Дома они почти не разговаривали. Владимир не интересовался ее жизнью, а она не заговаривала с ним. Когда он окончил школу и устроился на завод, мать сначала спрашивала, что он будет на ужин, а потом просто говорила тихо: «Еда готова» и уходила к себе, прикрыв дверь. Владимир слышал только бормотание телевизора, и с годами забыл не только ее лицо, но и голос.
Мать умерла тихо, во сне. Утром он встал, удивившись, что не видит крадушейся фигурки в байковом халате, которая вечно боялась его потревожить, но от этого еще больше раздражала, попадаясь на глаза. Не нашел он и сваренного вкрутую яйца в алюминиевой кастрюльке на плите, и сразу понял – мать умерла. Он распахнул дверь ее комнаты и увидел мать не свернувшейся клубочком, как она обычно спала, а распростертой на спине, с открытым ртом и закатившимися глазами. Владимир подошел к изголовью кровати, всматриваясь в ее лицо – оно исказилось после смерти, и он не находил знакомых черт, потому что помнил только размытые пятна, жесткие ладони, колючий рукав и больше ничего.
Занимаясь похоронами, Владимир нашел старую телефонную книжку и стал думать, кого позвать на поминки. К его удивлению, у матери оказалось много знакомых. Он позвонил наудачу по случайным номерам, но все, кто подходил к телефону, говорили, что хорошо знали мать, вздыхали, ахали и обещали прийти на похороны. Владимир с удивлением узнал, что мать до последних дней играла в любительском театре. От нее остался старенький телефон, и там сохранились фотографии, снятые неумело и с размытым фокусом.
Владимир мельком просмотрел их. В театре ставились разные пьесы – классические, с актрисами, наряженными в шляпки и кринолины, и современные, где на сцене воздвигали сложную конструкцию из перевернутых стульев, а актеры были затянуты в трико и обуты в туфли с острыми носами. Матери на фотографиях не было. Она так и осталась незаметной, размытым серым пятном выглядывая из-за кулис, всегда в тени и не в фокусе, ни разу не попав в объектив.