Дух времени

II

Лиза с Тобольцевым шли по тенистому просеку. Всю дорогу Лиза, грустная и далекая, рассеянно слушала, что рассказывал Тобольцев о Киеве.

Через час поисков они остановились оба на дачке в четыре комнатки, с крошечной кухней и террасой, обвитой диким виноградом. За неё спросили полтораста рублей, и Тобольцев тут же дал задаток, приказав назавтра вымыть полы и окна. Перед террасой был крохотный цветничок с одной заросшей клумбой. Но в углу, у забора, виднелась полуразвалившаяся беседка, тоже увитая виноградом.

– Как хорошо! – задумчиво сказала Лиза, в зеленом полусумраке беседки опускаясь на старую мшистую скамейку.

Тобольцев расхохотался.

– Неужели здесь лучше, чем в твоем русалочном царстве?

– Там я одна… правда, как на дне реки. А здесь уютно!.. Если б здесь прожить вдвоем!.. С тем, кого любишь…

Сердце Тобольцева забилось. «Боже мой! Как она похожа на Лилею в этом освещёнии!.. И какое у неё загадочное лицо стало! О ком она думает? О Стёпушке? Обо мне?.. Кому улыбаются эти гордые губы?»

Когда они шли назад, солнце уже садилось и золотило верхушки сосен.

– Лиза… Я хочу тебя что-то спросить… – вполголоса начал Тобольцев.

– Я тоже хочу спросить!.. Спрашивай ты сначала!..

– Лиза… Меня мучит одна загадка. Можешь ты ответить мне без уловок, без утайки, с присущей тебе гордостью?

Она пожала плечами и стала медленно бледнеть, щурясь вдаль, избегая его горячего взгляда.

– Я не умею лгать… Да и не стоит! Только… сядем, пожалуйста… Я устала… – Она задыхалась слегка, и он понял, что сердце её стучит.

В стороне от просеки вилась дорожка. Под старой, могучей сосной они сели на скамью.

– Лиза, почему ты так изменилась ко мне? И, вообще, изменилась – как-то вся неуловимо? Почему ты отняла у меня Лилею?.. Ты разлюбила меня? Нет, не отдергивай руки! Я тебе не враг… Но считаешь ли ты меня по-старому другом?.. Вот это первое, на что ты должна мне ответить! Это все, что касается меня…

Лиза, склонившись, чертила что-то зонтиком на песке.

– А разве тебе, кроме Кати, нужен кто-нибудь? – глухо спросила она.

– Ах, Лизанька! До чего ты наивна! Может ли один человек, как бы он ни был интересен, заполнить собою душу и жизнь другого? Особенно такого, как я? Я тебе отвечу чистосердечно: нет!.. Это невозможно!.. Представь себе степь широкую, безбрежную… И в ней одну ничтожную точку – человека… Пусть этот человек будет даже Катя, эта бесспорно интересная индивидуальность! Но разве она не затеряется в степи? Какую надо иметь убогую натуру, чтоб, полюбив, закрыть на весь мир глаза и быть глухим к голосам, что звучат кругом!.. То, что мне нужно от Кати, того я не прошу от тебя. Но и она, если бы и желала, не даст мне того, что можешь дать ты… одна ты во всем мире!

– Значит, у тебя две? – так же глухо перебила его Лиза.

– Что такое?

– Я хочу сказать: мы – две для тебя?.. И третьей уже не будет? – Она вдруг подняла голову, и он увидел её огромные глаза, полные тоски, тревоги и любви. Сердце у него дрогнуло.

– Лизочка!!! Ты меня не разлюбила? Ты по-прежнему моя Лиза?!!

Он обхватил её плечи, но она вырвалась с какой-то исступленной энергией, как два года тому назад…

– Нет, не целуй меня! Не смей!.. Не хочу!.. Не хочу и не позволю! Довольно измываться!

– Что такое?..

– Ты меня поцеловал нынче… в губы… И так гадко… так гадко засмеялся…

– Лизанька, прости…

– Если б ты знал, как ненавидела я тебя в ту минуту! Лучше бы ты меня тогда ударил! Лучше бы обругал! Это не ласка была… а обида… Словно ты мне в лицо плюнул!

– Лиза!.. Как можно так понимать?

– Уж извини… Как поняла… И лгать тебе не стоит! Лучше объяснимся и условимся раз навсегда, чего нам держаться? Вот ты сейчас мне о любви говоришь… Что ж? Я её принимаю, эту твою любовь. Но (голос её вдруг задрожал)… Не ошибись, Андрюша! Я тебя так высоко поставила… тебя и твою любовь… Не урони её в грязь!.. Она должна быть белее, чем… вот это платье мое…

Кровь кинулась в лицо Тобольцеву. «Нет! Ей не подняться на вершину, с которой все, что видишь внизу, кажется так легко и просто! Как жаль! Для таких натур любовь будет всегда трагедией…»

Он взял её руку и поднес к своим губам.

– Лизанька… Не надо так много вкладывать в чувство к людям! Жизнь, в сущности, полна таких неожиданностей, но этим-то она так прекрасна! Любовь… наши желания, – всё это так загадочно, так подвержено случайностям, капризам нашего Большого Разума, как говорит Ницше… этой таинственной, неодолимой силе дремлющего в нас инстинкта… Я бы хотел, Лиза, чтоб ты легче брала жизнь. Я этого хотел бы для тебя…

Она качнула головой с знакомым ему гордым жестом.

– Зачем? Жизнь не шутка… И лучшее в ней – любовь. Если любовь обманет, надо умирать!

– Что значит «обманет»?.. Как можно божественному чувству ставить преграды?.. Как можно намечать границы для полета духа и говорить ему: «Лететь можешь только досюда и только в эту сторону… Дальше ни шагу!..» Когда я ночью гляжу в звездное небо и любуюсь Вегой, можно ли мне запретить восторгаться Капеллой? Можно ли сказать: «Довольно! Твой взор остановился на одной звезде… Закрой глаза на остальные! Как будто нет мириады миров перед тобою!..» Так и в жизни, Лиза, так и в любви… Случай – этот жизненный маг, наша жажда счастия и фантазия ткут бесконечно пестрый и причудливый узор комбинаций, возможностей и встреч на грубой ткани нашего элементарного бытия… Отыми у него этот фантастический узор, как убога станет жизнь! Как мертва покажется основа!.. Вы – женщины – добровольно наложили на себя вериги и отказались от прекрасной и гордой свободы. Но вам хочется надеть намордник и на мужскую натуру… Вы жаждете сковать душу мужчины, которая тем богаче, чем больше родится в ней желаний. Ты читала «Дон-Жуана»^[181], Лиза?

– Да… Нет… В опере видела…

– Ах, это не то! Дон-Жуан был идейный человек. А толпа, как всегда, захватала его идеал грязными руками и опошлила его, как все, чего она касается. Лизанька! Как я был бы счастлив, если б ты сумела меня понять! Любовь есть чувство самодовлеющее, одинаково прекрасное независимо от его длительности, независимо от того, кто нам его внушил. Представь, что ты полюбила меня, а я оказался ниже твоих ожиданий… Не смог поднять тебя в сферу божественного экстаза… Не дал тебе дивного самозабвения… Покинуть меня, искать другого – это будет только логично. Люди – средство… Цель – любовь… Весь трагизм любовных связей состоит в том, что люди на место бессмертной цели поставили преходящее, ничтожное средство… Представь себе, что люди поклоняются огню! Не все ли равно, что питает это священное пламя? Есть ли это драгоценное палисандровое дерево на костре или же грубая ольха? Одно будет долго тлеть; другое взовьется жарким факелом к небу и сгорит быстрей. Но огонь будет так же греть, будет тем же божественным элементом для бедных страждущих людей… Или вот тебе другое сравнение… В храме бога-Огня пламя пылает в разных сосудах, в драгоценных вазах и в простых глиняных светильниках. И представь себе теперь, что на огнепоклонников нашло помрачение!.. И они стали поклоняться не Огню, а драгоценной чаше, в которой тот горит. И к этой чаше протянули руки, и стали бороться за её обладание… И стали гибнуть у подножия алтаря, в слепом безумии не замечая, что рядом, в другой чаше, пылает тот же священный Огонь… Вы, женщины, любите не любовь, а мужчин. Вы обоготворяете бренный сосуд, каких много… Оглянитесь! Не то же ли божественное пламя разлито кругом? Умейте зажигать его в душах и сами научитесь гореть! В этом великая тайна уметь жить и быть счастливым…

– Не умею, – печально сказала Лиза. – Для меня любовь и счастье – только ты… Теперь я это знаю… Что бы ни делала, что бы ни говорила… И в жизни… и во сне… всегда…

Тобольцев опять вздрогнул. Столько глухого отчаяния было в её голосе. Но тотчас кровь кинулась ему в лицо. Он так порывисто схватил руки Лизы, что она уронила зонтик и испуганно вскинула на него ресницы.

– Лизанька!.. У меня не только лицо и глаза горят сейчас… У меня сердце горит в груди от радости!.. Торжествующей, хищной радости!.. Пусть я непоследователен! Все равно! Будь другой на моем месте, он стал бы просить тебя разлюбить… Считал бы себя виноватым перед тобой… И я не свободен минутами от таких старых чувств… Но всё это тонет теперь… тонет в волне, что меня подхватила… Не хочу лицемерить! Не хочу лгать!.. Я люблю твою любовь к мне… печальную, красивую, чистую, как это платье твое… Я люблю её без памяти! Клянусь, я не знаю, кем из вас я дорожу больше, Катей или тобою? Короче говоря: для моего счастья вы обе нужны мне! Моя жизнь не полна, если тебя нет подле… Только в Киеве, с глазу на глаз с Катей, я это понял. И, знаешь, Лиза? Мы всё время говорили о тебе… Я говорил о тебе с таким восторгом, что, будь Катя ревнивой, как ты… не верь она в мою любовь, она почувствовала бы себя несчастной!

Лиза, слушавшая его неподвижно, вдруг отняла свои руки и закрыла лицо.

– Помню этот характерный случай… Мы сидели в саду, над обрывом. Внизу сверкал Днепр какой-то черной сталью. Над нами горели огромные южные звезды. Соловьи заливались крутом. Мелькали влюбленные парочки… Поцелуи звучали… Мы тоже сидели, рука в руку… И у меня, помню, вырвалось, как-то непроизвольно, словно вздох: «Лиза!.. Где она сейчас? Зачем её нет с нами?!»

Настала тишина.

– А что она сказала на это? – чуть слышно спросила Лиза.

– Она сжала мою руку и прошептала: «Я буду её любить, как сестру…»

Руки Лизы бессильно упали на колени. Но опущенной головы она не подняла.

– «Как сестру», – глухо повторила она.

– Вот видишь, Лиза, я не забывал тебя… Хотя, по житейскому катехизису, я должен был забыть весь мир рядом с любимой женщиной. Не говорит ли это одно тебе, что наша душа гораздо сложнее, чем признает её наша условная мораль?.. Скажу тебе более: был только один очень короткий промежуток в наших с тобою отношениях, когда я был порабощен моею страстью к Кате. И тогда мне показалось, что без твоей любви я сумею обойтись… не стану беднее… Но это прошло скоро, очень скоро, Лизанька! И когда мне показалось, что ты полюбила другого…

Она вдруг встала.

– Пойдем!.. Который час?.. Катя, наверно, вернулась!..

Она шла так быстро, что Тобольцев считал это бегством. её лицо пылало.

– Нет, постой! Ха!.. Ха!.. Это спорт, а не прогулка… Сядем там! Наш разговор не кончен.

Она села с своею обычной странной покорностью, которая иногда делала её похожей на лунатика.

– О себе теперь я знаю все, что мне надо, чтоб жизнь по-старому улыбалась мне. Но есть ещё одна загадка. Твои отношения к Степуш… к Степанову… Можешь ты ответить мне откровенно, какие между вами отношения?

Лиза, не глядя на него, бледнела с каждой секундой.

– Я для него… первая… и одна, – вдруг глухо, но твердо сказала она.

– Как это «одна»?..

– Помнишь, я тебе зимой говорила? «Хочу быть первой…» Теперь сбылось. Он меня любит… И не разлюбит, пока я не умру!.. – И такой силой, таким торжеством и страстностью были проникнуты эти наивные слова, что насмешка сбежала с лица Тобольцева.

– Милая Лизанька! Это очень красиво и трогательно – твоя вера в него… Но… хотя Стёпушка и Лоэнгрин, все-таки он мужчина. И никогда ни один мужчина не довольствовался платонической любовью. Но так оно и должно быть. Любовь – чувство психическое прежде всего… Но ведь мы не из одной души состоим. Половое влечение живет в нас рядом с нашим высоким чувством к одной и толкает в объятия другой, на мимолетную связь. Все драмы в жизни происходят оттого, что женщины никогда не умеют отделить в нашей душе истинную любовь от простого желания. Человек не виноват, что природа бедна и что для выражения неизмеримо различных чувств у неё есть одна только форма. Но тут надо уметь разбираться… Когда я удовлетворяю чувственное влечение с женщиной, в случайной встрече разбудившей мое желание, я похож на дилетанта, наигрывающего польку на скрипке Амати… Ах, Лизанька, зачем ты глядишь на меня такими грозными, мстительными глазами? Я тебе говорю: надо уметь разбираться!.. Какие божественные аккорды я извлеку из того же инструмента, когда в моих объятиях я буду держать женщину, которую люблю? Моя душа та же, как и скрипка та же… Но из жалкого дилетанта я становлюсь артистом. И небо раскрывается передо мною в великом экстазе любви…

– Зачем ты мне это все говоришь? – с трудом спросила она.

– А вот зачем… В жизни далеко не часто и далеко не всем выпадает удача быть артистом в любви и обладать любимой женщиной… И если это случится все-таки, тогда можно… с некоторой уверенностью сказать: «Я у него одна…»

– Ну что ж? – глухо подхватила Лиза и, сорвав ромашку, стала покусывать стебелек, щурясь на цветок и не видя его. – Я у него и есть одна… Другой не будет…

Он молча глядел на её профиль. Сердце его стукнуло и замерло.

– Лиза… Ты хочешь сказать…

– Он мне муж… Или как там у вас это называется? Любовник, что ли?.. Ну, словом, одна… И другой не будет…

Тобольцев встал. Словно сила какая толкнула его. Он очутился шагах в десяти от Лизы, лицом к корявому стволу молодой сосны… «Почему эта сосна вся красная?» – подумал он, потом провел рукой по лицу. Красные круги все ещё плыли перед ним, бледнея, и сквозь этот красный туман он разглядел на скамье всю поникшую фигуру Лизы с опущенной головой.

Вдруг он засмеялся. Лиза испуганно вскинула ресницы. Он смеялся неудержимо, какими-то истерическими нотками. Потом медленно, шатаясь, подошел, грузно опустился на скамейку и судорожно обхватил талию Лизы. Та прижмурила веки и как-то сжалась вся, точно над ней занесли руку для удара.

– Лизанька, милая… Ха! Ха!.. Прости мне этот смех… Это нервное… Ха!.. Ха! От неожиданности… Ей-Богу!.. Обидеть тебя… Ха!.. Ха!.. Я не хочу… Видишь, Лизанька, как это просто случается в жизни!..

– Молчи! Молчи!.. Я ничего не хочу слышать… И перестань смеяться, а то я уйду! Просто ли, нет ли?.. Мое дело судить… А ты молчи!

Настала пауза. Тобольцев жадно, и как чужую, разглядывал теперь эту женщину, которую он когда-то так страстно, так мучительно желал… Оболочка, одна оболочка осталась прежняя… Душа у этой женщины другая… И в этой душе читать он разучился… Он сам не мог понять себя, что пережил он за эти несколько мгновений? Ревность? Жгучую зависть? Обиду, зачем не ему, зачем другому достался этот дикий цветок с его пряным ароматом, когда-то сводившим его с ума?.. Ха! Ха!.. Опять задрожал в нем смех над кем-то… Над собой, конечно! Старая история!.. Один сеет, творит, выхаживает чудную лилию… Другой проходит мимо и срывает цветок… Разве эта душа… эта новая, загадочная Лиза не была его креатурой? Разве он не имел на её любовь гораздо больше прав, чем тот, другой?..

– Ты, значит, любишь его, Лиза?

– Н-не знаю, – услышал он вдруг тихий, неожиданный ответ.

– Как «не знаю»? Что, кроме любви, толкает вас, женщин, на связи?.. Особенно такую, как ты?

– Тоска, Андрюша! – прошептала она. – Люди от тоски с собой кончают… Мне было все равно…

Он наклонился и поцеловал её горячую щёку. Она вздрогнула и большими глазами взглянула в его зрачки.

– А мне, Лиза, ты не могла бы отдаться? – серьезно спросил он.

– Никогда! Молчи!.. Как тебе не стыдно?.. Зачем смеешься? Зачем оскорбляешь?

Она вскочила и вся дрожала, стоя перед ним.

– Бог с тобой, Лизанька!.. Какая может быть обида, когда тебя желают?

– Не смеешь желать! У тебя на это жена есть… её желай… и целуй… и делай с нею что хочешь! А меня…

– Что? Что тебя?..

– А меня люби только издали… как я тебя буду любить…

– А отдаваться будешь одному Потапову? – Он не заметил в своем волнении, что опять назвал Степана настоящим именем. – Ну что ж ты молчишь?.. Я тебя спрашиваю: отдаваться будешь только ему?

Она не глядела на него. Но в лице её он прочел ясное и непреклонное решение. И он вдруг почувствовал, что мог бы убить её скорее, чем добровольно склонить её теперь на этот шаг!.. Но теперь и он вдруг понял, что, пока он этого не добьется, считать себя счастливым по-старому вполне он уже не может.

Он вдруг тихо засмеялся, качая головой.

– Ах, Лизанька, Лизанька!.. Жалкая раба! Только вырвалась из-под одного ига, добровольно пошла под другое!.. Сознайся: уж небось клятвы давала перед образом с коленопреклонением – «не изменять»?.. Ха!.. Ха!.. Сперва мужу не изменять, потом любовнику?.. Закрепостила себя добровольно?

– Не умею делиться! – гордо возразила она.

– Да этого и нельзя, если б ты даже и хотела! Землянику можно разделить… Яблоко… Дом… Землю… Но даже вот это твое платье белоснежное не поделишь между двумя… Либо цельное, либо никакого… Так?.. Как же ты хочешь делить любовь? её дают всю, как дар… насколько хочешь и сколько хочешь…

– И кому хочешь? – подхватила она с дрогнувшими ноздрями.

– Да, да!.. И кому хочешь… Вот в этом истинная свобода… Истинная гордость женская… и уважение к любви, как к божественному элементу и красоте нашей жизни. Даешь ли ты себя, любовь свою, на миг, на день или на всю жизнь – это дело твое, дело твоего вкуса… Но как можешь ты отказывать в любви мне? Любя меня… меня, как ты сейчас созналась в этом, только потому, что ты подарила свою любовь другому из жалости, от тоски, из жажды забвения? Словом, не любя?.. Ведь здесь даже не стена… как та, которая два года назад разделяла нас в твоем религиозном миропонимании… Здесь только сквозная решетка… Толкни её твоею ножкой! И она упадет… И между нами ничего не останется…

Он с вспыхнувшей страстью обнял её опять. Он слышал, как под его рукой бурно билось её сердце.

– А он? – глухо прошептала Лиза.

– Какое мне до него дело! Пусть устраивается сам, как знает!.. Не думаешь ли ты, что он предъявит на тебя свои права? Что он ревновать тебя будет? Возможно… Ведь зверь в нас дремлет всегда. Я сам почувствовал его в себе сейчас… Но ведь на то мы люди, чтоб быть в любви богами, а не жалким стадом ревнивых самцов… И вы – женщины – не самки, которые спокойно ждут конца боя, чтобы отдаться победителю. С инстинктами борются и их побеждают. В этом культура. Пусть торжествуют те, которые не мешают жизни и счастью других!.. Остальные да гибнут!.. Но я вступаюсь за честь Степ… Стёпушки. Я верю, если ты с ним захочешь порвать хоть завтра, он не задаст тебе ни одного вопроса, ни одного упрека, как бы ему ни было больно… её глаза были огромные и совсем темные. Их лица почти касались.

– Порвать?.. С ним?.. Зачем?.. За что?..

– А ты согласишься жить с двумя? – Он держал её так крепко, что ей было больно, и она бледнела.

– А ты? – в упор, глухим шепотом кинула она ему. – Ты тоже будешь жить с двумя? Ха!.. Ха!.. Я не турчанка… Нет! В гарем к тебе не поступлю… Нет… И тебя мне не надо! Слышишь?

– Не меня ты любишь, Лиза, а свою гордость…

– Пусть! Коли мне так легче!.. И несчастья чужого не хочу… Ни его… ни Катина горя…

– А мое не в счет?

Она зло засмеялась.

– Беда… Горе какое! Пусти!.. Что держишь так? Вцепился… Дышать больно… Нет! Тебя мне не будет жаль… Такие, как ты, несчастными не будут… Утешишься… Не со мной, так с другой».

– Мне никого сейчас, кроме тебя, не надо…

– Сей-час? – протянула она и опять зло засмеялась. – И ради этого «сейчас» я должна обмануть Катю?.. Потому что ей-то ты не признаешься ни в чем?

– Никогда! – спокойно и твердо подтвердил Тобольцев.

– Вот видишь!.. И ради тебя я должна отказаться от любви человека, который меня будет любить всю жизнь? Всю жизнь… Я это знаю… И ты это знаешь сам…

– Разве я говорю: нет?.. Он будет тверд, вот как этот дуб перед нами!

Тобольцев с силой и злостью ударил кулаком по скамье.

Она опять засмеялась. В первый раз в жизни она видела Тобольцева раздраженным, хотя он и старался овладеть собой. И это давало ей странное удовлетворение. Она заговорила уже спокойнее.

– Два раза в жизни, когда я… руки наложить на себя хотела… этот человек пришел ко мне с лаской и любовью… С бескорыстной, светлой любовью… – её голос задрожал, и лицо озарилось такой нежностью, что у Тобольцева дух захватило. Он не считал Лизу способной на такие чувства.

– Два раза, когда я погибала, он меня спас от отчаяния… Я была одна… во всём мире одна… И если б не маменька в ту ночь, как вы уехали… Ну, да что вспоминать!.. И бросить такого человека… За что?

– Любовь, Лиза, никакой моралью не руководствуется… её не покупают за спасибо… Ты всё-таки любишь не его…

– Нет, лжешь! Я и его люблю!.. И не откажусь от него теперь… Хотя б за спасение моей души! – с необычайной силой сорвалось у Лизы.

– А!.. – протянул Тобольцев. – Вот что!..

Он глядел на нее, сощурясь, и странные огоньки загорались в его зрачках. Встретив его взгляд, она вспыхнула вся и невольно потупилась.

– Пойдем, – сказала она. – Уж солнце село… Боже мой! Как поздно!

Она встала. Он тоже встал и неожиданно обнял её опять с такой нервной силой, что она не могла вырваться. Побледнела она так, что даже губы её стали белые.

– Чего ты боишься? Я – не дикарь… Культурного человека насилие удовлетворить не может. Мне нужна не покорность, а страсть твоя и согласие… И я этого добьюсь!..

– Нет!!. Нет!.. Этого никогда не будет!.. Этого мне не нужно!

Он мгновенно разжал руки.

– Теперь все ясно… Я вижу, ты ценишь Стёпушку…

Она не поняла в первое мгновение, слишком чиста и наивна была её душа. Но что-то в его тоне и усмешке было обидное, она это почувствовала.

– Пойдем, – повторила она после минутного молчания, и пошла вперед, подымая шлейф своего белого платья.

Они не заметили, что молчали почти всю дорогу обратно. Вдруг она словно вспомнила.

– Я тебе, Андрюша, сейчас как духовнику призналась… И помни: кроме нас троих – его, меня да тебя – этого никто знать не должен, даже Катя… Я бы и тебе никогда этого не сказала, если б ты меня нынче не оскорбил этим поцелуем…

– Ты опять о том же?

– Нет!.. Теперь я поняла, что ты не хотел обидеть… Но я тебя предупреждаю, Андрюша: никогда не целуй меня ещё потому, что это значит – Катю обкрадывать…

– Боже мой! – с отчаянием вырвалось у него.

– Ну, пусть я дура в твоих глазах! Не хочу и не могу лгать!.. Я хочу любить Катю и иметь право ей в глаза глядеть. Если я себя… если тебя уважать перестану, то мне жить уже нельзя будет! Понимаешь? Нельзя!..

– А то, что я тебя люблю сейчас и желаю не меньше, даже больше, чем желаю мою жену, – это для нее, ты думаешь, не обида? По-твоему, взять душу женщины, все её помыслы и желания, это вздор? А взять её тело, хотя бы на одно мгновение, это преступление?

– Молчи! Молчи! – Она остановилась и зажала уши. – Я глупа… Ты меня словами всегда закидаешь… И пока ты говоришь, я даже согласиться с тобой могу. Но стоит мне остаться одной, я чувствую, понимаешь?., чувствую, что ты не прав…

– Как Ванька-встанька, – зло усмехнулся он. – Да, женская логика – это именно Ванька-встанька… Я это всегда замечал… Качни его изо всей силы, ударь, переверни, он все-таки на прежнюю точку встанет.

Она не могла не улыбнуться этому сравнению. Она остановилась опять, положила ему руки на плечи и с дивным выражением горя и любви посмотрела в его злые глаза.

«Боже! Какая она красавица стала!.. Какое трогательное, чудное трагическое личико!» – подумал он, смягчаясь невольно.

Она заговорила печально:

– Когда-то я хотела тебя любить таким, каким создала тебя моя фантазия. Но жизнь меня жестоко била… Я научилась любить тебя таким, каков ты есть… Страдала и прощала. Из души тебя вырвать не могла… Смирилась… И люблю, несмотря ни на что… Потому что разлюбить тебя – значит умереть (ее голос задрожал)… Я тебе – Катю простила… И из-за любви к тебе привязалась к ней… И ни одной черной мысли ни на одно мгновение у меня не было к Кате, как только увидала ее… И твою любовь к ней я на недосягаемый пьедестал поставила. Но помни, Андрюша, помни: третьей я не прощу… Катя и я… Третьей не должно быть между нами! И когда я почувствую, что она все-таки явилась, эта третья… я умру…

Он глядел в эти глубокие, трагические глаза, расширенные ужасом Неизбежного, которое она предчувствовала, казалось, в это роковое мгновение… И ему было сладко и жутко. Он точно летал во сне.

Он бессознательно снял обе её руки с своих плеч, сперва одну, потом другую… И нежно, долго целовал их, как бы обещая что-то, как бы скрепляя поцелуем этот торжественный договор.

Казалось, и она так поняла. Зонтик её упал в траву. Тихая улыбка раскрыла её уста и озарила все лицо. Она смежила ресницы и стояла недвижно, закинув голову и всеми нервами вбирая в себя прикосновение к её коже его горячих, мягких губ.

Чье-то белое платье замелькало между кустами вдали.

– Катя, – быстро сказал Тобольцев.

Она вздрогнула.

– Прощай, чудное мгновение!.. Ты не вернешься…

Лиза подняла зонтик и поспешно двинулась навстречу.

– Андрей, Лиза… Вы, что ли? – кричала издали Катерина Федоровна. – Куда вы пропали? Ужинать ждём целый час…