Я бы так, наверное, до утра и стоял там, но девушка шевельнулась, и наваждение пропало: я был в полутемной, пропахшей табаком и насилием комнате, а передо мной лежала избитая, голая девчушка, не понятно, за какие грехи заслужившая такое. Она снова застонала, и я, очнувшись, стащил новую, только сегодня купленную, фуфайку и натянул на девушку. В поисках чего-то еще, чем можно было бы укрыть ее, я оглядел комнату: возле очага валялся старый фонарь и штук пять пустых бутылок местного пойла, под окном догнивали остатки стола, а рядом – и книжного шкафа с раскисшими от сырости книгами; вдоль правой стены было некое подобие лежбища – просиженный развалившийся диван и куча грязных тряпок. Не найдя ничего приличного, я завернул девушку в старое покрывало, прихватил фонарь и, бережно взяв ее на руки, вышел на улицу.
Я только успел сделать несколько шагов и свернуть в тень дома, как снова услышал те самые страшные голоса. Вы можете называть это как хотите – шок, ступор – я знал, что это был обыкновенный страх. Ужас, который приковывает ноги к земле и не дает сдвинуться с места. Единственный выход в город находился там, откуда доносились голоса, а в том проулке, куда я свернул, были лишь голые каменные стены без единого окна, всё те же приближающиеся голоса с одной стороны и невысокий жестяной заборчик с другой – хлипкая граница владений креджей.
Не могу сказать с уверенностью, чего я боялся больше – верной мучительной гибели от рук трех, а может и больше, садистов или, возможно, не менее мучительной гибели от рук таинственных обитателей Лабиринта Скелетов.
Но выбирать мне было особо не из чего: с одной стороны – смерть без вариантов, с другой – тоже смерть, но, возможно, не сию минуту, а через четверть часа или раньше. Я не знал этого, а потому выбрал Лабиринт.
Да, там мне грозила опасность не меньше, и я уже приготовился умереть, но одно я знал точно: несчастная девушка больше не попадет в эти мерзкие, жадные руки. К этому старому заборчику те, кто сейчас гомонят в пустой комнате, и близко не подойдут – никто не нарушает границ креджей безнаказанно.
Все эти мысли пронеслись за один миг, я успел только раз вздохнуть. А потом, когда я решил, что делать, исчез свинец из ног, в голове прояснилось, и я, крепче прижав свою ношу, с невероятной легкостью добежал до забора, аккуратно переложил теплый сверток на другую сторону и перелез сам, успев услышать только вопль, полный бессильной ярости.
На той стороне никто на меня не набросился, не полезли из щелей красноглазые чудища, брызгая ядовитой слюной, не впились в тело сотни отравленных игл. Не случилось ровным счетом ничего – улица как улица, не в пример чище, чем позади меня.
Я огляделся повнимательнее: та же брусчатка, только без помоев и грязи, такая же узкая улочка, зажатая между каменных стен без окон, те же старые разбитые фонари, но не было в ней ужаса, которым дышала другая половина города, не было душных, воняющих смертью испарений, пропитавших городские трущобы. Облупившиеся стены не покрывали многие слои похабных надписей, никто не стонал и не харкал в темной глубине домов, не было даже вездесущих крыс. Тишина и стерильность, и навязчивое чувство, что за тобой наблюдают.