10.
Ботана распахнула дверь.
– Знаете, что? С меня вашего произвола довольно. Я иду в прокуратуру!
Деканша, которая ничего не понимала, вылупила на неё глаза.
– Ботана, сходи сначала в медпункт…
– Вы прекрасно знаете, что я ходила на все занятия, и теперь вынуждена ходить по второму кругу. А этот недоумок и с нашего курса и с пятого студентов… Повредил им здоровье. А это, между прочем, статья!
– Фрида, я не пойму, в чём дело?
– В том, что этот человек, этот Влад, должен сидеть в тюрьме, а разгуливает по университету. Мы возмущены.
Я понимала, что подставляюсь. И ради кого? Но, блин, реально обидно. Деканша, видя, что мне самой это не очень надо, попросила Ботану выйти, а меня сесть.
– Я не поняла, что это за номер?
– Пришёл этот экспериментатор, давай проводить беседы с нашими девчонками. Слово за слово, он обвинил Ботану, что она сочувствует террористам. Она разозлилась и напомнила ему про эксперименты. А он, знаете, он такая сволочь, даже не извинился ни перед кем.
– А прокуратура здесь при чём?
– Её задолбало второй раз ходить на физ-ру.
– Хорошо. Не будет ходить. В университет она больше ходить не будет.
Я поняла, что это касается и меня. Но это, чёрт, несправедливо! Меня загнали в угол. И я разревелась. Но надо было что-то говорить.
– Она на эту физ-ру единственная ходила. Никто не ходил. Только она. И Правдина тоже ни за что уволили. Его, конечно, многие не любили. Но он хоть рассказывал. Многие вообще на свои пары не ходят.
Я замолчала.
– И что ты хочешь?
Она прекрасно понимала, что я хочу. Но я уже не понимала, стоит ли учиться дальше с таким деканом.
– Ну что, ну скажи…
– Я хочу, чтобы Ботане проставили физ-ру, а Правдина вернули. А главное, я хочу, чтобы эту скотину никогда не пускали на порог университета.
– Ты выбирай слова.
И тут меня перемкнуло так, как не перемыкало никогда. Я расплакалась в голос.
– Не буду я выбирать никакие слова. У меня трещина в сосуде после его экспериментов. Я вчера в аварию попала. У меня там вообще, может, всё на соплях держится. Может, меня толкнёт кто-нибудь на перемене, и я сдохну.
От того, что я представила, как я сдохну, мне стало ещё горче, и я перестала говорить, только плакала. Деканша сменила тон.
– Успокойся. С Ботаной накладка произошла. А Правдин нашёл себе другую работу и не придёт.
– Ничего он не нашёл, он на пенсию мамы живёт.
Деканша неловко постучала ручкой.
– Я лично Влада сюда не приглашала. Я не знаю, как он здесь оказался. Сейчас попрошу охрану – его выведут. Всё, довольна?
Я кивнула. Быстро, пока она ни передумала, побежала к двери, столкнулась с Ботаной.
– Прокуратурой не угрожай. За всё, что сказала, извинись, – прошептала я.
– И тебя купила, да? Очередной дармовой зачёт по физ-ре пообещала?
Бли-ин! Носит же земля Русская таких дебилок!
– А вы знаете, чем вы отличаетесь от проститутки? – обратилась Ботана к деканше, – Она под всех ложится, а вы у всех берёте.
Ботана засмеялась своей шутке, не понимая, что ей впору вешаться. Ибо завтра она была отчислена без права на восстановление.
Я шла к аудитории в размышлениях на тему, как настолько нелепый, начисто лишённый житейской мудрости человек, может знать название тектанической плиты, на которой находится Владивосток, из чего складывается ВВП каждого из островов Океании и точную химическую формулу белка. Столкнулась с Айдией.
– Как успехи? Удалось совершить революцию?
Я рассказала, как было. Айдия засмеялась.
– Да чего ты так против Влада? Знаешь, у него ведь огромные деньги. И теоретически эти деньги у него может отобрать кто угодно. Один в поле не воин. А теперь представь, мы объединимся с ним. Нас будет много и у нас будут все деньги страны. Мы будем непобедимы. И ты своими мелочными обидами всё это рушишь.
Я подумала, что Ботана, она же дура! Нет, я согласна, что нельзя позволять кому-то по второму кругу заставлять тебя ходить на одну и туже физ-ру, но зачем кого-то материть, угрожать? Ведь можно было всё разрулить по-мирному. А Айдия умная. Конечно, надо объединяться. Правда, я так и не поняла, как этим можно победить терроризм, но это чисто моё. Айдия часто говорит вещи мало понятные, но в которых, на самом деле, глубокий смысл. Другое дело, я, скорее, объединилась бы с Витой, Ладой и другими нормальными людьми, но никак ни с этим чмом Владом.
К сессии всё-таки вернули Правдина после чего у меня по зарубежке образовалось нечто среднее между тройкой и двойкой (это вместо пятёрки), у других – ещё хуже. Вита два дня со мной не разговаривала. Когда я выловила её в буфете и сказала:
– Ладно другие, но ты-то чего? Мы же подруги.
Она сверкнула на меня глазами и ответила:
– Мне тройка ни к чему, кто тебя просил ходить с этой дурой Ботаной?
Я прекрасно понимала, что натворила делов, но нужно было держать хорошую мину при плохой игре:
– Но их ведь реально ни за что прессанули.
– И что?
– Так любого могли. И тебя, и меня.
– Нет. Не любого. Прессанули их, потому что они такие.
– Но ведь они правы.
– Не правы, а думают, что правы. Эти все, которые крестовые походы совершали, тоже думали, что правы. Нельзя никогда бороться ни за какую-то правду, справедливость и всякие идеалы. Это только дауны всякие делают. Бороться надо за то, что стоит твоей борьбы – за свою жизнь, за свою учёбу, за дорогих тебе людей… Если бы тебя выгнали с работы, пошла бы и добивалась. А так… Я тебя просто не понимаю.
В этом была вся Вита. Для неё не существовало ничего, кроме собственных нужд. Она считала, что можно поступать как угодно, лишь бы добиться своего и лишь бы тебя не наказали. Она жила по принципу: «Дают – бери, бьют – беги». И в этом была своя правда, своя красота и своя сила. Виту невозможно было сделать фанатиком чего-либо, перед ней ничем нельзя было оправдать то, что в отношении неё совершается пакость. Ни на какие жертвы никогда и ни при каких обстоятельствах Вита не шла. Вита была человеком, с которым невозможно не считаться. Её мозг был чист, а жизненный уклад практичен и бескомпромиссен. Влад ей понравился тем, что у него были деньги. Почему-то слова Айдии в том, что надо объединяться, чтобы победить терроризм, она квалифицировала как параноидальный бред. А вот сама суть – объединения с Владом пришлась ей по душе. Но только с Владом. И только потому, что у него деньги.
На работе тоже всё раздражало. Эти придурки, Влад и Злата, каждые полтора часа прайм-тайма говорили о себе, о том, как они способны сделать жизнь лучше. Да уж! После того, как этот человек поураганил у нас в универе, я решила, что если кто-то и может сделать жизнь лучше, точно не он.
После сессии Злату отчислили. И, наверное, отчислили больше для того, чтобы она не приходила с Владом и никого не раздражала, чем за то, что она не сдала зарубежку. Ко мне же недавно пришла Ботана, она попросила, чтобы я рассказала о её истории, потому что «произвол творить нельзя». Я подумала, что реально нельзя и хотела рассказать.
– Что она хотела? – спросила Лада.
– Её вышвырнули из универа за то, что она назвала деканшу проституткой.
– Деканшу проституткой? – переспросила Лада и засмеялась.
– Я как раз всё видела. Деканша чуть со стула ни плюхнулась.
Лада долго смеялась, потом пошла курить. Когда вернулась, сказала:
– Передай мои соболезнования своей подружке.
– Она мне не подружка. Так – учимся. Вернее, учились вместе.
– И чего она приходила?
– Хочет, чтобы я об этом рассказала.
– Не вздумай.
Ладу вообще не понять. То она готова рубашку на груди рвать (это просто народная поговорка, не надо это представлять, – прим авт.) за правду, честь и совесть, то юлит и прогибается, как последняя шлюха. При том, что в городе нет человека, который способен более остро и жёстко опускать властьимущих, в обычном общении она была из тех, с кем невозможно поссориться. Я никогда не могла понять – какого цвета у неё волосы. Сверху мелирование, снизу практически абсолютно чёрного цвета. Расчёт был на то, что кому нравятся блондинки – тому подходит Лада, кому нравятся брюнетки – тому тоже она подходит.
Я даже спорить с ней не стала. Просто ответила: «хорошо». Но в воздухе повисло напряжение. Я не собираюсь драться за Ботану, просто что это за позиция такая – говори всё, что хочешь, лишь бы правду, а тут нельзя.
– Фрида, я тебе запрещаю не потому что такая подлая и работа наша подлая, и все мы связаны…
– А почему же тогда?
– Ты видела лестницу, которая ведёт сюда? Я по ней скатывалась дважды…
В первый раз ей было года двадцать четыре. Она увидела, что человек, который заказывал проплаченные ролики, он тогда был директором сети ресторанов, сбил насмерть ребёнка. Естественно, он его сбивать не хотел, и правила никакие не нарушил. Лада рассказала об этом – бескомпромиссно, наплескав чёрных красок. Уничтожив этого человека. Назавтра он застрелился, а ролики, где он улыбался и звал всех в свои рестораны, продолжали идти. В течение недели от контрактов с Башней отказались все. Они заплатили бешенные неустойки, даже покрывающие стоимость эфира. Но они отказались. И больше с Башней не хотели иметь ничего общего. Когда Лада в очередной раз поднималась на работу, лестница под ней выпрямилась. Она кубарем покатилась, встала, как-то, она сама не может объяснить как, добрела домой, легла на кровать. Она лежала и смотрела в потолок неделю. Вернее, не так. Её дочери было тогда три года. Поэтому только лежать и смотреть в потолок Лада не могла. Она водила дочь в садик, готовила для неё еду, забирала из садика. В остальное время она лежала и смотрела в потолок и всё думала, где у правды границы. Её маленькая дочь однажды подошла и спросила:
– Мама, почему мы сегодня не пошли в парк?
Каждую субботу Лада брала дочь, и они шли кататься на каруселях. Это как-то компенсировало то, что папа давно и безвозвратно ушёл. Ладе было нечего ответить – она осталась без работы.
Страшная мысль постучалась в её виски: через месяц кончатся деньги, и дочь будет нечем кормить, нечем платить за квартиру, не на что ездить в автобусе. По тем временам у многих и довольно часто так случалось, что вдруг оказывалось – не на что кормить ребёнка. Спасали огороды. Лада поняла, что нет на свете такой правды, таких идеалов и такой справедливости, ради которой её ребёнок должен недоедать и быть одетым хуже остальных.
Первый шаг было сделать очень сложно. Она села на кровати и долго смотрела в окно. От одной мысли, что надо снова одеваться, подниматься по лестнице и что-то говорить, у неё дрожали руки. От одной мысли, как на неё посмотрит вахтёрша, как она будет неловко, словно практикантка, наступать на ступеньки, у неё всё переворачивалось. От одной мысли, что, дойдя до половины лестницы, она не ощутит под ногами ничего, кроме воздуха, кровь в жилах останавливалась. Но её ребёнок не мог одеваться хуже других. У неё уже не было мужа, а её старенькая мама постоянно хворала и кроме как соленьями-вареньями-картошкой больше ничем помочь не могла. Поэтому Лада встала, накрасилась и пошла. Но двери башни были закрыты. Как закрыты они для любого, кого Башня не считает нужным использовать. Лада встала на колени и принялась целовать коврик.
– В тот момент я мечтала, чтобы вышел директор, надавал мне ремнём по заднице, повесил какую-нибудь позорную табличку и поставил на обозрение коллективу. А завтра я могла бы работать дальше…
Говорят мысли материальны. Ладу, целующую грязный, поживший лет 18 коврик, сфотографировал какой-то мужик, фотографии быстро стали достоянием общественности.
Знать, что в городе, в котором ты ездишь в общественном транспорте, каждый видел, как ты, стоя раком с глазами панды от некачественной китайской туши, целуешь коврик, которому 18 лет – невыносимое унижение. Но это дало свои плоды.
Владивосток загудел. Обиженная общественность потребовала вернуть Ладу, поскольку тот ресторатор, он же реально сбил ребёнка. Она вернулась. На меньшую зарплату, на колкие взгляды коллег, на лестницу, ступеньки которой были не шире школьной линейки и, как будто, намазаны салом. А Лада вернулась и улыбалась. Всем. Каждый день. Подносила кофе, говорила и каждому, и себе «всё образуется», никого ни за что не осуждала, покрасилась в блондинку. В общем, стала ангелочком. В этом образе она рассказывала о выставках и премьерах. Делала то, что обычно делают практикантки. Лет в 30 она снова шла по лестнице и… снова полетела кубарем.
– Когда я в первый раз упала, мне было понятно – за что. А в тот раз я просто лежала без сил в полном отупении под лестницей и не могла понять – почему.
Ей казалось, что это рок, что Башня – это не её, что её выкинуло из жизни. Она так боялась однажды не суметь отвести ребёнка в субботу на качели, что забыла, для чего находится в Башне. Лада пошла домой. Её крутило и тошнило. И не только потому что, когда она летела, что-то повредила, а потому что от этой безыдейности, от этой животной жажды выжить она смертельно устала. Она много лет пыталась не глядеть по сторонам, чтобы никто не мог ранить её косым взглядом и ухмылкой, которую трудно скрыть. А теперь окинула взглядом людей – изменилась мода, изменился город, изменились проблемы. Она заметила, что здания постарели и не ремонтируется. И ведь никто не спрашивает: «Почему?»
Здание администрации города, напротив, стало выглядеть слишком богато. И опять никто не спрашивает: «Почему?» Теперь не везде и не всюду пускают, но никто не спрашивает «Почему?» А должна это делать Лада. А она рассказывает про выставки и как красить брови.
На следующий день она пришла уверено, дверь открылась легко, ступеньки стали широкими, перилла устойчивыми.
– Знаешь, дело, конечно, каждого. Есть адекватные вещи, рассказывать про которые – твоя профессия. Но эти люди тебя учат. Кто ты будешь, если плюнешь в колодец, из которого все вы пьёте?
Я подумала, что так оно и есть. А вечером снова заявились Влад и Злата. Они сказали, что Злата не может толкать речи, и делать это должна я. Я хотела передать их кому-нибудь другому, но они настояли. Я помнила, что случилось с Ладой, и решила им не перечить.
11.
После того, как я отчитала их проплаченные 1,5 часа, хотелось почистить зубы. У меня ещё была работа, но я спустилась и пошла домой. У врат Банши я встретила Виту. Она только что ходила оформлять загранпаспорт и была абсолютно свободна.
– Ты с ними общаешься? Ну ты ваще крута! – уважительно отметила она.
Вита всё просила раздобыть их телефончик или, хотя бы, сказать, где они тусуются.
– Наверное, с Айдией и нашими девчонками, – ответила я.
Да, я терпеть не могла этого Влада, но как же было приятно, что Вита считает меня такой прям жутко крутой.
Мы пошли. Вита рассказала, что сегодня у неё единственный выходной. Работала она с пяти утра до двенадцати вечера. Но получала сто-олько, что я невольно возмутилась в душе – какого хрена? Вита всего лишь торговала часами в магазине, а я… Я же, типа, высококлассный специалист… без пяти минут с дипломом. Чё я-то так не получаю?
Вита рассказывала, что они с Серым хотят домик у моря и крутой джип.
– Дом мы, наверное, возьмём в ипотеку. А на машину уже накопили. Ой. Сейчас всё это купим и не будем знать, о чём мечтать…
– О свадьбе помечтайте, – ответила я.
Наверное, если бы Вита не была моей подругой, мне бы так не хотелось её придушить. Но это желание у меня возникло не только по отношению к ней. Когда мы шли, мы увидели Амо с друзьями. В каждой его руке было по одной девушке. Азиатка и блондинка. Обе они пьяны в стельку и гладили его по волосам.
– Эй, девчонки, идите к нам, – закричал кто-то из парней.
Я его не знала. Вита поздоровалась с ними. Мы подошли. Тот парень, который нам кричал (оказалось, он был друг Серого и звали его Коля, друзья называли Колотун), обнял меня за талию. Они дали нам пива, и мы выпили. Стало смешно и весело. Мне эти пьяные придурки были, конечно, ни к чему, но уйти не представлялось возможным. Амо, даже пьяный Амо, был для меня важнее всех озёр с деньгами и всех Башен на свете. И хотя он не смотрел на меня, и хотя он был больше увлечён этими двумя, ради него я готова была терпеть, что меня обнимает этот Колотун.
– Я тебе нравлюсь? – спросил он.
Я улыбнулась и кивнула.
Амо залез рукой азиатке под куртку. Она довольно хихикала. Беленькая, что была по вторую руку Амо, взяла его кисть и положила себе в районе ширинки. Намёк не заставил себя долго ждать. Амо проник ей в джинсы.
– Чё творят, – изумилась Вита.
Все засмеялись.
Я тоже самое сделала с рукой Колотуна. И всё смотрела на Амо, ждала, как он отреагирует. А он никак не отреагировал. Он продолжал обжиматься с девчонками и ему, казалось, было всё равно, есть я или нет.
Мы дружной толпой двинули к общежитию, где жили Амо и Колотун. Там, кстати, проживало много наших.
У входа я столкнулась с Ботаной. Она то ли от подружки шла, а скорее, забирала какие-нибудь документы.
– Спасибо за услугу, – сказала Ботана.
– Не за что, больше не обращайся.
– Не стыдно?
– Стыдно, когда видно..,
– Чё ты с этой овцой разговариваешь, – спросили пацаны и мы пошли дальше.
Виты, почему-то с нами уже не было. Когда и куда она подевалась, я не заметила. Я только помню, как мы упали в какой-то кювет, поржали, встали. До кювета Вита, вроде, была. Точно была. Она нам ещё кричала:
– Не завалитесь.
– Не завалимся, – ответил Колотун.
И мы как раз завалились. Наверное, это разозлило Виту, и она ушла. Потом мы как-то дошли. Как – не помню. Потом мы ещё что-то пили. Что – не помню. Потом включили музыку и девки стали танцевать и скидывать с себя одежду. Они вытащили меня, я тоже стала всё с себя скидывать. Зачем – не помню, но почему-то было смешно. Мы мерились, у кого больше грудь и тоньше талия. Оказалось, что у кого больше грудь, у того толще талия. И почему-то от этого тоже было смешно. А дальше я вообще не помню. Проснулась от страшного холода. Мы с Колотуном лежали в обнимку на полу. В горе мусора – парни, видимо, месяца три не убирались и месяц не выносили ведро, отчего у них скопилось пять мешков, которые ночью порвались и рассыпались по всему полу. К тому же ночью кого-то рвало. Не исключено, что меня.
Вот так мы походили по облакам. Мамы-бабушки-подружки-сериалы рассказывают про какое-то невиданное чудо – когда выбираешь человека, гуляешь с ним по небу. На деле ты оказываешься в компании, где пьют пиво, водку и что-то похожее на вино вперемешку, а утром просыпаешься в грязи, которую неизвестно, чем отмывать, абсолютно голой и с ощущением страшного холода внутри.
– Эй, Колотун, где здесь душ?
– На третьем этаже, но его закрыли, – ответил Колотун и принялся дремать дальше.
Надо было помыться и уходить, но не то ни другое не представлялось возможным. Поэтому я снова легла в вязкую жижу и обняла Колотуна. Так я пролежала с час. Потом встал Амо. Он быстро надел брюки. Я тоже вскочила, пытаясь прикрыться, но прикрыться, кроме рук Колотуна было нечем.
– Ты голая, – сказал Амо.
– Я уже поняла, – ответила я.
Он стащил какую-то тряпку с кровати и протянул мне. Я закуталась в неё. Он включил чайник и сел у стола. Я села рядом.
– Ну как? – спросил он.
– Небесно, – соврала я.
– А у меня полный отстой.
– По-моему у тебя две было…
– А у меня кроме этих двоих и ещё табуна больше ничего не было. С работой косяк.
– Какой?
– Не берут нигде.
У меня мелькнула шальная мысль, что я могу… Я буду с ним. Хотя бы работать, но зачем мне большее?
– Я могу устроить в Башню. Я поговорю с Ладой.
Видимо в его хмельном сердце ещё осталась какая-то гордость. Он выпрямился, строго на меня посмотрел, потом сказал:
– Нет, спасибо. Я уже договорился.
– Мне не сложно. Мне только сказать.
– Чё пристала? Сказал же – не надо.
В дверь громко постучали. Амо открыл. На пороге стояли вахтёры.
– Что это такое? – спросили они.
– Это девчонки из других комнат, – ответил Амо.
– Вы из какой комнаты? – спросили меня.
Я растерялась. Сказать, что я не из общежития – значит, подставить Амо. Их же тогда выкинут взашей.
– Из 346, – ответила я.
– У нас нет такой комнаты, – сказал один вахтёр.
– Никому не уходить, сейчас придут опера, – ответил другой и куда-то пошёл.
– Дайте, девушки оденутся, – сказал Амо вахтёру.
Он кивнул и остался за дверью.
– Быстро одевайся, – крикнул на меня Амо.
Я натянула джинсы и куртку, подобрала свитер. Где всё остальное, я не знала. Амо открыл окно. Я села на подоконник. Хотя был всего первый этаж, я боялась.
– Амо, я не могу, – прошептала я.
– Через не могу, – ответил он.
Пока я решалась, Амо толкнул меня. Упала не больно. Только ногой слегка ударилась. Ударилась, а потом подумала, что мой сосуд, наверное, почти раскрошился.