Глава 6 – На костях науки
Остап забыл про горение огня и течение воды. Про работу другого человека, отмеченную в пословице, также благополучно забыл. Единственное, на что мог смотреть вечно – Тася. Но его девочка, бывшая недавно личным учителем, на сей раз решилась примерить роль экскурсовода. Не смел отказать ей в таком удовольствии, да и себе, что греха таить? Это гораздо проще, чем пытаться разобраться в их студенческой галиматье. Потому теперь со всей ответственностью глазел по сторонам.
Университет, куда стратег Остап меньше месяца назад отправился искать, и где в итоге нашёл, который год разваливался на улице никому не известного деятеля, в городе никем не уважаемого труда. Двухполосная автомобильная дорога с одряхшими тополями по краям, не срубленными лишь потому, что отвлекают внимание от карагачей, кои обкорнали до самого ствола. Окостенелые вязы, покрытые круглыми спилами, как язвами, напоминали огромных жирных червей, вырвавшихся из сырой плоти земли. Ровные ряды административных зданий, техникумов по правую и левую руку – всё перестроенные мелкие фабрики, детские сады. По плану советских градостроителей здесь должен был жить и процветать совсем другой город, во славу Первомая. В итоге же он остался куковать несчастной сиротой убиенной девяностыми страны. Беспризорный, никому, кроме соседнего металлургического комбината, ненужный, город пурхается, карабкается в своей болотной низине, отсрочивая бесславную смерть. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтоб догадаться о его скорой неотвратимой гибели. Настроение угнетения сквозило в каждой детали, в каждом бестолковом взгляде прохожего. Да даже в падении пьянчуги, шлёпнувшегося у продуктового супермаркета.
Тася ничего не рассказывала ни о городе, ни о местных достопримечательностях, кои и не нуждались в представлении. Щели блочных домов замазаны по чуть-чуть и давно. Местным вандалам ещё недоставало наглости причинять художества лицевой стороне зданий, но кто-то уже рискнул. На витрине строительного магазина, в углу заклеенной скотчем, кто-то размашисто кроваво-чёрным написал строчку из песни. «Проститутка-любовь никому не откажет»6. Понимай Остап буквы – непременно воодушевился бы.
От луж по асфальту ползли трещинки. Осколки бутылок, некоторые старше Остапа, постепенно обращались в сверкающую мозаику тротуаров, какой не может похвастаться та же рекламная Португалия. Парню стало бы тоскливо от неутешительного вывода – никогда ему не побывать за границей. Без документов – никак. Такому, как он, опасно демонстрировать себя, опасно ввязываться в социальные игры. Остаются ему только эти хмурые провинциальные города, до которых можно добраться автостопом. Не слишком большие, чтоб камер видеонаблюдения поменьше, и не деревни, чтоб местные глазастые тут же приметили чужого. Незавидная участь, а Остап, покорившийся своей судьбе, был довольнее многих.
– Куда идём, дорогая?
Тася сбросила ласковое обращение с плеч, как скользкую змею. Не покидая убежища души, ответила:
– Я – в общагу. Ты – не знаю.
– Что, – усмехнулся он, – даже на чай не пригласишь?
Она вдруг пристально посмотрела на него.
– А вы переступаете порог дома только после приглашения?
– Всё тебе расскажи! – беззлобно подтрунил упырь.
Тася увела спутника с центральной улицы в жилой квартал. Многочисленные листовки, которыми был обклеен каждый столб, в том числе свежая – о бесследно пропавшей девочке Маше, трепетали на невидимом ветру. Погода сегодня, в кой-то веки, благоволила степенной прогулке. Холодный апрель никак не желал признавать себя весной. Семь градусов тепла. Бледное солнце и облака в чистом небе, те, что предрекают ясную ночь. Почки на ветках давно набухли и будто бы ждали отмашки, чтоб проклюнулись сочные листочки.
Сейчас палитра города ограничивалась коричнево-серым, тусклым. Даже белого в дефиците – последний снег сходил. Обнажал мусор, следы собачьей жизнедеятельности и трупики окоченевших птиц. Спрессованная бурая листва пыльной простынёй укрывала газоны от заморозков. Тающая грязь разверзлась в хлюпающую чачу, жижеобразное месиво, а асфальта с незапамятных времён тут клали местами и немного. Пешеходные тропинки когда-то верно долбили кувалдами.
– Остап, – вдруг подала голос Тася, соскочив с кирпича в луже на «бережок». – Слушай, могу спросить?
Тот прыгнул вторым. Получилось эффектнее.
– Выпытывай давай! Смотрю, аж извелась вся.
Закусила губу. Шагала дальше, всё так же не косилась на него. Обнимала себя, прячась то ли от холода, то ли от мира.
– Для начала, сколько тебе лет?
– Семь… – и тут же спохватился – …надцать.
Судя по выражению лица, счёт по сложности давался ему наравне с квантовой физикой. Тем более что казался ровесником. Тася широко улыбнулась.
– И давно тебе «семь…надцать»? – Засмеялась. Заразительно, от души.
– Ну, да.
– Блин!.. Блин, ты всё испортил! Должен сказать «Уже да»! – Столкнувшись с очевидным непониманием, пояснила. – Как в фильме «Сумерки».
Но взгляд зелёных глаз не прояснился, и Тася позорно стушевалась.
Остапу эта уютная тихая улица нравилась больше, чем университетская людная. Здесь сохранялась некая очаровательная уединённость, столь необходимая для его стиля жизни. Камеры слежения примечались разве что под козырьками пивнух, да и то объективы их направлены в одну сторону. В подобных местах случается такое, что, как говорится, «никто не видел, не слышал». Упырь не пользовался моментом. Да и как может подорвать хрупкое доверие дамы?
– А-а-а! – Остап хлопнул себя по лбу. – «Сумерки» – это где героиню зовут, как вино?
Девушка неуверенно кивнула, поражаясь, на какую ерунду тот направил вектор внимания.
– Тогда пройдёмся по верхам. Не старею. Зверей не ем. Про оборотней не в курсе. Святого не боюсь, в гробу не сплю. Про осиновый кол – тоже выдумка. Да всё выдумка! Вот хотя бы на солнце не сверкаю.
– Не слепая, вижу. – Поправила лямку сумки. – А как другие, тебе подобные? У вас какой-нибудь клан?
– У кого «вас»? Я один.
– Как..? – оробела Тася. – Как один?
Тот не растерялся. Элегантно поправил причёску.
– Вот видишь – тебе со мной несказанно повезло!
Повезло, как утопленнику. У Таси мороз по коже прошёл. В старой куртке стало липко и холодно.
– Может, хоть сверхспособности есть?
– Если это имеет значение… – Он прикусил внутреннюю сторону щеки, решаясь, говорить или нет. – Я приношу людям несчастья, невезение. Оступаются – руки-ноги ломают, строительные балки на них падают. Что работать должно – даёт сбой в самый неподходящий момент.
Тася нервно потёрла шею. Не решаясь фантазировать про упомянутую строительную балку и судьбу того, кто под ней окажется, осмелилась озвучить:
– Напоминает обычный телекинез.
– Не телекинез, – отрезал Остап. – Тебе ещё и обычно! Сама-то чем похвастаешься?
– А я тоже несчастья приношу! Преимущественно себе… Как меня тогда рядом с тобой ещё не убило?
– Очевидно, потому что не хочу.
Тася пропустила нежность мимо ушей. Напрягла память.
– Постой… Всё-таки из-за тебя Марина упала! Мне не показалось!
Упырь побаловал своей фирменной коварно-довольной улыбкой.
– Ну ты..!
– Что я? – подначил он.
Вовремя. Замялась. Следует дознаваться деликатнее. Обмозговать хотя бы свежую порцию информации. Остап не торопил. У них было всё время мира. По крайней мере, пока ему окончательно не сорвёт «крышу».
Вокруг никого, кроме бабульки, ковыляющей со своим пёсиком далеко впереди куда-то во дворы. Какой день, какое место! Остап никак не мог взять в толк, почему кобелю можно наваливаться на суку посреди улицы без спроса, а людям друг на друга – нет? И тех и других ведёт одна и та же природа. Собакам – щенки, а человеку, вопреки здравому смыслу – драка, уголовное преследование со всеми вытекающими. Сгорающий в бесовском пламени, парень затыкал требовательный голос страсти. Остап хотел, чтобы с Тасей всё получилось красиво и ладно. Она заслуживает лучшего: всех трудов, ухищрений и самой грязной лжи. Лишь бы оттаяла. Лишь бы понравился.
Бородавчатые берёзы по обе стороны улицы укрывали голыми ветвями полосу асфальта, по которой проехала парочка автомобилей. Облезлые хрущёвки соседствовали с двухэтажными домами революционной эпохи. Некогда они предназначались для заседаний местных энтузиастов или кабинетов приближённых к партии персон. С некими сдержанными конструктивными решениями домишки чем-то напоминали разорённые поместья американских госслужащих. Деревьям участков недоставало снега или зелени, чтобы спрятать провалы выбитых окон, обшарпанность стен. Кованые заборы кое-где погнулись и порвались, как если бы их ломали шар-бабой7. Не всякий живописец, помешанный на идее разрухи, рискнёт изображать столь детализированные несовершенства. Облупленная голубая эмаль поверх конопатых в ржавчине, перекрученных чугунных стержней, навевающих мысли о коростах. Кубы гаражей, изгвазданных в аляповатых абстракциях из бумажек, ошмётков засохшего клея и краски из баллончика. Под ноги попалась смятая алюминиевая банка из-под энергетика. Парень поддел её носком, и она полетела в жухлую траву к истлевшей газете и использованным шприцам.
Остап сжал руку в кулаке, чтоб совладать собой и не провести ею по круглой прыщавой щёчке.
– Что-то замолчала. Меня тревожит твоя бледность.
– А меня другое, – не переставая хмуриться, ответила Тася. Сглотнула. – Остап, ты… тёплый. Дышишь. Пьёшь воду. Какая твоя… физиология?
Аура Таси загорелась умилительной неловкостью, заставляющей её унижаться:
– Прости, пожалуйста, просто…
– Расслабься. Мне льстит твой интерес. Тебе легче поверить в ходячего мертвеца, чем во что-то адекватное? Тась, я живой.
Любопытство мешалось со страхом знания. Она подпрыгнула, ощутив прикосновения к запястью. Отшатнулась – парень, снова дотронулся. Они задержались на пятачке асфальта посреди огромной лужи – островок в море грязи. Кто-то высоко наверху, в окне разрушающегося дома, затянул пьяную песню группы «Сектор газа».
– Первая же начала, – подметил упырь. – Не бойся, пожалуйста.
Она вся сжалась, всё же позволяя вести её дрожащую руку. Её пальцы по сравнению с его горячими казались ледяными культяпками трупа. Не отрываясь от её испуганных глаз, Остап приложил пухлую ладошку к своей шее. Ждал, но Тася не продемонстрировала во второй раз своих умений в оказании первой помощи. Не задавила под мышцу – на сонную артерию. Ей было страшно услышать и не услышать пульса.
Лишь охотнее предаваясь азарту, парень опустил холодную ручку к своей груди. Замок кожаной куртки расстёгнут, будто на улице май месяц. Жар крепкого тела приятно обжог. Тася ахнула, беспрепятственно вырвалась. Его гордое выражение лица никак не вязалось с бешенной тахикардией, что только что пробарабанила по её ладони.
– Сердце. Господи. – Пуще прежнего побелела. Хотя, судя по ритму, это Остапа с минуты на минуту хватит удар. – Это чё?
Очаровательно смутился.
– Это ты.
– Ладно. Ладно, х*р с тобой. – Примирительно вскинула руки, нисколько не примирившись с ситуацией. Двинула дальше по улице. Он упивался её раздражением, словно энергетический вампир. – Хочешь сказать, ты спишь? В туалет ходишь?
– Да и да.
– А какого хр*на? Прямо загадка науки! Может, ты брешешь? Может, просто поехавший? – И вдруг осознала. – Или это какая-то болезнь?
Остап, без придури, призадумался.
– Что творилось с Грушей? Ляпнул – твой поцелуй пьянит.
– Всё так. У меня слюна токсичная. Всё равно, что клея пыхнуть. Жертва мультики смотрит, ей память напрочь отшибает. Удобно.
Девушка как-то странно вытянулась в лице. Потёрла локти, ссутулилась.
– Жертва… Много было?
Он деликатно промолчал. Она поджала губы. Плакать не хотелось. Хотелось провалиться сквозь землю.
– С бинтом ходишь. Используешь нож, хотя клыки есть. Не хочешь инициировать?
– И-ни-ци… чё?
– Обращать в себе подобных.
Остап положил руку ей на плечо. Не взбрыкнула. Только дышала слабо, тихонько. Наклонился к её уху, дьяволом искушал:
– А ты бы хотела?
– На х*р надо.
Они сцепились взглядами. Цвета, что проплывали вокруг Таси полупрозрачными рваными облаками, гарантировали – никакой лжи. То приятно удивило упыря.
– Из религиозных соображений?
– Из соображений здравого смысла.
Шутки ради обнажил выпирающие клыки. Тася рефлекторно укрылась руками, будто на неё пистолет наставили. Слепо отступила назад, поскользнулась на шмате глины. Остап ловко поймал растяпу. Медленно, как змея кролика, потянул к себе.
– Это хорошо, на самом деле. Потому что таким только родиться.
– У тебя… ты… – заикалась девушка, тыча пальцем на его рот.
– Выступают от голода. – Искры страсти замерцали в омуте внимательных глаз. – Это как с эрекцией.
Тася, не задумываясь, на секунду глянула вниз, чем вызвала довольный смешок. Не успела определить, намекнул или пошутил. Потому что пару отвлёк шум поблизости. Из-за поворота в гаражный кооператив выбежал некто в тёмном спортивном костюме. Остап с соколиной реакцией заслонил свою спутницу, встав в оборонительную позу. Сосредоточенно, растеряв недавнее веселье, следил за потенциальной угрозой. Человек пронёсся через дорогу на другую сторону улицы и скрылся за ближайшей хрущёвкой. Оттуда донёсся грохот опрокинутого мусорного бака.
Тася бездумно потеребила «собачку» замка куртки. Вот, каково это – как за каменной стеной. Только стена эта раздавит её при любом удобном случае. Иного от нечисти ждать нечего, так даже в детских сказках писали. Наверняка, если Бог есть, Остап – её персональная кара за грехи. Уже выпитая собственными неудачами, сейчас даже и не против подобного расклада. Что, в теории, мешает самоубийце насладиться закатом с высоты птичьего полёта перед последним прыжком? Что мешает ей разобраться в происходящем?
Осмелела от безысходности. Легонько, по-девичьи коснулась мизинца парня, чем защемила его пылкое сердце.
– Расскажешь, как так получилось? Если… если, конечно, хочешь.
Тася мерила расстояние до общежития. Меньше половины осталось. Упырь бездумно потёр грудь, где разливался жар.
– Сколько себя помню, родился таким.
Остап уходил в себя. Ударился в тихую печаль, мимикрирующую под светлую.
– Мой отец… погиб за день до моего рождения. А мама – в родах.
В горле девушки опух тяжёлый солёный ком. Несмотря на душащее сочувствие, язык не поворачивался озвучить то вслух. Потому что этот… человек… по закону жанра наверняка оставил за собой гору трупов ни в чём не повинных людей, о которых теперь тактично молчит.
Кровопийца склонил голову.
– Те же руки мои. Будто вентилятор схватил. Хотя не мог пораниться, знаю, точно знаю, – невесело хохотнул. – А если, в самом деле, дьявольское клеймо? Если действительно проклят? Раз вкуса не чувствую.
Пресекая женские жалости, кои уже проклюнули в ауре Таси, перевёл тему:
– Не кусаю, а ножом режу, чтоб не выдать себя, глупышка. Очухиваясь, люди видят перемотанную рану и не помнят ничего. Это гораздо лучше, чем две дырки, согласись. – Прищурился. – Мне, к слову, понравилось твоё понимание. Как к училке ломанулась, зная, что кровью истечёт. Если в фильмах вампиры даже летают, с киноделов спросу нуль. Я не только «Сумерки» ваши застал. На экране чистенько, безобидно. А так-то, если вскрыть сонную артерию – кровавая феерия с трупом в конце. Запястьями я только перекусываю. На диете считай. Но, сама понимаешь, жрать нормально охота, да и клыки чешутся. Иногда питаюсь, как положено, вдоволь. Там уж жмурику горло режу или голову отрубаю, чтоб следы укуса скрыть. Так что без ножа мне никак! Ну что, я удовлетворил твоё любопытство?
Голодно улыбаясь во все свои тридцать два, два из которых – приговорили к смерти не одну сотню человек, наблюдал за её реакцией. Уже привычно придерживал за плечо, потому что она вот уже минуту как стояла на месте. Тасю колошматило. Не хватало сил даже утереть слёзы. Остап сделал это сам – провёл по щеке большим пальцем, будто девушка была его вещью. Вещь эта устало навалилась на парапет пешеходного моста.
Внизу дыбилась на сваленных мусорных мешках река цвета сливочного кофе. Утки предпочитали ту, в которую впадала эта – грязная, уж сотню лет как закованная в бетон. Во́ды здесь неспокойные и пустые – не поплавать важно, не понырять, чтоб треугольные хвостики к небу, и лапками чап-чап. Тася беззвучно хихикала над детскими формулировками, вспоминая безмозглых птиц как образ – спасение для плавящегося рассудка. Всё никак не могла донести вейп до рта. Однажды на школьной «линейке» свалилась в обморок от жары, и сейчас её состояние чем-то напоминало то самое, беспомощное. С этого моста никто не скидывается, потому что не придурки. И ей нечего.
Остап держался поблизости, как привязанный. Дарил ей внимание за всю мужскую половину человечества. Будто мало ей проблем. Чтобы не закричать в глухое небо, девушка с остекленевшим взглядом затянулась и спокойно резюмировала услышанное ёмким:
– П*здец.
Остап глянул вниз, на пенящиеся пороги. Беспечный, повеселел.
– Что, сдашь меня полиции?
Ей не поверят. Душегуб хорошо скрывал следы преступлений в других городах. В те же реки, бывало, погружал. Более того, она думает, что он знает какой-то её большой секрет. Добровольно попалась на крючок. И Тася сейчас даже не колыхнулась. Будто ей физически тяжело говорить, выточила:
– Это тебе повезло со мной. Я с легавыми не работаю.
– Тогда пришёл мой черёд задавать вопросы. Всего один, – побарабанил по расписному маркером ограждению моста. – Исповедуйся мне. О своих печалях, о своих врагах. С явками, с паролями. Я всё решу.
– Зачем? *б твою мать, зачем?!
– Потому что я люблю тебя.
Немые слёзы хлынули свежей порцией кипятка. Она смотрела сквозь них на своего мучителя, своего кровавого рыцаря, и они его нисколько не трогали. Тася рассеянно глотнула пар, и устройство нечаянно выпало из ослабевших пальцев. С мягким плеском навеки упокоилось на речном дне. Остап сочувственно выпятил нижнюю губу.
Девушка кашлянула. Сгорбившаяся на перилах, добавила себе ещё десяток лет и пуд веса. Нездорово рассмеялась, докрасна расцарапала лоб.
– У меня просто тяжёлый период. Всё хорошо. И врагов нет, я с ними не вижусь. Признаться, при встрече решила – ты мой враг. Но если утверждаешь обратное… – Оскалилась. Сперва казалось кокетливо, а после – жутко, маниакально. – Ты даже не представляешь, что у меня в кармане.
Остапу только дай повод – оглядел всю. В очередной раз на пустом месте, себе в пользу, распознал подстрекательство. Верно, смелая. Хочет, чтобы лично проверил. Чтобы поиграли в полицейского и проститутку, и он провёл досмотр со всеми пристрастиями.
– Как же «хорошо»? От хорошей жизни сделала это с собой?
– Сделала что?
– Вот это недоразумение, – он провёл рукой сверху вниз, демонстрируя ей саму себя. – Так боишься понравиться мужчине?
Тася вздохнула, расслабившись.
– Только твоих нотаций мне не хватало. Разберусь, папочка.
– Вот, молодец. Уже лучше. – Обнял за плечи. Девушка рефлекторно накрыла свой карман ладонью. – Всё равно семью захочешь, любви. А будет поздно.
– Знамо, слышали. «Тр*хну и брошу»? – Ударила кулаком по поручню. – Не нужна мне любовь! Не хочу!
– Ложь. Все хотят.
Не терпящий возражений, потянул за собой.
– Давай, родная, пошли. Доведу до общаги, а то с ног валишься. Чего доброго, за дудкой своей нырнёшь.
Глава 7 – После пар
Старушка в медицинской форме цвета морозной мяты изучала снимок МРТ на дневном свету меньше минуты. Остальные три что-то неустанно строчила в медицинской карте. Подняла голову и глянула на молодую пациентку так, будто это она должна ей что-то сказать.
– Чего? – огрызнулась Тася.
Тётя-доктор проявила исключительную невозмутимость. Вот уж точно – невролог с большой буквы.
– Только головные боли беспокоят? Со сном как?
– Плохо, – пробубнила грубиянка, почёсывая локти. – Ною постоянно, истерю. Бессонница.
– Принимаете что-то?
– Пока нет.
Неудачная угрюмая шутка проскочила незамеченной. Бабушка опять переключилась на бумажки. Тася сидела на кушетке, сгорбившись, и щурилась от белизны стен кабинета. Правая верхняя часть лица вновь онемела и будто бы потяжелела. Наверное, снова давление. Или просто цены платной поликлиники в глаз попали. Деньги Остапа, всученные в университетской библиотеке, ушли также легко, как и пришли. Десятка улетела на МРТ с контрастом, ещё две – на первичный и повторный приём. Тася держала три несчастные тысячи рублей про запас, полагая, что в покупке лекарств к ним придётся ещё из своего кармана докладывать.
Симптомы появились недавно. Предположительно, вскоре после того, как нашла подработку. Вероятно, это случилось ещё до истории с упырём, а последние события только обострили. И на этой почве Тася поверила, действительно поверила, что буквально умирает. Что это действительно конец. В груди давило чувство… Нет, не жадность и не жалость к себе. Всего-то невидимые крюки, тянущие на дно.
Тётя-доктор протянула исписанный листочек.
– Пить месяц, раз в день. Гуляй почаще, отдыхай.
Тася замерла, как водой окаченная. Вскочила. Сама от себя того не ожидая, гневно воскликнула:
– И всё?!
– Что? Всё нормально. Хочешь – через полгода приходи. Посмотрим в динамике.
Краем глаза заметив, что пациентка не ушла, бабуля глянула на неё, злую, недовольно. Той потребовалось дюжее терпение, чтоб не смять рецепт в кулаке. Перспектива сбежать от реальности в больницу, в психушку или на тот свет… До этой самой секунды Тася не догадывалась, насколько сильно нуждается в подобном. В любой форме спасения, только бы изменилось. Хоть что-то, хоть куда-то. Как бы в доказательство душевного нездоровья, повысила голос:
– Я читала заключение. Я гидроцефал8. С какой стати «нормально»?! Я, чёрт побери, на грани!
– Хватит! – осадил непоколебимый невролог. – Просто возьми себя в руки!
Старушка проследила за переменами в выражениях лица Таси. Как она постояла, видно, пытаясь немедля последовать совету врача. Только никак не взять, коли опустила руки.
Пациентка покинула стены поликлиники с громким топотом. Живой сгусток негатива окунулся в безмятежный солнечный день. Настоящая весенняя оттепель, о мимолётности которой горожанам только предстоит узнать. Терпкость фитонцидов в неподвижном воздухе, лилейная нежность небесных лучей, радостная птичья трель из кленовых клеток. Тася чувствовала, как добро льётся через глаза, нос и уши. Как старается лечить показной беспечностью. Мол, отвлекись, всё ведь хорошо. Правда, ничего хорошего у неё-то не было. Казалось, она одна, неудачница, оторвана от белого мира и заключена в своём чёрном. Тело большое, а тесно. Те же воробьи следуют своей эволюционной программе, жрут и размножаются. Люди также, хоть и со своими прибабахами, идут по проторенной дорожке детских психических тенденций. Тотальное одиночество своё Тася расширяет и углубляет, а внимание Остапа только укрепило её неприступные стены. Так получилось, что, когда извне навалились проблемы, в заплывшем жиром замке стало почти невозможно дышать.
Девушка скомкала бесполезный рецепт, что стоил ей двенадцати тысяч, и вышвырнула в ближайшую урну. Туда же отправились изорванные бахилы, в которых она, на потеху прохожим, прошагала уже метров сто. Душевная паршивость склоняла пуститься во все тяжкие. Здесь и сейчас. С её образом жизни оно неизбежно. Всё благоволит, всё уже на руках. Последним ангелом-хранителем выступила вывеска магазинчика, у которого и стояла мусорка. Тася в который раз обратилась к воле с закономерным вопросом. Потёрла сальные щёки, потопталась на месте. В итоге победила себя – зашла и вышла уже с новым дорогим вейпом, заряженным жижей со вкусом корицы. Девушка терпеть не могла пряных кондитерских приправ. Хотелось гадости. Хотелось плохого.
После семи затяжек полегчало. Теперь голова гудела целиком. Дым давил на глаза изнутри черепа, оставив разум кристально чистым. Слава Богу, мыслей не было. Аутоагрессия, помноженная на разочарование от медицинского заключения, переросла в опасное поведение. Будто заражённая таксоплазмой9, Тася в кой-то веки положила «болт» на скрытность. Вздумала работать при свете дня, на людях. К безрассудности её, в том числе, приложил руку куратор. Его, мягко говоря, беспокойство абсолютно справедливо. Вот уж неделю кура10 не выходила на связь. Пусть оправдалась якобы болезнью, то не устроило интернет-начальника. У него нюх на крыс. Эта пока не подходила под описание, но лишь пока. Тася клялась и божилась, что раскидает товар до воскресенья и сразу же пойдёт за новым. Работы на неделю, а ведь нынче – пятница. Времени мало.
«Закладки» по паре грамм тяжелили одежду, верно начинённую пудовыми гирями. Руки ныряли в карманы – прощупать на наличие дырок. В редкие часы сна подсознание уносило кладмена в кошмар, где соль11 просыпается в публичном месте. В этих сюжетах даже убежать не получается – тут же за спиной на запястьях щёлкает холодный металл наручников. Сейчас же, в уме и, как выяснилось, добром здравии, Тася ушла от греха подальше с людной улицы, углубилась в жилой квартал. Бдительная, высматривала свидетелей. Пусть предавалась воспоминаниям, концентрации не теряла. По крайней мере, насколько это возможно с хроническим недосыпом.
Под берёзовыми шторами они недавно прогуливались с Остапом. Он делился омерзительными подробностями своей жизни, а она делала вид, будто ей хватает духу принимать всё, что говорил. Убийца, чудовище. По количеству жертв, вероятно, они идеально подходили друг другу. Тася фантазировала: её послужной список за полгода работы наркокурьером может оказаться даже длиннее его.
«Это ты-то приносишь людям несчастья, Остап? Дилетант!».
Гнилые оправдания, что наркоманы сами выбирают свою судьбу, что вместо очередной нищей девочки то же самое делал бы кто-нибудь другой, и мир от этого ни на йоту бы не поменялся, всё-таки не спасали от криков в подушку и одинокого рёва в ванной общежития. Стипендия студента-бюджетника захудалого филиала университета – три тысячи рублей. Для прожиточного минимума не хватает ещё четырёх таких. Мать на пенсии, в деревне, с огорода кормится. У сестры свои проблемы, да и не обязана она тянуть двадцатилетнюю «кобылу».
Профессия инженера требует жадного, ревностного учения. Пропуск практического занятия грозил обернуться непреступной стеной незнания, что может поставить крест на специалисте в дальнейшем. Технологам, как и врачам, не думать о науке разрешается разве что во сне. В свободное время, знай одно, корпеть над методичками с чертежами. Уже на первом курсе с голоду у Таси плыли цифры перед глазами, пересекались параллельные прямые. Ей «не улыбалась» ни вакансия официантки, ни табурет продавщицы. Мало того, что её видок клиентов бы отпугивал – нельзя забирать время от учёбы. Нужно было дело на пару часов в неделю, без разврата и, желательно, напряга. Вселенная откликнулась на запрос – неприятности нашли девушку сами. Она клюнула на сомнительное предложение, пачками рассылаемое в социальных сетях.
«Я ведь не плохая, мама».
Прошептать то не получилось. Язык не повернулся. Прикусив его, Тася доплелась до гаражного кооператива. Никого вокруг. С каменным лицом присела у бокса с истёртым знаком электрической опасности «Не влезай! Убьёт». Закопала пакетик в ямку. Отошла, сфотографировала, отправила тому, кого никогда не увидит. Вернулась, прикрыла мусором и зашагала прочь.
Игра в молчанку ломала кости. Почти сразу Тася поняла, куда попала – в молоко12. «Золотые горы» так и остались заманухой для дурачков. Из этого бизнеса курьерам выход один – вперёд ногами. Лёгкая подработка неоправданно быстро превратилась в тяжкий крест, что однажды вдолбят в землю и украсят табличкой с именем и фотографией очередной дурочки. Личная трагедия отравлялась навязчивостью и требовательностью куратора, с которыми не конкурировать даже озабоченности Остапа. Всё же тайная миссия липкими щупальцами полезла на учёбу. Всё, что могло пойти наперекосяк, пошло. Потребительское отношение к труду закладчицы вязалось с претензиями и угрозами, спрятанными между строк закрытого интернет-чата.
Когда-то на уроке в школе перечисляли самые опасные профессии: шахтёр, спасатель, космонавт. Теперь Тася рассмеялась бы учителю в лицо. Если есть человеческое воплощение беззащитности, то это курьер. Ему не к кому обратиться за помощью, ведь личные дела заявителей полицию привлекают куда больше, чем перспектива гоняться по городу за неким преступником, которого, может, и не существует.
Вскоре Тасе предстояло пополнить список своих персональных врагов. Обступили со всех сторон – не ведающая семья, органы и, самое главное, непосредственные начальники. За «больной» курой, расходным материалом, охотятся так называемые спортики – цепные псы наркоторговцев. Палачи горе-закладчиков. Завербованные в маргинальных кругах особы, не отягощённые умом. Безжалостные, лицемерные, принципы которых покупают за бесценок. Пол, возраст, мольбы, подкуп – ничто не имеет для них значения. Избиения, пытки, убийства – им платят за свободу творчества садизма. Разукрашенное лицо… За курой, воистину, ангелы приглядывают, если при встрече с ними она отделается так легко.
Тася сходу приняла Остапа за спортика. Некому другому являться из ниоткуда по её душу. Крепкое телосложение, дерзость и охота до преследований не оставляли других вариантов. Даже дифирамбы о светлом чувстве лишь демонизировали новенького в глазах несчастной. Было очевидно – за ней послали карателя с фантазией, с тягой к изощрённому методичному запугиванию. Как-никак, тот в конце оказался натуральным упырём.
Тася споткнулась об эту мысль и о выбоину отмостка многоквартирного дома, зацепилась за водосточную трубу. Дыхание оборвалось. Шаркающая за голыми кустами сирени бабушка «божий одуванчик» махнула рукой, по согнутой спине и стеклянному взгляду приняв деваху за наркоманку. Для проститутки слишком толстая и некрасивая. Толстая, некрасивая, так, выяснилось, ещё и безмозглая.
«Твою мать, почему отмела-то в итоге? Что мешает вампиру быть ещё и спортиком? Это же никак между собой не конкурирует!»
Паранойя окатила шею морозом, вернулась утробная дрожь. Ноги поволокли дальше, а мозг любезно транслировал недавние заверения поклонника:
«Пожалуйста, перестань меня бояться». «Давай съем твоих врагов». «Потому что я люблю тебя».
Тася хотела верить последнему, кто мог бы, если не избавить от ошибки прошлого, так хоть как-то поправить её шаткое положение. Если что-то и способно повлиять на безысходность, то лишь чудо – мистика. Но Тася, вот проклятье, оставалась всё той же Тасей. И на смертном одре не переступила бы через себя. Не могла принять за правду факт, что интересна иначе, кроме как в роли пушечного мяса. Ромашковым чаем с валерьяной ум не пропьёшь. У девушки было зеркало и самосознательность. Во что и верила, так в значимость и пользу оказанной всему миру услуге – своеобразном исключении из социальных игр.