Ты не одна. Дневник мамы недоношенного ребёнка

– Вам должно быть известно, что у неё уже брали кровь на это же исследование в ЦПС. Получается, что вы, даже не поинтересовавшись результатами, тратите впустую государственные деньги, – начала я намекать ей на то, что она нарушила их правила.

– Какое вам вообще дело до государственных денег?! – врач вышла из себя.

Ещё пару вопросов, и врач закончила разговор:

– В таком тоне я с вами разговаривать не буду!

«Что ж…» – подумала я, – «Наверное, именно поэтому она и не позвонила по телефону нам, чтобы сообщить о смерти ребёнка».

После разговора со мной настроение у врача испортилось.

– И чего ты добилась? – спрашивал меня муж, когда приехал домой. – Они и так не очень-то хорошо ко мне относились, но после разговора с тобой она вообще швыряла мне бумаги, чтобы я их подписал.

А я совсем не жалела ни об одном слове, которое сказала людям, которые сидят не на своём месте. К тому же злость у меня прошла после этого диалога, пришла уверенность, что жизнь всё расставит по своим местам, что статистику смертности никто не отменял, и такое наплевательское отношение не сойдёт им с рук.

Муж на мои возмущения о беспределе, царящем в больнице, в ответ продолжал:

– Что ты хочешь от этих людей? Ты думаешь, они хоть капельку сочувствуют таким, как мы?! Ты представь: я стою, жду бумаги после смерти ребёнка, а два врача (с одной из которых я разговаривала по телефону) совсем молодые, у них только ребёнок в отделении умер, обсуждают между собой:

– А у него такой пупок смешной!

– А если бы ты видела, как мой смешно чешется?

Я стою и думаю: наверное, детей обсуждают. Оказалось, собак! А ещё знаешь, что они посоветовали? Если мы решимся ещё на детей, то делать ЭКО.

– ЭКО?! – хорошо, что я не ездила в больницу, хорошо, что я не слышала этого от этих недалёких людей, у которых наверняка у самих-то детей нет. – Да у них вообще мозги есть? Советовать людям, у которых есть три ребёнка, ЭКО? Как хорошо, что меня там не было! Как хорошо, что ты был там. Я бы не сдержалась, чтоб не сказать всё, что я думаю об их такте, отсутствии субординации и явно выраженном недостатке извилин. Какое вообще их дело? Нет бы выразить соболезнования по поводу смерти ребёнка! Но они, видимо, считают, что оказали нам услугу – своим бездействием довели ребёнка до смерти! – Мы долго и дружно ругались на врачей и мысленно занесли данное учреждение в чёрный список.

От вскрытия мы, как и в прошлый раз, сразу отказались. В день смерти Марии Андрею сообщили, что у неё было ВЖК аж четвёртой степени при поступлении в реанимацию. Всё, конечно, возможно. Ведь перевозка – это серьёзное испытание для недоношенного ребёнка. Но почему это не сообщили нам сразу, как только заметили, а только после смерти ребёнка? Не сочли необходимым?

Смерть ребёнка очень тяжела для обоих родителей. Андрей ходил чернее тучи. Все его надежды на то, что всё будет хорошо, рухнули в один момент. Чуда не произошло. Он не понимал, почему, зачем, для чего. Несмотря на все свои переживания, он взял на себя организацию похорон, перевозку тела в храм для отпевания и затем на кладбище для захоронения.

Я лишь взяла на себя покупку гроба. Мне пережить смерть ребёнка, на первый взгляд было легче, чем мужу. Я успокаивала себя тем, что если бы Мария выжила, она бы с большой вероятностью была инвалидом.

Спустя год я понимаю, что на самом деле оказалось, что мне тяжелее пережить смерть детей. Андрей горевал очень сильно до тех пор, пока Аня не оказалась дома. После этого всю его боль как рукой сняло.

У меня же до сих пор бывают моменты, когда горе накрывает меня целиком и полностью и я безутешно рыдаю в подушку. Это всегда бывает только ночью, потому что в течение дня у меня много дел и, даже если вдруг на глаза начинают наворачиваться слёзы, меня кто-нибудь отвлекает от грустных мыслей.

Сегодня ночью (прошел почти год с того трагического события) я тоже безутешно плакала о детях. Наверное, это связано с тем, что я мысленно возвращаюсь в прошлое, чтобы описать то время.

За последнее время я прочла много литературы о том, почему и зачем человеку даётся страдание. Многое, тронувшее мою душу, я поместила в конце этой книги. В этих словах можно найти поддержку и утешение измученной душе. В конце книги есть и практические советы о том, как пережить горе. Здесь же я приведу слова митрополита Антония Сурожского:

«Разумеется, я не считаю, что страдание и смерть хороши сами по себе. Но они не являются и односторонним актом Божией жестокости; жизнь на земле гораздо сложнее подобного представления. Бог, Его воля, Его мудрость и Его любовь очень существенны. Силы тьмы играют свою роль, и у человека своя роль между злом, которое могло или может вторгнуться в мир, и добром, которое может покорить его. У человека страшная власть позволить тому или другому одержать верх. Так что когда нам встречается страдание или какое-либо зло, недостаточно обернуться к Богу с обвинением или с жалобой.

Мы должны отдавать себе отчет в том, что ситуация определяется человеческим злом столько же, сколько и другими факторами. Существует коллективная ответственность за конкретное страдание, которую мы должны принять и нести вместе».

«…страдание – будь то нравственная мука, душевные переживания или физическая боль – обычно становится невыносимым, потому что в каждый момент мы как бы живём и переживаем всё уже прошедшие моменты боли и страдания и в каждый момент ожидаем, что так будет вечно, что оно никогда не кончится.

И мы не в состоянии противостоять всему прошлому и будущему страданию, хотя в большинстве случаев могли бы противостоять конкретному страданию нашего тела или нашей души в данный момент».

«Мы склонны думать, что наш духовный рост происходит при посредстве разума, осознанного отклика, путём интеллектуального возрастания. Мы воображаем, что нашадуховная жизнь состоит из раскрывающихся в нас возвышенных мыслей и глубоких чувств. Но не в этом духовная жизнь, не это – жизнь Духа. Это – та промежуточная область, которая не принадлежит ни телу, ни духу. Я поясню свои слова сравнением. Мы крестим ребёнка. Чего мы ожидаем – если вообще ожидаем чего-либо? Почему мы считаем, что в этом есть смысл? Потому что мы верим, что, осознанно или нет, живой дух, живая душа ребёнка способна встретить лицом к лицу Живого Бога. Независимо от всякого психологического восприятия, всякого интеллектуального или эмоционального отклика, живая душа встречает Живого Бога, и таинства

Церкви обращены к этой живой душе, которая в своём познании Бога не зависит ни от интеллекта, ни от сознания. Но если это так, то это же верно в отношении всего того, что происходит в теле или душе ребёнка ещё до того момента, когда он может осознавать случающееся на интеллектуальном уровне. Что касается взрослых, из того, что я видел, мне кажется, что это же относится к тем, кто душевно болен, кого не докричаться, кто как будто совершенно отгорожен от окружающего мира. Они могут выздороветь, и мы встречаем их не там, не такими, с какими расстаемся: эти люди созрели и переросли себя, как будто за пеленой безумия, сумасшествия жизнь Духа продолжалась, потому что Бога нельзя удержать или отстранить тем, что происходит у нас в уме или в эмоциях. Бог имеет непосредственный доступ к человеку. Бог встречает человека на уровне его души, который в конечном итоге есть уровень молчания, того, что за пределом слов: на уровне Таинств, на уровне того, что может быть познано изнутри молчания, но что нельзя выразить иначе как символически.

Следовательно, если болен ребёнок в том возрасте, когда мы не можем ожидать, что он будет сознательно понимать происходящее, когда он ещё не способен научиться тому, что требует воли, интеллекта, зрелости чувств, активной веры, активного принятия, то это не означает, что происходящее с ним в теле никуда не ведёт, что оно не станет положительным событием или положительным вкладом в его вечную жизнь.

И это, я думаю, особенно важно осознать родителям, взрослым, когда с ребёнком как будто нет контакта, как в случае умственно недоразвитых детей. Есть предел общению в слове, но нет предела другим формам общения. В конечном итоге и встреча двух людей происходит за пределом слов, она происходит там, где Бог. Мы, в Православной церкви, настаиваем, что беременная женщина должна исповедоваться, должна выправить свою жизнь, причащаться, молиться, потому что связь, существующая между нею и ребёнком, такова, что всё случающееся с ней случается и с ребёнком. Когда ребёнок родился, мы ожидаем, что родители молятся над ним.

Мы крестим, миропомазуем и причащаем младенцев по той же причине, о которой я говорил выше: потому что Живой Бог может встретить Свое живое создание на той глубине, которая далеко за пределами всех способов человеческого общения.

Когда ребёнок болен, вне сознательной как бы досягаемости, всё ещё остается возможность молиться над этим ребёнком, молиться о нём, держать его перед Богом и приобщать его таинствам Церкви. Если бы родители и окружающие такого ребёнка люди чаще это осознавали, если бы, вместо того чтобы стараться пробиться через непроходимую стену, они погружались в те глубины, где мы все встречаемся в Боге, то могла бы возникнуть ощутимая взаимосвязь, которая стала бы началом вечного взаимоотношения. Это же относится и к смерти. Бог не есть Бог мёртвых, он есть Бог живых. И если мы живём в Боге, мы живём в близости друг с другом».

«Часто, когда из этой жизни уходит ребёнок (это же относится и к смерти взрослого человека), родители переживают двойное горе. С одной стороны, умер ребёнок. Нет больше физического присутствия, нет непосредственного физического общения. Но кроме того, мы странным образом воображаем, что ребёнок, умерший младенцем, навсегда им и останется, что он останется вне сознательного контакта, потому что на земле он не развил того интеллекта, который позволяет общение, и тех эмоций, которые нас связывают. Но ведь это живая душа, живущая в Живом Боге и Его силой, и если бы только мы могли достичь глубин собственной души, собственного духа, мы могли бы бесстрашно нести уверенность, что ничто не может разлучить нас.

 

Когда наступит полнота времён, мы встретимся не на уровне нашего психологического богатства или бедности, мы встретимся – дух с духом и душа с душой; это мы должны бы осознать уже теперь, на этой земле. Наши взаимоотношения с теми, кто ушёл из этой жизни, не в прошлом и не в будущем: они в настоящем – в том мгновении, которое является настоящим мигом и которое есть место встречи с Вечностью, то есть с Богом. Наши отношения с теми, кто ушёл из этой жизни, строятся в настоящем, и они принадлежат именно категории вечности, а не времени.

Да, действительно, нет физической встречи, физического прикосновения, но в любом случае – не таков уровень нашего взаимообщения. Даже в теперешнем нашем состоянии, когда между нами есть отношения, они не просто обусловлены взаимопониманием, обменом на уровне слов, языка, символов. У нас есть взаимопонимание и отношения в той мере, в какой мы встречаемся в молчании, на глубине, душа с душой. В каком-то смысле подлинное общение начинается там, где все способы общения отстранены. Подлинное взаимопонимание находится за пределом слов. Когда страдает ребёнок, мы актом веры должны принять его способность вырасти в более тесную близость с Богом, потому что он – живая душа, и мы должны быть уверены: то, что с ним происходит, не напрасно. Когда дети уходят из жизни, мы должны помнить, что Бог есть Бог живых».

Митрополит Антоний Сурожский

20 декабря

Сегодня произошло значимое для меня событие: разрешили привозить сцеженное молоко ребёнку. За все сутки я сцедила от силы 15 мл, но этого было достаточно, поскольку начинают давать молоко с совсем маленьких порций.

Молоко надо было привозить к часам посещений, к двум. Попросили отвезти свекровь. Я была ей благодарна, поскольку она отпрашивалась с работы, чтобы отвозить молоко Анютке. Это было не так легко для неё, и совсем невозможно для Андрея.

21 декабря

Похороны малютки

Поскольку с похоронами мы уже сталкивались, в этот раз организовать всё было проще. Опять Андрей всем занимался, и опять хоронили на третий день. Все эти совпадения снова и снова возвращали меня в прошлое.

Андрею было морально тяжелее, чем мне, для него всё это было неожиданно. Мы так молились о девочках, чтобы у них всё было хорошо! Но иногда ответ бывает «Нет».

Отпевать решено было в старинном Никольском храме 1700 года постройки, где нас никто не знает. Мужу не хотелось никаких любопытных, непонимающих взглядов, не хотелось никаких проповедей, никаких слов вроде «не дай Бог никому такого горя». Ему вообще не хотелось отпевать Марию. Зачем? Ведь она и так Ангел. Он даже духовнику, отцу Артемию Владимирову, написал: а можно ли Марию не отпевать? На что тот ответил: «А вы почитайте чин отпевания младенцев, и сами всё поймете».

Для меня с отпеванием было всё более понятно, я хотела, чтобы оно состоялось. Мне было неважно, где оно будет, главное, чтобы оно было. Случайное, неслучайное совпадение: смерть младенца в день памяти святителя Николая и отпевание в храме, названном в его честь, было мне как бальзам на душу. Как будто святитель малым своим вниманием хотел нас утешить.

Муж решил хоронить рядом с могилой Гавриила, чтобы не утруждать себя ещё оформлением земли. Я просила мужа оформить другой участок на случай ещё одной смерти. На что Андрей заявил, что больше ему смертей не надо.

На отпевании опять были только мы вдвоём. Детей оставили с бабушкой дома. Теперь я понимаю, что можно было их взять с собой. Моё мнение насчёт того, что детская психика может травмироваться от увиденного мёртвого тела, изменилось. Теперь я считаю, что детям полезно увидеть, как бывает прекрасна смерть, чтобы не бояться её впоследствии. Впрочем, не только детям это полезно.

Первым моим чувством, когда я увидела Марию, была, как ни странно, радость. Девочка, крохотная как Дюймовочка, лежала во всём белом и улыбалась. «Смотри, она улыбается», – сказала я мужу. «Да это просто в морге так специально сделали. Они, наверное, так всем делают», – Андрей был в подавленном состоянии.

Наша малютка уже не принадлежала этому миру. Какое счастье! Наконец-то она там, где нет ни боли, ни страданий.

Я стояла рядом с ней и молилась. Я верю, что радость, которую я испытывала, была от того, что моя душа и душа ребёнка незримо встретились. И от этой встречи и возникли те светлые чувства, которые я испытывала, стоя рядом с гробом.

После молитвы я обошла храм, чтобы помолиться у икон знакомых мне святых. Больше всего привлекла моё внимание икона на аналое, на ней среди образа святых были изображены дети. Какой именно был образ, я не знаю, потому что видела его впервые. Может быть, это была икона святого Стилиана, покровителя детей, или редкий образ Пресвятой Богородицы. Эту икону, скорее всего, вынесли из алтаря ради отпевания.

Минут через двадцать в мою голову стали закрадываться земные мысли о том, что пора бы священнику приехать на отпевание. Дело в том, что в тот день после отпевания я должна была успеть в реанимацию к Анне. Я уже весьма окрепла после родов и была наконец готова к поездкам в Москву.

Я очень боялась, что могу не успеть в установленные часы в реанимацию. Если мне не изменяет память, время посещения реанимации было установлено на два часа дня. К тому же, к сожалению, в больнице объявили карантин, и к детям родителей пускали на ограниченное время, как правило, минут на пять.

Примерно спустя полчаса от назначенного времени пришёл священник, отпел младенца быстро, минут за пятнадцать. Никакой проповеди он не говорил, как будто прочитал мысли Андрея.

После отпевания мы с Андреем разъехались в разные стороны. Он поехал на кладбище хоронить Марию, а я – в реанимацию к Анне.

Реанимация

Я не только не опоздала в реанимацию, но даже приехала раньше времени. Надела уже привычные халат и маску. Люди сидели или стояли в ожидании заведующей около её кабинета. На стене были вывешены правила посещения детской реанимации, объявления о карантине и фотографии детей, которых выходили в этом отделении. Фотографии показывали совсем крохотных детишек, по килограмму, и уже выросших, лет трёх.

Карантин. Посещения запрещены. Мне не хотелось в это верить, и я попыталась пока что не думать об этом.

Ровно в назначенное время пришла заведующая реанимации. Это была женщина лет сорока, на вид строгая, взгляд её был обращён внутрь себя. Я стала ждать своей очереди.

Кто-то довольно быстро выходил из кабинета, с кем-то заведующая беседовала подольше.

Вскоре и моя очередь подошла. Я зашла в кабинет и села напротив Марии Александровны.

– Здравствуйте. Я – мама Зориной Анны.

Врач ненадолго задумалась, посмотрела сначала в свои бумаги, потом на мой лист с вопросами, которые я предварительно записала и сказала:

– Здравствуйте. Я знаю, что со старшей девочкой у вас всё неудачно закончилось… Приношу свои соболезнования.

Я вспомнила, как Андрей рассказывал, что заведующая уже говорила ему, что хотела перевести девочку к себе в больницу. Вероятно, вчера она позвонила туда, чтобы договориться о переводе Марии, думая, что операция уже состоялась, и детей можно воссоединить. Но ей сообщили о смерти ребёнка.

– Сегодня мы похоронили нашу девочку. – Лицо Марии Александровны после моих слов изменилось. Стало понятно, что она сочувствует или хотя бы представляет, через что нам пришлось пройти. – Операцию переносили несколько раз из-за того, что не было мест в оперблоке, и как итог: из-за повторного кровоизлияния после пункции ребёнка не стало.

– Действия врачей я не имею права комментировать. Что же касается вас: эта боль останется с вами на всю жизнь. Вы уже никогда не будете такой, как прежде. Но, впрочем, может всё, что случилось, к лучшему? – внимательно посмотрела на меня заведующая.

– Возможно. Я понимаю, что велика была вероятность, что ребёнок будет инвалидом. Я всё понимаю.

– Теперь вам необходимо сосредоточить все свои силы на выжившей девочке. Ситуация у нас следующая: операцию она перенесла хорошо. Вчера мы её экстубировали, перевели на СРАР. Пока отмечается апноэ (прекращение дыхания), но восстанавливается оно самостоятельно или после тактильной стимуляции. Я думаю, что скоро она начнёт понимать, чего от неё хотят, и начнёт дышать сама. Сегодня делали эхокардиограмму и обнаружили клапанный стеноз лёгочной артерии. Раньше его не было слышно, а после операции заметили, но он в пределах допустимой нормы.

– А какая она?

– При умеренной степени градиент 20–30 мм ртутного столба, у девочки всего лишь 16. Это должно пройти со временем. Также после операции остался остаточный сброс до 1 мм, но он зарастёт со временем.

– А если стеноз не пройдёт сам? Если он будет увеличиваться? – беспокойство внутри меня нарастало, как снежный ком.

– Мы будем смотреть динамику. Очень надеюсь, что он не будет увеличиваться.

(Уже дома в интернете я прочитала, что если стеноз увеличивается, то делают операцию. Однако при умеренном стенозе малышка может расти и осваивать двигательные навыки как обычный ребёнок. Вот только она может немного чаще сверстников болеть простудными заболеваниями. Дорога в профессиональный спорт в более старшем возрасте таким детям закрыта. После этого разговора я только и думала: «Неужели придётся ещё одну операцию на сердце делать? Малышка может не выдержать такой нагрузки и умереть. И откуда взялся стеноз?»)

По Марии Александровне было видно, что она рада меня видеть. Все визиты Андрея она убеждала его, что присутствие мамы очень важно для ребёнка. Он может чувствовать запах матери, и это его успокаивает, мама может прикоснуться к ребёнку. И, конечно, самое важное – молоко:

– Что у вас с молоком?

– Наша бабушка сможет носить каждый день.

– Отлично!

– Я, к сожалению, не смогу приезжать каждый день, поскольку у меня есть ещё два ребёнка четырёх и шести лет, – я хотела добавить ещё и про работу, но Мария Александровна меня остановила:

– Одной этой причины достаточно. Если хотите, я могу информацию про ребёнка и бабушке рассказывать.

– Я бы хотела. Только наша бабушка может принимать всё близко к сердцу, и не так вас понять.

– Мы вчера с ней так хорошо поговорили, – стала переубеждать меня Мария Александровна.

– Очень хорошо. В таком случае, конечно, передавайте и бабушке информацию. Мы только за.

– У вас есть ещё вопросы?

Был один постоянный вопрос, который я задавала всем врачам:

– Она будет нормальным ребёнком? – я имела в виду, не будет ли Аня инвалидом.

– Да, – она сказала это с такой уверенностью, что я надолго забыла про свои переживания.

– У вас всё? – уточнила она. Я кивнула.

Тут Мария Александровна позвонила врачу, и почти тут же пришла совсем молодая девушка.

– Это Екатерина Ивановна, – представила она мне врача, – Екатерина Ивановна, это мама Зориной, проводите её к ребёнку.

Белокурая с голубыми глазами врач позвала меня за собой. Моя Анна лежала в самой дальней палате.

– У вас написано, что при карантине посещения запрещены…

– Да, но Мария Александровна очень добрая, поэтому разрешает короткие посещения, – ответила Екатерина Ивановна.

Перед тем, как пропустить меня к ребёнку, врач попросила меня подождать некоторое время около кабинета рядом с палатой и исчезла из моего поля зрения.

Вскоре она вернулась и подробнейшим образом объяснила мне, как продезинфицировать руки, подвела к кювезу и показала, как его можно открыть, объяснила все правила посещения.

Как же долго я не видела свою девочку! Как же я рада была её видеть! Но я сдерживала свои эмоции, ожидая, когда врач выйдет.

Екатерина Ивановна сочла необходимым ещё раз мне рассказать про открытый артериальный проток, про стеноз лёгочной артерии. И тут я задала вопрос, который задавала уже заведующей:

– Из-за стеноза опять придётся делать операцию? – этого я очень боялась.

Врач посмотрела на меня с некоторым испугом, который выдал её мысли:

– Я очень надеюсь, что не придётся. Надеюсь, что со временем организм скомпенсирует всё.

Я помню, что мы довольно долго ещё разговаривали с врачом про состояние малышки, и на вопрос: «Будет ли она здоровым ребёнком?» она ответила, что надо в это верить, потому что если мама не будет в неё верить, то кто же вообще тогда будет?

После этого меня оставили с Анечкой наедине. Она всё время спала, но даже просто вновь увидеть её было для меня огромной радостью. В тот день я впервые была просто рада видеть свою маленькую девочку, моё сердце не разрывалось от горя. Я почувствовала – впервые за всё это время, – что она может выжить. Раз уж она пережила операцию, значит, всё должно быть хорошо. Особенное чувство у меня вызвало прикосновение к малютке. Я в первый раз смогла вложить ей в ручку свой палец. К моей радости она сжала его – слабо, но всё-таки сжала.

Сосательный рефлекс сохранился. Она сосала не так хорошо, как в роддоме, но движения языком она делала.

Мария Александровна зашла проверить, все ли документы у них есть:

– Это у вас Анна?

– Да.

Оказалось, что полиса не хватает. Надо было его сделать.

Несмотря на объявленный карантин, мне разрешили пробыть рядом с малышкой целый час. Позже оказалось, что, в основном, это разрешалось, если приходишь в первый раз. Андрей в последующие разы был с малышкой понемногу, минут по пять-десять. Мы с ним ходили по очереди. Мне всегда хотелось быть подольше, и, к моему счастью, мне не препятствовали находиться около малышки. Час – это было максимальное время пребывания.

После посещения реанимации я смогла наконец-то поверить, что у нас может быть всё хорошо. Мария Александровна произвела на меня неизгладимое впечатление. Такому человеку я со спокойной душой доверила свою драгоценную малышку. Всё время пребывания Анны в реанимации я жила с полной уверенностью, что здесь сделают всё возможное и невозможное. Я не знаю, откуда взялось это чувство. Возможно, это было от эмоциональной усталости, я устала переживать.

22 декабря

Четверг.

Из выписки:

«В лёгких очаговые тени не определяются, сохраняется интерстициальный отёк в медиальных отделах.

Гемодинамика в первые послеоперационные сутки поддерживалась допамином и добутрексом. Кардиотоническая терапия закончена 19 декабря (3 послеоперационные сутки).

В первые послеоперационные сутки отмечалась динамическая кишечная непроходимость, по желудочному зонду отходило застойное отделяемое. Энтеральное кормление возобновлено.

20 декабря, на 4 послеоперационные сутки, объём увеличен до 10 мл*8 раз. Пассаж по ЖКТ (желудочно-кишечному тракту) восстановился. Диурез удовлетворительный.

Со стороны ЦНС (центральной нервной системы) сохранялся синдром угнетения. НСГ (нейросонография) СЭГ (Субэпендимальные геморрагии) слева, неоднородное повышение эхогенности ПВЗ (перивентрикулярных зон).

Анализ крови. Лейкоцитоз. Тромбоциты в норме. CRP (С-реактивный белок) в норме. Исследование крови на метаболиты грибов, показатели умеренно повышены.

Лечение:

• ИТ (инфузионная терапия) + ПЭП, включая жировую эмульсию. Антибиотики цефотаксим+ванкомицин 1 день, инванз+ванкомцин, амикацин+линезолид. Дифлюкан. Микамин с 23.12.16.

• Эритроцитарная взвесь А(П) Rh положительная Kell отрицат. № 1. СЗП (свежезамороженная плазма) А(П) Rh положительная № 1 Пентаглобин № 2».

В скобках моя расшифровка сокращенных названий.

К Ане ездил Андрей. Существенных изменений не было. Медленно ей становилось лучше.

Когда перепечатывала выписку, поняла, что о кишечной непроходимости нам не сказали. Осознала, как мудро поступила заведующая реанимации, не сообщив нам об этом. Если бы она это сделала, у меня бы началась паника и истерики. Немудрено, что, потеряв двоих детей, я очень боялась смерти Анны. А слова «кишечная непроходимость» сразу же напоминают мне о смерти Гавриила. Спасибо Марии Александровне, что оберегала нас от лишней информации.

Откуда у этой женщины столько мудрости?

23 декабря

Пятница.

У Анютки дыхание становится всё стабильнее. Сегодня её перевели с СРАР под кислородную палатку. Это такой специальный «домик» для оксигенотерапии новорождённых, под которым лежит малыш. Палатка представляет собой закрытую конструкцию, благодаря чему отсутствует утечка кислорода в окружающий воздух. Она состоит из прозрачных элементов и позволяет постоянно наблюдать за малышом. Кислородная трубка подводится через специальное отверстие.

Каждый день я с огромным трудом по каплям сцеживаю для малышки около двадцати миллилитров молока. Всё своё свободное время я трачу на это. В идеале надо сцеживаться каждые три часа. Но мне этого мало, потому что молока у меня совсем нет. Я выдавливаю его по каплям целый день. Ночью я хочу спать, и поэтому встаю только один раз, чтобы сцедиться. Мне также известно, что только сцеживанием грудное вскармливание не сохранишь, необходимо, чтобы ребёнок сосал грудь. Мне оставалось только надеяться на то, что до момента воссоединения молоко не уйдёт.

Когда нам в первый раз в реанимации объясняли правила сцеживания, то говорили, что молоко должно быть утренним. Для меня это означало от силы 5 мл. Позвонив консультантам по грудному вскармливанию, я выяснила, что хранить молоко в холодильнике можно максимум сутки. Только смешивать его надо было по-хитрому: холодное вливать в холодное. То есть смешивать надо только молоко одинаковой температуры.

Мужу грустно было смотреть на мои мучения: как я по каплям добываю жалкие миллилитры. Он пытался отговорить меня от затеи вернуть лактацию, но я прогнала его. Правда, иногда и меня одолевали мысли, что всё это зря, и что, возможно, молоко не дают ребёнку, а кормят её только смесью.

Но мне помог мой прошлый опыт кормления старших детей. Я знала, за что я борюсь, и поэтому мне было проще. Я знала, как бывает трудно накормить ребёнка, когда он болеет, и тогда грудное вскармливание становится спасением. Я знала, как тяжело вставать ночью, чтобы приготовить ребёнку смесь и как легко кормить его грудью, лёжа рядом с ним в кровати, потому что при этом можно даже спать. Я знала, какую близость в отношениях даёт грудное вскармливание, и какими спокойными дети вырастают благодаря этому. Сосание груди помогает ребёнку успокоиться и уснуть.

Дети, находящиеся на грудном вскармливании, быстрее набирают вес, чем дети, находящиеся на искусственном, при этом можно не бояться лишнего веса от переедания.

Излишне было бы писать о пользе грудного молока, поскольку сейчас почти все об этом говорят. Но в том-то и дело, что почти, да не все. Поэтому я напишу об этом.

Грудное молоко очень хорошо усваивается. А женский организм устроен таким премудрым образом, что состав грудного молока уникален и меняется, подобно живому организму даже на протяжении одного кормления. Таким образом, грудное молоко всякий раз является наилучшей едой из всех возможных для конкретного ребёнка. Например, если рождается недоношенный ребёнок, то по составу молоко какое-то время будет близко к молозиву.

Никому в мире до сих пор не удалось изобрести аналог грудного молока. Скорее всего это связано с тем, что невозможно искусственно воспроизвести комплекс из более чем 500 элементов, постоянно изменяющийся в женской груди. Для сравнения, на данный момент максимальное количество элементов, которые человеку удалось заложить в искусственную смесь, всего лишь около пятидесяти.

Грудное молоко матери содержит гормоны, необходимые ребёнку для нормального развития физического тела, психического состояния – всего более 20 видов. Заменить их чем-либо другим не получится, т. к. любой гормон, поданный искусственно, может сбить правильно отрегулированные природой процессы организма малыша. Поэтому кормление грудью крайне важно. На гормоны и другие вещества (микроэлементы и витамины) приходится лишь 1 % молока матери, но роль их незаменима. Все они направлены на организацию правильного развития организма ребёнка, формирование здорового психоэмоционального состояния и регуляторной функции. Грудное молоко содержит гормоны: окситоцин (гормон любви, отвечающий за психоэмоциональное здоровье ребёнка); фактор роста; пролактин (развитие гипофиза и репродуктивной функции); инсулин (регулятор уровня сахара в крови); половые гормоны; гормоны щитовидной железы; простагландины и другие.

Ни одна смесь не защищает ребёнка от болезней, а грудное молоко защищает и от вирусов, и от инфекций. Ребёнок легче выздоравливает. А всё потому, что в состав грудного молока входят незаменимые аминокислоты и белки-анти-биотики, в их числе иммуноглобулин и лизосомы, защищающие организм ребёнка от бактерий, вирусов и поддерживающие здоровую экологию в кишечнике.