Дух времени
Tekst– Хочешь, я поеду? – вдруг предложил Тобольцев.
– Куда поедешь?
– Ну, туда… В Киев… Защищать Левина… Вот сумел же Короленко защитить вотяков в мултанском деле[216]! Я, конечно, не Короленко…
Но Потапов не дал ему докончить. Он вскочил, схватил Тобольцева за плечи и затряс его, радостно смеясь…
– Ну да! Ну конечно! И как мне самому это в голову не пришло? С твоим красноречием, темпераментом и того… черт… обаянием… Ты не можешь проиграть дела!.. Вот что!.. – Он хлопал себя по лбу, хохотал, бегал по комнате, потирал руки и ударял Тобольцева по плечу так, что тот только подгибался.
– Перед тобой новая дорога открывается, – кричал он. – Брось банк, плюнь на свой театр!..
– Большой ребенок… А на что я буду жить с семьей?
– Ах! Эта твоя семья! – И Потапов хватался за голову.
Тобольцев не колебался. Он получил из банка отпуск и выдержал крупную ссору с женой, которая не могла понять, что есть дела, за которые не берут гонорара…
– Мало того, что ничего не получишь, ещё свои деньги на дорогу потратишь? А что там стоит жизнь в номерах? Нет, это возмутительно, Андрей! Подумаешь, у тебя нет семьи…
– Не беспокойся, Катя… Я займу денег…
– Займу, займу… Отдавать-то когда-нибудь надо? Из чего отдашь?
Он улыбнулся.
– Я на тебя надеюсь, Катя, если не достану…
Она побледнела.
– Затронуть Адины деньги?
– Не деньги, а проценты… Ведь это же мертвый капитал!
– Никогда! Никогда! И заикаться не смей!.. Чтоб я рискнула хоть копейкой моего ребенка на твои сумасшедшие затеи? Ступай к Лизе или к маменьке!.. Они тебе во всем потворствуют… А я тебе не товарищ…
– Вижу, – с горечью подхватил он. – Я никогда не-думал, что ты так мало любишь людей…
– Каких людей? Что мне эти люди?.. У меня есть семья, есть сын… Я не имею права раскрывать крышу над его головой…
– Здесь надо спасти человека от каторги, счастье целой семьи спасти, а ты торгуешься о какой-то сотне рублей…
– Если этому человеку грозит каторга, стало быть, он её заслужил… Не о чем и говорить!
Он ушел и долго на улице не мог очнуться от угнетения, овладевшего его душой. И впервые тогда родилась в нем мысль, показавшаяся бы ему дикой и нелепой год тому назад, – мысль о возможности охлаждения к жене и разрыва с ней.
Как и следовало ожидать, Анна Порфирьевна сперва испугалась. Тобольцев и подоспевший Потапов должны были её клятвенно заверить, что защитник ровно ничем не рискует. Анна Порфирьевна дала сыну двести рублей на дорогу и сто для семьи Левина, которая Бог весть чем существовала весь этот год.
Не прошло и суток с отъезда Тобольцева, как Лиза перестала спать. Она видела его в вагоне флиртующим с пассажирками; она представляла его себе в зале суда, его усмешку, жесты, голос, его речь… сверкающие глаза местных красавиц, их жадные улыбки… любовные записки, свидания в номере… Она хваталась за голову… Да! Он всех с ума сведет. Где они видали таких?.. И разве, с его принципами, оттолкнет он хоть одну из тех, которые кинутся ему на шею? «Как же?!! – злобно смеялась она, громко ночью говоря сама с собой. – Всех возьмет по очереди! Ни одну не обидит…» Ей казалось, что она сходит с ума… Несколько раз порывалась она внезапно уехать. Но такая масса важного дела лежала у неё на плечах!.. Она ломала руки. Бросить все? А что скажет Стёпушка?
По два раза на день она заезжала к Катерине Федоровне узнать, нет ли писем, телеграмм.
– Получила открытку, – сердито сказала Катерина Федоровна. – Возьми там, на столе!
Лиза читала эти строки с замирающим сердцем, ища проникнуть в недосказанное… «Изучаю дело, потрясающие подробности… Так устаю, что никуда не хожу, хотя масса приглашений. Надо подготовиться. Суд через три дня…»
Лиза вдруг подняла голову. Наступил момент, когда колебания и борьба кончились. Теперь она была совсем спокойна. Не было силы, способной удержать ее!
– Я нынче еду туда с курьерским, – глухо, но твердо сказала она.
– Ты?..
– Разве неинтересно послушать, как он будет защищать? Ведь это его первая защита…
– Надеюсь, что и последняя, – крикнула Катерина Федоровна. – Кончится тем, что ему от банка откажут… Ах, молчи! Вы все его с толку сбиваете… И ты туда же! А ещё мой лучший друг!
Лиза слушала, покорная с виду, счастливая мгновенной тишиной, которая сменила в её замученной душе недавний ураган колебаний и сомнений.
Вечером Лиза уехала. Её на вокзал провожала свекровь. Анне Порфирьевне было очень приятно, что сын не будет один в такую трудную минуту. Лиза как бы несла ему ласку и привет матери. Но Лиза обманула свекровь, сказав, будто отправила Тобольцеву телеграмму. Адрес его она знала от Кати. Ей надо было нагрянуть, как снег на голову, и накрыть его с одной из любовниц. «Тысяча три… Тысяча три…» – вспоминала она песенку Лопорелло из «Дон-Жуана»[217] и скрипела зубами от боли. Смеяться над этой песней, как года два назад, она уже не могла.
Она приехала прямо на Крещатик, в «Гранд-Отель». Вещи оставила внизу и поднялась по лестнице.
– У него есть кто-нибудь? – спросила она коридорного.
– Не могу знать… Они дома-с…
Лиза громко постучалась.
– Кто там? Войдите! – раздался знакомый, дорогой и такой нетерпеливый голос.
Она вошла. С порога она видела, что Тобольцев в одной жилетке наскоро накидывает пиджак у стола. Он влез в рукава и оглянулся:
– Лиза!..
Точно кто толкнул их друг к другу. Они крепко обнялись.
– Лиза!.. Какое счастье!.. Во сне я, что ли?
Она дико, тревожно озиралась… Комната в два окна с шаблонной обстановкой; за перегородкой кровать. У стола свечи… Он работал… А вон там остывший самовар и недопитый стакан чая… Она чуть не закричала, чуть не задохнулась от счастья. И ей вдруг стало невыносимо стыдно за свои подозрения и страшно, если он в них проникнет… И как дико показалось ей, что она тут, рядом с ним!.. «А Стёпушка?.. Он будет презирать меня?..» Но все эти мысли таяли под его поцелуями. Он снял с неё шляпу и перчатки, велел подать самовар.
– Слушать тебя приехала… – Она виновато улыбнулась.
– Ага!.. – Он усмехнулся. – А я набрасывал свою речь…
– Ах, прости!.. Я тебе помешала?
– О нет!.. Ты вдохновила меня… Теперь я чувствую, что буду говорить хорошо… Хочешь, мы сделаем репетицию?
Он смеялся, ерошил волосы, бегал по комнате, весь полный только своими мыслями… Она это чувствовала… Потом он стал «в позу» и начал говорить… И вдруг вспомнил:
– А где ты остановилась, Лиза? Где твои вещи?..
Он устроил её в том же коридоре, наискосок.
– Отдохни, умойся, переоденься!.. Я через час кончу работу и приду…
Она лежала на кушетке, затихшая, разбитая, без мыслей и чувств. Страшная усталость сменила напряжение этих трех суток. Исчезло даже изумление перед вопросом, зачем она тут. Хотелось закрыть глаза и плыть по течению.
Она сама не заметила, как заснула.
Долго ли длился этот счастливый покой?.. ещё не приходя в себя, она почувствовала, что кто-то лег рядом и чья-то рука коснулась её груди. «Стёпушка…» – подумала она и улыбнулась…
Вдруг она открыла глаза. В стемневшей комнате, озаренной только светом с улицы, она узнала Тобольцева и отшатнулась, вся захолодев… Он уже сидел подле и целовал её плечи.
– Лиза!.. Лиза… – слышала она его глухой шепот…
«Что я наделала, Боже мой!.. Я пропала…»
– Андрюша… встань!.. Не надо… Пусти меня! Что ты делаешь? О Боже мой! Я не хочу… Не хочу…
– Отдайся мне, Лиза!..
– Нет!.. Нет!.. Нет!.. Ради Бога, оставь…
– Лиза!.. Ты сама шла мне навстречу, как слепая… Тебя толкала страсть… Не противься ей! Это судьба… Это правда… Это жизнь… Забудь всю ложь, которая нас разделяет! Я всегда знал, что эта минута придет… Лиза… Я ждал её терпеливо, не насилуя твоей души… Но ты сама пришла ко мне…
– Неправда!.. Не то… Ты меня не понял!..
– Все понял!.. Все!.. И как ты озиралась, и как ты искала следов другой женщины в моей комнате… Как ты вздохнула, не найдя их…
– Боже мой! Боже мой!.. – Она зарыдала от унижения.
Настала тишина. Он видел только её затылок и черную змею волос, вившуюся по подушке. Глухие рыдания потрясали её тело.
Тогда он снова лег рядом и, нежно гладя её волосы, постарался усыпить её недоверие. Слушая самого себя, он тихонько улыбался. В первый раз в жизни ему приходилось в таких странных условиях чувствовать близость красивой, молодой и желанной женщины.
Они пролежали всю ночь в объятиях друг друга. И всякий раз, когда Тобольцев, изнемогая от желания, просил Лизу отдаться и осыпал её пламенными ласками, она, как девушка, дрожа от ужаса и стыда, отталкивала его и плакала, заламывая руки… И всякий раз Тобольцев чувствовал, что в дикой, но сложной душе этой женщины страсть слабее страха сойтись с ним, совершить грех перед Катей и Потаповым.
– Моя бедная, моя жалкая Лиза, – говорил он, Целуя её мокрое от слез лицо. – Каким мраком окутана твоя слепая душа! – Но недалека минута рассвета… И ты её предчувствуешь… Да, да!.. И то, что ты дрожишь сейчас, и мечешься, и – плачешь, ломая руки, всё это только показывает, что твоя душа ощупью ищет дорогу в этом дремучем лесу предрассудков… И что эту дорогу она найдет… Лиза! Не бойся меня… Мне ничего не стоит разжать твои слабые ручки и взять тебя всю… И насладиться досыта в эту ночь твоим телом… Но я не дикарь… Я артист в любви, и мои запросы высоки… Меня не удовлетворит чувственность… Слушай Лиза, я обещаю тебе и себе бескрайнее блаженство… страшную бездну восторга, в которой потонут не только наши тела, но и наши души… Я знаю, что этой минуты тебе никто не дал… (Она вздрогнула, и он это почувствовал.) Я знаю, Лиза, что ты жизнью готова заплатить за одну минуту такого экстаза! И она наступит… Наступит, когда ты устанешь бороться с призраками и в твоей душе желание победит страх… И в этот дивный миг, Лиза, откроются слепые очи твоей души… И ты поймешь тогда, как жалки были твои страхи и колебания… Как ничтожны были сомнения твои перед этой единой, вечной правдой…
И с каждой новой попыткой овладеть её душой и телом Тобольцев чувствовал, как тает стыд Лизы. Обессиливающая, обволакивающая сознание и волю близость их в эту ночь, интимность жестов и слов, жуткая сладость ласки сделали в несколько часов возможным и близким то, что год назад казалось недостижимым, как бред… Минутами казалось, что они ходят по краю бездны, вот-вот готовые сорваться и полететь вниз головой… И Лиза к ужасу своему чувствовала, как манит, как тянет к себе бездна…
– Да, Лиза! всё это просто и легко, – говорил Тобольцев. – Надо только не думать, а отдаться движению души…
– А Катя? – без всякой логики, казалось, спрашивала она.
Он улыбался.
– Лиза!.. Разве мы не были одни в эту ночь? Одни во всем огромном мире?.. Разве в этой ночи не было минут и часов, когда ты забывала о Кате? Как будто её нет на свете?.. И в эти минуты ты была права…
– Я не могу так чувствовать!.. – крикнула она. – Ведь ты её не бросишь из-за меня?
– А ты бы хотела этого?.. Ты будешь просить меня об этом?
Страдание исказило её лицо.
– Нет, не буду! Не смогу… Но и жить с тобой, зная, что ты её не бросил, я тоже не могу… Нет выхода, нет!..
– Говорю тебе, Лизанька, ты заблудилась.» Я тебе указываю выход. Ты его отвергаешь… Ищи же сама дорогу! Власть жизни сильнее твоих призраков, и она тебя научит. Теперь я это знаю!
Она вздрогнула от его улыбки, которую почувствовала, от его голоса и тона. Он никогда не говорил с нею так, как господин, как власть имеющий…
Они заснули на заре, обнявшись, оба разбитые и измученные.
Он ушел уже засветло. ещё раз он пробовал разбить стену суеверий, разделявшую– их, и отступил, бессильный перед её страхом «открыть очи души»… Но уже не было стыда между ними. И он думал, покрывая поцелуями её обнаженное смуглое тело: «ещё одна такая ночь, и она отдастся мне. Волнения, борьба и усталость так обессилят эту мятежную душу, что все покажется ей возможным и легким. Это психологический закон… Но зато реакция будет ужасна! Не хочу дешевой или предательской победы! Не хочу её проклятий и слез… Жажду готовности, упоения, экстаза… И всё это придет!..»
Он никогда, казалось, не чувствовал себя таким радостным и светлым, как в это утро… Речь его в суде была блестяща… Лиза предугадала впечатление, которое он произведет. В зале яблоку негде было упасть. И, несмотря на звонки председателя и на угрозу очистить зал, оглушительные аплодисменты встретили приговор суда, по которому ожидаемая каторга заменена была тюремным заключением на два года.
Казалось, Тобольцева разорвут на части, когда он вышел на улицу… Всем защитникам местная интеллигенция давала обед, и Лиза сидела рядом с Тобольцевым. Она была как во сне. В душе её совершалось что-то странное. Как в ту ночь, когда она отдалась Потапову, она и теперь холодно глядела на агонию прежней, вчерашней Лизы, которая умирала в её душе всю эту бесконечную и быстротечную, ужасную и блаженную, и незабвенную-незабвенную ночь… Умирала Лиза, трогательно цеплявшаяся за иллюзию дружбы, чести, верности, за все эти красивые и нежные слова… Под её лихорадочно-судорожными руками облетали цветы, спадали одежды, и бесконечная черная пустота открывала мертвые очи… И этими мертвыми очами глядела в глубь её умирающей души… А новая Лиза, которую она не знала, которой она боялась, сидела за этим столом среди чужих людей, в чужом городе; слышала, как во сне, чоканье бокалов и жаркие, дерзкие речи… И ловила, жадно ловила, безвольная и бессильная, яркие взгляды своего сообщника; беглое, обжигающее пожатие его руки; прикосновение его ноги к её колену под столом, отчего разом останавливалось её дыхание… Ни стыда, ни страха не было в сердце этой новой Лизы! Одна жгучая жажда ласк и признаний: растущая покорность судьбе, от которой все равно не уйти!.. Да ещё глухая, смутно шевелящаяся на дне сердца, ещё неоформленная ненависть ко всему, что мешает ей лежать рядом с Тобольцевым, как в эту незабвенную ночь, дрожать под его лаской и слушать его голос…
Она отвечала, как лунатик, на ненужные вопросы далеких и скучных людей и отдавалась воспоминаниям… «Какая у него гладкая кожа! Как у женщины… А какая сила в руках! И что за нежность прикосновения!..» Они казались ей музыкой – эти тонкие, изысканные ласки… «Он похож на принца в сказке Андерсена. Какая разница с бурной страстью Стёпушки!.. И какая глубокая разница между ними вообще…»
Мрачно сдвигая брови, она видела перед собой волосатую грудь Стёпушки, его мощные мускулы, она чувствовала его моучие объятия… И затем вздрагивала от блаженства, вспоминая тонкий запах кожи Тобольцева… Нет! Женщина, грезящая об Антиное[218], никогда не отдастся с упоением Геркулесу[219]. Все в нем бессознательно враждебно ей. Теперь она это понимала. О да!.. И одного только не могла она постичь: зачем сошлась, зачем живет с тем, кого она не любит?
Когда прямо с обеда всей компанией защитники поехали на вокзал, публика сделала им снова овацию.
Наконец они очутились вдвоем в купе вагона…
Лиза уже не отталкивала Тобольцева и не боролась, когда он искал её губы. Она замирала под его поцелуями, и сердце её билось так судорожно, что, казалось, ещё мгновение, и оно разорвется. Но попрежнему она ловила его руки, боялась ласк и ставила условия… «Не живи с Катей. Тогда я буду жить с тобой… Скажи ей всю правду… И уедем куда-нибудь! На край света…»
– Ничего никогда не скажу ей!.. Ты требуешь невозможного…
– Ага!.. Щадишь?.. Жалеешь?.. А почему ж ты меня не жалеешь?
– Каждый заслуживает «правду» постольку, поскольку он может с нею справиться… Если правда разбивает жизнь, она не нужна!.. Если люди предпочитают жить ложью и иллюзиями, я не хочу им мешать… Душа Кати – мрамор… Она разобьется от падения… Твоя душа – глина под моими руками… И я леплю из неё прекрасную статую… И за эту власть над тобой я тебя люблю…
Тобольцев сам был поражен силой опустошения, какую страсть вносила в эту душу. Она разрушала все на пути, как пожар. И стихийность этого растущего чувства опьяняла его.
– О чем ты думаешь? – спросил он её уже под Москвою.
Она глядела в окно, сдвинув брови и сжав губы. Она казалась больной.
– Я думаю о… Потапове… – И то, что она не назвала его, как всегда, «Стёпушкой», поразило Тобольцева.
Он тихонько взял её руку.
– Что же ты о нем думаешь, Лиза? – Она молчала, жуткая и далекая.
«Ох, не завидую я ему!» – подумал он. А она думала в эту минуту «Я не смогу уже обнять Стёпушку. Я отравилась… Пропала… О Боже! Где взять силы жить по-старому?»
Усаживая Лизу в сани, Тобольцев сказал ей с загадочной улыбкой: «Когда-нибудь ты вспомнишь эту ночь и пожалеешь о том, чего не было…»
И в ту же минуту она вздрогнула от ужаса и от невыносимой боли. Казалось, туман разорвался вдруг перед её глазами и яркий внезапный свет ослепил ее… Одни, совсем одни, в чужом городе… рядом, обнявшись, целую ночь… Да повторится ли она, такая ночь? О Боже! Почему она не решилась? Почему не взяла свое счастье? Слезы брызнули из её глаз. Она закрыла лицо муфтой.
Тобольцев проехал мимо и послал ей поцелуй.
К жене поехал… Домой… Жене достанутся и ласки, и порывы, которые она, безумная, не хотела удовлетворить… «Как он её обнимет! Вот этими руками, с тонкими, цепкими пальцами, от которых так больно, так сладко!..»
Она сидела, выпрямившись, закусив до крови губы, чтобы не закричать, инстинктивно держа себя в руках, чтоб не забиться в припадке тут же в санях, на улице…
Все заколебалось опять в её душе… Слава Богу, что не отдалась! Не потеряла головы… О, как презирала бы она себя теперь! Пережить нельзя было бы такое унижение… И что за наваждение было там, в эту ночь?.. «Зачем, подлая, ты бегаешь за ним, когда он любит жену!» – чуть не вслух сказала она. Лицо Степана всплыло перед нею. «Отречься от него! За что?.. За любовь и преданность? Никогда!.. На его груди выплакаться… в его ласках забыться… Хочу быть любимой! Хочу быть счастливой… И гордой… а не жалкой рабой моей позорной страсти! Буду работать за десятерых! Самые рискованные поручения возьму на себя… На что мне свобода? На что мне жизнь? Смерть легче, чем моя тоска!.. И ничего-таки я теперь не боюсь!.. Ничего!..»
II
Дома Лизу ждал сюрприз. Свекровь встретила её в передней.
– Николай Федорович болен. Вчера слег… Я у себя его оставила наверху… Должно быть, инфлуэнца. Доктора жду…
Лиза снимала шляпу. Грудь её высоко вздымалась. Анна Порфирьевна присела на кушетке и пристально глядела на невестку.
– Капитон свирепеет… А куда ж ему деться, когда у него своего угла нет? И не прописан нигде?
Лиза бродила по комнате, бесцельно трогая вещи.
– Он о тебе все спрашивает, – после длинной паузы тихо сказала свекровь, не поднимая глаз. Лиза замерла у стола, только губы её и ноздри дрогнули. – Удивлен, что ты уехала… Разве ты… не смеешь уезжать? – Лиза молчала, опустив ресницы.
Анна Порфирьевна тяжело встала после паузы, обеим показавшейся огромной и, не оглядываясь, вышла из комнаты…
И Лиза почувствовала, что теперь и другая тайна её жизни разгадана свекровью.
Наверху Потапов лежал в той же комнате, где ночевал всегда, рядом с девичьей. У него был сильный жар. Увидев Лизу, он быстро поднялся и сел, натягивая к подбородку одеяло. Его глаза засияли ей навстречу такой яркой радостью, что сердце у Лизы захолонуло в груди.
– Что же это вы!.. Давно заболели? – громко и смущенно спросила она и подала ему руку. – Ох! Какой вы горячий!..
Он порывисто притянул её к себе. Глаза его молили о чем-то, впиваясь в её зрачки. Она боязливо оглянулась на дверь, покосилась на стену…
– Лиза!.. Лизанька!..
Его губы пересмякли, пахло жаром и болезнью изо рта, от кожи. Но Лиза взяла его лицо в обе руки и нежно поцеловала его глаза и лоб.
– Все та же? – прошептал он. – Не изменилась ко мне?
– Нет! Нет! – глухо, но твердо сказала она, вкладывая особый смысл в эти слова, в свой голос. – Ты мне нужнее, чем прежде, Стёпушка… Люби меня горячо!.. Люби меня безумно… Ты у меня на свете один!..
Всхлипывающий, странный звук вырвался из его горла. Он схватил ледяные ручки Лизы и закрыл ими свое лицо.
Дверь беззвучно отворилась.
– Дохтур приехал, – смиренно доложила Федосеюшка. – Вас «сама» просит в гостиную…
Лиза отшатнулась от кровати. «Вошла, не постучавшись… Как она смеет!.. Дерзкая…»
Но у нее, не знавшей никогда страха, не хватило мужества сделать выговор горничной. Выходя из комнаты только, она кинула быстрый, гордый и гневный взгляд в лицо Федосеюшки и в первый раз увидала, как смело взмахнули ресницы «халдейки» и каким острым и странно-загадочным взором ответила ей горничная… «Змеиные глаза…» – подумала Лиза и вздрогнула.
Доктор нашел у больного сильную инфлуэнцу. Надо лежать с неделю. Иначе грозят осложнения. Он предупреждал, что температура может подняться…
– Опасно это? – глухо спросила Лиза доктора в передней.
– Знаете, с этими богатырскими натурами, никогда не болевшими, все предсказания гадательны… И потом сердце у него ослабело… Он вам родственник?
– Да, – без колебаний ответила она.
– Вот что скажет завтрашний день… Вызовите меня по телефону, если температура подымется. Предупреждаю, может и бредить… Тогда лед на голову… Допускать до бреда не следует…
Лиза, как автомат, поднялась наверх. Вся душа её теперь была как бы придавлена обрушившимся на неё ударом. Она вызвалась ходить за больным. Но была так рассеянна, так путала порошки и время приема, что Анна Порфирьевна мягко сказала ей: «Брось, Лизанька!.. Не твое это дело сиделкой быть… И ляг спать… Вон у тебя какое лицо! Федосеюшка отлично справится одна…»
О том же умолял её и Потапов. Ему и так совестно… Какой тут уход? Наверно, он завтра же встанет… Он никогда не простит себе, если Лиза не заснет…
Она ушла в одиннадцать. И скоро весь дом погрузился в сон.
– Унесите ночник! Глаза режет, – сказал больной Федосеюшке. – И, пожалуйста, спите… Мне ничего не надо…
Ночью у него начался бред… Он звал Лизу с страстной нежностью. Когда он открывал глаза, ему чудился какой-то шорох, шелест… Женская нежная рука касалась его лба, и он улыбался…
– Лиза… Это ты?.. Милая, как я ждал тебя!..
Вдруг он открыл глаза. Был это сон или горячечная греза?.. Входила она сюда или нет, эта страстно-желанная женщина?.. Он почувствовал, что он не один… Какой-то темный призрак стоял в его ногах.
– Кто это? – хрипло спросил он.
– Я, гость дорогой… Ваша верная слуга… – расслышал он певучий голос. Он старался припомнить и молчал.
– Вы стонали и звали… Может, испить хотите?.. Вот я морсу клюквенного принесла…
– Ах! Пожалуйста…
С каким наслаждением он выпил целый стакан!
Сознание прояснялось… «Это Федосеюшка…»
– Благодарю вас!.. Идите… Мне больше ничего не нужно…
– Ничего… Я посижу…
– Нет, уходите!.. Я этого не люблю! – нетерпеливо крикнул он. И когда она пошла в двери, он добавил мягко: – Спасибо вам!.. Какой вкусный морс!..
Он опять забылся… Он видел реющие белые тени, которые скользили и исчезали во мраке… Рыдающими звуками он окликал их… Он ловил их горячими, сухими руками и с бессильным стоном падал навзничь… Один раз он даже заплакал, как обиженный ребенок… Страсть жалила его тело, зажигала его кровь, рождала кошмары… Он впадал в беспамятство и метался по подушкам.
Вдруг греза стала реальностью… Белая тень не исчезала, а стояла в двух шагах от кровати.
– Лиза! – позвал он, стонуще и страстно, протягивая к ней руки…
Мгновенно спали одежды… Худое, безумно любимое тело, странно-знакомое и чуждое в то же время, – как это бывает во сне, – затрепетало под его жадными руками… Волна наслаждения так стремительно поднялась и захлестнула сознание, что реальный мир исчез мгновенно. С глухим криком бешеной, больной страсти он смял и раздавил это тело… Казалось, знойный вихрь подхватил его и бросил в пучину забвения, во мрак Небытия.
На другой день Лиза сидела у изголовья больного и с жутким волнением прислушивалась к его бреду… Он выдавал все тайны… Он говорил с Бессоновой, с каким-то Николаем Павловичем… называл имена… расточал Лизе самые страстные признания…
– Боже мой! Принесите льду! – крикнула она, кидаясь к Федосеюшке.
За Лизой прислала Анна Порфирьевна, встревоженная этим бредом. Она отослала Федосеюшку, дежурившую всю ночь.
«Безумная!.. Зачем я проспала? – каялась Лиза. – И что могла понять и подслушать халдейка?
Неужели мы в её руках?!»
К двенадцати Потапов очнулся. Он покрыл поцелуями руки Лизы. Он разом вспомнил все…
– Милая! Какое это было блаженство!.. Лизанька… Как мне благодарить тебя за такой порыв?!
Ей опять показалось, что он бредит.
– Но я ничего не помню, что было потом… Прости!.. Я лишился чувств, должно быть… Ты ушла или оставалась потом?
– Я не понимаю тебя. Я ничего не понимаю…
– Нет!.. Нет!.. Не говори так! – крикнул он с незнакомой ей страстностью. – Не отравляй моего счастья! До этой минуты я считал себя нищим… О, я глупец!
Она молчала, чувствуя, что в сердце её словно попала льдинка.
– Что было ночью? – вдруг шепотом спросила она, жадно и стремительно наклоняясь к нему лицом.
Он невольно отшатнулся.
– Лиза!.. Я не бредил… Это был момент, когда я очнулся… Я тебя звал, я так безумно желал твоей близости… что ты почувствовала… ты должна была подчиниться… И ты пришла…
– Я!? – её глаза чернели, расширенные. Льдинка все росла, наполняя холодом грудь.
– Да… да… ты пришла… В одной рубашке, Лиза… Ты подошла и сбросила ее…
Она встала, с ужасом глядя на него.
– Это сон, Стёпушка… Бред… Я не была у тебя…
– Лиза!.. Зачем?.. Это жестоко!..
– Я не была у тебя… Клянусь!.. Клянусь спасением души моей!.. Я не была у тебя…
– Кто же это был? Кто мог быть, кроме тебя? – хрипло, почти грубо крикнул он и оттолкнул её руку.
Настала пауза. Они глядели в зрачки друг другу, не отрываясь, почти не дыша, как бы силясь проникнуть взором в самые глубины, в самые тайники – и найти там разгадку.
Вдрут она закрыла лицо с глухим криком.
– Вспомнила! – торжествующе, почти злобно сорвалось у него.
Она села, не подымая головы… Казалось, вихрь распахнул запертое наглухо окно где-то там, впотьмах, где бродила ощупью её мысль… И все озарилось, все припомнилось разом… И этот свет ослепил её и как бы пригнул к земле… «Я пропала…» – ясно почувствовала она. Все поведение «халдейки», её беззвучное появление вчера в комнате больного, её змеиные глаза и этот дерзкий взгляд вызова… О! Как все было понятно теперь!
Ревность?.. Нет… Ничего, кроме ужаса, перед неожиданной соперницей не чувствовала Лиза… Открыть ему правду?.. Невозможно! Это убьет его в такие минуты… Но и видеться здесь уже нельзя…
– И ты называл меня по имени? – почти спокойно спросила она, заранее предвидя ответ.
– Боже мой!.. Как же иначе мне было звать тебя?.. Лиза… Неужели ты была в гипнозе?.. (Он потер лоб рукою.) Помнишь эту чудную сцену из «Страшной мести»?.. Как колдун вызывает душу Катерины в подземелье? Ах, Лизанька! Эту ночь я не забуду до самой смерти…
Через час приехал доктор. Потапову было заметно лучше… Он вспотел, просил есть, температура спала.
– Слава Богу! – говорила Анна Порфирьевна.
Она сторонилась от Лизы, угадав её тайну. Сложность этой души была выше её понимания, отталкивала её словно. Но Лиза была как деревянная… Она ничему не радовалась, ничто не огорчало ее. И всю эту неделю она только принуждала себя быть в комнате больного, которому бесстрастно и однотонно читала газеты и книги. Ежедневного звонка Тобольцева она ждала с нетерпением. Тогда она уходила к себе под предлогом отдохнуть. Кроме Федосеюшки и нянюшки, Анфисы Ниловны, никто не входил в комнату больного. Лиза не встречалась глазами с халдейкой. Как будто ничего не знала… Никто на кухне не догадывался о присутствии Потапова в доме, не знал даже Николай. На кухне думали, что больна Анна Порфирьевна и что для неё готовят отдельный стол. И «сама», почти не выходя из комнаты, поддерживала этот слух об её болезни. её навещали обе невестки и сыновья. Встречала и провожала их Федосеюшка. А Лиза стояла в коридоре, у запертой двери больного, с книгой в руках.
Но Капитон дерзнул подняться в келию «самой» в неурочный час.
– Доколе, маменька, держать его будете?.. Я и то диву даюсь, как он не подвел нас всех при таких строгостях.
– У нас нет доносчиков. Чего боишься?
– А ваша Федосеюшка?
– Скорее ты, Капитон, во сне тайну выдашь, чем она! Это – могила. Чего волнуешься?.. Завтра он встанет, а через три дня уедет…
– Маменька!.. Верите ли? Ни одной ночи не сплю!.. Я…
– Напрасно не спишь… Я одна в ответе буду, коли что…
Капитон всплеснул руками.
– Да чем он вас обошел, маменька? Неужели он вам родных детей дороже, что вы на риск такой идете?
Она молчала, сжав гордые губы, сдвинув властные брови, этим молчанием давая ему понять, что нет у него права вторгаться в её душу.
Наконец настал канун отъезда Потапова. Он был слаб, но ходил по комнате.
– Куда ж теперь? – спрашивал Тобольцев.
– В Нижний еду. Давно пора! – Он показал ему письма, полученные вчера на имя Бессонова.
Вечером он умолял Лизу прийти ещё раз ночью.
– Нет! Нет!.. Молчи! – резко и жестко прошептала она и, чтоб смягчить впечатление, указала на стенку Федосеюшкиной комнаты.
– Тогда ты не боялась, – с горечью сорвалось у него.
– Стёпушка, умоляю… Будь осторожен!.. За нами следят…
– Кто? Почему ты думаешь?
– Я знаю… Я умру от стыда и горя, если… маменька догадается… А она, кажется, подозревает… И потом, Стёпушка… Я скажу тебе правду… Во мне что-то умерло… Нет, нет… Не огорчайся!.. Не любовь к тебе… А что-то другое, ценное. Мне не хочется жить, Стёпушка… Я очень устала…
– Боже мой! Бедная моя Лизанька!.. Конечно, ты устала… Я замучил тебя… Без воздуха всю неделю… Прости!..
Он нежно поцеловал сперва одну руку ее, потом другую. Его страсть угасла, оставив какую-то рану в сердце, которая горела и ныла. Но и эта боль была сладка ему… Он мечтал теперь, вернувшись из Нижнего, снять комнату. Бумаги у него будут. Надоело ему скрываться и мыкаться! Она будет приходить к Нему на свиданье… И никто не отнимет у него его счастья!..
Она слушала молча, лежа головой на его груди. Она чувствовала, что не хватит у неё сил создать ему это счастье… Но и разбить его тоже не хватит!.. Серой и тоскливой лентой снова тянулась перед нею жизнь. Не будет забвения… Не будет радости… Стиснув зубы, будет она подчиняться этой пламенной страсти. И даже в эти минуты лицо Тобольцева не даст покоя её замученной душе…
Она с жаром отдалась работе. Она не хотела щадить себя…
Из Нижнего она получила письмо. «Будь осторожна. За мной проследили. Я насилу спасся, и долго не покажусь у вас. Скажи нашим, чтоб подождали ходить к тебе! Все спрячь или отвези к Майской. Возможен обыск…»
Она презрительно усмехнулась и сожгла письмо в камине.
– А у нашей схимницы новый любовник завелся, – объявил Ермолай на кухне. Федосеюшка побледнела.
– Что глядишь? Неправду нешто говорю?.. Кто тебя поджидает у лавочки? С кем выбегала шептаться? Брат, скажешь? Х-ха!.. Знаем мы этих братьев! То была сестра, а теперь брат объявился…