Избранное-2019. II Всероссийский литературный конкурс о животных «РяДом»

Третье место: Анна Яковлева. «Жёлтая»

Не скажу, сколько лет назад это было – очень много. А мне было лет семь или восемь. Жили мы в большущем частном секторе, от которого сейчас осталось лишь пять домов, и мой в том числе. Вокруг них – многоэтажки. А тогда ничего этого и в помине не было: старые одноэтажные домики до самой железной дороги.

Играть мне было особо не с кем, на нашей улице детей моего возраста не было, а далеко меня не пускали. Но на две улицы ниже жила одна девочка, и с ней я дружила. Её к бабушке привозили, на лето и на каникулы. А ещё на их улице жили собаки.

Собаки… как много в этом слове. Бездомные собаки. Штук десять их было точно, всех мастей, размеров и расцветок. Я не имела никакого понятия о бешенстве, глистах, лишаях и прочих страстях. Я любила собак всей душой и таскала им из дома всё, что могла утащить. Собаки отвечали мне взаимностью: плясали вокруг, играли со мной, валяли по земле и всячески выказывали свою любовь. Мы с собаками были довольны друг другом и вполне счастливы. Собаки жили в подвале брошенного дома. Ходить на тот участок нам запрещалось, разумеется. И, разумеется, мы туда ходили. Иринка собак побаивалась и рассказывала мне про лишаи, но я в такую фигню не верила и говорила презрительное «пффф». С собаками играть мне было интереснее, чем с ней, и она это знала.

И была в этой стае одна – жёлтая, песочного цвета, хромоногая. Очень злая собака. Она единственная не давалась гладиться и бросалась с жутким и страшным лаем, стоило подойти поближе. Не брала еду. Мы подозревали, что в подвале у неё щенки, но показывать их нам, как другие собаки, Жёлтая не собиралась. Она нас прогоняла за границы брошенного двора, и только тогда успокаивалась. Боялись мы её. Если б не она – я и в подвал бы залезла через собачий лаз, и всех щенков бы посмотрела… но Жёлтая бдила. И любить остальных собак можно было лишь за границами её владений.

И, в какой-то из долгих летних дней, мы услышали из колодца вой. Открытый колодец был на тропинке, которая вела к станции электрички. Там дома уже начали сносить, сгребали бульдозерами их в кучи и бросали так… и открытый колодец старый никто накрывать не собирался – зачем? Всё равно скоро всё сравняют. И там, в этом колодце, сидела Жёлтая. И скулила.

– Так тебе и надо, злыдня. – Сказал Иринка. – Вот и сиди тут. А мы твоих щенков посмотрим. И всё там посмотрим.

А я смотрела туда – в колодец. И оттуда из жуткой чёрной глубины на меня смотрела Жёлтая. Страшная злая собака. Сейчас – совсем не страшная и совсем не злая.

– Помоги мне. За руки держи. Там, внизу, скобки железные, я как раз ногой дотянусь…

– Ты дура???

– Надо Жёлтую достать.

– Она тебя покусает!! Она же злыдня!! Она тебя там до смерти загрызёт! Пусть сидит там, там ей и место! Она сама виновата, потому что она – злая!

Но я уже висела пузом на краю колодца.

– Помогай!

Дотянулась стоптанной сандалией до края скобы. Встала. Там ещё две скобы было, и спустилась вниз. Жёлтая смотрела настороженно и молчала, не рычала даже. И молча стерпела, когда я взяла её на руки. Тяжёлая – аж ужас. Но, даже на моих вытянутых руках, не могла она выскочить. Высоко. Тогда я посадила её себе на плечи.

– Держись. Крепко держись. И не рычи, а то я испугаюсь и ничего не получится.

В колодце вполне можно раскорячиться, упираясь ногой в противоположную стенку. Вот такой раскорякой я поднялась по скобам, и Жёлтая когтями царапала мне плечи, держа равновесие, как в цирке. Больно было, а ей, наверное, очень страшно. Но мы обе терпели. И оттуда я встала на скобу обоими ногами, чтоб повыше быть, и она сумела выскочить. До крови меня оцарапала, и я шлёпнулась вниз. А она убежала.

А я обнаружила, что не могу вылезти. Может, слишком сильно устала, пока собаку поднимала… Только до последней скобки смогла достать, а там – всё… попробовала ногой упираться, но без опоры не получалось. Руками зацепиться некуда было. Да я в то время и не была особо сильной девочкой. Нюня и маменькина дочка.

– Я побегу домой и принесу верёвку! Мы тебя вытащим.

Иринка убежала – и пропала. Разумеется, её бабушка не пустила дальше гулять. Её бабушка, вообще, была очень против т ого, чтобы она со мной водилась. А тут ещё верёвки какие- то…

Я сидела в колодце. Попробовала вылезти ещё раз и не смогла. И тогда я сделала то, что умею лучше всего на свете и сейчас – я начала выть. Сначала просто хныкать, а потом уж полноценно выть, в голос, от души, как плачут все маленькие девочки.

Представилось, очень ясно, что буду я тут сидеть сто тысяч лет. До вечера, пока люди с электрички не пойдут домой. И мама моя пойдёт домой, её электричка приезжает в шесть часов. Вот она и обнаружит мой хладный труп. Достанет и будет очень плакать. Потому что я умру к этому времени от голода и холода, это как пить дать.

В этом месте мой тихий хнык начал переходить в полноценный вой.

И в газете про меня напишут, обязательно. Что героическая девочка вынула из колодца собаку, а сама спастись не смогла. Погибла жестокой смертью. И медаль мне обязательно дадут – посмеееееертно…..

Умирать не хотелось. Умирать было страшно и очень обидно, и даже посмертная медаль этот факт смягчала лишь чуть- чуть. Посмертную медаль мне хотелось, а вот умирать – нет, если только потом, когда-нибудь. Когда совсем старая стану и школу закончу.

– Ты чего там воешь? – спросил чужой дядька, закрыв световой круг. – Ногу сломала?

Колодец от тропинки метрах в десяти. Как он услышал? Наверное, я громко выла, от души.

– Дяденька, я вылезти не могу! Я собаку вынула, а сама – не могу!

Он лёг на пузо и протянул ко мне руки. И вытащил. Там, вообще, не глубоко было для взрослого человека.

– Собаку вынула? Молодец. Только теперь думай, как хорошие дела делать правильно. Чтобы не застрять в колодцах.

– У меня подружка побежала домой, за верёвкой. Только не пришла. Я её ждала, ждала…

– Не реви. – Сказал он строгим голосом. – Чего уже реветь? Главное – собаку достала. Собака хоть твоя, домашняя?

– Нет. Дикая. Злая собака. Она даже «спасибо» не сказала, убежала, и всё…

– Иногда даже диким и злым собакам нужна помощь. – Покачал он головой. – И «спасибо» они не скажут. И никто не скажет. А делать надо. Пошли, отведу тебя домой.

Тогда было совсем другое время. И маленькие девочки не боялись чужих дядек. И дядьки не боялись чужих девочек.

– Не надо, я рядом живу. И у меня только коленка разбилась, и не больно совсем. А вы… вы – герой! Вы меня спасли.

Герой почесал в затылке и неловко улыбнулся. Вряд ли ему было много лет, но я плохо помню. Силуэт только помню на фоне светового круга.

– Точно сама дойдёшь? Ладно. Иди тогда скорее и коленку зелёнкой помажь. И знаешь, что… собакам помогать надо. Даже очень злым. Даже самой злой собаке иногда нужна твоя помощь. А подружка у тебя – плохая. Не водись с ней.

И он на электричку пошёл, а я – домой. И бабушка меня ругала, потому что очень грязная. И про царапины на плечах пришлось соврать, что на дерево лазила. И она меня ещё раз отругала. И зелёнкой помазала, а это больно, между прочим. Я ничего про колодец не рассказала: ещё не хватало, заперли бы дома и гулять не пускали.

А Жёлтая…. Жёлтая так и осталась злой собакой. Словно и не было в нашей с ней жизни того колодца. Так же бросалась и лаяла, так же грозилась искусать до смерти. Но я на неё не обижалась, почему-то. На Иринку вот – обиделась. Хотя и понятно, что её бабушка из дома не выпустила.

А потом приехали собачники и всех переловили. И злыдню Жёлтую, и всех остальных, добрых и игручих. И Рыжиков, брата с сестрой, и Малыша, и Пятнистую, и моего любимца Бутуза. Родители знали, наверное, потому что меня два дня не пускали на улицу под любыми предлогами. Бабушка была в уличном комитете, или как там это ещё называлось… Наверняка, их предупредили об отлове собак. А они пытались меня оградить от страшной правды, как сумели. И, когда я пришла к тому заброшенному двору, там уже никого не было. Никогошеньки.

С Иринкой я постепенно водиться перестала. Её бабушка была очень против нашей дружбы. Для её бабушки я была «хуже мальчишки» и «эта девочка с грязными ногами». А мне специально разрешали всё лето бегать босиком, потому что врач сказал «от плоскостопия». Не помогло, и плоскостопие осталось, но моё детство было босоногим и счастливым: с деревьями, заборами и… очень злыми собаками. Которые в моей маленькой жизни сыграли свою, очень важную, роль.

Лавровый венок. Стихи

Первое место: Светлана Гавшина. «Ты ко мне, Дружок, не привыкай»

 
Ты ко мне, Дружок, не привыкай,
Мы с тобой, брат, оба – подрывные,
мы должны держать передний край,
реку, поле, сосны золотые.
 
 
Полезай, мохнатый, под шинель.
Что уж там осталось до рассвета.
У меня с махоркою кисет,
у тебя и этого, брат, нету.
 
 
Ты, Дружок, один и я один.
Помнишь, как ты выл в сгоревшей хате,
да и слова доброго теперь
некому замолвить о солдате.
 
 
Ты… прости меня, собачий сын,
с чёрным носом и хвостом – баранкой
и ко мне, Дружок, не привыкай:
скоро, брат, на нас полезут танки.
 
 
Вот тогда, блохастая душа,
я – с гранатой, ты – живой взрыватель,
поглядим, чья первая душа… долетит
прими её, Создатель!
 
 
Ты ко мне, Дружок, не привыкай.
Ты под танк пойдёшь с взрывною миной.
…Если б только не было войны
ты б собакой был моей. Любимой!
 
 
Мы б с тобой сидели у костра,
я и сына взял бы на рыбалку,
дома б ждали дочка и жена…
Только не судьба, Дружок… а, жалко!
 
 
Нам должны сегодня заплатить
за рассвет над сонною рекою,
за твоих, Дружок, и за моих…
…Поползли «кресты», готовьтесь к бою…
 
 
Ты ко мне, Дружок, не привыкай…
 

Второе место: Елена Пальванова «Рыжий-рыжий, полосатый»

Какие цветы зацвели этим летом,

И солнце взошло, весь наш дворик согрев.

Иду я себе, хвост держа пистолетом,

Пушистый котёнок, отважный, как лев.

Теперь не боюсь я вас, злые овчарки,

Бульдоги, боксёры… На вас я плевал!

Сегодня с утра я гулял в зоопарке,

И брата-тигрёнка я там повстречал.

Он рыжий как я, и как я полосатый.

Он просто ужасно похож на меня!

Ведь он из семейства кошачьих, ребята,

Мы с ним хоть и дальняя, всё же родня.

Балбесы-дворняжки, рычите и лайте,

А мне всё равно, я такой храбрый кот!

Эй вы, подходите! Ну, что ж вы, давайте!

Придёт мой тигрёнок и вас загрызёт.

Да чтоб вы сейчас даже пикнуть не смели!

Попробуй, злой дворник, скажи-ка мне «брысь»!

Мой дедушка – лев, царь зверей он. Что, съели?!

И дядя-гепард, а ещё тётя-рысь.

А солнце сияет с утра с небосвода,

И птицы щебечут, и радостно жить.

Скажите, что в Индии нынче с погодой?

Я к тиграм приехать хочу, погостить.

Третье место: Ольга Шмакова. «Они приходят к нам…»

Они приходят к нам не к месту и нежданно.

То выйдя на шоссе, под смертный бич колес,

То выбежав к ногам, поглядывая странно,

Во взгляде затаив один немой вопрос:

«Возьмите кто-нибудь? Я вам не помешаю…

Я просто есть хочу, и страшно одному.»

Но мимо мы спешим, их глаз не замечая.

Ох, не хотим проблем ни сердцу, ни уму…

С хвостами или без, стоят, лежат ли уши,

А взгляд всегда один – с надеждой и тоской…

Их посылает Бог – проверить наши души,

Подталкивая к нам невидимой рукой.

Решая для души тяжелую задачу,

Примите существо, упрятанное в шерсть.

И будут вас любить всю жизнь свою собачью

Лишь только потому, что вы на свете есть…

Фотографии предоставлены Денисом Савиновым, автором проекта «Почему мы спасаем». Подробнее см. раздел «Фотографии».

Человек животным друг. Рассказы

Иллюстрации волонтера Маши Митенковой. Подробнее см. раздел «Иллюстрации».

Фотографии предоставлены Денисом Савиновым, автором проекта «Почему мы спасаем». Подробнее см. раздел «Фотографии».

Татьяна Чернышева. «Матроскино озеро»

Матрос был твердо уверен, что родился в траве и сразу побежал. Трава была высокой, он путался в ней, падал, но вставал и бежал дальше. Бежал со всех лап, спасался от чего-то жуткого, что вот-вот должно было его настигнуть, накрыть чернотой, поглотить, уничтожить.

Матрос мчался, не разбирая дороги. Сквозь траву пробивались солнечные лучи, и щенок уже не понимал, что именно так больно хлещет его по мордашке и бокам, режет нос, цепляет за лапы – солнце или зеленая трава. Он точно знал, что опасность совсем рядом, и улепетывал изо всех сил.

В какой-то момент он выскочил на высокий берег озера и чудом не свалился в воду. Ужас отступил, остался только шум в ушах и бешеный стук сердца.

Отдышавшись, Матрос на дрожащих лапах спустился к воде и долго, с наслаждением пил прохладную воду. По противоположному берегу мирно гуляли разноцветные куры, щенок слышал их довольное кудахтанье.

Здесь пахло тишиной и покоем, а трава было мягкой и сочной. На нос Матросу села большая стрекоза и, потирая лапками, уставилась на него разноцветными глазками.

Малыш моргнул, тряхнул ушами, повалился на зеленую лужайку и тут же уснул.

Разбудили его Вовкины руки. Теплые, детские, сразу ставшие родными.

Сначала они аккуратно трогали Матроскину шерстку, потом восторженно тискали за бока, а потом схватили и куда-то потащили.

Маленькая деревянная избушка, в которой жил Вовка, стояла на окраине деревни, почти на берегу озера. Семья была большой, и все были против появления в доме собаки, особенно мама. Они долго спорили, кричали, потом Вовка плакал, сидя на крыльце, а Матрос тихо поскуливал у него на руках. В конце концов щенка посадили в сарай, принесли молоко и хлеб, постелили сено и дали возможность хорошенько выспаться. Но потом Вовкина мама увела сына в магазин, а чужие грубые руки схватили сонного Матроса и долго куда-то несли.

И снова – один, вокруг – только высокая трава, опять – бег, усталость, страх. Матрос плакал, и вместе с ним плакало небо.

Но теперь щенок знал, куда бежит – он искал своего друга, поэтому не сильно удивился, когда свалился прямо в его теплые руки.

Он помнит крик Вовкиной радости: «Нашел! Нашел! Матросик! Родной!», помнит вкус его слез, не забыл, как они вместе возвращались домой, под проливным дождем.

«Матрос будет жить здесь, или уйду в лес и никогда не вернусь» – заявил мальчишка, сжав кулаки. Родные притихли и смирились.

Щенку так и не разрешили входить в дом, но сколотили будку и поставили на дворе, выделили миску для еды и ведерко с водой.

И началась новая жизнь, полная счастья и радости.

Друзья почти не расставались. Бегали, играли, ходили на речку купаться, гоняли мяч на лугу возле дома. Сначала у Матроса выросли огромные уши, потом вытянулись до невероятных размеров лапы. А вот Вовка оставался маленьким и худым. В какой-то момент они сравнялись по росту, и Матросу это очень нравилось.

На пса начали обращать внимание и гадали о породе. «Самая лучшая у него порода!» – с гордостью говорил Вовка. Шерсть у Матроса была белая, как и волосы на голове мальчика, а по бокам и спине шли большие рыжие и черные пятна. Вовка постоянно приносил Матросу еду, вдобавок к основному пайку, и тот все старательно съедал, чтобы порадовать своего юного хозяина.

Через год маленький лопоухий щенок превратился в шикарного крупного кобелька, который неотступно следовал за своим хозяином и в любой момент мог броситься на его защиту.

Вместе с Вовкой Матрос пошел в первый класс, и каждый день терпеливо ждал его у школьного крыльца. На переменах мальчик выбегал на улицу, чтобы подбодрить четвероногого друга и угостить припрятанной для такого случая сушкой, а в холодную погоду и вовсе сбегал с последних уроков, чтобы не заморозить верного пса.

Когда Вовка колол дрова, Матрос сидел рядом и наблюдал, а потом они вместе носили их в сарай, чтобы уложить в поленницу. Когда Вовка ходил за водой на колонку, он брал три ведра – два нес сам, а в третье наливал воды на донышко и давал Матросу. Видели бы вы, с каким гордым видом вышагивал пес с ведром в зубах!

Очень нравились собаке и работы в огороде – пока хозяин полол траву или собирал жуков, пес ловил кузнечиков или кувыркался на солнышке, а когда копали картошку – активно рыл землю вместе со всеми и смешил народ своим грязным носом.

Иногда они ходили на озеро. Вовка раздевался и с разбегу нырял с высокого берега в глубину, а Матрос спускался ниже, неуклюже плюхался в воду и плыл к мальчишке, устраивая фонтаны брызг.

Потом они молча сидели на берегу и смотрели на тихую озерную гладь, по которой бегали водомерки, да время от времени, высоко подняв голову, проплывали ужи.

Школу они закончили на твердую троечку, больше из-за прогулов. На вручении дипломов учителя шутили, что неплохо бы и Матросу вручить документ об образовании, но подходящего для него не нашлось.

Несколько дней они наслаждались свободой, но вдруг Вовка занервничал. Пес понял, что грядут тяжелые жизненные испытания.

Хозяин отправлялся на заработки в Москву. Перед отъездом он долго обнимал Матроса и что-то объяснял, потом сказал «жди» и уехал на автобусе.

Вовки не было несколько месяцев, собака все это время жила на остановке, лишь изредка наведываясь домой, чтобы проверить, точно ли хозяина нет.

А вдруг он, как ни в чем не бывало, сидит на крыльце и что-то мастерит?

Растроганные верностью пса сельчане со всех сторон несли ему еду, но Матрос только лизал руки в знак благодарности, и отворачивался, пряча глаза, полные вселенской грусти.

Вовкина мама пыталась закрывать Матроса в сарае, но он находил лазейки и убегал. Потом она посадила его на цепь, но пес сорвался и снова вернулся на свой пост.

В какой-то момент он совсем запаниковал – скулил, выл, метался по дороге, почуяв, что с родным человеком случилась беда.

На строительном объекте Вовка сорвался с лесов и упал с высоты четвертого этажа, выжил чудом, повредил спину.

Денег ему так и не заплатили, и он вернулся домой, уставший, больной и опустошенный.

На остановке его встретил худой и постаревший Матрос.

Жизнь подарила им еще несколько месяцев счастья. Они снова копали картошку, ходили в лес за грибами, рыбачили на озере, кололи дрова, потом чистили снег.

Зимой Вовка настоял на том, чтобы Матрос жил в доме. У пса начали болеть и распухать лапы. Он полюбил лежать, прижавшись боком к печке, а иногда и вовсе забирался к Вовке на кровать.

А потом пришла повестка. Хозяина забирали в армию, и все понимали, что два года разлуки постаревший Матрос не переживет.

На Вовкиных проводах гуляли всей деревней – пели и плясали, а испуганный пес лежал в будке и гадал, чему так радуются люди. Как можно веселиться, зная, что предстоит расставание?

Как только представилась возможность, парень вышел из дома и вместе с Матросом отправился к озеру.

Они молча сидели в темноте и наблюдали, как над тихой водой стелется туман. Он успокаивал, убаюкивал, утешал. Он словно шептал: «Вы еще встретитесь!» Матрос положил свою мудрую голову Вовке на колени и наслаждался каждой минутой.

Через год Вовка приехал в отпуск. Матрос встретил его на остановке. Глаза собаки покрылись пеленой, ноги заплетались, и даже вилять хвостом ему было тяжело.

«Сиди дома! Сиди дома, балбес! Дождись, только дождись меня!»

И снова разлука, опять остановка. Когда Матрос засыпал, к нему приходила трава. Она была такой высокой, что не давала бежать, а где-то впереди Матрос видел Вовкины теплые руки, но все никак не мог их догнать. Они были так рядом, но сил не хватало, совсем чуть-чуть…

До возвращения хозяина Матрос не дожил двух дней. Вовка вышел из автобуса и увидел неподвижное тело своего друга, лежащее на обочине. Он похоронил Матроса там, где они любили сидеть вдвоем, и часто навещал.

Вовкина жизнь без верного товарища была тяжелой, и оборвалась через 22 года здесь же, на берегу. Он прыгнул в озеро, повредил позвоночник и умер в тихой, прохладной воде.

Друзья теперь вместе.

Матрос снова щенок, бегает по мягкой зеленой траве и лижет теплые Вовкины руки.

Роман Прокофьев. «Арбуз»

Доброй памяти добермана Бэка

– 15000 тысяч рублей! – орал из телевизора Тимур Родригес.

«Интересное дело», – глядя в экран, подумал Андрей и отхлебнул кофе из кружки, – «Почему не Абдулла Санчес, или Саид Гильермо Гомес?.. А копни глубже, и окажется он банальным Васей Хрюкиным».

Андрей выключил телевизор. Тишина вкралась в кухню, но была изгнана телефонной трелью.

– Алло?..

– Андрюха, это Вадим. Не разбудил?

– Нет. А ты что в такую рань?

– Да, понимаешь, Фома умер.

– Когда?!

– Вчера утром. Слушай, я тут недалеко. Зайду?

– Заходи.

Андрей положил трубку. Что же это такое? Три недели до нового года, а вчера умер Фома; сколько они не виделись? Почти двенадцать лет. Двенадцать лет он не встречал Фому, живя в трёх остановках от его дома. Парадокс? Синдром города? Нет, всё много проще. Тот давнишний весёлый Фома остался там, далеко в девяностых. Тогда он был полон идей, и главное, мечтал возродить группу, которую когда-то собрал на пару с Андреем. Говорил, что готовит музыкальный материал, требовал текстов, чтобы основательно засесть за гитару. Но всё это были мечты на половину дня, получасовые всплески активности. А к вечеру он едва ворочал языком от избытка алкоголя и терзал струны, извлекая чудовищные наборы скрежета и визга. Или начинал нести чушь о гениальности и, пересчитывая деньги, просил сбегать за портвейном. Его пугали автомобили, он боялся улицы. Он стал жалок, неприятен и зол на весь свет. Алкоголики любят жаловаться на мир, виня в горестях всех, кроме самих себя.

Отчего они пьют? Оттого, что жизнь такая. А отчего жизнь такая? Оттого, что пьют. И уж, конечно, надо бы бросить, выбраться из ямы, начать всё заново. Да-да, обязательно. Но завтра. А сегодня нужно поправиться. И завтра с утра чуть-чуть и, свято слово, завязка. Так думает и верит в это каждый алкоголик.

Завтра – это мантра, и она талдычится каждое утро перед тем, как опрокинуть в себя первый стакан. И каждый раз следуют уверения и себя, и окружающих в том, что всё в руках. Он силён, как лев, он хозяин своему слову. Дело-то – пустяк, всё поправимо. И так он мечтает до тех пор, пока не сыграет в ящик, не успев удивиться, как же это так случилось. А потом начинаются разговоры: где же были друзья, почему не спасли, не уберегли, не остановили? А друзья были. Просто все забывают о том, что невозможно спасти того, кто спасаться не хочет…

– Вот, – Вадим вошёл в дом, принеся с собой облако морозного воздуха, и протянул бутылку коньяка, – помянем.

Они сели на кухне. Выпили. Вадим закурил.

– Такие дела, – вздохнул он.

– Какие такие? Вполне ожидаемые дела, – ответил Андрей. – Согласись, ты тоже мало верил в чудо.

– Это правда, – Вадим кивнул, – я давно был готов именно к такому повороту. Это было ясно ещё полгода назад. Он него только очки оставались, это был уже не человек.

– Да, – согласился Андрей, – но ведь мы могли ему помочь.

– А разве не помогали?

– Чем? Тем, что отвернулись от него? И я в первую очередь. Конечно, дружить там было уже не с кем. Но разве это может служить оправданием?

– Собираешься заниматься самобичеванием? – Вадим налил ещё вина, – Брось. Сам себе-то признайся, последнее время тебе было наплевать на то, как и чем он жил. Впрочем, и мне. Да и всем, кто его знал. В результате он остался один. Тебе-то не нужно объяснять, что такое одиночество. Что ему оставалось?

– Спиться? – Андрей отмахнулся. – Не говори ерунды.

– Почему? Всё так и есть, – сказал Вадим, – К тому же, ты помнишь, он всегда был не от мира сего. Вечно скрёб свои блюзы, как помешанный. И играть толком не умел. Давай, помянем.

Они выпили.

– На похороны пойдёшь? – спросил Вадим.

– Нет. Я съезжу к нему потом. Один. Или с тобой.

– Эх, – вздохнул Вадим, – бабёнку ему нужно было завести. Впрочем, он от них шарахался, как чёрт от ладана. А может, правильно делал, что шарахался? Женщина, это чёрные дыры в прямом и переносном смысле. Извини за грубый каламбур. Но ведь тоже, как шагнул за границу событий, сиречь по ту сторону чёрной дыры, считай – пропал. Разложишься на атомы. А соберешься ли потом, не известно. Их манящие одежды и есть горизонт событий.

– Ты противник физической близости?

– Нет, что ты. Близость это… Слова не подберу. В общем, ничего более привлекательного ни биология, ни физиология не придумали. Однако: лишь вечер настаёт, пылаю я сильней, чем светлячок. Но пламени тебе, наверное, не видно, и от того ты равнодушна.* Что ж, выпили, помянули. Пойду я, – вздохнул Вадим. – Тебе когда на работу?

– Завтра с утра.

Вадим покачал головой и ушёл. Андрей закурил.

«Фома, Фома… Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их». **

Как глупо всё: и жизнь невпопад, и смерть на полдороге…

Стоит зима – и вдруг, совсем нежданно, —

Между деревьями увидел я цветы, —

Так показалось мне,

А это хлопья снега,

Сверкая белизной, летели с высоты.***

Жизнь продолжается, спешит вперёд, стуча шестерёнками; даже когда нам кажется, что всё кругом замерло, жизнь упорно продолжает крутить колёса, перемалывая секунды в муку, выпекает из неё хлебы, сушит сухари, чтобы затем хранить в мешке под названием «память». Но сохраняются лишь самые крепкие их сухарей, которым не суждено покрыться плесенью. Их удел – служить пищей, удел других – пыль и труха.

Можно долго глядеть на звёзды, мечтая о том, что где-то там вращаются другие солнца, а вокруг них, словно йо-йо, кружатся обитаемые земли. Счастливая, почти вечная жизнь. Радость и мир.

Но так ли уж каждому хочется вечности? Или этот миф придуман только затем, чтобы хоть чем-то сгладить, успокоить, умерить страх перед собственной смертью? Смерть начало жизни. Так сказано у Гаутамы, так сказано у Христа. Разница лишь в том, что первый обещает праведнику цепь перерождений, а второй райское беззаботное блаженство: бесполое и бессмысленное.

Прошло полгода. Июнь победно размахивал флагами и усеивал город испепеляющими стрелами. Дома кое-как, но выдерживали осаду, неимоверными усилиями им удавалось отбиваться от жары.

Андрей был рад, что получил отпуск, и теперь был волен распорядиться им, как душа пожелает. А душа пожелала незамедлительно сбежать из города, оставив его на разграбление духоте. Впереди две недели безделья. Не проводить же столь драгоценное время в объятиях ватных одеял. На дачу! Туда, где течёт симпатичная речушка, где неподалёку от висячего моста стоит маленький домик, окружённый яблоневым садом, где поскрипывает на несмазанных петлях калитка. А возле неё, окружённый камнями пятачок, на котором удобно разводить вечерами костёр и жарить, подготовленные в лимоне и маринаде и сдобренные сухим вином шашлыки. Одна беда – скучно ехать одному. Хотя, кто сказал одному? Есть же Арбуз!..

Андрей сошёл с пригородного поезда на пыльный полустанок и спустил с поводка Арбуза. Поджарый чепрачный доберман повёл носом, отряхнулся, проверяя, действительно ли отцеплен поводок, и знакомой тропой через луг побежал к лесу. Андрей не боялся отпускать собаку. Во-первых, потому, что с поезда никто больше не сошёл. Во-вторых, Арбуз не отличался злым нравом, и если лаял, то лишь для поддержания авторитета и прочистки голосовых связок. Он был, если таковое определение применимо к собаке, принцем крови. Никогда не нападал без причины, и тем более без команды.

Арбуз был натурой миролюбивой. Его больше интересовала возня с какой-нибудь суковатой палкой и купание в реке. Да ещё помощь в поиске грибов. Если у него вдруг возникало желание этим заниматься. Но когда возникало, то грибы он находил добросовестно, оглашая каждую находку громогласным лаем, от которого замирали все прочие лесные звуки.

Считанные секунды, и Арбуз появился перед Андреем с большущей суковатой дубиной. Пёс поглядел на хозяина и помотал головой, приглашая поиграть, то есть, взять и забросить дубину куда-нибудь подальше, чтобы можно было умчаться за ней, притащить обратно и повторить забаву. Но Андрей, оценив величину обломка, развёл руками:

– Ты ещё больше не мог принести?

Пёс, не выпуская деревяшку из пасти, фыркнул, словно говоря:

«Что ты, хозяин, это же крошечный прутик. Что тебе стоит зашвырнуть его куда-нибудь?»

Арбуз положил палку на землю и, виляя обрубком хвоста, попятился. Андрей вздохнул, взял деревяшку, размахнулся и запустил её в густые заросли травы. Собака сорвалась с места и, подобно гибкому гепарду, перелетая через кочки, устремилась к заветной цели.

Андрей поправил на плече рюкзак, закурил и пошагал по тропинке. Через пятнадцать минут, миновав отрезок леса и десятка четыре дач, он вышел на пыльную просёлочную дорогу. Пройдя ещё метров двести, он оказался у калитки, ведущей в сад его участка. Здесь, в тени старых, но исправно плодоносящих яблонь, стоял синий двухэтажный домик.

Андрей отбросил щеколду и открыл калитку. Арбуз тут же попытался протащить палку на участок, но та ни за что не желала пролезать в узкую щель. Фыркнув и видя бесполезность усилий, пёс решил не связываться со Сциллой и Харибдой. Он бросил дубину у забора и, более не взглянув на неё, отправился исследовать стоявшую возле сарая будку, свою дачную резиденцию. Не выявив там ничего подозрительного, он оглянулся на хозяина, с гордым видом прошествовал на крыльцо и улёгся там, зевнув и высунув язык. Андрей открыл сарай, служивший одновременно хранилищем инвентаря и кухней, положил рюкзак, закурил и вышел на улицу.

Солнце постепенно дожигало отпущенный на сегодня лимит топлива. Из яркого лимонного гиганта оно превращалось в размазанную красно-розовую кляксу и неохотно увязало где-то за рекой, тщетно цепляясь за сосновые верхушки. Кузнечики включили громкоговорители. Роса пала на землю. Нудно запищали комары. Откуда-то с правой стороны долетел запах дыма. Очевидно, топили баню, или просто развели костёр.

Вдруг возле калитки шелохнулись кусты, и что-то бежевое мелькнуло средь листьев малины. Собака учуяла присутствие постороннего. Арбуз медленно сошёл с крыльца и повёл носом, безошибочно угадывая местонахождение чужака. Пёс глухо зарычал и посмотрел на Андрея, ожидая команды броситься вперёд и разорвать злоумышленника в клочья. Андрей приказал собаке сидеть. Пёс сел, но сразу поднялся, и зарычал ещё громче.

– Фу! Сидеть, место, – приказал Андрей.

Арбуз нехотя подчинился, но не сводил глаз с кустов. Андрей шагнул к кустам и осторожно раздвинул их. За кустами, в шаге от калитки стояла белокурая девчушка лет пяти. Она теребила в руках берёзовую ветку с листьями и глядела на Андрея полными вопросов глазами.

– Вот тебе раз, – удивился Андрей, – Ты кто ж такая?

– Здравствуйте! – громко, но вежливо поздоровалась девочка и показала рукой в сторону соседней дачи, – Я вот там живу, с мамой. А здесь вы живёте?

– Мы? – спросил Андрей, однако сразу догадался, что «мы» это он и собака, – Да, здесь мы живём. Ты пришла познакомиться?

– Угу, – кивнула девочка.

– А мама тебе разрешит?

– Я не знаю, – вздохнула гостья, не сводя глаз с собаки, – Я же не спрашивалась ещё.