С тихим шелестом ручей струился меж камнями. Я осторожно зашел в воду. Дно твердое и скользкое. Холод сдавил голенища. Я сделал несколько шагов и застыл. Странное щемящее чувство появилось в груди. Первый раз мой дар срабатывает вот так, сам по себе, при открытых глазах.

Я сосредоточился, больше прислушиваясь к себе, чем осматриваясь. Потянуло дальше, туда, на глубину. Не думая ни о чем, бросаюсь вперед, вовсю загребая воду сапогами. Рука по плечо уходит в ручей. Шарю по дну. Да. Вот оно. Меня как будто обожгло об очередной голыш. Замерзшие пальцы сжали добычу безумной хваткой. Я вытащил руку и поднял камень к свету. Крупный, тяжелый, отливающий солнцем, золотой самородок. Моя свобода лежала на ладони.

Не помню, как бежал к стоянке. Каким-то чудом не забыв котелок и даже не расплескав воду. Время между мгновеньями просто сжалось и пропало из памяти. Вот стою по пояс в ручье и вот уже в лагере кричу в спину наставнику:

– Иван Дмитриевич! Золото! Я золото нашел!

Фигура у костра как-то неловко повернулась, оступилась и кулем осела на землю. Успел заметить бледное лицо и закатывающиеся глаза.

– Иван Дмитриевич, что с вами?

Ответа нет.

Бросился к наставнику. Лоб холодный. Поднял веко и сглотнул горькую слюну. Белки гнойно-желтого цвета. Это мор. Он заболел мором.

Мой самый страшный кошмар вернулся. Я ничего не мог поделать, тщательно спрятанная в глубине памяти картина встала передо мной, терзая душу.

Отец и мать вместе на кровати. Заботливо укутанные во все, что есть в доме. Худые лица и навсегда застывшие глаза. Глаза с желтыми белками.

Горячие слезы обожгли щеки. Отчаянье затопило разум. И лишь воспоминание о плачущем комочке на моих коленях, ради которого выжил тогда, снова заставило собраться.

Я обратился к дару. Стало легче. Не время горевать и жалеть себя. Сейчас я могу хоть что-то сделать, не дать этому чудовищу сожрать еще одного человека.

Время. Больные мором не могут есть. Напоить еще можно, но вот покормить, заставить работать живот сумеет только лекарь с даром. Первый раз в жизни пожалел, что рудознатец. У меня есть седмица, самое большое – две. Надо добраться до острожка. Тогда у наставника будет шанс.

Я вскочил на ноги и бросился к шатру. Шесты и ткань. Нужна волокуша. Руки дрожали, мешая работать. Пришлось снова прикрыть глаза, успокоиться. Нельзя спешить. Сделаю плохо – потеряю время в дороге.

В лагере бросил все. Наполнил фляги из котелка, впрягся в волокушу и пошел в сторону лесного озера к лодке. Пошел не по следам, а напрямки, дар не даст сбиться с пути.

* * *

Последующие дни слились в одну бесконечную серую полосу. Если раньше я считал, что батрачу, то сейчас почувствовал, что такое по-настоящему тяжело. Разум то включался, то отключался, но я упорно брел вперед. Грыз кору, жалея, что не взял солонину. Все туже и туже затягивал пояс, экономил воду, но шел. Иван Дмитриевич худел на глазах. Его болезненный вид заставлял находить силы, когда казалось, что уже не могу сделать и шага.

Как-то, выныривая из сна-яви, нос к носу столкнулся с медведем. Сил бежать, драться и даже просто кричать не было. Как не было и страха. Мы постояли, посмотрели друг на друга, и он просто ушел, освободив дорогу.

Так прошло пять или шесть дней, не знаю точно. И я, наконец, вышел на знакомую поляну со следами кострища.

– Дошли. Мы дошли, Иван Дмитриевич! – прошептал я пересохшим ртом.

Я осторожно опустил волокушу. Наклонился, послушал дыхание наставника, смочил его губы остатками воды.

– Сейчас. Полежите немного. Только к лодке схожу, поесть возьму. А дальше мы с вами поплывем!

Я с трудом разогнулся и шатаясь пошел вниз. Ноги не хотели подниматься, голова кружилась. Но с каждым новым шагом движения становились уверенней и тверже.

Шаг, другой, третий, поворот. Сапоги, тяжелые от налипшей грязи, соскальзывают. Падаю, встаю, вытираю заскорузлые руки. И вот оно, озеро. Сейчас, скоро. Раздвигаю последние ветки и замираю.

Калданки нет.

Осознание случившегося приходит не сразу. Несколько мгновений бездумно смотрю на пролом в камышах, на еще не затянутый след от киля и только потом кричу:

– Где она? Куда вы ее спрятали? Сволочи!

Взгляд поднимается к небу и цепляется за искру над горизонтом. Это они, те твари с цеппелина, это они ее увели!

Снова слезы мешают смотреть и думать. Иду в воду, опускаюсь на колени, умываюсь, пью, не заботясь о поднятой мути. Сводит зубы. Холод бодрит, успокаивает.

Калданка не может быть далеко. Протока узкая, над ней деревья, сверху не протянуть, а сама она застрянет, повернется и запутается в камышах.

Но брести и плыть нельзя. Утону без толку. Мысли мечутся в поисках решения, и остается только одна. Я гоню ее прочь, пытаясь нащупать иной выход. Но она возвращается.

Медленно, борясь с собой, достаю из кошеля сверток. Разворачиваю и смотрю на самородок. На свободу и достаток. Но там, выше на берегу, умирает человек. Я обещал его спасти. Спасти вредного старика и потерять будущее? Я столько мечтал скинуть долговое ярмо. О тихом домике, о семье, о том, чтобы снова увидеть радость в глазах сестры. И вот она мечта, на моей ладони.

– Нет. Не дождетесь!

Жертва должна быть дорога? Что ж. Не знаю, что может быть дороже, чем жертвовать мечтой, разве что душу отдать. Чувствую, что, если не сделаю того, что должен, не прощу себя. Решаюсь.

Короткий взмах, и самородок летит в воду.

– Йинк-Вэрт Эви, прими жертву, верни пропажу!

Мир замер. Время превратилось в тягучую патоку. Я вижу мгновения, вижу полет, касание, круги по воде. Замерли цвета и звуки, стихли птицы, остановился ветер, и даже солнце на небе застыло, глядя на меня сверху. Тишина. Пустота. Ожидание. И снова все зашевелилось, задвигалось. Зашуршали камыши, качнулись ветви, отвернулось солнце. Круги разошлись, превращаясь в волны. Озеро забурлило, явив на мгновенье сине-зеленую морду. Она взглянула на меня и скрылась. Очередной пузырь вспух чернотой, и из него вылетело что-то большое. Удар в грудь. Ловлю скользкое, слегка трепыхающееся тело. Сом. Всего лишь сом. Я променял мечту на рыбу!

Пьяной походкой бреду наверх. Судорожно сжимаю «подарок». В душе пусто. Выгорело все до донышка. Сегодня сгорела моя жизнь. Отдать все и не получить ничего. Опускаюсь на землю рядом с волокушей. Достаю нож и вгоняю чуть ниже затылка, одним движением перерубая хребет. Сом последний раз дергается и замирает. Отрезаю кусок жирного, пахнущего тиной мяса, кладу в рот и жую, не чувствуя вкуса.

Наступила ночь. Я сидел на земле. Мысли текли вяло, холодно, сонно, будто все время использую дар.

Спасти. Какие шансы? Дойти до острожка или до стоянки вогулов? Не успею. Да и как через реку переберусь? Эх. Почему я рудознатец? Вот был бы лекарем… Или хотя бы травником. Вылечил бы, и не пришлось расставаться с самородком. Впрочем, тогда бы и самородка никакого не было.

Лекарство! Вогулы не болеют. Значит, есть лекарство. Наставник его искал. А может это и не трава? Может это какой камень? Я же умею искать минералы. Сердце пропустило удар и застучало дальше, возвращая жизнь и надежду. Безумную, глупую надежду, но я потянулся к ней как к последнему шансу.

Сосредоточиться. Сейчас я ищу не что-то конкретное, не то, что знаю. Прикрываю глаза, представляю желтые белки, хочу, чтобы они побелели, выцвели. Найти то, что поможет. Все силы в одно желание. Сумрачный мир моего дара почернел, мигнул, и я ощутил слабую тягу. Не открывая глаз, боясь спугнуть, ползу на зов, и он становится громче. Камни царапают ладони, ветки бьют по лицу. Неважно. Руку обжигает знакомое чувство. Вот оно!

Открываю глаза. В кулаке сжат кустик чего-то мягкого, вроде мха. Не камень. Как это возможно? Потом. Все потом. Бросаюсь на поляну и, разжав зубы, вкладываю находку в рот наставнику. Вода. Надо залить, заставить проглотить. Фляги пусты. Оскальзываясь, бегу к озеру, хлюпает вода, удар, скрип дерева, еле устоял на ногах, споткнувшись о калданку. Из груди рвется радостный крик:

– Благодарю тебя, о Йинк-Вэрт Эви!

В тумане озера что-то булькнуло в ответ.

* * *

Уже к утру глаза у Ивана Дмитриевича заметно побелели, дыхание стало глубже, а щеки тронул легкий румянец. Потому я решил пока никуда не спешить, чтобы не навредить.

Когда через три дня наставник пришел в себя, над костром весело парил котелок с кашей, а я, отмытый и отстиранный, сидел и вырезал его фигурку.

– Здравствуйте, Степан. Что случилось? – спросил он. – Где мы?

– Вы заболели мором. Я перенес вас к лодке и вылечил. Иван Дмитриевич, я нашел лекарство!

Моя рука метнулась к котомке и достала горсть того самого бледно-зеленого мха.

– Хм. Ягель, – задумчиво пробормотал наставник. – Я же его проверял. Наверное, он нужен только свежим. – И как же вы его нашли?

И я рассказал про лодку, про самородок и про странно сработавший дар.

Когда я закончил, Иван Дмитриевич посмотрел на меня внимательно и сказал:

– Спасибо вам, Степан. На мне долг жизни. А долги свои я привык отдавать сторицей, – он помолчал немного и продолжил: – У меня к вам будет просьба. Не рассказывайте никому про свои находки. Никто не должен узнать, что я болел мором и что тут есть золото. Обещайте.

– Да как же не рассказывать-то? Вам же к лекарю надо скорее, – возразил я.

– Ничего. И без лекаря на ноги встану. Лучше здесь отлежусь. Понимаете, мором просто так не болеют. Надо либо с больным рядом оказаться, либо с вещами, которые недавно подле больного были. Так что заболел я неспроста. Думаю, Строгановы зачем-то хотели вогулов заразить, а заразили меня. И если они про это узнают, нам отсюда живыми не выбраться.

От рассказанного стало мерзко на душе. Ну не могут люди быть такими, не могут они так поступать. Но возразить нечего. Так что у озера мы остались еще на три седмицы. И в острожке потом не задержались, стараясь глаза не мозолить. Дождались обоза и отправились в Шадринск, а оттуда уже в Ст.-Петербург.

* * *

И вот уже полгода я живу в особняке наставника. Ничего не делаю. Учусь только. Делами слуги занимаются. Носятся со мной как с писаной торбой, но на улицу не пускают. И Иван Дмитриевич со мной почти не общается, только команды отдает, как в самый первый день.

Не серчаю, понимаю, занят он сильно. Из разговоров слуг я узнал, что случился большой скандал. Теперь Строгановых хотят то ли казнить всех, то ли дворянства лишить. А про наши приключения даже в газете писали. Меня настоящим героем представили. Жуть как любопытно. И вот, наконец, газету ту принесли. И только я ее раскрыл, как в дверь постучали.

– Степан Иванович, барин вас в кабинет просит, – сообщила горничная.

С сожалением откладываю листы в сторону и знакомыми коридорами иду к наставнику.

Открывается дверь. Душный, прокуренный воздух вырывается наружу. Вижу Ивана Дмитриевича, сидящего в кресле у камина, и спину девушки в казенном зипуне.

Девушка поворачивается и смотрит на меня.

– Ксюша, – шепчу я, узнавая сестру.

– Степка, – вскрикивает она и бросается мне на шею.

Светлана Соколовская. АТТРАКЦИОН

Ярмарка развернулась на всю площадь. Торговые ряды и палатки ломились от товаров. Народ толпился около них, приглядывался, приценивался. Торговцы заманивали разными посулами: кто обещал прибавить полсажени к штуке ткани, кто сулил в придачу к калачу леденец. Кто-то просто глазел по сторонам. Кто-то подзывал лоточника и брал с перегруженного лотка еще горячие пироги с требухой. Кто-то уже оседлал деревянную лошадку и приготовился кружиться на нарядной карусели. А многие тянулись к огромному шатру в центре ярмарочной площади с пестрой надписью над входом: «Сокровища Хозяйки Медной горы».

Зазывала с пышными бакенбардами и сладкой улыбкой на круглых щеках широким жестом приглашал на аттракцион.

– Любезные судари и сударыни! Хозяйка Медной горы показывает сегодня свои богатства: изумруды, аметисты чистой воды, малахиты и хрустали. Только сегодня за алтын все сокровища Урала. Торопитесь!

Маняша сложила молитвенно ладошки:

– Данечка, зайдем! Смотри, какая фигура большущая перед входом. Вся из меди.

Даниил поправил форменную фуражку горного инженера, с недоверием глянул на низкорослого человечка с подозрительно узкими, да к тому же отливающими желтизной зрачками и ответил:

– Маняша, полноте! Какие изумруды и аметисты! Балаганный аттракцион. Сомневаюсь, что даже хрусталь выставили. Стекляшки, небось, набрали и обмишуливают публику.

– Зачем вы так, господин горный инженер? – мягко пожурил Данилу зазывала. – Хозяйка Медной горы может и обидеться!

При этом он обернулся к медной фигуре перед входом в высокий шатер. Голова фигуры, расписанная как матрешка, с ярко-красными щеками и начерненными бровями, оставалась неподвижна. Только брови слегка сдвинулись к переносице. Данила подумал: показалось. И потянул Маняшу за собой:

– Пойдем купим тебе калач. Или цветных лент. А хочешь: кружев вологодских на новую блузку?

Они прогуляли вдвоем до вечера. От Главного проспекта через Кафедральную площадь к Тимофеевской набережной, потом шли не спеша, наслаждаясь безветренной погодой, вдоль величавой реки Исети.

– Вот поженимся и поедем после свадьбы в Санкт-Петербург. Я тебя свожу в музей Горного института. Там минералы и камни настоящие. Наглядишься вдоволь. А про балаган забудь.

Даниил проводил невесту до подъезда. Подниматься в квартиру не стал. Маняше велел передать поклон и извинения родителям. Засиживаться в гостях сегодня никак не может: дома бумаги ждут, проект новой шахты не закончен. Хозяева шахты торопят. Им донесли, что рядом со старым рудником вроде как место есть, богатое добротной железной рудой без излишка кремнезема. Железный колчедан называется. Сами хозяева – мужики справные, из потомков знаменитого Петра Рябова, который на Южном Урале первым начал железную руду копать. Дело рудное знают. За проект шахты готовы уйму денег отвалить. За такие деньги Даниил сможет не только квартиру в бельэтаже ближе к центру Екатеринбурга снять, а и обеспечить себе и Маняше безбедную жизнь. Еще и матери-вдове с братьями поможет.

После ужина Даниил пожелал всем домашним спокойной ночи, а сам заперся в кабинете и склонился над чертежами. Вот если бы руда залегала ближе к вершине горы! Тогда и штольни проще пробивать будет. Но богатые руды обычно в глубине гор прячутся. По-хорошему сначала надо пробную штольню пробить, чтобы разведать, точно ли есть подходящая руда, рассуждал Даниил. А может Хозяйку Медной горы попросить, чтобы сама все показала? Он усмехнулся в усы: фантазиями делу не поможешь!

Уже давно полночь миновала. В кабинете было так тихо, что Даня слышал, как грифель карандаша по бумаге скользит. Но что это? Вроде как кто-то на улице железкой по мостовой скребет. Шварк-шварк… Тишина. Потом опять: шварк-шварк. И как будто шум все ближе. Пока с соседней улицы раздавалось, Даня удивлялся, но продолжал над чертежом корпеть. А когда под окнами залязгало, тут уж он не стерпел, встал из-за стола и к окну подошел. Чтобы лучше было на улицу смотреть, притушил керосиновую лампу и заглянул в просвет между тяжелыми бархатными портьерами.

Фонари на улице недавно установили газовые, яркие. На ночь, правда, фонарщики половину тушили, но другая продолжала гореть, потому и видно было всю улицу, почти как днем. Можно было даже разглядеть уличного кота на мостовой.

Только Даниил о коте подумал, а он тут как тут. Идет вразвалочку, не торопится никуда. Хвост трубой. Уши торчком. Идет так, будто знает, куда ему идти. Еще и лужи обходит стороной. Чистюля лохматый!

Кот прошел мимо подъезда дома, в котором на четвертом этаже Данина семья квартиру в наем брала. Потом остановился, перешел с проезжей части на тротуар и сел под фонарем. Черный кошачий мех переливался в свете фонаря золотистыми искорками. А потом заскрежетало так, что Даниил подумал: сейчас дворники на улицу повыбегают с метлами и свистками, чтобы форменное безобразие остановить.

Дворники не выбежали. Можно было подумать, что все они сегодня заснули крепким сном после дружеской попойки. И появилась Она.

Она – медная фигура. Та самая – с ярмарки. Которая стояла у входа в шатер. Мимо нее еще народ проходил, бросал медные монеты в железный туесок и заходил поглазеть на аттракцион. Даниил зажмурился, потряс головой. Подумал, может, привиделось от усталости. Который час уже сидит над проектом, в глазах двоится. Снова выглянул из окна. Медная фигура двигалась неуклюже, сначала поворачивалась одним боком, потом, качнувшись, переваливалась на другой и так, постепенно, – вперед. Ног у нее не было. Медный подол юбки тащился по булыжной мостовой и издавал противный скрежет: шварк-шварк.

Рядом с фонарем, у которого кот сидел, фигура остановилась. Некоторое время она стояла не двигаясь, будто что-то выжидая. Кот сидел напротив подъезда. Медная баба медленно развернулась к подъезду и, приподняв металлическую голову, уставилась на окна Даниной квартиры. Даниил отпрянул от прорехи и спрятался за портьерой. Сердце стучало в грудной клетке, будто ночной сторож колотушкой. Шея и затылок окаменели, а потом покрылись холодной испариной.

Даниил не помнил, сколько так простоял. Из ступора его вывел негромкий шум: это кошачьи когти скребли входную дверь квартиры.

Только бы братьев и мать не разбудить, подумал в панике Даниил. Перепугаются, устроят переполох. И он бесшумно выскользнул из кабинета, на цыпочках прошел мимо комнаты горничной Феклы в прихожую. Встал у дверей и приложился ухом к деревянной створке. Кот перестал ее царапать и теперь требовательно мяукал. С каждым разом все громче.

Соседи могут услышать, подумал Даниил и повернул ключ в замке.

Он чуть-чуть приоткрыл дверь. В узкую щель тут же пролезла когтистая кошачья лапка. Мгновение, и щель стала вдвое больше. Даниил видел теперь кота с головы до хвоста. Тот сидел и выжидательно поглядывал на инженера. Потом развернулся и двинулся к лестнице. Остановился перед первой ступенькой, повернул голову. Желтые глаза сверкнули в полумраке, по зрачкам пробежала зеленая волна, как будто подзывая Даниила. И Даниил пошел за котом как завороженный.

На улице потянуло сквозняком из подворотни, холодные иголки кольнули затылок и шею. Даниил понял, выскочил из квартиры, а шинель и фуражку забыл надеть. Да и не до них в тот момент было.

Пустые улицы, темные окна. Ни одной живой души. Напрасно надеялся Даниил отделаться от медной бабы, которая, переваливаясь с боку на бок, тащилась неизвестно куда. Так и шли они по спящему городу: медная фигура, черный кот и горный инженер без форменной фуражки и шинели. Пока не пришли на ярмарочную площадь.

Не сговариваясь, медная баба и кот вошли в шатер. Даниил – за ними.

До чего же странный шатер! Никак в него не войти. Вроде движешься вперед, а габардиновая занавесь мешает, дорогу загораживает. Даниил один полог отодвигает, два шага делает, другая занавесь возникает на пути. Сколько таких занавесей пришлось раздвинуть, он и со счету сбился.

Наконец вспыхнули разноцветные огни: зеленые, лиловые, лимонные, голубые. В глазах Даниила зарябило от многоцветья. После темноты огни показались яркими, а приглядевшись, Даниил понял: нет, неяркие, мерцают в полутьме огромной пещеры. И большая часть пещеры погружена во мрак. Но чувствуется, что свод ее очень высоко поднимается над головой.

Даниил хотел сделать шаг и споткнулся о что-то твердое и острое. Посмотрел под ноги – а там друзы горного хрусталя. И так их много, что не пройти. Но тут опять черный кот объявился, мурлыкнул приветливо и повел за собой между друзами. Даниил шел и восхищенно охал. Какая красота под ногами! После хрустальных друз засверкали аметистовые. Одни переливались сиренево-розовым, другие лавандовым, а некоторые – темно-лиловым цветом, почти сливаясь с полумраком пещеры. Посреди этой красоты на небольшом каменном возвышении спиной к Даниилу стояла женщина. По косе видно было, что девушка. Статная, сарафан на ней богатый, зеленый – чисто шелковый малахит!

Обернулась к Даниилу, улыбнулась. Зубы – чистый жемчуг. И говорит:

– Ну что, Данила, горный инженер! Стекляшки у тебя под ногами али самоцветы? – Голос грудной, бархатный, слух ласкает.

Даниил глазам своим не поверил, тряхнул головой. Такую красавицу он в своей жизни еще не встречал. Неужто действительно перед ним Хозяйка Медной горы, о которой ему в детстве матушка сказки рассказывала?

– Да ты не робей, Данила! Не в обиде я. Чего мне на тебя обижаться? Всяк ошибиться может. И горный инженер в том числе.

– Прости, Хозяюшка, неразумного дурака! Не думал я, что сказки былью окажутся. Вон как дело повернулось!

– Вы нонешние, инженеры да гедезисты ученые, ни во што не верите! – сердито проговорила Малахитница. Лицом будто девушка, а разговор у нее сварливый получается. – Что ногами топчешь, знаешь?

– Знаю, Хозяюшка. Аметисты это.

– Правильно. А чем камень знаменит, знаешь ли?

– Знаю, камень преданной любви.

– Так возьми с собой. Невесте подари.

– Такие камни обычно вдовы носят, – Даниил нахмурился. Куда это Малахитница клонит?

– Не пужайся, милый человек! Не про вдову речь. Вот, – Малахитница показала Даниилу кольцо. – Аметист в серебре. Если его носить, удача в делах будет. Любые задумки успехом завершатся. Глянешься мне, подарю и отпущу с миром. А пока идем со мной. Гору тебе свою покажу.

А гора-то оказалась знатная! С гордостью Хозяйка Медной горы показывала желтую жилу, напоминающую большую змею, за ней – широкий пласт малахита.

– Мастера ваши крупицы малахита из-под ног собирают. И то рады! А у меня вон что есть.

«Да из такого пласта целый купол нового храма украсить можно», – подумал Даниил, а вслух сказал:

– Баловство это! Шкатулки, медальоны, кольца…

– А что же для тебя богатство?

– Нет у тебя, как я погляжу, настоящего богатства, сударыня.

– Бриллиантов? – Малахитница усмехнулась. – Идем дальше.

Даниил зорко вглядывался в стены бесконечно длинной штольни. Наконец увидел. Вот оно – черное серебро! Переливается бесцветными бликами. Железный колчедан. Понять бы, как глубоко он залегает? Под каким углом штольню пробивать?

– О чем задумался, инженер? – со смешком спросила Малахитница. – Не ожидал столько сокровищ увидать?

– Не ожидал.

– А меня в городе увидеть, небось, тоже не ожидал? – Малахитница игриво склонила набок голову и вдруг залилась звонким девичьем смехом. – А я вот явилась – не запылилась. Любопытно мне стало, что это за место такое – город.

Смех оборвался.

– Поганое место! Суета и шум до заката не умолкают. Оглохла совсем, пыли-то наглоталась – жуть! – Хозяйка Медной горы брезгливо скривила яркие губы. – Ноги моей больше на этой вашей ярмарке не будет.

– Послушай, Данила-молодец, погубит тебя город, – Малахитница подошла ближе и доверительно заглянула в глаза. А глаза у нее зеленью отливали и привораживали. – Оставайся со мной в хрустальных чертогах. Любы оне тебе. Меня не обманешь. Радуют тебя мои богатства. Я тебе много еще чего покажу. Вдоволь насмотришься. Глядишь, и новый каменный цветок под твоими руками расцветет.

– Не мастер я по каменному делу, Хозяюшка. Я горный инженер. Мое дело – шахты железорудные и штольни мастерить, – признался Даниил.

– Неужто будешь мою гору ломать? За ради одной только железной руды столько сокровищ рушить и погребать?

Даниил молчал.

– Не умеете вы, людишки, богатством горным с умом распоряжаться. И зачем вам столько железа?

– Из железной руды плавят чугун. Из чугуна – сталь. Железные дороги стране нужны. Паровозы, станки разные. Целые заводы. Вот настоящее богатство!

– И пушки заодно, – Малахитница потемнела лицом. – Не бывать этому!

Она хлопнула три раза в ладоши, и на ее зов явились ящерки. Одна, другая, тысячная! Все разные: одни зеленые, другие голубые с синими точками по спине, и на глину либо песок похожие, с золотистыми крапинками. Окружили горного инженера со всех сторон.

Даниил глянул вниз, и страшно ему стало от того, что земли не видно под ногами. Пригляделся и понял – да это руда медная! Только она будто адским пламенем горит. Захотелось ему бежать со всех ног и не оглядываться. Бросился он в ближайшую штольню, а в спину ему покатились раскаты зловещего смеха, и тысячи лапок зашуршали по камням.

Маняша, проснувшись рано утром, почувствовала сосущую под сердцем боль. Даня! Накануне сговорились к портному сходить и обговорить, из какого сукна свадебный костюм жениху пошить. А жених уже второй день глаз не кажет!

Маняша гордость свою поглубже в сердце запрятала и сама пошла к Даниилу. Дверь ей открыла дебелая девица в форменном платье и накрахмаленном белом фартуке. С порога было слышно, что в доме кто-то громко причитает и слезами обливается:

– Пропал мой сыночек! Сгинул сердешный…

– Сударыня! Не плачьте! Надо в полицию идти. Заявление о пропаже вашего сына и моего жениха писать.

Пожилая дама замолчала, уставилась на Маняшу опухшими от слез глазами.

– Машенька! Душенька! Спасибо, что пришла горе матери разделить.

В конце концов Маняша с помощью горничной Феклы уговорила Софью Аркадьевну пойти в полицию.

Приняв заявление о пропаже лица дворянского звания господина Арсеньева, становой пристав попросил мать пропавшего подробно описать его. Узнав, что пропал горный инженер, пристав наморщил лоб.

– Тут намедни с Красногорского рудника приказчик приезжал. Говорил, горного инженера рядом с рудником нашли. Около большого камня сидел. А на нем тьма-тьмущая ящериц. Всего с ног до головы облепили. Когда рабочие подошли, ящерицы разбежались. Один скелет в инженерском мундире и остался. А карманы мундира будто были набиты пустой породой…

Софья Аркадьевна тут же в кабинете пристава и потеряла сознание.

Шварк-шварк… Даниил поднял голову. Он, оказывается, просидел за письменным столом всю ночь и, видно, так и заснул, уронив голову на стопку бумаги. Голова стала мутная, шея одеревенела… Даниил кинулся к зеркалу, вспомнив, что ему только что приснилось. Лицо осунулось, круги под глазами появились. Но не голый череп смотрел на Даниила из зеркала.

В ванной слесарь скреб инструментом по железной трубе.

– Трубу вот меняю, барин! – вместо приветствия объявил он. – Сломалась труба-то.

Фекла позвала завтракать и доложила, что мальчики ушли уже в гимназию, а Софья Аркадьевна поехала в церковь.

После завтрака Даниил поскорей накинул шинель и вышел на улицу. Фонари погасили. По булыжной мостовой катились пыльные коляски. А ближе к ярмарочной площади повстречались на пути пустые телеги, запряженные понурыми лошадками. Крестьяне, распродав нехитрый свой товар, разъезжались по деревням. В центре ярмарки зиял большой пустой круг. Вот здесь и стоял шатер с аттракционом, понял Даниил.

Он прошел по кругу, сам не понимая, зачем это делает. Ближе к центру под башмаком что-то хрустнуло. Даниил нагнулся. Оказалось, это кусочек аметистовой друзы редкого темно-лилового цвета.