Дьявол и Город Крови 3: тайны гор, которых не было на карте

Глава 12. Как тайное стало явным

– Я не думала, мне надо! Ты хоть понимаешь, есть такое слово НАДО?! Ты карьеру… жизнь человеку сломал! Это нужные мне люди, а ты на дверь им указываешь! – Ее Величество топнула ножкой, прохаживаясь по гостиной. Волосы ее взбились, сама она пылала гневом. – Тебе – дела, а мне – почет и уважение достойной жены! Я – первое лицо государства, искра божья, ко мне слетаются, как мотыли ко свету… Ты хоть понимаешь, чего мне это стоит?

Ее Величество хмуро побарабанила пальцами по раме зеркала, остановившись возле туалетного столика, заправила выбившуюся прядь локона.

Вот еще, придумал, указал на дверь – и кому? Самому известному певцу из Три-соседнего государства, который с известным цирюльником дружбу водил! Столько времени потратила, столько средств, чтобы заманить во дворец, можно сказать, в семью влезла… А ведь могла не записываться унизительно в очередь. А какой почет, какое уважение, и каждый видел бы – царице все дозволено, а прически, каждый день от самого модного стилиста… Чего на драконах-то не слетать? А теперь, пожалуй, придется еще одно состояние израсходовать, чтобы на обычный прием попасть, по записи.

Твердый взгляд Ее Величества заставлял Его Величество нервничать.

– Я бы не указывал, если бы ты, если уж решила переспать с кем, спала бы так, чтобы каждая собака дворцовая не доносила! Понимаешь ли, какая ответственность на мне? Я состояния плачу каждой твари, которая тебе при дворе самая что ни на есть нужная, так мне же еще и рогатому ходить? – возмущенно отозвался Его Величество.

Ее Величество повела бровью: донос на нее, на государыню? На Благодетельницу?! Собственному мужу, который и волоса не посмеет тронуть без дозволения? Это какая же сволочь осмелилась? Она прищурилась, вглядываясь в лицо обиженного мужа. Придется кого-то на кол посадить, чтобы знали, на кого доносят. Главное, не спустить, пока зараза крамольная не расползлась по дворцу, а после на государство не перекинулась. Разве ж она первая тет-а-тет аудиенцию нужному человеку назначает? Где, в какие времена, государи шашней не заводили? Взять ту же Катьку Великую, или Ваньку Грозного… Или честные все при дворе? Указывать ей, государыне, с кем, когда и за какие заслуги! Шашнями государство испокон укреплялось – и к телу нужного человека подпускали, и головы рубили, и на кол сажали, и землями торговали – да кто бы посмел пальцем ткнуть?

– А ты покажи мне доносителя, и никто больше шептаться не станет, – потребовала она. – Много в стране изменников мечтают народ развратить да дела государства развалить. Только, если ихние праведные жены по мужьям сохнут, чего эти комолые на государственном троне не сидят? Разве ж мы с тобой не одно дело делаем? Мы, чай, не простые люди, чему удивляться-то, что шептунов много вокруг нас?!

– Это какое еще дело? – с обидою покосился Его Величество на жену. Конечно, сразу было обговорено, что, раз жизнь у вампиров долгая, хранить верность будет затруднительно – соблазнов много, но он еще не привык к той легкости, с какой вампиры относились к физической близости. И ведь знал, что ревнует напрасно, сколько раз сам изменял жене. Желание накатывало, как физическая потребность, а после встал, отряхнув партнершу, как прах с ноги, и никаких чувств нет, как будто не было ничего, и смотреть на нее неприятно. Любил он только жену – всем сердцем, всей душой, всем существом, готов был ползать у ног, лишь бы она была довольна и счастлива.

Ему не нравилось, что снова чувствует себя провинившимся школьником, но решительность давно улетучилась. Черт, квашня квашней, будто каша во рту. Он уже жалел, что сунул голову, куда не следовало.

– Я сам не вижу, как льнешь к каждому, кто мне в подметки не годился бы, если бы не отваливала им злата-серебра! Много, заметь, злата-серебра, из государственной казны!

– Ой, ой, ой! Злата-серебра пожалел! – прищурилась Ее Величество, едва сдержав гнев. – А кому? Все ж нужные люди! Это ты при живой жене чего-то стоишь, а без меня кто? Сядь! – приказала она, усаживаясь на диван и указав на место рядом с собой. – Клевещут на меня, а ты и уши развесил? – взглянула, нахмурив брови.

– А как мне не обижаться-то, когда заграничные козлы имя государево, честь и достоинство имеют во всякое место? И было бы чем! Вот времена раньше были, – помечтал он, – закрыл жену в монастырь – и голова не болит.

Его Величество был разобижен и раскраснелся, чего с ним бывало редко. В последнее время сам себе не рад и все наперекос – на сердце муторно, на душе тошно… Не то чтобы уж слишком, но… Кто-то не так посмотрел, кто-то – хочешь бы подмять, ан, нет, неспокойно как-то и отступишься, а то вдруг головушка начнет болеть, сил нет терпеть. И только Ее Величество могла боль унять. Гладит, бывало, рученькою белою, слова ласковые шепчет, как заговор, а голова раз – и успокоилась. И вроде сомневаться начинаешь, а Царь ли, коли у жены под каблуком, но то одного Царя на себя приложишь, то второго – вроде не хуже и симптомы те же: то внезапные перемены настроения, то вдруг Указ с языка слетит, то, наоборот, уста замкнуло, и не можешь слово вымолвить, а то вдруг начнут убиенные в углах мерещиться. И удивляешься: век другой – болезнь не оставляет…

– А ты обиду-то проглоти! – сказала Ее Величество с издевкой, не зная, что и думать. – Если бы почаще захаживал в спаленку, может, и не говорил бы народ обо мне! Все музыку сфер сочиняешь? А что делать мне? Ну, чего вылупился, бери меня! – Ее Величество в сердцах начала оголяться, срывая с себя платье. – Бери, вот она я! Чего ждешь?!

– Закройся! Противно смотреть, наимелся уже… Как я могу, если все ходят, подглядывают, подсматривают, – он тяжело вздохнул. – Вроде встал, а тут раз, и толпа набежала, чтобы трусы снять и омовение сделать – до постели ли мне?

– А мне противно, что стал таким недееспособным. Знал бы отец, от стыда бы умер, за кого дочь выдал… Раньше тебя такие мелочи не смущали, подвиги вершил – все государство завидовало.

– Я так устал, – Его Величество закрыл лицо руками. – В последнее время сердце все время ноет. Боже, что со мной? Лучше умереть, чем так жить. В отпуск бы, – проговорил он мечтательно. – В горы! Чтобы никто в душу не лез, не искал… И избы из ума не выходят… Как они там?

Ее Величество улыбнулась, наконец-то она услышала, о чем хотела. Проклятая все еще была в избах – любовалась на горы. Неужто, совсем умирать собралась? В последние дни такое бывало, когда проклятые отваливались – скорбела душа смертельно и печалился вампир. Вот и Спаситель долго болел перед обретением Отца.

И тут же встревожилась, а она-то где? Почему муженек о себе речь ведет? Почему мысли о смерти проклятой на нее не приложил? В такое время ни за что бы от нее не отошел, уговаривая не покидать его.

Нет, не умирать проклятая собиралась…

Она места себе не находила, как появилась эта проклятая земля, где укрылись свора предателей с мужниной поганой душонкой. Как раз для проклятой: тепло, светло и мухи не кусают. А как вампирам скажешь, что проворонили добрую часть государства, попустив какой-то своре недоносков? Да еще на государственной земле! А как старым вампирам объяснить, что война затевается исключительно в личных интересах? И как муженьку объяснить, что клялись над его ребром, вставляли персты между его ребрами?

Внемля совету дракона, шумиху решила не поднимать, изучая феномен. Ждала, когда вампиры и оборотни сами прибегут, требуя защиты и содействия. Ан, нет, не бежали. Зима и отсутствие дорог сдерживали толпы любопытствующих. Земля лежала за горами, места нехоженые, благодаря стараниям оборотней и матушки, любившей места уединенные, поселений там почти не осталось. Слухи ходили, но принимали их безо всякого энтузиазма, никто им значения не придавал. А как пропали оборотни, посланные на поиски Матушки – и сия братия обходила те места стороной.

И свалить-то появление проклятой земли не на кого…

Ей бы сразу самой за это дело взяться, но как сразу поспеть за всеми делами?

Для развертывания полномасштабной операции нужны были доказательства, но предатели ничем себя не обнаруживали, не подавая признаков жизни. Но на лето готовилась, укрепляя армию людей и оборотней, и вампиры призывались в элитные подразделения, пока лишь на обучение, но с таким расчетом, чтобы по призыву, в случае чего, прошла полная мобилизация. Постоянно приходилось выкручиваться, придумывая одну правду за другой, а иной раз не объясняя ничего. В конце концов, царица она: прикажет умереть – обязаны умереть.

С того времени, как она узнала о проклятой земле, прошло два с половиной месяца. Было это в середине февраля, а теперь уже апрель на исходе. И каждый день молилась, чтобы весна наступила ранняя. Но снег, как назло, не таял, или таял, а потом наваливало снова, как зимой. Земля только-только оголилась местами, но такой паводок начался от таяния снега, что про войну пришлось забыть. Воевать в государстве получалось только летом, в другое время ни своя армия, ни чужая не выдерживали – климат не тот. А так хорошо все продумала: одолеют ее вампиры – «Вызволите, Ваше Величество, землю-матушку!» И она грозно встанет, хмуро взглянет, и скажет громовым голосом: «Да как же вы, ироды, землю проворонили!» И полетят во все концы вестники, мол, помогите – свалилась беда, по какой причине неведомо!

Но никому дела до той земли не было…

Хочешь, не хочешь, а придется признаться, что знает она, по какой такой причине…

Как это мерзко! До чего же не хотелось брать на себя роль недоброго вестника! Но времени уже не осталось, еще неделя, и армию можно будет выводить под ружье. Тайные агенты докладывали, что проклятая земля растет, как на дрожжах.

А Его Величество тем временем становился каким-то уж слишком самостоятельным, скрытным, подозрительным, требуя отчета и ущемляя в интересах, в первую очередь, ее, поостыл к своим, открывая недостатки в проверенных вампирах. И стали у него появляться совсем больные мысли о всяком возвышенном: философские труды перечитывал, о вечности задумывался, про Бога Святых Отцов пытал, внезапно проникшись любовью к Спасителю и к Его непонятому гуманизму …

А уж как интерес к женушке упал!

Пропадал в кабинете с утра до поздней ночи, слава Богу, занимаясь не столько государством, сколько выискивая секреты соседей, которые имея лицо не менее клыкастое, оставались пушистыми и бессовестно ущемленными, когда строили козни, ущемляя государство и в политике, и в экономике, и во всем, чего бы им не пожелалось. Она чувствовала, что там, в его сознании, есть кто-то еще, ясно улавливала вибрации – но прочитать, как ни старалась, не могла. И проклятым не выглядел – проклятые про усталость обычно не говорили, загибались, но работали, в один день спуская жалкие гроши, а муженек со вчерашнего дня управлять делами государства еще не садился, собирая сведения, уличающие ее в измене. Слава Богу, выводы Его Величества от ее собственных выводов, сделанных давным-давно, мало чем отличались: не иначе, государство было проклятым. Вроде все как у всех, даже лучше, ан, нет, больное какое-то, и как начнешь разбирать – все болезни не свои.

Значит, Зов… Значит, враги о царстве мечтают…

Так-то! Не дураки. Ставить на проклятую не имело смысла. Много не наживешь, взять с нее было нечего, в раз разденешься и разуешься. Но, если позвали – маеты достанет. Слушая бредни Его Величества, она уже не сомневалась, что манят для заклятий в избы. Поди, и жену новую приготовили, надеются обвести ее вокруг пальца… Неужто, думают, что не сообразит она? Ну, это мы еще посмотрим: свои клятвы крепче железа булатного – муженек ее назвал единственной, кому позволено его карать и миловать.

Она мгновенно успокоилась. Успеет еще забросать государство бомбами. Если беды не избежать, пусть будет – но после. Мысль Его Величества об отпуске была ко времени – и чем дальше они его проведут, тем лучше. Мол, произошло, когда себя дома не было, а министры пускай ответ держат. А за то время, глядишь, наконец-то вампиры и оборотни в той части государства образумятся – и выйдет, как задумала.

Ее Величество широко улыбнулась,

– Услышал! Слава Богу! Так и я о том же, давно пора… Вот она я, душа твоя родимая, перед тобой сижу, скорблю смертельно. Вспомни, что сам архимандрит нас соединил, а что связано на земле, связано на небе. О чем желаешь поговорить со своею душою? Отдохнуть? Замечательно! Но там, где я скажу – с душою надо считаться.

Ее величество лукаво улыбнулась, Его Величество усмехнулся.

М-да… С женой не поспоришь – родимая…

Родимый, которого родил. Кого можно назвать «родимый»? Детей разве что… Еще идея могла быть родимой. А родители, или родина – эти родившие.

Вот опять…

В каждом слове заковырки стал искать: услышал слово, и по ушам резануло. «Душа» в последнее время тоже бьет по ушам. Много он думал о душе. И так, и так выходило, что душа его – собственная жена. Но вампиры все время проговаривались, что души у них нет, замолкая сразу же, как только начинал расспрашивать. Почему-то эта тема была у них под запретом. Перебирая в памяти лица народных представителей и особ особо приближенных, он не видел таких взаимоотношений, какие были у него с супругой. Немногие ему нравились, еще меньше, как они жили, позволяя искать утешителей на стороне от родимых. У него с женой тоже не все было гладко, но ему повезло, к консенсусу приходили. Друзей у него почти не осталось, а те что были, остались еще с деревни, в которой половинку свою нашел.

А так просто вышло все, что самому не верилось.

Жизнь в то время как-то не складывалась. Вроде все было: достаток, мечты разные, дороги открытые – а каждый день душа болела. И сколько не бились батюшка и матушка, хворый был, будто порчу навели. А тут раз, и понял, надо на шахту наниматься, богатое было предприятие, перспектива, карьерный рост, будто в ухо шептал кто: пойди, пойди, наймись к богатому владельцу горной шахты! Чувствовал – повезет. Все-таки образование у него заграничное, языки знает, царских кровей, хоть и далеко. И отчего-то знал, что есть у владельца шахты дочка – загляденье, на выданье, красавица писаная. Еще не видал, слышал только, а уже тогда о ней мечтал.

А как столкнулись, дар речи потерял, руки ноги отнялись – все в точности, как он представлял себе.

Работать он умел – и вскоре заметил его ее отец. Руку и сердце отдал сразу же, благословив на житие-бытие. Но перед свадьбой разрешил ему закурить при нем, поведав страшную семейную тайну, от которой помутилось в глазах.

Род их древний восходил ко временам Потопа, были в нем и ведьмы, колдуны великие и вампиры… Жена его, будущая, относилась к последним – соблюдая все традиции. Ибо так у них повелось, что обрели они в очах Бога благословение и землю унаследовали, за что наградил их Господь, в лице Спасителя Йеси, фактически бессмертием и всеми щедротами, какие водились в земле.

Так и порешили на семейном совете, что и он должен стать вампиром, крестившись огнем. В очах Всевышнего дело угодное, тем паче, что Сам Спаситель – общенародный Бог, был из их числа.

Огонь этот оказался огнем благодати…

Но тогда он засомневался. И первый вопрос дядьки Упыря привел в замешательство:

– Огнем Спаситель крестил, а каким огнем? Жар-птица у тебя в руках! Дух Святой поднимется и пойдет впереди тебя! – поклялся он. – И станешь мне сыном единородным.

Господин Упыреев быстро развеял сомнения, прикрутив, как на гвоздик, многие изречения Общедоступного Сына Человеческого, которые, человеку не ведающему, могли бы показаться мудреными. Только вампирам дано было понять их тайный смысл, узрев в сказанном и учение, и пророчество на все времена.

Например, разве возьмешь грех на себя, если грех тот весу не имеет и пощупать его нельзя? Как бы еще человек мог переставить грех с места на место? А Спаситель смог – и взять, и поднять, и на себя положить, оставляя человеку свою кровь и плоть. А все почему? Да потому, что кровь и плоть в руке у человека – кому хочет, тому и отдает. Слово, сказанное умно и к месту, становится плотью, обращаясь на человека или против него от имени сказавшего.

И пьет человек кровь и ест плоть.

Или еще пример… Что бы попросил человек? Миру мир, здоровье, долгие лета. Добренькими все хотят казаться, а потом жалеют себя. А Спаситель был без лукавства: золото, смирна и ладан… И получил. И золото в карман, и смирение паствы, и елей на голову. И избранные его имеют. Стада на то и разводят, чтобы стричь, доить и насыщаться. Овец всегда было много, но без доброго пастуха дичали и любой мог положить на зуб, а пастухов мало. Глупо быть овцой, когда можно прожить долгую жизнь пастухом.

Ничто человеческое Спасителю было не чуждо. И прятаться ему приходилось и от Ирода, и от Архелая, но пришло время, набрал мытарей и грешников, поселил в них благодетельную духовность, открывая душу и направляя пути ее в Царствие Небесное – и так утвердился в Царствии Божьем. А как велика была награда мытарям и грешникам, когда всякий стал принимать их с почетом и служить имением, с того времени повсюду их ждал и дом, и стол, и многие женщины, готовые облить слезой и умастить елеем. Умел Спаситель посмеяться над человеком неискушенном в знаниях нечеловеческих: «Радуйтесь и веселитесь, блаженные, ибо велика награда ваша на Небесах – так гнали и пророков, бывших прежде вас!» Кому придет в голову понимать это буквально, как насмешку, если сказал святой Сын Божий, который уже и не человек как будто, а кто-то другой, который Богом вошел в разум и стал Духом Святым.

– Вот ты, хочешь ли, чтобы там, на Небесах, гнали тебя? – хитро подмигнул отец жены, который присутствовал на разговоре. – А погонят, если Царствие Небесное не достанешь в Царствии Божьем! Дурак всякий, кто ищет правду, ждет милости. Алчущие и плачущие, и жалкие. Если злословят на тебя – значит, не так понимаешь Святое Евангелие. На избранного злословить не осмелятся, да и язык не повернется. Сказано: «не нарушай межи ближнего твоего, которую положили предки в уделе твоем, доставшемся тебе в земле, которую Господь Бог твой дает тебе во владение. Недостаточно одного свидетеля против кого-либо в какой-нибудь вине и в каком-нибудь преступлении, и в каком-нибудь грехе, которым он согрешит: при словах двух свидетелей, или при словах трех свидетелей состоится дело…» А где возьмешь свидетеля, если заранее не позаботишься? И готовим мы свидетелей, избранные, заранее, обличая ближнего в лжесвидетельстве, замыкая уста его! Так-то вот!

Понял тайный смысл разумного писания не скоро. Вроде и видишь, и понимаешь, а через минуту глянул, и снова ни ума нет, ни разумения, лишь вера, что мудрое слово перед тобой. Но главное уразумел: все на тебе – и грех, и преступление, и вина, если свидетеля нет, а если сразу же оправдался, то чист.

Спаситель был не первый, кто решился крестить человека огнем – многие пытались. Говорить о крестах с человеком было невозможно, видели в крестах василиска, приколотого к кресту, и каждый крест рассматривали с тщательным изучением, выискивая змея. Люди силу креста понимали, боялись, что крестом крещение выйдет. Но тот же Ванька Креститель, который водою в покаянии вразумлял народ, показывая, где таиться грех, много ли сумел помочь, если сам сидел в пустыне и носил не роскошные одежды, какие носили во дворцах?

Праведность, праведность…

Правильно извели: не лезь наперед батьки в пекло – народная мудрость. Лишь Святый Дух мог и себя поднять и всех, кто с ним. Зато открывшие василиска проповедями Ваньки Крестителя, когда приходили каяться и мылись от греха, прекрасно осознали явление Спасителя, который мог Духа Святого поставить впереди человека, зная все его входы и выходы. Великолепно приготовил он стези Господу Йесе, а мытарям, проституткам и грешникам, которые не имели, но хотели иметь, возможность положить на себя маску Благодетеля. Всем им Дух Святой пришелся по вкусу, когда перестали их гнать, отдавая по неотступности его тайного вразумления.

– Итак, прежде надобно приблизить Царствие Небесное, – тоном, не терпящем возражений, порешил господин Упыреев. – Только так утвердишься в Божьем, которое вкушает человек, не изведав смерти. И всякий может жить в нем долго и счастливо, если умен и Духа Божьего при себе имеет.

Долгая беседа пошла на пользу. Многое осталось непонятым. Не верилось, что он вдруг станет таким же светочем, на который полетят мотыли, как летели на жену и отца ее, или на того же дядьку Упыря. Но одно понял с предельной ясностью – себя надо обелить, приготовив царственные одежды. Идея показалась особенно заманчивой, когда отец положил перед ним его родословное древо, в котором он, имея корни царственного происхождения, в престолонаследии занимал не последнее место.

Далековато, но чем черт не шутит…

Тогда еще молодой юнец, он удивился всему, что услышал и открыл для себя, может быть, еще сомневаясь, но получить бессмертие оказалось заманчиво, тем более, что и безо всякого ниспослания свыше, чувствовал, как бьется сердце при виде невесты.

Странность обряда посвящения в вампиры прежде всего заключалась в том, что клятву скрепляли кровью над некими людьми, которых вампиры и прочие умные люди называли проклятыми, поскольку жить им оставалось недолго. Они об этом не знали, но практика показала, что и тут отец был прав – умирали. И очень скоро – сегодня был, а завтра весь вышел. Мир не покорялся тем, кто расстраивался из-за него; проклятым места в мире не было, слишком велики были грехи в предыдущих жизнях, слишком были неприспособленными, слишком другие – и вскоре должны были унести на Небо клятвы последних, чтобы то, что связали на земле, завязалось и на Небе. И как только до Бога доходила клятва, Он проверял, насколько правильно молодые сочетались, а если все было исполнено в точности, тут же изливал на избранных любовь и благодать. Сначала было жалко, но потом привык, пройти испытание было делом чести – а после испытания многие себя не узнавали, внезапно обретя второе дыхание. Значит, правильно учил Спаситель. Поиском проклятых занимались специально обученные люди. Если умирают, почему бы не использовать смерть во благо?

По серьезному обставили дело: сначала клятву давали над парнем, который был чуть старше его. Он видел его раньше – жили с ним по соседству. Никогда бы не подумал, что и он проклятый. Вроде не болел, и не сказать, что неудачник, в одно время и сам был бы рад оказаться на его месте, весь мир успел посмотреть. Родители его были не бедными. Над парнишкой клялись быстро, и когда на третий день ничего в чувствах его не изменилось, клятву решили повторить.

Выбор отца упал на некую деревенскую клушу. Заманили ее на шахту всякими обещаниями приставить к ответственной работе за хороший заработок. Она должна была символизировать белый свет, от которого клялся он перед Богом беречь свою невесту. И как птица Сирин прокричала жена клятву верности и клятву любви, пожелав стать его душою.

Обряд был немного странным…

Проклятую то приводили в чувство, то снова убивали до бессознательности, а она ползала перед всеми, молилась, унижалась. Как ей приказывали. Когда она была в чувствах, ее унижали и гнали, а когда умирала, про нее как будто забывали. Он изображал Царя, жена его душу и любимую, он клялся, что никогда не станет искать другую, особенно ту, которая лежала в чулке.

Конечно, не стал бы! Стыда не оберешься. До сего дня чувствует к таким людям одну неприязнь, как в тот раз, будто кто ножом у горла водит. Он никогда ее раньше не встречал, но именно тогда понял, кто такие проклятые. Мерзкие, постыдные. Пьяная, наверное, была. И все пыталась встать, через силу, внезапно пробуждаясь, скрежеща зубами, порой поднимая на себе четверых, которые в это время держали ее или седлали, называя ослицей.

Видимо, на сей раз, клятвы были искренними. Буквально на третий день он вдруг понял, что не врал отец невесты, теперь уже жены. Бог действительно соединял людей в одну плоть. Словно родился заново. Ушли сомнения, ушла боль, ушли в прошлое многие обиды. Принял Спаситель или Отец Его клятвы и открыл его жене, а ее ему, кем они были на самом деле. Он знал о жене столько, сколько она о нем, читали друг друга на расстоянии. День ли, ночь ли, все мысли были о ней, и о том, как стать ей милым. Не было дня, что бы он забыл сделать ей подарок. Жена означала для него и свет, и жизнь, и все, чем он мог стать и стал. Он не верил, что мог жить иначе, прошлое стало чужим. И проклинал всякого, кто не имел представления, как соединялись души. Там, в его жене билось его сердце, его ум, его плоть. С ума сходил, когда думал о ней. Ее тело отныне было для него свято, и сама она была для него святой. Пришли такие чувства, о которых только в книжках читал и представлял иногда. Зажили душа в душу, никогда не вспоминая, что жена его вампир и сам он почти вампир. А кроме того, все произошло в точности, как рассказал ему ее отец – он стал избранным. Не успел подумать, как желания исполнялись, вернулось здоровье, люди стали относиться к нему по-другому.

Но пришлось принять и то, что любила жена кровь, которую он доставал ей правдами и неправдами, выманивая у человека и выменивая у разбойников на дороге.

Но чего не сделал бы ради души своей?

Жили богато. Да разве можно жить с душою по-другому? Все, чего бы не пожелала жена, давалось ему легко. От шахты отца поднимались на царство, перешагивая через две, а то и через три ступени. Родственники помогали всем, чем могли. Связей было немало, сказалась древность и его рода, и дядьки Упыря, который жену любил, пожалуй, больше, чем родной отец. Вампиры видели в нем своего вожака, а кто сомневался, исчезал быстро и незаметно. Так хотела его жена, так решили драконы, которым она стала кормилицей в ответ на какие-то заслуги ее матери. Вампиры от огня их горели не хуже простого человека, который не имел представлений о вампирах, и о том, что на самом деле творилось в государстве. Перед драконами даже самые ретивые становились покорными, склоняли головы. А когда на трон взошел, достался ему меч, старинный, переходивший от Царя к Царю как скипетр, и тут уж он сам выбирал, кого карать, а кого миловать, потому как меч этот рубил головы вампиров, будто остро отточенная коса мягкую траву.

Сомнения закралось, когда однажды застал жену с другим.

По секрету подсказали… И было бы с кем…

Свидетеля того он отучил свидетельствовать против жены, но жене даже сказать не посмел, что видел ее в объятиях друга. И ревновать стал, когда жена его, душа его, проводила время не с ним. Готов был у ног валяться, землю грызть, лишь бы остановилось время, и не ушла бы она к другому. И чем дальше, тем больше находил различия между собой и ею, не смея поверить в увиденное и услышанное. Попробовал изменять сам – но чувствовал вину, и любил так, что огнем пылало все его нутро. А она, если и любила, то совсем не так, как представлялось ему – холодно, сдержанно, капризно…

И понял, не так все просто, как вампиры малюют…

Начал искать ответы, и натолкнулся на сведения, что проклятые – самые настоящие проклятые, которых проклинают, чтобы избавиться от них…

Сначала испугался, потом вздохнул с облегчением. От той проклятой, которая унесла его клятву – избавится не грех. Расстраивать Ее Величество своими знаниями не стал, но теперь потерять ее боялся пуще прежнего. И сразу же встал вопрос: а как влюбился безоглядно, с первого взгляда? Если не душа, если не та самая половинка? Выходило, не он ее, а она его первой приметила и позвала. И правда, сбывалось то, что на ушко шептали. Потом он и сам много раз участвовал в ритуалах, сам шептал, когда приглашали посаженым на обряд посвящения…

А как она обратила внимание, если не кость от кости, не плоть от плоти?

Неужели Бог миловал, открыв ему душу, и отвел глаза проклятой от него, соединив с той, которая стала его жизнью и дыханием? Может, собиралась она от него избавиться, чтобы самого его сделать проклятым, да Бог выбрал достойного и положил ее перед ним, даровав ему свободу и помазав на царство? Кто еще такой высокой чести удостоился?

Сомневался он и не мог понять, откуда приходят к нему такие мысли, ибо сознание не сомневалось, что жена все так же чиста и невинна, как в первую их встречу. И глаза, которые искал бы по белу свету, если бы не встретил ее – красавицу, легонькую, как пушинка. И тот же голос, который снился по ночам. И нежные руки – стоит глаза закрыть, как чувствует, будто стоит рядом и обнимает его. И так же готов за ней в огонь и в воду. Но действительность порой была далека от желаемого, от чувств, от того, что он знал. Хорошо ему было рядом, но вдруг стал замечать, что душа огнем горит, а глаза зрят холод, как будто любовь осталась там, и он тоже там, а жена в будущем – и есть, и пьет, и думает о чем-то о своем, и не скажет, о чем думает, так и не догадаешься. А стоит подумать, что разлюбила, боль в сердце становилась такой сильной, что иногда казалось проще умереть. Разве не дорог ему каждый миг их встречи, которыми и поныне он не может насытиться, целиком отдавая себя? Пусть бы выпила без остатка, но не мучила. И прощал, старался лишний раз не мозолить глаза, чтобы окончательно не надоел, а в последнее время размазней стал: смотрел и умилялся до слез, а до как дела дошло, в душе муть какая-то, пустота, да так что страшно вспоминать.

Возможно, запутались в паутине доносов, государственных дел и заботах о благополучии, совершенно не думая о чувствах, давно не говорили по душам, накопили каждый свое и не разобрались… Но как исправить, если стоит начать разговор, как она тут же требует пройти обряд очищения, как будто нет места другим мыслям, если они не способствуют укреплению брака. И он понятия не имеет, что она творит, когда соглашается умереть в очередной раз. Страх появился, приходится скрывать сомнения и внезапную тоску. Ни один вампир не истязал себя так, один раз наложили заклятия – и забыли. Если она на себя насылала проклятие – где оно? А если на проклятую, где обещанный покой и уверенность?

Ясно же – магия не работала…

Может, поумнеет когда-нибудь?

И снова он чувствовал себя виноватым.

Но это было только началом. Внезапно стало нездоровиться, как-то вдруг пропали ощущения, которые испытывал при близости с нею. Проблема свалились, как снег на голову, будто платок из кармана выпал.

Не он первый, не он последний…

А она ждала, да и сам он тянулся к жене всем своим сердцем. Уж не одного целителя вызывал к себе тайно, и все как один вздыхали, проча отдохнуть где-нибудь от государственных дел с женою, в надежде, что чудо произойдет, и все станет как прежде. И вампиров пытал о всяких интимных подробностях, но они почему-то не радовались таким разговорам. Оказывается, и у них было не все было так гладко, как хотелось бы.