Растяпа. В паутине

Мы с Настенькой уже не знали, что и думать. Правда, замуж ей еще рано, а вот в сбербанк я сходил на консультацию по поводу открытия валютного счета.

М-да… Закончилось все банально просто. Адвокат из ЮАР попросил сто двадцать американских денег на какие-то банковские формальности. Я ответил – отдам половину из того, что он мне перечислит и отправил реквизиты своего валютного счета. Переписка на этом оборвалась…

Очень Настя переживала – не из-за денег, конечно: ей было вельми интересно общаться с иностранцем. Она подругу из класса приводила в мою штаб-квартиру – хвасталась перепиской и фотографию кавалера показала. В результате обиделась моя дочь на всех африканских негров без исключения.

А мне эта переписка пришлась по нраву – в лохотронщике-папуасе рассмотрел я родственную душу. С одной стороны она (переписку имею ввиду) подтвердила, что Инет полон тайн и опасностей огромного мира, с другой – убедила, что и возможностей у Всемирной Паутины немерина куча. Надо лишь не отчаиваться, а искать пути и возможности осуществления задуманного. Но при этом совесть моя оставалась чиста – я не хотел никого обманывать, лишь искал покупателей для реальных товаров.

Пойдем дальше…

Как бы то ни было, утешало одно – время бежит вперед! А те, кто считает, что жизнь нелепа, всегда остаются в дураках. Пусть Тома называет меня анахронистом – то есть, не соответствующим нынешнему времени. Но ведь на чудаках держится мир – это давно всем известно.

Вообще-то, если еще раз хорошенько подумать, то во Всемирной Паутине есть что-то очень притягательное – особенно если шнырять по ней поздней ночью. Бессонница – это же лучший друг Интернета. Бодрствующий мозг бешено впитывает информацию – нужную и не очень. Бессонный мозг – это к тому же тайный философ, слишком много мнящий о важности своей деятельности для всего человечества. Как будто если он хоть ненадолго отключится, мир постигнет невообразимое бедствие, и лишь его ночное бодрствование это бедствие пока предотвращает.

Я привык к ночам без сна.

– Да и зачем вообще спать? – спрашивал критиков посвященных. – Высплюсь, когда умру.

Информация… информация… бесконечная информация обо всем, что угодно… Другой вопрос – как из неё делать деньги? Наверное, не я один, а миллионы таких пользователей Инета ломают голову по поводу…

Как говорят умные люди – работать прекрасно, почетно и замечательно, но радуют по-настоящему лишь результаты.

Чувствовал, что с каждой бессонной ночью все ближе и ближе подбираюсь к цели – не так уж я глуп, чтобы подолгу топтаться на одном месте. Как будто стою я у дверей банка, где творятся немыслимые финансовые операции игры по-крупному, и дверь его вот-вот откроется для меня. Это предчувствие приводило в восторг – парня счастливее Вы не встречали! Нет, правда! Стращайте хоть самыми вредоносными вирусами, мне это было бы нипочем. Я был счастлив. Счастливее не бывает…

Ну, почти не бывает… есть лишь одна неприятная мысль. Когда я встречаюсь с кандидатом в партнеры тет-а-тет, практически всегда понимаю, что от него ожидать. Надо быть закоренелым лжецом, королем всех врунов, чтобы правдиво солгать, глядя в мои глаза. За годы работы по коммерческой части я накопил богатый опыт всех ухищрений и уловок – знал, как бегают зенки у лжецов, знал их жесты и все остальное, что выдает ложь.

Другое дело Интернет и письменные заверения – тут никак на слово верить нельзя. Даже самому себе. Со временем, общаясь в Мировой Паутине, приходишь к досадливому пониманию того, что люди бывают мерзки, глупы и бесчестны, а иногда и просто подлы; что каждое их слово ложь. И всеми, как и везде, здесь движет жажда наживы.

К примеру, отсылаешь свое произведение в солидное издательство… и никакого ответа. Хотя они, конечно, предупреждают – с вами свяжутся, если рукопись нас заинтересует. Ладно, не связались… значит, не заинтересовала. А потом рукопись вдруг всплывает электронной книгой где-нибудь на сайте Южно-русского союза писателей.

Откуда – спрашиваю – ребята? Молчат – хотя готовы убрать, если я точно автор и настаиваю.

Я понимаю – в любом издательстве, даже солидном, работают обыкновенные люди с нормальным (а может, повышенным?) меркантильным интересом. Тут уж ничего не поделаешь – ищи свои возможности заработать.

М-да… Но если отвлечься от меркантильности и непорядочности человеческой, такие чудные картины можно посмотреть в Интернете, которые, кажется, и не существуют в природе. Но они есть, их можно увидеть на экране монитора – и то, как просвечивает сквозь стволы тропических деревьев закатное солнце, как заливает оно ржавым золотом притихшую гладь океана и как зажигает красным сиянием верхушки кудлатых пальм. Мир на таких картинах озарен тем светом, который освещает проклятым путь к спасению – подсмотрел я где-то эти слова и запомнил.

Думаю, ни один путешественник не увидит в одночасье столько красот и чудес, затерянных неведомо где, сколько доступно простому пользователю Инета. И даже обеспокоился – не слишком ли я стар стал, не слишком ли устал, чтобы любоваться природой на экране, а не в жизни, где все мне стало казаться теперь привычным и затасканным.

В последнее время я действительно устал. Устал глобально. Устал от людей. Устал от книг и телевизора, от новостей и песен по радио. Устал от сплетен и интриг. Все почему-то мне стало не нравиться. Кажется, дошел до такой точки, когда человек абсолютно уверен, что уже слышал все, что мне скажут, и видел то, что покажут.

Возможно, я просто устал жить – начинать новый проклятый день с бритья и чистки зубов. Слишком устал, чтобы готовить еду себе и маме. Устал ездить в Южноуральск и грузить длинномеры железо-бетонными плитами. Спать в кабине по дороге в Челябинск. Спать, вернувшись домой…

Может быть, это и есть то, что называют депрессией – полное отупение, усталая безнадежность…

Возможно, все так и было, если бы не привычный «час Пикуля». Я вставал в два часа по полуночи без трезвона будильника и душевного усилия над собой. Включал под загрузку компьютер, варил кофе, открывал Инет и… о, Господи!.. волшебство начиналось. Чудеса с монитора, ради которых стоило жить!

Возможно, мое состояние называлось Интернетзависимостью…

2

Еще когда был у меня магазин на базе ЮЗСК, зачастил в него один армянин – краснолицый и толстощекий, с густо усыпанными перхотью плечами и явной нелюбовью к диете – Георг Кастанян, владелец и руководитель строительной шарашки, называемой в простонародье «армян-строем». Он был общителен и смешлив, но за его веселыми похрюкиваниями всегда чувствовалась некая нечистоплотность обитателя свинарника. Он отличался туповатостью – качество которое акцент армянский мог замаскировать, но не исправить. Да и черт с ним! – нам же вместе детей не крестить, и желания общаться не возникало: обычно лишь кивал в ответ на его заверения. А терпел как неизбежность: в конце концов, он покупатель – куда от этого денешься? На посторонний взгляд могло показаться даже, что отношения наши приятельские.

Авершин Гриша так и решил, как-то спросив после отъезда Кастаняна:

– Твой корифан, Анатолий?

– Ага. Только не знаешь после общения с ним то ли пойти руки помыть, то ли так поблевать.

– Вот-вот, – и Григорий подтвердил свой расизм; правда, он появился не очень давно – после того, когда хачики из шашлычки достали свои кинжалы и обратили в бегство искателей правды, эмигрировавших из Казахстана. – Всякий раз, когда вижу армяна, меня тошнит, как беременную бабу.

Кастанян брал у меня фасанину и чугунину за наличку. Потом что-то выменял на машину «ВАЗ-2106» 1994-го года выпуска, оценив её в тридцать пять тысяч. Потом стал просить в долг. И я давал, снисходительно на него поглядывая – думаю, хачикам всем известно, как наказывает братву курносую за воровство Чесменский.

На день закрытия магазина Кастанян накопил за собой долгов двадцать тысяч. Об этом свидетельствовали накладные на отпуск товаров, которые подписывал его брат, водитель грузовика. Пора было призывать Георга к ответу.

День клонился к вечеру, холодало, небо из голубого становилось темно-синим, когда я отправился к Кастаняну на рандеву.

Георг жил неподалеку – в двухквартирном коттедже из белого кирпича сбоку от стадиона. Когда я вошел, хозяин сидел на диване и смотрел телевизор. Увидев меня, он подскочил с таким выражением ужаса на лице, будто на него неожиданно на дороге надвигался с большой скоростью автобус. Вот сейчас ка-ак… Мне даже показалось, что он готов сигануть в окно через стекло, увидев меня на пороге своего дома. Кого это хачик так боится? За кого он принял меня? Наверное, все такие, в ком совесть нечиста…

А ведь обычно бывает такой лощеный, самоуверенный… перхотный, правда, но это, должно быть, чисто армянская национальная традиция – мыть голову чем придется или совсем не мыться. Запашок от них еще тот…

Мы вышли во двор.

Он мог хитрить, а мог говорить прямо – мне бы хватило одного взгляда, чтобы понять лжет он или не лжет. За годы коммерческой деятельности столько вранья пришлось услышать, что у меня выработался на него нюх – пускай даже внешне эта деза выглядит вполне убедительной.

– Я закрыл магазин. За тобою остался долг. Здесь записано, – показал ему накладные. – Двадцать тысяч. Когда отдашь?

Армян покачал своей чешуйчатой головой и хмуро посмотрел на меня.

– Кто подписывался под твоими бумагами? – голос у Кастаняна был хриплым, как воронье карканье.

– Твой брат, который приезжал на «камазе». Ты же сам эту схему предложил – разве не помнишь?

Кастанян поскреб пархатую голову и на мгновение задумался.

– Ну, давай, посмотрю.

– Смотри свои – точно такие же мы водителю заполняли в дорогу.

– А он мне их не отдал.

– Твои проблемы. Ну, так что – платить будем? Или как? Ведь долги как ангина – от них надо избавляться вовремя, чтобы не было горьких последствий.

Георг сухо откашлялся, как будто был раздосадован этим вопросом. Как будто я унизил его… богатого и порядочного армянина. Тем не менее, подарил мне отечески снисходительную улыбку, обнажив нечистые зубы в коричневых пятнах. Я испугался, что меня вырвет, если он немедленно не прикроет зубы губами.

– По три тысячи каждую субботу тебя устроит?

– Вполне.

– Оставь мне эти бумаги, я с братом разберусь.

– Я обменяю их на твои деньги – потом разберешься.

– Ты не доверяешь мне?

– Не доверял бы, не давал товары в долг. И сейчас верю – тебе дешевле будет вернуть, чем артачиться из-за двадцати тысяч.

Кастанян, конечно, понял намек – поскольку злобно ухмыльнулся и тяжело вздохнул, выпуская пар. Я даже почувствовал, как от него исходит негодование. Гордый хачик! Ну-ну…

– Кстати, о брате… А почему ты сам не потребовал с него накладные? Первый раз стройкой руководишь? Не знаешь какие документы выписывают при покупке и перевозке стройматериалов?

– Спрошу, – Кастанян дернул головой, что можно было расценивать как кивок. И издал этот свой дурацкий хрюк. – Возможно, бумажки у него дома лежат.

М-да… вот он такой, армян-строй, в полной красе своей: взятки налево-направо умеют давать, тырить тоже, когда есть возможность, а дела вести согласно нормативным документам – кто бы их обучил? Мне стало противно от того, что я хожу и упрашиваю этого хачика вернуть мне долг. Порядочный человек сам должен помнить о своих кредитах и вовремя их гасить. Включить бы счетчик паразиту! Жаль, что мы не договорились по срокам…

Почему-то есть такие люди, от которых с души воротит. Но каждую субботу вечером в одно и то же время я отправлялся к армяну Кастаняну за деньгами. Он мне молча подавал три тысячи – я молча их получал, и мы расставались, не сказав и трех слов. Так было три раза. На четвертый Георг пропал…

– В Германию уехал, – сказала жена. – За машиной…

– Когда вернется?

– Не сказал…

Я передернул плечами и отправился восвояси.

Кастанян появился через месяц. А во дворе у него расположился сверкающий «Мерседес» – может новенький, может нет… Меня интересовал совсем другой вопрос.

– Тебя не было целый месяц, – начал речь свою с упрека. – Как раз четыре субботы прошли. Может, ты всю сумму разом отдашь? Там осталось каких-то одиннадцать тысяч…

Георг вскинул на меня налитые кровью глаза:

– Ничего я тебе больше не должен. Ничего я тебе больше не дам. Мы в расчете…

Это был второй случай, когда я видел Кастаняна без маски – первый раз он смертельно перепугался и чуть в окно не сиганул, а теперь его одутловатое лицо дышало неподдельной ненавистью ко мне.

– Тебя что, контузила разлука с ишаком? – указал я на «Мерседес».

– Какой ишак? Ты сам ишак! За базаром следи…

Угроза хачика была пустой, но все равно ранила. Я поморщился, спокойно кивнул – мол, понял тебя и сказал, не найдясь даже с умным ответом, не говоря уж об остроумном:

– Не боишься быть оштрафованным за воровство? Ну, смотри… тебе жить.

– Ничего у тебя я не крал! – Кастанян уже брызгал слюной метра на три, и первая порция попала на шею мне. – В твоем магазине цены высокие… Я смотрел Прайс…

– Мог бы не брать – кто ж заставлял? А теперь прости и прощай – с тобой будут разбираться специально обученные люди. Меня тошнит от таких, как ты…

– Давай не пугай…

– Я не пугаю. Ты лучше съезди к своим землякам в шашлычку на автозаправке за Кичигинским поворотом и расспроси – как страшно им было, когда на них наехали за воровство? Сколько они заплатили штрафа – тоже поинтересуйся на всякий случай…

При этих словах глаза Кастаняна зажглись бешенным огнем, какая-то самодовольная, наглая и издевательская гримаса исказила его толстощекую морду – таков был его молчаливый ответ на мои угрозы. Как будто не денег ему жалко, а корежит злоба на весь мир.

А мир этот в моем лице невольно улыбнулся, представив картину, как Чесменский ставит на место зарвавшегося армянина. Сергей обломает его парой слов, доставив мне удовольствие. Он не оставит дерьмо в покое, хотя бы по той простой причине, что наших бьют!

Вернувшись домой, я позвонил Чесменскому и рассказал о проблеме.

Вот что мне ответил Сергей:

– Знаешь, Анатолий… Виктор Анатольевич ведь отказался от завода в Южноуральске и уже получил за него отступные… Мне теперь там делать нечего. Ты обратись к южноуральским пацанам – они должны тебе помочь… Это их обязанность – смотреть за порядком.

От его спокойствия мне стало не по себе. Впрочем, он всегда был уравновешенным человеком – по крайней, мере всякий раз, когда мы встречались. Сейчас в его спокойствии было что-то смертельно равнодушное, будто мы уже не были знакомы и не работали на одного босса. Чувство обреченности затопило душу, вытеснив из неё беспокойство.

М-да… ну и ночь у меня была!

Будь проклят Чесменский! И прокляты эти его глаза, что наводили ужас на Гришу Авершина, моего продавца. И голос его спокойный… и слова… В конце концов, это вера в его всемогущество подтолкнула меня к кредиту для вороватого армянина. Я знаю, у местных бандитов Георг Кастанян в почете – он сам как-то хвастался. И теперь его не достать… Будь проклято все!

Впрочем, если без лукавства, вслух и про себя употреблял слова, которые не рекомендуется размещать на страницах книги. Но не это главное…

Люди глупы. Только я не хотел признавать себя своим в этом толпе.

На следующий день Чесменский позвонил сам – прямо с утра.

– Я разговаривал с Виктором Анатольевичем по твоей проблеме. Он просит помочь тебе. Я сейчас выезжаю. Где мы встретимся?

– А вы хорошо знаете Увелку?

– Что – она больше Южноуральска?

– Да нет. На единственном светофоре повернете налево – там вокзал. Я буду вас ждать на привокзальной площади.

Мы встретились, где условились, два часа спустя.

– Выше голову, приятель! – приветствовал меня Чесменский. – Прыгай-ка в машину и поехали к твоему хачику.

Будто внезапно я очутился в тесном замкнутом пространстве с человеком, один вид которого наводил ужас на посвященных в детали его профессии. Уличный шум замер, ветер стих, и единственное, что осталось – это запах одеколона Чесменского и осеннее солнце на небосклоне.

Я снова рассказал ему историю возникновения долга – о том, что Кастанян, признав его, сначала платил, а сейчас отказался. Я чувствовал себя виноватым, что поверил на слово вороватому хачику.

Закончил словами:

– И теперь я не знаю, что с этим делать – как стрясти с него долг…

Чесменский пристально смотрел на меня, но взгляд его, пронзая, устремлялся к чему-то невидимому.

Кастаняна мы не застали дома. И я не знал, что предпринять.

– Едем к южноуральским пацанам, – сказал Чесменский.

Казалось, он был доволен и приятно возбужден. Он на моей стороне – поэтому беспокоиться не о чем.

Мы пересекли Увелку и выехали на трассу в сторону города. Минут через пятнадцать вошли в штаб-квартиру южноуральских боксеров. Помнится, я уже был здесь когда-то. Да и Чесменский, видимо, тоже – все присутствующие с ним сердечно поздоровались. А на меня не обратили внимания. Лишь тот, который приводил сюда мою персону для разговора, подошел и уставился, сверля тяжелым взглядом.

– Ты опять прыгаешь через голову?

– Все нормалек, – заступился Чесменский. – Мы здесь по делу. Сможете мне найти хачика Кастаняна?

– Жору?

Чесменский взглянул на меня – я кивнул, подтверждая.

– Его.

– Да без вопросов.

Кто-то позвонил по мобильному телефону и доложил.

– Уже едет. Скоро будет.

Ждем. А братки местные, между тем, парни милые и веселые, развлекали гостя челябинского разговорами – рассказами про приколы тюремные и удалые разборки. Истории в общем-то жутковатые, но в их изложении они были даже забавными. Я поймал себя на том, что думаю: интересно, каково это быть бандюком – бесстрашным и уверенным в себе и в то же время таким ужасно веселым? Они-то уж точно знают, что такое быть мужчиной – не ведать сомнений, не мучиться: прав ты или не прав. Таких ничто не смутит в этом мире – ни окружение, ни то, чего оно ждет от тебя.

Между прочим, один сказал довольно интересную вещь. Отфильтрованная от матов и блатняцкого жаргона, она звучит примерно так: «Счастье – это только отдельные минуты: пришло и ушло до следующего раза. И постоянно счастливыми могут быть только лишь идиоты. А вот горе – это вещь прочная: если уж пришло, само не уйдет». Понравилась мне эта мысль…

Да и пацаны… Сомнения им не ведомы. Сомнения, которые вечно во мне присутствуют, им не страшны. А во мне так сомнения поселились с детских лет и к седым волосам стали прочными, как то горе, о котором только что говорили. Как-то они отыскали лазейку в мою душу и навсегда поселились в ней. Ну, и я всю жизнь сомневаюсь – в том числе, и в самом себе: сомневаюсь, что могу быть хорошим мужем, отцом, специалистом и гражданином… Теперь даже не знаю, каково это – жить не сомневаясь ни в чем.

Вошел Георг Кастанян. Я даже не сразу его узнал – настолько он суетливо и подобострастно кинулся по кругу пожимать длани всем присутствующим. Но это был он и, наконец, оказался напротив меня, протягивая трясущуюся клешню свою. Я проигнорировал жест дружелюбия:

– Ну, давай еще поцелуемся.

От обиды, наверное, голос прозвучал глухо, как со дна колодца.

Один из местных повел разговор:

– Слышь, Жорик, а за тобой, оказывается, должок, и ты отказываешься платить. Вот этот мужик предъяву тебе выставляет. Что скажешь?

Кастанян бросил на него острый, как у курицы взгляд, и опять кинулся ко мне, пытаясь завладеть рукой:

– Дорогой! Ты все неправильно понял… Ты меня совсем не так понял… Просто я машину купил и денег сейчас совсем нет… Но я отдам… Сегодня же отдам… Сейчас…

Хачик кинулся к столу, лихорадочно шаря по карманам и выкладывая попавшие в его липкие пальцы купюры.

– Вот… все, что есть пока. Остальные вечером… Вечером приходи ко мне – все отдам.

– Ага, – негромко сказал Чесменский. – Забавный хачик. Обхохочешься.

Я заметил, как переглянулись с Чесменским местные братки, и понял значение этих взглядов – сейчас они будут решать, как наказывать Кастаняна.

– Твой вопрос решен? – спросил меня Сергей. – Ну, тогда – пока.

Я забрал со стола кастаняновскую дань – две с небольшим тысячи – и покинул штаб-квартиру местной братвы. Почему-то я не получил от мести той радости, на какую рассчитывал. Но есть вещи, ответов на которые предпочитаешь не знать.

Я добрался до дома, дождался вечера и отправился к Кастаняну.

На этот час что-то в мире окружающем стало не так – в прохладном воздухе почувствовалось нечто мрачное и зловещее. Может, погода сменится ночью? Но однако же, такой прогноз не снимал ощущения надвигающейся беды – точно кто-то неизвестный и зловещий крался моими следами по улице, прячась за столбы, каждый раз, когда я с беспокойством оглядывался; точно земля под моими ногами в любой момент могла превратиться в зыбучий песок.

Никогда прежде не ведал такого страха – разве только в кошмарах. Всю свою жизнь строил на надежной основе здравого смысла и боялся лишь зримого и ощутимого – но только не чертовщины надуманной! Никакие рассказы из «ужастиков» не трогали в такой мере, как угнетало сейчас предчувствие – что-то в мире стало не так.

Глупости какие! – попробовал себя одернуть. – Нервы разыгрались, вот и все.

Но возникшее ощущение не проходило, исподволь завладевая моим сознанием. Боязливо оглядывался и озирался вокруг, а ощущение присутствия кого-то крадущегося за мной все росло, нагнетая душевную напряженность. И уже паника, как ветер холодный в проводах, завывала в сердце моем.

Из этого унылого и нервозного тумана, обволакивающего сознание в полусумраке вечера, всплыла одна-единственная позитивная мысль – сейчас Кастанян отдаст мне долг, и никогда более в жизни не буду иметь с ним дел.

Георг поджидал меня во дворе и был не один – три кривоносых брата Кастаняны, одинаковой степени волосатости и аромата немытых тел, взяли меня в кружок. Атмосфера мгновенно накалилась. В этом сумрачном забетонированном дворе повеяло чем-то уж очень зловещим, перечеркнувшим все мои уличные предчувствия. Словно шагнул я за ворота и оказался в совершенно другом мире, который уже не Увелка и даже, представьте себе, не Россия. Где я? Черт возьми! Почувствовал, как леденеет кровь. Кто эти люди вокруг меня?

Их беспокойные глаза напоминали подвальных крыс – трусливых и опасных. О господи, смилуйся, убереги меня от всякой нечестии и заразы! Мне и раньше приходилось видеть подобное – когда подлость и трусость, в угол загнанные, вдруг набирают силу и злобу.

Сразу почувствовал себя беспомощным и одиноким – я был в ловушке. Холодные, безжалостные, невидимые руки потянулись к моему горлу. Ледяные пальцы сомкнулись на шее, пережимая кровеносные сосуды, перекрывая доступ воздуха в легкие. Это был конец…

Но ведь никто на свете не умеет умирать так красиво, как русские – никого из двуногих мы не боимся. Хотя осторожность – мать доблести, и речь я начал с приветствия.

– Добрый вечер, братья армяне! Почетная встреча кредитора? Весьма польщен… – сказал с сарказмом, старательно изобразив улыбку и кивнув всем присутствующим сразу.

Георг схватил меня за плечо:

– За деньгами пришел? Тебе мало того, что я дал? Хочешь еще?

Я стряхнул его руку с плеча и оглянулся на братьев за спиной – не с ножами ли они в руках? Потом воззрился на самого младшего и более подлого из всех присутствующих.

– Ты что, Жорик, с чинары упал или братки тебя так здорово прессанули в Южноуральске, что умом тронулся? Ужасно выглядишь, между прочим…

Тот хрюкнул по своему обыкновению, вытаращил глаза, а лицо его начало синеть.

– Ничего я тебе больше не дам! Так и знай…

– Какой же ты мужчина, если слово не держишь? Трясешься от жадности – смотреть противно. Но подумал ли ты бестолковкой немытою, что свои похороны тоже сам будешь оплачивать?

Хачик головою дернул, словно гремучая змея, готовая ужалить, и завизжал высоким голосом:

– Ты что, сука-бл…, решил братвой меня запугать? Не выйдет!

– Черти тебя дери, Кастанян! Не ты ли ползал сегодня у моих ног и прощения просил? На много они тебя наказали? Совсем от жадности спятил?

– Сволочь проклятая! Ты мне за это еще ответишь, – хозяин двора визжал, брызгая мне слюной в лицо, а два шкафа с пустыми антресолями легонько подпихивали меня в спину, нагнетая напряжение обстановки.

Но русские не сдаются!

– Слышь, хачик, я сейчас домой приду, позвоню Чесменскому, и ты будешь очень жалеть, что снова нарушил слово.

Кастанян запрокинул голову и расхохотался, раздув шею, как лягушка живот.

– Не понимаю, о чем ты говоришь. Если про свою «крышу», то дабл я её в рот.

– Ну, знаешь… За слова такие придется сполна отвечать. Слыхал я про то, что крысы иногда кидаются на волков, но чаще всего попадают в пасть. Ты, наверное, будешь очередной. Нет, правда, ума у тебя не больше, чем у козла.

– Звони своей «крыше», а я посмотрю, что он тебе скажет теперь.

– Отсюда посмотришь?

Георг махнул рукой, и его оголтелые братья за моей спиной расступились.

Я беспрепятственно дошел до калитки ворот и, открыв её, оглянулся. На лице Кастаняна застыло самодовольное выражение старой обезьяны, добывшей гнилой банан с сухой пальмы.

– Жалко мне тебя, хачик. Завтрашний день для тебя может быть не столь лучезарным, как сегодня. И это будет дорогая цена за то дешевое представление, которое ты и твои братья сейчас разыграли предо мной.

Вдогонку мне понеслись трехглавые русские маты с армянским акцентом.

О господи, думал я, возвращаясь домой, никогда не чувствовал такой душевной усталости. Усталости и печали, бессмыслицы и одиночества. Меня измучили мои же ошибки, и моя ярость, и моя горькая-прегорькая печаль. Когда же все это кончится, и начнется нормальная жизнь? Прав Чесменский, говоря, что я сам виноват во всех своих неприятностях. Видимо, не в свое болото попал, не по себе шапку примерил…

Вернувшись домой, позвонил Сергею и сообщил о том, что армян слово свое не сдержал и более того… Не без ехидства передал слова Кастаняна о том, что он Чесменского дабл в рот.

– Вот даже как? – удивился Сергей. – Ладно. Завтра разберемся.

И отключил связь.

А чего же я ждал – оперативной и неотложной помощи? Меня как-то разом пронзило прозрение. Боль догадки возникла вдруг и все разрасталась в груди. Впрочем, теперь это была уже не догадка, а уверенность. И уверенность неприятная. Кастанян неспроста стал бузить – что-то поменялось в течение дня. Разборки, должно быть, прошли не так, как ожидал, и я, похоже, в них проиграл.

Какой же был идиот! – с горечью подумал о ситуации. – А теперь вот за все это расплачиваюсь…

Искреннее раскаяние овладело душой.

Вышел во двор освежить раскаленную голову. Влажный ночной воздух повеял прохладою в лицо. Дождь – или что там посыплет с неба? – еще не начался, но влажность настолько была высокой, что с крыши уже закапало. Мир был окутан промозглой сыростью и холодным туманом, который нес с собой запахи умершего лета. Окна в соседних домах не светились – видимо голубым огонькам экранов не хватало сил пробиться сквозь обступившую окрестности мглу. Казалось, будто весь мир съежился и застыл, а природа накрыла его ватным одеялом.

Вернулся домой, размышляя о том, что теперь будет и что надо делать.

Где-то читал, что признаком глубокой депрессии являются постоянная усталость и настоятельная требовательность во сне. А еще в размышлениях о сути жизни и несостоятельности веры в Бога. Ведь всем понятно, что Георг Кастанян – человек порочный. Но земля не разверзлась под его ногами. Значит, спит Господь Бог, если он есть…

Что ж, так – значит так.

Ну и день выпал сегодня – все вверх дном!

Внезапно ослабев от страшного напряжения последних суток, я грохнулся спать и проспал без просыпа двенадцать часов подряд.

В эту ночь шел мокрый снег. Но когда настал новый день, ледяная крупа перестала сеяться с неба, и задул холодный ветер. Я остался дома, не позвонив даже на ЮЗСК по поводу погрузки плит – все ждал звонка. Но Чесменский не позвонил. И я утвердился в подозрении – тема закрыта не в мою пользу.

Не буду я ему больше звонить и не пойду к Кастаняну – к чему? Смотреть, как его обезьяньи глазки искрятся весельем, а сам он закатывается хохотом? Да, он выиграл этот раунд, но ведь еще не вечер. Когда-нибудь и на чем-нибудь я обязательно поймаю проклятого хачика, которого мало повесить – накажу финансово и скажу все, что о нем думаю. Вот будет праздник на моей улице!

Но пока эта минута не настала, простой здравый смысл требует признать свое поражение и временно отступить – ну, не бить же ночами в отместку ему окна в коттедже камнями. И если это называется лицемерием, что ж пусть так оно и будет.

Раздражало то, что обвел меня вокруг пальца безграмотный хачик, предки которого только вчера слезли с чинары. Как сказал про них герой одного известного фильма – в Россию на ишаках, обратно в «Мерседесах». Пора бы уже догнать, как они это делают…

Однако наступит день, наступит час, когда придет праздник и на мою улицу.

Но для того, чтобы он наступил, нужны тугрики – ни больше, ни меньше.

Я находил удовольствие в этих мыслях о будущем – вот когда у меня будут деньги, много денег… Мне достаточно было верить, что такой день обязательно наступит, и я не поскуплюсь для своей мести – обязательно раздавлю Георга Кастаняна. Во что бы то ни стало! Чем я хуже графа Монте-Кристо?

Мне очень хочется стать богатым прежде всего для того, чтобы иметь возможность послать к черту любого встречного поперечного. А вот армяна Кастаняна точно сотру в порошок!

Ну, а пока, надо засунуть свою ненависть куда подальше и не трогать лиха, пока спит тихо. Неспроста ведь Чесменский отступился и проглотил армянское: «Дабл ю в рот». Так что, не стоит поднимать шума, когда делу нельзя помочь, даже если нутро кипит. И лозунг момента, как говорил покойный ныне товарищ Ленин, должен звучать так – не вопи, а с улыбкой жди своего часа.

В жизни бывают взлеты и падения – с контрастами приходится мириться: они вынуждают нас к этому. И когда происходит что-то неприятное, а ты ничего не можешь поделать, какой смысл кричать и кататься в истерике по полу? Легче будет отступить, затаиться… и это потом старицей окупится. Таков секрет выживания.

А подленький Кастаняшка от меня никуда не денется: врун всю жизнь остается вруном, а вор – вором. И самых ловких из них наказывает Судьба. Умный и грамотный человек всегда может заработать себе на жизнь, а вор обязательно будет сидеть в тюрьме. Пусть обманет он одного-двух простофиль, но ведь слава дурная поползет за ним как удушливый запах немытого тела – и уж имя свое ему никогда не отмыть. Дайте срок – и ФИО Георга Кастаняна станет синонимом параши: оно будет недостойно плевка. Не я, так Бог расправится с ним – от возмездия подлый хачик не уйдет!

Хотя… когда он нужен, Всевышнего нет, как нет совсем. Но когда не надо, он бывает свирепым и карающим. Пойди – угадай и угоди…