Глава 26
А все началось с того, что Любка приехала раньше всех.
Дома радости оставаться было мало, мать заболела еще сильнее. Ее отъезда в училище она теперь ждала, как освобождения. Как подсказали волшебники, Любка наступила на больную мозоль – на ее мечты. На все ее мечты.
Наверное, поторопилась. Или сделала что-то неправильно.
Мать не только не отказалась от мечты, но вдруг признала в Любке врага. Тронуть пальцем она ее не смела, но язык у матери оказался хуже ножа, резал по живому. Теперь она пилила ее каждый день с утра до ночи. Реакция матери, в общем-то, была предсказуемой. В последнее время отчим зачастил, подавая матери гроши, потихоньку расплачиваясь с нею за дом. Но она воспринимала их не как долг, а именно как помощь.
– Так езжай, если деньги платят. Что ты на меня повесилась? Я бы хоть Николку к школе одела! – вдруг прозрела она, когда Любка ей объяснила, что там, куда она едет, ей полагается стипендия, и она будет ей помогать, чем сможет. – Не дождешься от вас помощи, не надо мне от тебя ничего! Лишь бы ты сама провалилась!
– Но до сентября еще далеко! – расстроилась Любка.
– Какая разница? Там за ничегонеделание деньги дадут, а тут я тебя кормить должна! – криком изошлась мать. – Долго ты меня собираешься доить?
– Мам, ну я ж тебе помогала все это время, – попыталась напомнить Любка.
– Чего ты помогаешь? Я без тебя справлюсь быстрее… Еще бы не помогала, все деньги на тебя уходят, жрешь, как мужик… Тварь ты бесстыжая, ой, ой, ой, вынарядилась, да кому ты нужна, лохань поганая?
И Любка не выдержала. Лечить мать было бесполезно. Купила самый дешевый и вместительный синий чемодан, бросила туда две юбки – одну старую, которую ей сшила Ольга в шестом классе – это был первый и последний раз, когда она что-то сделала для Любки от души, сестер у нее было много, да еще братья, и все маленькие, и она заботилась в первую очередь о них. Вторую Любка и не взяла бы, но другой одежды у нее не было. Зимнее пальто, вязаную шапку и шарф, две рубашки, сменное белье, одни брюки и новые дешевенькие босоножки.
Два школьных платья она, конечно же, оставила. И то красивое платье, в котором лишь раз встретила новый год. Носить его было уже нельзя. Она случайно оставила на окне пластилин, который оплавился под солнцем. Отчим, заметив его, швырнул пластилин в нее, и он сразу впитался, расползаясь масляным пятном. Отстирать желтое пятно не получилось, как бы она ни старалась.
Но в училище или разрешалось ходить в чем угодно, или в специальном костюме, который им выдавали – так сказали девочки. Она видела этот костюм, он был красивый. Было начало июля, Любка надеялась, если ей выдадут стипендию за лето, она что-нибудь себе купит. Хуже, если она останется – и тут жизни не будет, и когда съедутся, предстанет перед народом страшным ужасом.
Тем же вечером она пошла к Вале. Ее сестра как раз была дома, собираясь обратно. Она училище давно закончила, и теперь отпуск у нее был, как у взрослого работника, чуть больше месяца. Сестра Вали обрадовалась – за каждую привезенную в училище девочку платили, во-первых, затраты на билет туда и обратно на себя и на ученицу, во-вторых, командировочные, а в-третьих вознаграждение. Так что, просить денег на билет у матери не пришлось.
Через два дня Любка ехала в скором поезде «Кама».
Сестра Вали повела себя с ней как-то сухо, за сутки обмолвившись лишь несколькими словами. Но купила чай, белье, объяснила, как пользоваться туалетом и включать краны. Людей в поезде было много, и все красивые и богато одетые – Любка здорово испугалась. Она слушала стук колес, испуганными изумленными глазенками пялилась на села и города за окном, и понимала, что сделала что-то такое, отчего жизнь или пошла под откос, или вдруг наладилась.
В последнем она сильно сомневалась. Заметив Любкин чемодан, мать внезапно в тот же вечер привела отчима, позволив ему жить с ними. Она надеялась, что раз Любки не стало, отчим, наконец, успокоится и перестанет ее изводить ревностью к ее прошлому.
Понятно, что не перестанет, дело было не в ней, а в том, что он болел точно так же, как мать. И лечить его было таким же бесполезным занятием, как ее саму. Прежде чем лечиться, человек должен понять, что он болен. Любка уже не сомневалась, что однажды отчим все же ее убьет. В момент приступа силушка у него была нечеловеческая – точно так же, как у Любки. Получить телеграмму о смерти матери Любка боялась, переживая, как будто она уже ее получила. А когда это произойдет, ей придется все бросить и вернуться, чтобы взять заботу о Николке.
Во Владимире они с поезда сошли и до Иваново часа три ехали на автобусе, с надписью: «Золотое кольцо».
В то время, как другие спали, Любку укачало, тошнило и выворачивало. И от бензинового запаха, и от духоты, и от страха, и от монотонного покачивания. На каждой остановке она выбегала на улицу и не могла надышаться.
А потом они стояли и ждали автобус на Родники. Так назывался город, в котором было то училище. Автобус пришел маленький, точно такой, как ходил от села до райцентра. Любке в автобусе стало еще хуже.
И ехали столько же, чуть больше часа… Но по асфальту.
И вот, наконец, Любка была на месте.
Город был маленький. Их встретил маленький старый вокзал, словно они приехали не в город. И точно такие же желтые сельские автобусы. И одноэтажные частные домики, к тому же, без огородов. Немногие из них имели две-три сотки. Пятиэтажки располагались лишь в одном микрорайоне, который называли «микрорайон имени Гагарина».
Сначала сестра Вали привела ее в себе общежитие, сводила в душ на первом этаже, накормила. На каждом этаже рабочего общежития были кухни и туалеты, и чистенько. А в комнатах уютно. Ее соседка по комнате еще не приехала. Первую свою ночь Любка спала на ее кровати. Горел красный светильник – и жужжали тучи комаров, которые налетели за время отсутствия хозяев. Маша закрыла окно на ночь – и Любка снова задыхалась от жары, и теперь уже от пыли, задремав лишь под утро.
Наверное, она пожалела, что приехала сюда. Можно было найти такое же училище и поближе. В трех часах от райцентра располагался большой город Пермь, в котором она никогда не была, а в пяти часах Ижевск – столица Удмуртии. Там она тоже никогда не была, но многие рассказывали об Ижевске, как о городе своей мечты. Основная часть молодежи уезжала именно туда, а вторая в Пермь. Наверное, они были такими же большими, как Иваново или Владимир, которые Любке понравились. А когда проезжали Иваново, Любка видела множество магазинов, высокие дома и нарядных уверенных людей, которые праздно шатались во время рабочих часов. И она впервые подумала о том, что не стоит хвататься за первую попавшуюся соломинку.
На следующий день неразговорчивая сестра Вали отвела ее в училище.
Любку заставили заполнить анкету, посмотрели в табель с тройками и одной двойкой по физкультуре, спросили, на кого она будет учиться, перечислив все профессии. Для Любки они ровным счетом ничего не значили.
– А где больше платят? – поинтересовалась она, покраснев.
– У нее в семье положение тяжелое, – объяснила Маша, улыбнувшись. – Мать одиночка, воспитывает двоих.
Та женщина, которая принимала документы, кивнула, ничуть не удивившись.
– Ткачихи зарабатывают больше, – посоветовала она.
– Тогда я на ткачиху, – приняла решение Любка.
Женщина записала и это, куда-то позвонила, потом оформила документы для Маши и отправила ее в кассу, где ей выдали денег.
– У тебя деньги есть? – спросила она. – Стипендия еще не скоро. Но в общежитии есть столовая, там трехразовое питание. По выходным надо ходить в другую столовую, это недалеко.
Любка отрицательно качнула головой. Мать в дорогу не дала ей ни копейки, до зарплаты было еще далеко. К тому же, напоследок они поругались. Она уехала, не попрощавшись, мать видела ее, но не встала, сделав вид, что ее в доме нет.
Валина сестра отсчитала ей пять рублей и мелочь.
– Я отдам! – обрадовалась Любка.
– Не надо, забудь, – безразлично бросила Маша. Помогла вынести скарб на крыльцо училища. – Пойдешь прямо по дороге, дойдешь до площади с кинотеатром «Искра», на углу площади стоит двухэтажное здание буквой П с тополями во дворе. Это и есть общежитие. Подойди к воспитателю и назови себя. Там о тебе уже знают.
И ушла.
Сухость и безразличие Валиной сестры Любку расстроила. Такого приема она не ожидала. И напугалась еще больше. Кроме того, было стыдно за аттестат. Наверное, здесь такого и не видали. Она подхватила чемодан и пошла по указанному направлению, рассматривая высокие дома. В центре города они были каменные, но двух и трехэтажные, похожие на старинные особняки. Наверное, так оно и было. Город был старый. Танина сестра Надя рассказывала, что раньше, до революции, здесь были мануфактуры. В центре улицы шла аллея с тротуаром и скамейками. На улице было пустынно. Пока шла до площади, ни один человек не попал навстречу.
Площадь и общежитие оказались недалеко, она нашла его сразу. Но не по форме здания, сразу и не поймешь, какой оно формы, а потому что за общежитием располагалась общественная баня.
В общежитии ее встретили теплее. Выдали два комплекта постельного белья, два вафельных полотенца, проверили на вшивость, заставили принять таблетку от глистов. Потом показали где туалет, где кухня, где столовая, проинструктировали, куда и по какому вопросу обращаться, объяснили правила и распорядок общежития, попугав строгостью, а после проводили в комнату, в которой ей предстояло прожить до распределения по группам.
И тут Любка снова пожалела, что подалась так далеко, не подумавши, как следует.
Денег на обратный билет не было, теперь она пришла в ужас.
Девушка, к которой ее подселили, была на два года старше ее, городская и такая ухоженная и чистюля, что невзлюбила Любку с первого взгляда. Приехать в училище раньше других ее вынудили обстоятельства, отца отправили служить в Германию, мать уехала вместе с ним, а ей пришлось поступить в училище.
По крайне мере, так она всем рассказывала про себя…
Любка поверила сразу же. Правильно, в гарнизонных магазинах или у нефтяников можно было купить все, что угодно. И сгущенку, и мороженую курицу, и шоколадные конфеты, и даже сапоги, если они никому не подошли. Недалеко от села стояла нефтяная вышка, в их магазин людей не пускали, но почтальонам, которых ждали и там, иногда продавали залежалый товар. Любка не понимала, как сгущенка могла оказаться никому не нужной. Жаль, что им не привозили одежду и сапоги маленького размера. Воспитатели над соседкой тряслись – им ее «доверили». И проверяли утром и вечером, то предлагая чай и печенье, то справляясь о здоровье.
Одевалась она так модно, как, наверное, не одевались старшекурсницы. Множество блузок из тончайшего просвечивающего щелка, юбки с разрезами и без, колготки и чулки из нейлона, шелковые платья, золотые сережки, цепочка и позолоченные часы. Ее одеждой был забит весь шкаф. Любка раньше и не подозревала, что на выбор наряда можно потратить час или даже два. Больше всего Любку поразила заколка, похожая на золотую розу, которая сразу делала соседку похожей на персонаж из сказки, точно она была принцессой.
Наверное, так оно и было…
Соседка одевала ажурное белое белье, расчесывала свои длинные и пышные завитые перманентом кудрявые рыжевато-коричневые волосы, красила губы и глаза. Кожа у нее была матовая, с веснушками по лицу, как у Инги. Но в отличии от Любкиных веснушек, высыпающих на лице по весне, они ни Ингу, ни соседку не портили. И спала она в специальных мягких костюмах, которые называла «пижамой», а по вечерам ходила в пышном розовом пеньюаре, и обязательно выпивала на ночь молоко с печеньем, покупая его в магазине.
Любка разглядывала ее искоса, сквозь прищуренные ресницы, стараясь не подать виду, что она ее интересует. Обычно вечером она плакала, а потом поутру просыпалась от страшных кошмаров, которые ей все еще снились, и приходилось дожидаться, когда соседка по комнате куда-нибудь выйдет, чтобы встать.
Показывать свое застиранное и шитое-перешитое белье и старый лифчик матери, который нашла в сундуке, Любка стеснялась.
И боялась лишний раз пройти по комнате. Да, было уютно, соседка всюду настелила белых салфеток, над которыми тряслась, будто это были не салфетки, а ее наряды – и Любка делала все возможное, чтобы к ним не притрагиваться.
Соседка ее игнорировала. Очень быстро вокруг нее собрался кружок таких же высокомерных подруг. Девочки готовы были ползать у нее в ногах, чтобы она дала им что-то поносить на вечер. Но она давала не всем, а лишь «заслужившим доверие», которые «умели обращаться с дорогими и красивыми вещами и понимали в них толк». И многие считали несправедливым, что с нею поселили Любку, а не кого-то из них…
Любка расслаблялась, только когда гуляла по городу, изучая улицы и переулки, и до самого вечера проводила время на озере за комбинатом, откуда он был виден, как на ладони. Комбинат оказался большой, огромные серые и пыльные здания и цеха растянулись на несколько километров, дымили трубы, гудели поезда, в которые грузили продукцию.
А однажды Любка поняла, что жизнь ее закончилась, и сейчас ее повезут в тюрьму…
Когда она вошла, в комнате уже собралась толпа. Сбежались и все воспитатели, комендант, вызванный милиционер, который пытался всех успокоить. Все взгляды обратились на нее. Лица были возмущены и озлобленны. Она не сразу поняла, что происходит, смутно подозревая неладное. А через мгновение в ужасе уставилась на свои вещи, которые теперь были вынуты и вывалены из чемодана на кровать. Кровать ее тоже была перевернута. Так стыдно ей еще никогда не было, теперь все видели, в чем она приехала, а кроме того под матрасом она хранила тряпочки, в которые заворачивала вату, используя их, как прокладки. Теперь застиранные с пятнами тряпочки лежали среди вещей на самом виду. Золотую цепочку она заметила не сразу, спустя какое-то время, когда милиционер сунул ей бумагу и ручку.
– Ну, давай, пиши признание, – приказал он.
– Какое признание? – опешила Любка.
– Как и когда взяла цепочку. А ты думала, тебе это сойдет с рук?
– Вы думаете, это я… – Любка задохнулась, понимая, что все в этой комнате против нее, и все они думают так же, как милиционер.
Ей стало плохо, в теле разгорался огонь, она вдруг почувствовала, что снова сводит скулы и выходит дрожь. Любка не могла пошевелиться, застыв неподвижно. Ее охватил ужас, она молча смотрела на всех, на цепочку, собираясь с мыслями, но их не было.
– Она же нищенка, вы проверьте, может, она еще что-то взяла? – предложила ее соседка, даже не покраснев. – Надо ее обыскать.
Ее спокойный и уверенный вид поразил Любку до глубины сознания.
А потом ее вдруг словно кто-то мягко отодвинул, и с губ начали слетать слова, которые она не сразу понимала. Сами собой. За нее говорили волшебники, она в этом уже не сомневалась.
– Правильно, я одеваюсь не так хорошо, как ты, – голос ее прозвучал на удивление твердо и насмешливо, точно так же, как до этого произнесла соседка. – Но за все то время, пока мы жили, я не притронулась ни к одной твоей вещи и не попросила. И, как видишь, свои вещи я держала не в шкафу, а в чемодане. Ты это одна задумала, или вдвоем с Риммой? – Любка повернулась к милиционеру, уставившись ему прямо в глаза. – Вы думаете, я бы стала прятать украденную вещь среди своих вещей? И не смогла бы себе представить, что меня обыщут, когда обнаружится пропажа? Почему бы вам не снять с цепочки отпечатки пальцев? Или с того места, где она лежала. Насколько мне известно, она никогда не снимала ее с шеи.
– Где она у тебя лежала? – обратился милиционер к жертве.
Соседка на мгновение смешалась, покраснела и запнулась.
– Там, – неопределенно кивнула она на свою тумбочку. – Я собиралась в душ.
– Так ты же в душ тоже в цепочке ходишь, я несколько раз это видела… – воскликнули из толпы.
– Я не стала бы подкладывать цепочки, чтобы кого-то переселить в другую комнату, – высказала Любка свое мнение. – Я бы поговорила с воспитателями и объяснила им. Ты еще не стала взрослой, но уже ходишь по головам людей. Ты мелкая, ты гадкая, ты червь, и я горжусь, что я не ты! – последние слова Любка выкрикнула.
Переживания Любки были напрасны. Подозрения с нее быстро сняли. Соседке тоже ничего не сделали, воспитательница лишь мягко пожурила ее – за то, что не обратилась к ней сразу.
Сразу после инцидента Любку переселили в другую комнату. Так она оказалась в двухместной комнате, в которой провела два года. Тихая, окнами выходила на баню, с тополем под окном, немного пустая поначалу. В комнате стоял стол, трехдверный шкаф с зеркалом, две кровати, но Любка неожиданно быстро к ней привыкла, возвращаясь в нее, как в нору, в которой могла остаться одна. В этой комнате Любка еще долго оставалась одна, селиться с нею после того случая желающих было мало, но Любка этому обстоятельству была только рада. Она часто в темноте сидела на окне и думала, думала о своем, вспоминая волшебников, и иногда звала их, или снова пыталась увидеть духов, которые уже не приходили и не показывались – и могла плакать, сколько влезет, теперь ее никто не слышал.
С первой стипендии она купила себе нательное белье, недорогое, но новое, стиральный порошок, мыло и шампунь, поменяла зубной порошок на сладковатую зубную пасту, массажную расческу и осенние кожаные туфли. На этом деньги закончились. Следующая стипендия должна была быть уже в сентябре.
Но Любка из-за этого не расстраивалась. В первый же день их повели в дом быта, который располагался наискосок через дорогу, для всех заказали школьную форму – пиджак, блузку, юбку и брюки, а еще платье, фартук с карманами и косынку, в которых они должны были приходить в цех. Любка едва верила, что все это происходит с ней. Фасон костюма и материал для платья они выбирали сами, вместе с куратором группы, Маргаритой Родионовной. И долго спорили, заказать к костюму юбку или все же брюки, пока не доспорились до того, чтобы заказать и то и другое.
Куратор покачала головой и согласилась. Комбинат денег на училище не жалел.
Но все же… Любка не чувствовала себя в безопасности…
За нею потянулось ее прошлое, внезапно начиная угрожать. Первое, с чем ей пришлось столкнуться, что все девчонки из ее села, уехавшие сюда и которых она раньше считала подругами, оказывается, здесь разошлись в разные стороны. На третьем курсе теперь дружили между собой только Лена, Таня и Паня, а на втором Наташа и Люда. Иногда к ним приходили Валя, или Катя и Нина. Между собой они даже не здоровались, пробегая мимо. И у всех у них появилось много подруг, которых Любка стеснялась. Когда она к ним приходила, они словно бы не замечали ее, и за то время, пока она сидела и слушала их разговоры, могли ни разу к ней не обратиться. И чаще говорили о чем-то таком, в чем она не разбиралась, или о людях, которых не знала.
И она вдруг осталась одна…
Кроме нее в этот год в это училище никто поступать не стал. Ольга Яркина выбрала медицинское, Инга теперь была под Рязанью, одна Катька подалась в Пермь на механический завод, при котором тоже было училище, остальные или пошли в девятый класс, или она ничего о них не знала. Зато теперь в ее группе было трое «интернатских». Таня и Настя из противоположного класса, и Ирина из ее класса.
Любка так распереживалась, когда увидела их на занятиях, что забыла свое имя. В школе со всеми тремя отношения у нее были враждебные, она не раз и не два сталкивались лбами со всеми тремя, не наладив отношения до последней минуты в школе. А теперь их было трое, и, в отличие от Любки, у всех троих был опыт выживания в подобных коллективах.
Первые дни и Танька, и Настя, и Иринка с удовольствием рассказывали, как Любку унижали в классе, озвучив все обидные клички, которыми ее изводили со второго по седьмой класс, до той самой драки с Васькой и внезапной дружбы с Ингой. И немного понадобилось времени, чтобы все в группе узнали о странной болезни, которую они воспринимали несколько иначе.
И сразу же возле Любки на некоторое время образовался вакуум.
Любка ходила молча, стиснув зубы. Опровергать или что-то доказывать она не стала. Стипендию им платили – и она могла уехать в любой момент к той же Инге, которая звала ее к себе в каждом письме. Но пока на нее не нападали, она не торопилась, стипендия у Инги была вполовину ниже. Кроме того, она вдруг начала разбираться в тех вещах, о которых говорилось в комнатах Наташи с Людой или Тани и Лены. Ее начали узнавать, теперь с ней здоровались, девочки охотно знакомили ее со своими парнями и брали на «дело». Страдовали по огородам, по колхозным полям и по дачным наделам – скудная курица на каждый день хоть кому надоест, и пока была возможность, девчонки себе не отказывали в удовольствиях. Впервые Любка могла есть яблоки, сколько влезет, груши, сливу, которые в их село привозили лишь по осени и очень редко. Местные парни открывали им двери своих огородов или дачных участков, выбирали яблони, рвали охапками цветы, иной раз свои собственные – и им оставалось лишь собрать урожай в пакет. Теперь девчонки ее подкармливали, как будто вспомнив, что когда-то они были вместе, делились косметикой, своей у нее пока не было, или одалживали свои вещи, иногда отдавая насовсем. Школьных костюмов у Любки теперь было несколько, одно серебристое платье из люрекса и с затяжкой, которую ей все же удалось расправить. Конечно, хорошие вещи девчонки отправляли в посылке домой, но забота была приятной.
Заходили к ней девчонки редко, но, когда заходили, в ее комнате становилось тесно. Кто-то из группы обязательно да заглядывал на огонек. Сначала как бы невзначай, а потом поздороваться или поговорить о ком-то, собирая сведения об интересующих людях.
Через какое-то время Любка начала понимать – никому до ее прошлого нет дела. Девчонки ее изучали, присматриваясь, приглядываясь, примериваясь. А потом на занятиях появилась местная Светка Демина, которая почему-то пожелала сесть именно с ней, пригласив сначала в гости, а потом в конноспортивную секцию.
Через две недели ситуация круто переменилась, теперь в меньшинстве и в изоляции оказались Таня, Ирина и Настя. Они жили втроем там, а вся остальная группа во главе со Светкой Ибрагимовой и Иринкой Бариновой здесь, а сбоку Любка Ветрова, которую еще не приняли, но и не отринули. Любка жила, как привыкла, сама по себе, одна в двухместной комнате, заваленной цветами.
Первой изоляции не выдержала Таня.
Когда Любка зашла к Ольге передать послание от куратора, Танька вдруг накинулась на нее с кулаками, обвинив, что та мешает им жить. В голосе ее было столько отчаяния и силы, которые Любка никак не ожидала, что на мгновение она растерялась, пропустив удар в нос. Удар был сильный – искры посыпались из глаз. Любка врезала ей с меньшей силой, никакой злости не испытывая. И чуть не пропустила удар сковородкой, с которой на нее теперь уже набросилась Иринка. Чудом Любка успела перехватить руку и дернуть ее на себя. Сковородка ударила Таньку между глаз – теперь искры посыпались у нее. Они сцепились, вываливаясь в коридор.
На шум выбежала Светка Ибрагимова и закричала.
И тут как-то разом все успокоились и смогли, наконец, поговорить.
Обвинения Любка отвергла, призывая свидетелями девчонок, подтвердивших, что она даже не заикалась ни про ту, ни про другую, ни про третью.
На этом вроде бы можно было поставить точку, это был первый и последний раз, когда в училище им пришлось выяснять отношения, но на этом дело не закончилось. Второй раз столкнуться пришлось уже с двумя грозными подругами из группы прядильщиц.
Обе они претендовали на какое-то особое положение в общежитии.
Одну звали Галка-каратистка. По ее рассказам она долгое время изучала каратэ у себя в городе Серове, и очень гордилась тем, что из секции ее поперли за то, что сломала кому-то несколько ребер, и будто бы даже состояла на учете в милиции. Спорт этот был нелегальным, заниматься им могли лишь избранные. После столь легендарного прошлого, быть «не крутой» она не могла себе позволить. Вторая девчонка, по кличке «Война», которая всюду сопровождала ее, была выше Галки на целую голову, ввязывалась во все драки, затеянные Галкой, пропагандируя статус своей подруги.
Что это было – страшная обида, желание поставить ее на место, или и то, и другое, или что-то иное – Любка так и не смогла понять. Но внезапно после той драки они переключили внимание на нее. Обычно они праздно шатались по коридору, а тут вдруг подошли к ней, когда она возвращалась с занятий.
– Ты чего здесь свои порядки устраиваешь? А? – Галка толкнула ее, наступая.
Любка устояла, повернувшись к ней лицом.
– В смысле? – не поняла она, немного испугавшись. Девчонок было двое.
– Ты чего устанавливаешь свои порядки? – повторила вопрос уже Война, обходя ее сзади.
– Какие? – снова не поняла Любка, соображая, о чем вообще идет речь.
– Если я еще раз увижу тебя у старшекурсниц, я тебе башку оторву! – снова наступила на нее Галка. – Ты поняла меня? И с какой стати ты избила девчонок? – грозно вопросила она.
– Крутой себя считаешь? – процедила Война сквозь зубы со спины.
– Я таких как ты, знаешь сколько положила? – Галка дернула ее за волосы.
– Ну, не знаю, но я тебе верю, – постаралась Любка смягчить обстановку. – С девчонками мы разобрались, без вас, а к кому я хожу, вас не касается.
Любка вдруг почувствовала, что выходит из себя. Странное ощущение – понимание, что ты стоишь перед выбором ударить сейчас, или ждать удар каждый день. Так они не отстанут, это было в Галкиных глазах, она держала за душой что-то большее, чем просто желание утолить свои амбиции. Если они могли бить вдвоем одного, никаких правил для них не существовало. И странно, что это понимала только она, многие старались наладить с ними отношения, например, та же Светка Ибрагимова, которая сама по себе была мирным человеком, но была из того же города и училась в той же школе, что Галка и Война.
– Она вообще обурела… – произнесла за спиной Война, немного удивленно.
– Я буду вам признательна, если вы отправитесь куда-то по своим делам, – Любка постаралась казаться вежливой, понимая, что драки уже не избежать.
Свежий ветер в своей голове Галка посчитала хамством. Сначала она опешила и секунд пять сверлила Любку взглядом.
– Чего с ней возиться, мочить ее надо, – словно бы размышляя, произнесла она.
Война за спиной только этого и ждала – она вдруг схватила ее волосы.
И в тот же миг в носу что-то хрустнуло, Галка ударила спереди.
«С двумя не справлюсь», – сразу сообразила Любка. Если верить на слово, Галка была каратисткой – нейтрализовать ее, можно справиться со второй. Любка ударила Галку в лицо, набрасываясь и прижимая к стене. Пнула в колено, как учил Сережа, пока жил в их доме, потом с силой ударила коленом в пах. Развернулась, не зацикливаясь, сколько волос останется в руке Войны, со всей силы нанесла удар в челюсть снизу, стараясь вышибить ее.
До ее лица она могла достать только так. И отскочила.
Похоже, нападать на нее больше не собирались. Одна сползала по стене, вторая трясла головой. Нет, ни та, ни другая не проливали слез, в отличие от Любки, у которой слезы катились сами собой от боли в носу. Она пощупала его – не сломан, но могла быть трещина. Из носу лилась кровь.
Из комнат уже выглядывали любопытные. Рисковать и продолжать драку она не собиралась. Силы приступа, потраченные на драку, были на исходе, теперь ей стало не по себе. Убивать людей она не умела и не хотела, а если продолжить драку, это будет неизбежно. Или ее, или она. Вряд ли та или другая остановятся на полпути. И вряд ли они отстанут, зная, что она в комнате живет одна. Глотая слезы, теперь ей было еще и обидно, она развернулась и, не торопясь, спустилась в холл, решив переждать гнев у Тани, куда эти двое точно не сунутся.
– Что случилось? – испугалась Таня.
– Ничего, – ответила Любка, запрокидывая голову, прикладывая к носу платок.
– Что значит, ничего? – изумилась Таня. – Давай, рассказывай.
– Я же сказала – ничего! Я, наверное, уеду… – вдруг решила она.
Любка решила, что лучше промолчать. Они могли подумать, что она пришла жаловаться. Таня была мирным человеком, ее любили. Наверное, у нее никогда такой ситуации не было. Их не обижали, не оскорбляли, не приставали, не наезжали. Любка не могла понять, почему же у нее-то все по-другому? Сама по себе она была даже более мирной, чем все ее подруги. Но у нее обязательно находились враги. В ее присутствии поднималось все плохое, что было в человеке. И она никого не хотела в это втягивать. Что они могли сделать?
В это время в комнату быстрым шагом вошла Лена, а за нею начали собираться другие девчонки третьего курса прядильщиц.
– Давай, рассказывай, – приказала Лена с пренебрежением.
– Я сама разберусь, – хлюпнула Любка носом.
– Разберешься, разберешься… А теперь рассказывай, иначе я тебе нос доломаю, ты меня знаешь, – пригрозила она.
Девчонки с их курса смотрели на Любку мрачно. Любка немножко струхнула.
– Это Война со своей подругой, – постаралась она успокоить всех. – Они хотели, чтобы я к своим не ходила… В смысле, к вам, к страшим курсам… Их двое было, а так бы я справилась. Я потом с ними поговорю, когда-нибудь… Я им объясню. Они, наверное, думают, что я подлизываюсь… Но я… я пока никого не знаю.
Любка рассмеялась. Глупо было надеяться поговорить с тем, кто этого не ждет.
– Это, наверное, те, которые к Вальке с Наташкой ходят? – сказал кто-то из собравшейся толпы.
– Они что, совсем страх потеряли? – изумленно произнес еще кто-то.
– Так, пошли, показывай…
– Да нет, – испугалась Любка. – Не надо… Я сама…
– Сама-сама, показывай… Ты не дома, здесь порядки другие, – рассердилась Лена. – Один раз спустишь, второй раз гроб заказывай!
Ее вытолкнули вперед.
Такими девчонок с третьего курса Любка никогда не видела. Они открывали двери комнат, в которые заходили Война и Галка, и открывали шкафы, заглядывая под кровати. Последняя комната в углу была комнатой Наташи и Люды, в которой они жили с Галкой и Иринкой. Галку и Иринку Любка уже знала, к ней они относились хорошо.
В комнате оказалась и Валя Иволгина.
– Что случилось? – все пятеро слегка напугались, когда в комнату ворвалась толпа разъяренных третьекурсниц – и напугались еще больше, когда заметили Любку в крови.
– Люб, что случилось?
– У вас? – грубо спросила Лена и хохотнула, когда Наталья показала рукой на шифоньер.
За нею хохотнула Таня. А после, когда девчонки сказали своим, что хорошо друг друга знают, наверное, смеялись все. Кроме Любки. Войну и Галку вытащили из шкафа и бросили на пол. Вид у них был испуганный.