Глава 18
Огромные волки – один белый, другой черный, перестали быть волками. Теперь перед нею стояла сказочно красивая, словно сошла с картины, стройная женщина с веселыми улыбающимися глазами, которые светились в темноте красноватыми угольками, с черными, как смоль, волосами, в белом серебристом плаще, шитом черными нитками. И такой же красивый и мужественный мужчина с развевающими белыми волосами, в черном плаще, шитом белыми нитками, с глазами, которые внезапно засветились голубоватым огнем, тогда как в другое время были черными.
Женщина сняла плащ, бросив на стул, протянула руки к буржуйке, раскалившейся докрасна. Дрова уже протопились, но углей в ней было много. Мужчина сделал то же самое.
– Вы? – Любка пришла в себя от изумления.
– Неужели ты подумала, что мы пропустим новоселье? – заулыбались оба волшебника.
– А можно мы не будем свет зажигать, пока чайник вскипит? – Любка виновато оглянулась на окно, чувствуя, как горят от стыда уши. – Я не боюсь… Но мне с ним не справиться… – с тяжелым вздохом признала она.
– А мы не будем зажигать, мы страшно радостно проведем эту ночь, – загадочно протянула женщина.
Она сжала и разжала ладонь – и сразу дом осветили множество огромных светляков, похожих на шаровые молнии. Теперь они были повсюду. Любка поначалу даже испугалась, не загорится ли дом. Но сразу успокоилась, когда заметила, как волшебница что-то начертила в воздухе, оставляя светящуюся линию. Цветные огненные шарики, от белого до глубокого синего и красного, подхватили огненную ленту, устраиваясь на ней, как воробьи на проводах. И сразу после этого стали мигать.
Любка восхищенно выдохнула. Такой гирлянды не было ни у кого, ее хватило бы на елку, которую уже привезли и поставили перед клубом.
На Новый год в клуб обещали пустить всех, Любка тоже готовилась, придумывая, что ей надеть. И сразу мрачнела. Наверное, Мишка Яшин там тоже будет, опозориться перед ним она боялась больше всего на свете.
Потом женщина вдруг вынула из воздуха хрустальную вазу, непонятно откуда взявшуюся, и толстую свечу, которую поставила в вазу, добавила воды и несколько веточек ели, одну ветку сосну и одну можжевельника с синими ягодами, прижала вазу к себе, пока мужчина вдруг развернул стол и потянул на себя. В воздухе сразу запахло хвоей и Новым годом.
Здорово! Удивительно, как много они умели…
Стол не сдвинулся, а начал вытягиваться через всю горницу. Потом волшебник загнул его буквой «П», вытянул еще раз. Два стула стали вдруг такими же вытянутыми и изогнутыми скамейками со спинками, напомнив Любке странное свойство нематериальной основы вытягиваться, как вытягивались духи, которых она пыталась поймать.
Волшебник взмахнул руками – и на стол легла красивая белая скатерть, расшитая светящимися звездами, солнцем и луной посередине. Было такое ощущение, что скатерть как будто разостлалась сама, так ровно положив себя по всем углам, как не смог бы положить человек. А потом вдруг она оказалась уставленная всякими фруктами, поросенком, огромной рыбиной, двумя тортами со свечками.
И даже вино!
И множеством тарелок, которые были не то золотые, не то серебряные, деревянные ложки и ножи, и золотые или серебряные кубки, деревянные кружки, похожие на маленькие туески с ручками, обтянутые березовой корой.
Любка ахнула, исподволь заглядевшись на угощение, проглотив слюну. Наверное, должны были прийти гости, раз тарелок было много. Надо же, неужели это все еще можно есть?
– Ну, Люба, чай за тобой! – сказал волшебник, помогая волшебнице водрузить вазу во главе стола.
– А у меня только смородина, мята и зверобой, – вспомнила Любка.
– Самое то, духи другого не пьют! – подбодрил ее волшебник.
– Духи? – обомлела она.
– Я не понял, ты с ними собираешься дружить или воевать?
Любка сразу поняла о ком идет речь. Она бросилась заваривать чай прямо в чайнике, ссыпав туда чуть не весь мешочек припасенной травы. Достала большую миску, налила до краев воды, еще подбросила в буржуйку дров – будет сильно жарко, откроют двери, но раз гостей должно быть много, то и чая требовалось много. Ждать кипяток долго не пришлось – мужчина подул на печку, и вода сразу закипела.
– А как вы это делаете? – с восхищением выдохнула Любка, подумывая, как красиво и воспитанно разлить чай по кружкам, чтобы получилось, как у Инги, которая заварку наливала из фарфорового чайника, придерживая крышку другой рукой, а кипяток добавляла из большого железного чайника. В голову ничего не лезло – разве что ковшиком?
– Ну, это просто, – ответил волшебник. – Вода, прежде всего, жидкость. Если придать ускорение молекулам – вот она уже и вскипела! Когда-нибудь, а я в этом уже не сомневаюсь, и ты так сумеешь.
– Никто так не умеет! – засомневалась Любка.
Она смутилась, поднимая ведро. Любка вдруг сообразила, что на скатерть горячее с печки ведро не поставишь, и на скамейку – пока она возились с кипятком в другой комнате, женщина застлала ее покрывалом, положив для каждого гостя лебяжью подушечку. Кроме того, кружек было так много, что ведра на всех могло не хватить, а воды у нее больше не было, надо было идти за нею на колонку.
В растерянности Любка стояла с ведром в одной руке и с ковшиком в другой, не сомневаясь, что не только духи, которые уже в открытую выглядывали отовсюду, даже из стен, обидятся на нее, но и разочаровались волшебники – ведь ей надо было еще разливать заварку!
– И что же вы, баловники, не помогаете хозяюшке? – строго спросила женщина, поймав одного из духов.
Именно так и предполагала однажды поймать тень Любка.
Дух взвизгнул, крутанулся и потыкал в плечо женщины щупальцем, будто сомневался, что его поймали. Потом замолчал, уставившись на нее в изумлении. А сразу после этого духи начали выходить на открытое место, обступая волшебников со всех сторон. Они немного потолкались и возле Любки, но быстро потеряли к ней интерес, как только поняли, что она нащупать их не может.
И заметно повеселели, когда настало время садиться за стол.
Своих духов было немного – пять – шесть, зато чужие повалили валом. Они влетали в окно и просачивались сквозь стены, отряхивая снег, подметая веником на совок для выгребания углей, который остался рядом с буржуйкой от старых хозяев, и обязательно выбрасывая на улицу, будто стены для них не существовало. Два духа подхватили у Любки ведро, поплыли с ним над столом, позволяя всем черпать воду самим. Любка шла за ними с чайником, наливая заварку всем по очереди, придерживая крышку одной рукой, как делала Инга, отогнув мизинец. Кружки ей подставляли.
Странно, но горница как будто стала больше, а потолок выше. И стол вытянулся еще, когда кому-то не хватило места. Между столами теперь было пространство. Немного было тесновато, когда духи начали плясать, но не толкались.
Такой веселый Новый год с новосельем у Любки сроду не бывал. Она сидела во главе стола, по одну сторону от нее сидел мужчина, а по другую женщина, которые веселились вместе с духами и пели незнакомые ей песни. А она неожиданно подхватывала, даже если слова у песни были не русскими, или такими, в которых русские слова едва угадывались… Песни в основном были отчего-то невеселые, некоторые духи даже плакали, смачно сморкаясь в концы скатерти.
Ой, болит, болит моя головушка,
А на сердце воет черная тоска,
Закружила над землею сила темная,
И накладывает крест во все места.
Не поднять мне голову закрытую,
Птицы черные клюют, клюют мои глаза,
Тянет шею веревочка души убитой,
И забитая плетьми болит спина.
А в княжеских палатах белокаменных,
На костях милого молится княжна,
Как за жизнь мою, за серую, убогую.
Обращая добра молодца в вола.
Как у реченьки, у омута глубокого,
Темной ночкой выйдет водяной,
Покажу ему я зов княжны высокий,
Пусть подарочки утянет за собой.
А потом дойду до полюшка широкого,
И пущу на ветер все срамны слова,
Помолюсь я Богу, теперь уж одинокая,
И закроет он души моей уста.
– Грустная песня, – вздохнула Любка, сопереживая девушкам, о которых пели духи.
– Здесь теперь все так живут, – взгрустнула волшебница. – Но я бы не сказала, что она грустная. Четвертью воинственная, четвертью поднимает знание колдовское, а четвертью духам угождает. Для них она самая что ни на есть приятная. Ну что ж вы! – она хлопнула в ладоши. – Пожелайте Любе что-нибудь хорошее!
Любка приободрилась. И снова расстроилась, когда услышала совсем не то, что ожидала.
Подниму навоз и глину, и даю Любане в спину,
Пусть Любушкину душу гнет, душу клонит в сон,
У земли один закон,
За земельку надо биться, если враг берет в полон!
Дух вдруг прыгнул Любке на спину, сунув под нос такое, отчего ее чуть не вырвало. На мгновение она ткнулась головой в столешницу, потеряв сознание.
Наложу ремень на шею, покажу душе винище,
Пусть Любушкину душу гнет, душу клонит в сон,
У земли один закон,
За земельку надо биться, если враг берет в полон!
И этот дух посмеялся над нею. И сразу его сменил другой дух, грязно выругавшись за спиной и сильно перекрестив ее плеткой. Больно! Но терпимо.
Отдаю мое проклятие, всем кто задом наперед,
Пусть Любушкину душу гнет, душу клонит в сон,
У земли один закон,
За земельку надо биться, если враг берет в полон!
– Зачем они так? – чуть не расплакалась Любка.
– Любонька, это они замок снимают, чтобы прийти и поговорить с тобой иногда, – рассмеялся мужчина, накладывая ей торт. – Голлем по земле твоей ходит, а душа ему силу дает и в мир отпускает. Колдовству душа твоя обучена, а вдруг поймет, что в ты беде, да и поможет. Вдвоем-то справиться легче… Она не в этом мире, в другом, духам до души твоей не добраться, но весточку послать по силам. А то, он, поди, и не знает, что железная у него спина.
– Духи уму разуму учат быстро, тот, кто с ними дружбу водит и внимательно за ними наблюдает, – поддержала волшебница. – Сама подумай, видела бы твоя мама, как издеваются над нею, стала бы плакать-то?
– Нет, – вдруг согласилась Любка в задумчивости. – Я бы ей сказала, но она мне не поверит.
– А если бы видел твой отчим, как погоняют им, стал бы слушать-то?
– Не знаю, – рассудила Любка.
– В том мире, в котором твоя судьба, духи голую правду в глаза бросают. Бросали…
– А разве душа не во мне? – удивилась Любка.
– В тебе, но не близко. Вот я и мой муж. Он моя душа, а я ему душа, а вместе мы как дух и душа, с какого боку не посмотри. И там, где я шью черными нитками, он белыми, он белыми, а я черными. Я всегда знаю, где он и что с ним, и он обо мне, а вмести мы одно, потому что завязаны в узелок. Мы завязали себя сами, а людей духи завязывают, когда пришла пора душе появиться. Без души человек был бы как зверь, который мысли о себе не имеет. И очень не любят, когда кто-то узелок старается развязать и на себя приложить. Что ими завязано, уже не развяжут, но в петельку загнать, вполне.
– Получается, у людей выбора нет? – ужаснулась Любка.
– И у нас его не было, – рассмеялся мужчина. – Как ни крути, и духам нельзя без души на том свете. Мы соединяем их, а они людей на земле. Мы – тот и этот свет. У человека недолгим будет век, если душу не убережет, без души человек – не жилец.
– А почему я здесь, а душа моя там? – расстроилась Любка.
– Мы помочь людям хотели, передали немного сил, чтобы справились с чудовищем. А они убили твою силу и принесли сюда умирать. Ты, Любонька, родилась на другой планете. Увидеть духов – самая большая награда. Магия там обычное явление. И ты была бы магом. Самым сильным магом.
– А сейчас уже не смогу?
– Магия – сложная наука, любые знания накапливают веками. Но если прочитать колдовскую книгу…
Любка долго смотрела на волшебников, стараясь осознать сказанное, а потом вдруг почувствовала, что ее снова перекосило приступом. Одна половина лица стала как будто больше другой, и как-то сильно вытянулась, а глаз словно бы закрылся. Она видела им, но чувствовала, что что-то на него давит. И руки снова свела судорога. Она убрала руки под стол, стряхивая ими и разминая. Ни мужчина, ни женщина ее не торопили, мужчина положил руку на плечо, а женщина погладила и забрала руку в свою ладонь, крепко ее сжимая.
– Но зачем же они меня…?
– Испугались. И здесь люди боятся то, чего не понимают.
– Много лет назад однажды Зверь пришел в этот мир и забрал у людей знания. И как только он пришел, люди перестали слушать свой голос, а только Зверя. И молятся теперь ему, как душе своей. А много людей и планет погибло. Люди того мира увидели и закрылись, чтобы никто не переступил через границу.
– Откуда пришел? – ужаснулась Любка.
– Из моего чрева, – женщина переглянулись с мужчиной, усмехнувшись. – Мы родим и доброе, и злое.
– И вот, снова должен был родиться Зверь, хуже первого. Как расплата за трусость, за то, что умножили ужас и прокляли людей этого мира. Но наказание не должно было стать приговором – и мы дали им тебя, чтобы, когда придет Зверь, ты смогла его остановить. О том, что он придет, было пророчество, полученное в день, когда проклятие начало пожирать народы. И о тебе было в пророчестве. А когда ты родилась, они вызвали страшную силу, чтобы пожелать смерти, потому что решили, что Зверь – это ты.
– Я? Но как же… Я… – досказать Любка не смогла, но волшебники, видимо читали ее мысли.
– Нет, твоя мама носила мертвого младенца, мальчика. Она должна была умереть. Те люди, что принесли тебя, помогли ему родиться и спасли ей жизнь, чтобы она присматривала за тобой.
– Я… Меня… Я действительно…
Волшебница мягко улыбнулась, упрекнув Любку одним лишь взглядом.
– Да, она не родила тебя, но четыре года сидела у твоей кроватки, в надежде, что ты поднимешься. А когда ты открыла глаза, из тебя вышел Голлем и придавил ее, как многих, кто к тебе приближается.
– А там? – с болью в голосе тихо спросила Любка.
– Твой отец был почти мертв, когда мы дали ему семя и силу, чтобы он положил их в чрево твоей матери, которая тебя родила. Вряд ли ее можно назвать мамой, семя было живым. Она очень испугалась, как все, кто знал о пророчестве и увидел знаки. Не будем скрывать, она отказалась от тебя. Теперь у нее другая девочка, которую она считает своей дочерью, и рада, что смогла избавиться от чудовища, которое вышло из нее. Голлема тогда еще не было, поэтому решение ее было осознанное и очень продуманное. Она маг – и первым делом защищалась заклятиями. Ты не должна питать иллюзий о своей родной матери, она не помнит тебя и не желает с тобой увидеться, твоя мама здесь.
– Я была чудовищем? – охрипшим голосом спросила Любка.
– Нет, ты была очень красивой девочкой с характером, – рассмеялись волшебники. – Их напугала твоя сила. Поверь, если бы у меня или у моего мужа был выбор, мы бы выбрали ту маму, с которой ты живешь.
– А как меня звали? – с болью спросила Любка.
– Никак. Они не дали тебе имя, чтобы ты не вошла в их мир.
– А какая сила? У меня нет никакой силы! – пожала она плечами.
– Теперь нет, они ее убили, – тяжело вздохнул волшебник. – И забрали магию, которая могла бы тебе помочь убить Голлема и противостоять Зверю. И даже поставили замок, чтобы духи не смогли приблизиться и говорить с тобой, как с человеком.
Не мигая, Любка вглядывалась в лица волшебников – и мысленно тянулась к ним, и отталкивала, понимая, что им можно верить. Она вдруг почувствовала, как шею сдавила удавка – голова стала тяжелой. Лоб вспотел, по телу пробежали мурашки.
– Люба, ты родилась здоровая, сильная, с глубоким чувством юмора, подарив им незабываемые мгновения. Но им это очень не понравилось, – разумеется, волшебники сразу же расстроились, заметив, как ей тяжело. Волшебница погладила ее по волосам, а волшебник обнял за плечи. – И тогда они собрались вместе – самые сильные маги и колдуны, и прожгли твой мозг очень сильным огнем… проткнули глаз, которым маги работают с пространством, и которым люди видят внутри себя. Они сделали тебя слепой, закрыв в темнице, забрали твою память, которая теперь как бы отдельно от тебя. Но этого им показалось мало. Они оградили тебя полем, которому приказали сеять вокруг тебя ненависть и злобу. И убивать.
Любка застыла с открытым ртом, в ужасе осознавая, что с нею сделали.
Так оно, наверное, и было – руки все еще тряслись, сводило челюсть, как сейчас… Хотя приступы как будто прекратились. Как только она пересилила руки, сумев досчитать до тридцати. И теперь, когда подносила их к лицу, уже не била себя… Она даже научилась дышать через нос. Пока только дома, на улице от холодного воздуха появлялась резкая нестерпимая боль. Но теперь через рот она дышала так, чтобы было не очень заметно. И успевала проглатывать слюну, которая быстро копилась во рту во время приступов.
Что же – все напрасно? Она ничего не сможет изменить? И сколько бы она не боролась за себя – все вернется, стоит лишь поверить, что стало лучше?
Любка вдруг почувствовала отчаяние.
Ненужная, никому не нужная… Ее жизнь – вот она… Люди забрали тело – все, о чем она мечтала и какой хотела быть… Это уже было… Беда всегда приходила, когда она ждала меньше всего. И мать, ласковая минуту назад, набрасывалась и била. Или отчим, который запретил ей садиться за стол со всеми… Ела она теперь отдельно, только когда его не было, или в столовой, если мать давала деньги… Или в школе учителя, которые вдруг старались выставить на посмешище, раздражались, когда она приближалась к ним, особенно, если подходила сзади – сразу же резко оборачивались и начинали кричать, отчего ей было стыдно перед классом и горько. На уроки физкультуры ее даже уже не просили приходить. И девочки… В какой-то момент они начинали чувствовать себя неуютно, становились нервными – и она сразу понимала, что лучше уйти, как будто слышала их мысли… Она много раз пыталась перестроить себя, менялась в поведении и заставляла думать себя иначе, но история повторялась.
– Но я вижу! Духов вижу! – вскрикнула Любка, с ненавистью сжимая кулаки. – И читаю много!
– Мы знаем… Но память твоя несколько отличается от памяти других людей. Она черная, как Бездна, а образы скрыты так глубоко, как если бы ты пыталась что-то рассмотреть на дне глубоко мутного озера.
Любка закусила губу. Да, запоминала она только логические цепочки, а образы лишь едва угадывались шестым чувством. Стихотворения, выученные ею, после вспоминались лишь парой строк, а дальше слова не приходили на ум, запертые где-то там, внутри – там же, где и образы, словно их стирали резинкой. В ушах постоянно слышался звон, как будто стрекотали кузнечики, не смолкая ни на минуту – особенно в левом ухе. Иногда звон даже мешал ей заснуть.
«… Шел старик дорогой полевой, вырыл вишню молодую где-то, и довольный нес ее домой. Он смотрел веселыми глазами, на поля, на дальнюю межу, и подумал, дайка я на память, у дороги вишню посажу. Пусть растет большая-пребольшая, пусть … и вширь, и в высоту, и дорогу нашу украшая, каждый год купается в цвету. Путники в тени ее прилягут, отдохнут в прохладе, в тишине, а отведав сочных спелых ягод, может статься, вспомнят обо мне! …»
Любка обязательно старалась запомнить это стихотворение, как самое любимое. А забывала в одном и том же месте снова и снова. И про лебедей, и про любовь из книги Лопе де Вега, которое выучила наизусть, и из Шекспира, которого любила перечитывать… Иногда она старалась запомнить целые отрывки из книг, но не могла, даже если знала, что там.
– Но ведь сколько-то у меня получается!
– Это оттого, что ты заставила Голлема бояться себя. Ты приоткрыла колдовскую книгу. Мы знаем, мы очень гордились тобой все это время, – волшебница грустно вздохнула. – Перед тобой много дорог. Мы не осудим, если выберешь ту, которая нам покажется не самой лучшей, мы просто хотим, чтобы ты не слишком пугалась своих способностей, которые в том мире обычное явление, а здесь напугают кого угодно, если они вдруг к тебе вернуться. И не боялась, когда поймешь, что много злой силы вокруг тебя.
– Люба, рано или поздно, ты должна была об этом узнать, – мягко произнес волшебник. – Никогда не отчаивайся. Все останется позади, как только ты пересилишь могучих магов. У тебя обязательно получится. Им не дано понять, как сильные люди становятся Светом.
Он подал ей бокал с красным, как кровь, вином.
Любка пригубила. Вино она пока не пробовала, это был первый раз в ее жизни. На вкус немного терпкое и сладковатое, а пахнет… Странный привкус, похожий на зерна ореха, которые она доставала в сухофруктах и колола. Она вдруг заметила, что убывала только та еда, что съели волшебники и она, словно за столом сидели лишь они трое. Духи вина выпили чуть ли не бочку, наливая из графинов в бокалы до краев, а вина не убывало, а прибывало. И поросенок… Духи ломали и отрывали от него целые куски, а он вдруг снова становился целым, и гусь в яблоках, и кипяток в ведре… И вроде как пьянели, но пьяные сильно умнели, начиная рассуждать по-человечески, заговаривая о непонятном и пугающем – про скорую войну, про «парламент», «думу», «перестройку», «президента»… Украина… и другие республики в их речах вдруг как будто стали отдельными государствами, нападая на Россию, словно она была им врагом.
Разве такое могло быть?
Любка сидела с опущенными плечами. Она вдруг почувствовала себя чужой и ненужной, словно пришла в гости на праздник, на который ее не приглашали, и даже наоборот, скрыли, чтобы не приходила. Кусок в горло не лез. Она не отзывалась даже на околесицу, которую духи несли. Понятно, что хотели ее развеселить, возможно, проверяя, как она учится.
– Ну, Люба, это уже не Новый год, а похороны… – покачала головой волшебница, рассмеявшись. – Мы рассчитывали, что ты обрадуешься, узнав о себе правду. Где бы еще столько узнала за один вечер о себе самой? Мы сильно огорчили тебя? И разве ж ты не переступила через все проклятия магов, которые сильно расстроились бы, узнай, что девочка, всего лишь навсего девочка, переступила через их колдовство, оставив далеко позади себя! Поверь, ни один из них не пожелал бы такой беды себе, и ни один из них не встал бы после этого на ноги!
– Я ничего не помню о себе! Ничего! – Любка сжала кулаки. – Почему меня не любят?
– Вот те раз! – развел руками волшебник. – А мы? Разве мы так мало для тебя значим? А Таня, которая сегодня помогла тебе? А Инга, которая выделила тебя из всех? И мама… Она послушалась твоего совета и купила дом, в котором столько помощников! Посмотри-ка сюда!
Любка вскрикнула от радости и изумления, вскочив со стула и бросившись к Шарику. Бок у него еще был ободран, но уже заживал. Он тоже узнал ее и облизал лицо, яростно махая хвостом.
– Но ведь он умер! – всхлипнула Любка. – Его убили!
Слезы полились из ее глаз, которые не смогла выдавить, когда потеряла из виду машину, к которой его прицепили на веревку. Она безутешно зарыдала в голос, задыхаясь от горя, что больше никогда не увидит его. Шарик словно бы не понимал, или не видел, как она плачет – он продолжал весело махать хвостом и крутился вокруг нее, успокаивая. Потом отбежал к духам, которые позвали его и теперь кормили со стола. Наверное, теперь у него было много друзей. Потом вернулся, лизнул ее в нос и убежал за шумной толпой, провалившись сквозь стену.
– Теперь он самый настоящий дух. Он спокоен, сыт, в теплой конуре, которой у него никогда не было, а если убегает в лес, то с ним его друзья… И многие пожалеют о том, что у него крепкие зубы, он не уйдет с земли, пока не достанет своих мучителей… А мы ему поможем! Он тоже боялся, что больше не увидит тебя – и так рад, а ты плачешь!
Любка села за стол, всхлипывая.
– Я их ненавижу, ненавижу! – выкрикнула она. Боль, которую нельзя вынуть, наконец, вырвалась наружу. – Пусть бы им было так же плохо, как мне! Я их ненавижу!
– Ненависть не лучшая ноша в дорогу, – посетовал мужчина, осуждающе покачав головой. – Они не могли не знать, если ты выживешь, ты будешь жить в ненависти и ненавидеть. Пока ты ненавидишь, проходит жизнь. Стоит ли идти у них на поводу? Ненависть не должна идти от сердца, но от разума, – он поучительно поднял палец. – И быть холодной, как сталь, которая не ищет человека, если нет ни единого шанса поквитаться с мучителем. Она, Люба, должна быть как острый нож, который берут в руку, когда враг перед лицом. И не более. Я согласен, их есть за что ненавидеть, но ты была лишь спасением, которого теперь у них нет. Они уже наказаны.
Волшебник был мудрым. Глупо каждый день думать о тех, кто никогда не вспомнит о тебе. Любка положила руку на столешницу, пытаясь успокоиться и перебороть в себе зверя, не позволив ему ни искать крови, ни выть на врага, ни даже думать о нем.
Она здорово научилась управлять собой…
– Ну вот! – одобрительно произнесла волшебница, внезапно просияв. – Я снова горжусь тобой, моя девочка! Сегодня ты проявила свою волю, с которой начинается магия… Разве ж они поверили бы в такое?
– Я так рада, что вы меня навестили… – скрывая горечь и обиду, Любка перевела тему. Говорить о тех, кого она не знала, ей больше не хотелось. Наверное, они бы пожелали, чтобы она помнила о них… чтобы каждый день думала, скольких возможностей они ее лишили. – Мне всегда казалось, что больше не смогу вас повидать, что я вас придумала.
– Какая глупость! – всплеснула руками женщина, подовая ей носовой платок. Она кивнула на сидевших за столом пьяных духов. – Столько придумать не может человек, если он не имеет нашей помощи. А если имеет, то верит и ждет.
– А где живут духи? – поинтересовалась Любка, заметив, что часть их уже уходит. Стол сразу становился короче, а места как будто меньше.
– В лесу, в реках, под землей и в болотах. И немногие в домах, чтобы присматривать за людьми. Белый свет огромный, они присматривают за ним. Скоро петух пропоет – им в это время лучше уснуть и продрыхнуть весь день.
– А почему? Я видела, петух кукарекнет, а потом дальше спит, – вспомнила Любка, нахмурив лоб. – Летом рано, а зимой поздно… И обязательно вечером. А как он определяет время, что ему пришла пора кукарекать? – поинтересовалась она. Кивнула на духов, которые встали из-за стола и, прежде чем уйти, кривляясь, пукнули без запаха. – Они петухов боятся?
Оба волшебника весело рассмеялись, внезапно оживившись и накладывая себе и Любке еще еды и наливая чая.
– Страх тут не при чем, – волшебница проводила взглядом еще парочку крутых парней, которые махали кулаками. – Петух чувствует, когда меняется полярность положения Солнца.
– Солнце как большой магнит, – мужчина положил рядом две тарелки, а потом передвинул одну по кругу, пока тарелка не оказалась на другой стороне. – Сначала магнит был здесь, а потом здесь, – ткнул он в тарелку пальцами.
– Только крутится земля, подставляя то один бок, то другой! – поправила Любка.
Мужчина кивнул.
– Получается, что духи боятся Солнца?
– Нет, конечно. Но они из бытия Земли, черпают в ней силу, им нет необходимости пристраиваться к Солнцу. Солнца духи не боятся, но их сложнее увидеть, в лучах рассвета они словно бы тают. Но радость человека преждевременна. То, что ночью они показывают и о чем нашептывают, днем становится бытием, которое приходит к человеку отовсюду, а он потом, вместо того, чтобы сказать им спасибо, винит, будто превратили его жизнь в кошмар. Духи умеют читать мысли и примерно представляют, кто и с чем приходит.
– Я знаю, я догадалась, – обрадовалась Любка, обнаружив, что теперь за столом они сидят втроем. Но последние духи не торопились уходить. – Я наблюдала за ними.
– Чтобы стать волшебницей, надо очень-очень много знать, – женщина прикрыла глаза, откинувшись на спинку пока еще скамейки, но которая совсем скоро снова должна была стать стулом.
Вернулись два духа, залепили Любке в глаз, а пока она протирала его, возмущаясь, стащили гирлянду из светящихся шариков. Последние духи нагло собрали остатки еды со стола и даже взяли с собой скатерть-самобранку, выдернув из-под чайника с заваркой, который один и остался, если не считать вазу со свечкой и хвойными ветками. Любка едва успела приподнять тарелку с кусочком торта, чтобы и это не унесли. А волшебники, вместо того, чтобы пристыдить, помогли ей протереть глаз, а потом помогли духам сложить скатерть.
В доме сразу стало тихо-тихо. Огонь свечи дрожал, как только что духи, от горевшего фитиля по стене плясали тени. Было жарко, но тянуло свежим воздухом от приоткрытой двери. Остались волшебник и волшебница. С ними Любке было легко, они ничего не боялись и ни о чем не жалели, и видели ее настоящую.
– Ну, нам пора, – развела руками волшебница.
Прощаться Любка не любила. Она взяла руку волшебницы и прижала к щеке. Рука была теплая, с мягкой гладкой кожей, а когда она поднесла ее к себе, она вдруг увидела такое, чего не смогла объяснить. Как будто порвалась какая-то завеса и где-то там, далеко, вдруг вспыхнул огонь.
– Пожалуйста, приходите еще, – попросила она, расстроившись.
– Ну, Люб, тебе будет не до нас! – рассмеялась женщина, погладив ее по голове. – Утром можно в школу не ходить, занятия все равно отменятся. Выспись, как следует. Учителей перед праздниками вызывают в РОНО, в райцентр, им будут вручать премии и подарки.
– А это тебе! – мужчина протянул Любке мешочек, в котором, несомненно, были конфеты и всякая всячина.
– Я уже не маленькая, я их Николке отдам, – Любка с благодарностью приняла мешочек, помогая женщине накинуть на плечи плащ и расправить складки. – Я вас провожу!
– Немного, до дороги, – разрешила женщина.
Вышли на улицу. В одной стороне небо стало чуть светлее. В селе кое-где уже загорелся свет, из труб поднимался дым. Столбом и высоко – к морозу. Купленный дом стоял на угоре, следующие три улицы были, как на ладони. Теперь она точно знала, что лучшего дома у них никогда не было. Плохо, что нет бани и колодца, но в казенной не хуже. Зато можно не жалеть воду и мыться хоть целый день. До колонки дальше, но не надо переходить через дорогу, особенно весной и осенью, когда даже взрослые тонули и оставляли сапоги в глине, ругаясь и проклиная распутицу матом.
Мужчина положил руку на ее плечо, подбадривающе похлопал. И тут же обернулись черным и белым волками и словно бы полетели, как духи, сгинув через мгновение. На снегу до того места, где их не стало, остались следы. И Любка в восхищении замерла, когда с неба вдруг стал падать звездный дождь. Всего лишь на мгновение, но она уже поняла, что это волшебники просыпали его, пожелав ей спокойного сна.
Любка долго смотрела им вслед, не переставая дивиться. Волшебники много раз ее удивляли своими способностями. Расскажи она, никто не поверит. Пожалуй, сочтут, что сошла с ума. Она покачала головой и вернулась в дом. Теперь он казался родным и доброжелательным. На столе осталась ваза со свечой и ветками, пахло хвоей, мешочек с конфетами и тарелка с недоеденным тортом. Торт она попробовала первый раз. В столовой их стряпали, но стоили они дорого.