темных, холодных глубинах, акустик едва успевал сообщать на мостик о меняющихся курсах, а рулевой взмок, перекладывая руль, вернее, двигая щелкающей ручкой электрического рулевого управления.
Помощник командира спросил на всякий случай у своего начальника:
– Кто командир на сегодняшней "ПЛ"? Серегин?
– Он самый, – подвердил командир. – Считается, что на занятиях у торпедного стенда ему нет равных. Выводит лодку в атаку лихо.
– Ну, тут ему не торпедный треугольник решать, а надо элементарно уцелеть, – заметил помощник, намекая на то, что и он разбирается в деловых качествах подводников.
– Что там у гидроакустиков? – спросил его Якимов.
Помошник передал командиру переговорный модуль. Зазвучал потусторонний голос, пробивающийся сквозь шорохи:
– Шум винтов, справа 315, дистанция полтора кабельтовых.
Якимов повернулся к рулевому и сказал:
– Держать 320.
– Есть 320.
– Мы их, можно сказать, прищучили, – сказал Якимов весело. – Начинаем условное бомбометание. Ваши действия, старший лейтенант?
Помощник ответил с готовностью ученика-отличника:
– Три ручные гранаты за борт с интервалом в одну минуту.
Якимов покосился на него со сдержанной иронией и сказал:
– Наш штатный бомбометатель уже смотрит на мостик с вопросительным ожиданием. Бобков! Давай первую!
Предстояло бросать за борт обыкновенную гранату-лимонку. Делал это обычно, набивший на этом руку, матрос Бобков. Небо в тот день было низкое и хмурое, волна около четырех баллов и небольшой узкий "охотник" ощутимо покачивало. Якимов с привычно-настороженным вниманием наблюдал за всей процедурой с мостика, Бобков же стоял на левом борту недалеко от тридцатисемимиллиметрового зенитного автомата на корме. У курилки, рядом с дверью в машинное отделение стояли мотористы, которые вылезли наверх хватить свежего, холодного воздуха и с ними еще пара курильщиков. Вниз была дана команда на "стоп" и люди из машины знали, что это надолго. Сначала, как черное морское чудище, медленно всплывет подводная лодка со стекающими с ее рубки, а потом и с палубы большими и малыми водопадами. Начнется разговор командиров, усиленный динамиком, потом оба плавсредства – надводное и подводное пойдут домой – на базу флота.