– Оно стоило того?
Уткнулся в сгиб локтя, спрятался за деревянным выступом. Кончена речь.
Пришёл Вини черёд отдуваться и расхлёбывать. Опешила настолько, что не расслышала приглашение бесстрастного госслужащего сказать чего напоследок. Однако десятки взглядов, буквально прожигающие её насквозь, больше не взволновали. Напротив, как по взмаху волшебной палочки исцелили от дрожи в ногах. Вдохновили расправить плечи. Хотя, по правде, не они – свобода. Вернее сказать, безответственность.
Это просто очередной сон с предрешённым финалом. Решительность так и прёт. Если в тех сюжетах судьба-злодейка не предоставила выбора, значит, дала разрешение на творчество. На безумства.
Богат кожей почувствовал, как она смотрит на него. Жалостливо, ласково и тепло. Как мама когда-то. Точно его накрыли с головой лёгкой кружевной шалью. Из-за плашки показалась пара красных глаз. Но от кафедры-баррикады отлипать рано. Ком в горле пух. Того гляди, лопнет, что слёзы брызнут.
«Божок? Ты ли это?»
«Родители в своём маразме могли бы гордиться тобой теперь… Настоящий мужчина».
«Сука, за что ты в моей жизни?»
«А мне капу на челюсть поставили».
«Ты – праздный проститут.»
«Ты мне нужен… Богат, пожалуйста».
– Слукавлю, если скажу, будто не продумывала, что говорить.
Её тихий, ровный голос слышали даже мыши в полу. Но скрипели не они. Хрипотца добавляла словам глубины, значимости. Выдавала сердечные тяжбы.
– Каждый раз останавливала себя. Потому что получилось бы напыщенно лживо, хоть и складно.
Вини буравила взглядом пустое кресло. К великому счастью и великой печали, плакать не хотелось. И грандиозность момента как-то рассеялась. Как с докладом на семинаре. Того и гляди, скоро объявят кофе-брейк, и беги к столику, пока кексы не растащили.
– Я жалею. О многом. Сильно. И за последний год поводов накопилось, будь здоров.
Она с трудом подняла глаза на Богата. Но улыбнулась легко.
– Но я почувствовала жизнь. Узнала, вспомнила. Это сделал ты, – нервно сглотнула, качнув головой. – Непропорционально. За год больше, чем за пятьсот лет. Но это было… столь захватывающе. Столь насыщенно. Самый интересный период в моей жизни. В том завидую тебе. Ведь у себя ты такой был всегда.
Не видя никого и ничего, нахмурилась. Понизила тон.
– Кое-кто огорчится, узнав, что усомнилась. Близкие – что не довела дело до конца. Но это – лучшее, для меня, для них. Я… я видела любовь! То – удача моя! Аклава, Григорьян, вы правда такие!
Вскидывала руки, обращаясь к тем, кого здесь не было. Упоминание неких неизвестных в её прощальной речи отрезвили Богата. Он выпрямился, удержавшись от порыва стереть с лица паутинку скорби.
И супруга снова повернулась к нему. Лучезарная. Родная.
– Я буду благодарна тебе до скончания дней… Ещё минуты две.
Ведущий, дождавшись затянувшейся паузы, приложил сложенные ладони к губам. Отныне всякие слова запрещены. Простительно, только если супруги в моменте перекинутся парочкой.
Вини, маленькая девочка на торжественном вечере для взрослых, сделала последние свои робкие шаги навстречу провожающему. Тот, кто только что чуть не плакал, теперь порозовевший, ободрившийся, крепко обнял за талию. Как из резиновой игрушки, выдавил выдох, стиснув девушке рёбра. Та занервничала пуще прежнего, ища что-то в карих глазах. К её ужасу, он ухмыльнулся. Одними губами. Пока отворачивал от всех, глянула в зал в немой, пустой мольбе:
«Не отдавайте меня ему! Посмотрите, посмотрите, как он улыбается. Почему никто не видит?»
Но, как в американских ситкомах, зрители верят, что это по сценарию. Тем более, ничего сверхъестественного не происходило.
Вот теперь её затрясло. Точно от магнита с тем же полюсом, Вини отталкивало от гроба. Но сильная, настойчивая рука направляла, поддерживала на подъёме по передвижной лесенке, помогала устроиться.
Борта сузили обзор. Обивка, обшитая белоснежной тканью, обжимала, успокаивала холодом. Как в стоматологических клинике делают невыносимо комфортное кресло в попытке компенсировать предстоящие муки. Хотя… нет, не «как». Какое «как»?! Что вообще может сравниться с лежанием в гробу?
«Держись. Потерпи. Представь… представь, что это уже случилось. Что это воспоминание».
«Какое воспоминание?!»
От невысказанной паники начала ехать крыша. Материю тишины, точно нож, рвала возня. Где-то рядом хрустел пластик чемоданчика, шелестела бумага документов, цокали ногти по стеклу капсулы… прыскал Баят из шприца.
Тусклый свет софита заслонил Богат. Не отдавая себе отчёт, озверевшая, отупевшая Вини, часто-часто дыша, с едва слышным мычанием, царапая ногтями манжеты рубашки, потянулась к нему. К единственному, кто оказался рядом. Хотя именно он сжимал в кулаке её смерть. Прежний – заботливо-взволнованный, сочувствующе-отрешённый. С уст провожающего ритмичным шелестом потекли звуки, какими успокаивают маленьких детей. Спешно гладил по лицу, плечам. Якобы спасёт. Вызволит Белоснежку из хрустального гроба.
Ласковый убийца. На самом деле пресекал попытки встать, удерживая. Ему в помощь смертоносное оружие, от которого сам чуть не помер. Дважды. Дёргалась от иглы, насколько позволяла теснота. В смертный час растеряла нажитое – лицо, самообладание. Трусливый зверёк. Ни больше, ни меньше.
Лучи нимбом расходилось от его головы. Чуть наклонившись к ней, проваливаясь в её зрачки, ворочая нутро, как муравейник толстой палкой, чтобы слышала только она, Богат спросил:
– Ты мне веришь?
Несмотря на простоту формулировки, это был самый важный вопрос. Вспомнив всё, что их связывало, соскребя со дна остатки души, не отводя взгляда, Вини сказала своё финальное, искреннее:
– Нет.
Простояв секунду-другую с каменным лицом, Богат жадно впился в её губы. Украл последний вдох. Мятный, согретый спиртом. Прикусил, лизнул. Оторвавшись, с размаху засадил шприц в сердце Вини.
Вцепилась в руку, так и не сжав. Парализовало. Только железная кисть охватила диковинным браслетом чужое запястье. При жизни представляла, как будет отсчитывать десять секунд. Не то, что цифры – все слова погасли разом. Мясной мешочек, сбиваясь со своего ритма, тяжелел, набухал. Баят распространялся по артериям с невероятной скоростью, выжигая, разъедая органы, словно перекручивая в мясорубке. Как если бы ею из пушки выстрелили. Мозг, прежде чем лопнуть, родил:
«Нет! Остановись! СТОЙ!».
Пленница собственного тела, обречённая вариться заживо, таращилась на прильнувшего к ней Богата. Отчего-то мокрые пряди прилипли к его лбу. Одна капелька, прочертив дорожку на виске, капнула ей на ухо. От усилия, с которым давил на поршень, скалился. Уже нечем было узнать в этом торжество. Ликование. Нечем разобрать, как именно подытожил:
«Не зря»
или
«И зря».
Всё теряло значение очень быстро. Бессмертное сердце разорвалось от боли. Сразу же отступила и она.
Ни тишины.
Ни темноты.
Ничего.
Не почувствовать, как госслужащий критически щупает шею – удостовериться в отсутствии пульса.
Не увидеть, как грохает свинцовая крышка.
Не ощутить жара горелки, сваривающей гроб в единое целое.
Не узнать, что Богат отвернулся, зажав рот ладонью в приступе тошноты, отошёл к заднику, навалился на него. Оттуда заставил себя смотреть, как четверо неизвестных в робе уносят гроб за кулисы.
Бездна дыхнула электрическим ветром.
Разбросанные по Вселенной лоскуты разума парили хаотично. Раз в тысячелетие, как форма немыслимого чуда, сталкивались друг с другом. Лениво склеивались, срастались бумажные волокна, делаясь значительнее для гравитации. Долго, бесконечно долго вольные течения кружили их по просторам бескрайнего космоса. Беззвёздного. Слепого.
Спустя вечность последствием череды случайных столкновений явилось призрачное подобие жизни. Блеклое воспоминание, посмертный рефлекс. Импульс, недостойный сравнения даже с искоркой. Дымок, рождённый всполохом пламени, окислился, множа прочие микро-вспышки. Энергия прорастала в материю вяло, неумолимо. Взрыв сингулярности не разбух до сияющего букета Галактик – встретился с непреодолимой преградой. Обрисовал фигуру человеческого тела, отозвавшегося мурашками по коже. По коже.
Как в предрассветный час. Невмоготу ползти из пучины сна. Он наваливается тяжёлой липкой массой. От попыток сопротивления лишь пуще неистовствует. Вселяется, чужой дух, подчиняет всецело, изводя пограничным состоянием. И давит. Давит. Давит. Не меч для борьбы – динамит с зажжённым фитилём подкинет сама реальность. Озарение. Что ты, соня эдакая, опаздываешь страшно. Расколдованный, соскочишь тут же с постели, с правой ноги уже в брючине. Очнёшься только на пороге, с ключом в замочной скважине. И к птицам крикливым, восхода пернатым свидетелям, великодушное прощение станется, как к матери надоедливой, заботливой и участливой. К светофорам – обида. У всех в эстакадной очереди. Сиюминутный гнев выплёскивается на руль. Отхватит и ни в чём неповинный гудок.
Но не было руля, ключей. Места, где немедленно требовалось её
«моё»
присутствие, также не было. Лоб упёрся в плотную мягкость до того, как пришло понимание, что есть лоб и что он есть. По первобытному сценарию природы живая сущность, вместилище неохотно заворочалось. Тесно, неудобно в утробе.
Оцепенение и беспамятство отхлынули. Кромешная темнота и полотняная плотность обернули её
«меня»
в рулон. Не раскручивался. И воздух, сжатый, душный, смрадный пробуждению способствовал значительно. Уже после того, как веки разлепились, а вдох оборвался, гробовую тишину раздробил грохот выстрела. Игра воображения. Точно тесное обиталище сорвалось и полетело вниз.
Зажившее сердце болезненно, ритмично сжималось, вопреки немым мольбам, только ускоряясь. Руки
«мои руки»
замельтешили по обивке гроба. Тупая паника, сдавившая горло, вырывалась из груди судорожными выдохами, скулежом. Совершенно жалкие, нелепые звуки. Для собственного успокоения их источник можно было бы найти в стороне. Только не было стороны. Короб со стенками два на полметра и высотой сантиметров сорок. Вини здесь одна.
К пыхтению, рыку и подвываниям добавился треск рвущейся ткани. Кончики невидимых лоскутов лизнули лицо и шею. С обивкой справилась бы и живая рука, но вот железная наткнулась на что-то холодное и гладкое. Хныканью аккомпанировал скрежет металла о металл, а после удары кулаком. Со всей силы, насколько хватало пространства для замаха.
«Поче..?»
Почему сердце не может разорваться от страха?
У бессмертия свои недостатки. Последствия. Через считанные часы с момента гибели человек гниёт моментально. Буквально на глазах разваливается на куски и тает, как какой-нибудь вурдалак, окочённый святой водой. Жижа – то, что остаётся от покойника, радиоактивна (пусть и период полураспада исчисляется неделями). Кто не знаком с азами современной биологии – тому объяснять бессмысленно. И без того вечное сердце – нечто из разряда тёмной магии. Кровавая лужица убить не убьёт, но от лучевой болезни приятного мало. А перерабатывать мертвеца – неэтично. Хоронят в свинце, как ядерные отходы. Гроб заваривают сразу же, как убедились в отсутствии пульса.
Как убедились…
«Как убедились».
Вини оглохла от вопля дикого необъятного ужаса. Не считаясь с потребностью дышать, надрывалась немыслимым по силе, страшным криком отчаяния. Руки то скользили всюду, то дрожали на груди, то били крышку. И левой толстый свинец не по силам, так правая ранилась понапрасну. Сдирала ногти под корень. С голосом точно душа покидала тело.
Странное новое чувство посетило Вини. А с ним – запоздалое открытие. Разум – гладкое литое стекло на дне песчаного театра, где пальчиками размашисто пишут мысли, рисуют картинки. Как бокал от пения оперной дивы, её надломился. Одна половинка выступила над другой. Некомфортное, неправильное соединение. Теперь проведи рукой – порежешься. Песчинки, прежде льющиеся единым потоком, забьются, противно заскрипят в стыке. Заползут в кровоточащую рану, защиплют.
Разум… дефектный, в мгновение ока сгоревший от скачка напряжения «аппарат», без шансов на восстановление. Предсмертная сирена охрипла. Будто лезвие гильотины вгрызалось в горло. А Вини, не пережившая потрясения, в одночасье безвозвратно утратившая единство своего «Я», никак не могла остановиться.
– БОГАТ, БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ!!!
Вместе со словами, за которые не прощают, высвободившимися откуда-то из самого нутра, брызнули слёзы. Маской застилали лицо.
Если бы можно было бы. Если бы…
Невозможно.
Она не могла попасть в такую ситуацию. Худший вариант из миллиарда возможных не сбывается. Никогда.
От предположения о главном заблуждении человечества всё внутри перевернулось и похолодело. Что на самом деле не одна. Что через метр-другой по соседству в своих могилах столетиями стенают несчастные. Кому это нужно? За что?
«За что, Господи? Почему Ты меня оставил?»
Потому что Богат не мог промахнуться. Не мог отомстить. Что обделила финансово? Но ведь компенсация по решению суда озолотила его. Бизнес наладил, встал на ноги. Она ведь не задумывала оскорбить пятнадцатью процентами вместо традиционного «завещаю всё своему мужу». Они ведь… ведь стали наравне. Достойный честности. Самостоятельный, решительный и хитрый, с лёгкой помощью устроится в жизни. Не различил знак уважения? Трактовал примитивно? Не мог. Только не он.
Даже после того, что сказала напоследок. Правду, что сильнее её.
«Только посмотри – я выиграл пари. Купи две банки «Джизу» и другу подари. Раз, два, три. Раз, два, три».
Он опозорил её. Год коту под хвост. Репутация – туда же. Какой запомнят? Самодостаточной женщиной? Чутким руководителем? Жалкой лгунишкой. Вертихвосткой. Рябь на воде от камней, брошенных в сторону журналистов, за год вроде разгладилась. А сейчас-то ничего не поправишь.
Липкие от крови пальцы поочерёдно касались подушечки большого. Запомнила этот жест от психолога как успокаивающий. Счёт про себя всегда был менее эффективным.
«Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз! два! три! Раз. Два…»
Марида… Девочка также в неволе где-то по сей день, определённо. Кукла для утех, которую после запихивают в такой же тесный тёмный шкаф. Красавица. Охотников уйма найдётся. И виновницу нашло наказание. Аналогичное. Только без надругательств. Никому-то не нужна. Никто не придёт.
Почему брат сдался? Чисто женское стереотипное мышление, но плевать. В последний раз, получив отворот-поворот, сел и посмотрел. Побоялся штрафа? Что выставят за дверь? Или? Или… устал. Устал от сестры. В какой-то степени был удовлетворён происходящим. Искуплением скупости.
«Какого я цвета?»
Вини постучала по крышке, как в кабинет, где её не ждали. Какой подлый обряд посвящения. Под стать организаторам. Чтобы закоренелый богобоязненный, не дождавшись помощи от Него, обратился к единственному, кто никогда не бросит. Ко всегда внимательному и отзывчивому. И терпеливые бесы отопрут дверь немедленно. Схватив за волосы, затащат в адские чертоги, в коих гроб и стоял всё это время. Прокляв своего убийцу, она не побоялась мысленно послать и дьявола, соглашаясь, что в конечном итоге последний её дождётся.
А снаружи не сырая земля. Там наверняка ох как жарко! Также наверняка, как то, что племяшка пожелала своей тётке гореть в аду до скончания веков.
«Одиночество – это когда слышишь тиканье часов!»
Голова тяжелела. Гудела, как волновой генератор, что пускал по всему телу поочерёдно холодные и горячие потоки. Горло стягивало огненным обручем. В груди плющило, до скрипа. Пытка первая – задыхаться.
Вини вздрогнула, ударившись коленками. Жгучее онемение отметило области, где скорее раньше, чем позже, расцветут пролежни. Правую икру свело. Расквасила только недавно заживший нос, но не дотянулась. Так и стерпела судорогу, пища.
Отключилась, не заметила. Потеряла сознание от недостатка кислорода. И там, где очнулась, стало только хуже. Кисло пахло железом и аммиаком.
«Мне… мне надо выйти!»
Смерть – не изящное падение в объятия любимого. Не аристократическая бледность и выражение миролюбивого покоя на лице. Это неприятное, скверное в своей неуклюжести событие. В момент гибели организм непроизвольно освобождается от всего лишнего. Положение спасает подгузник – такой же обязательный элемент одежды, как наряд с вышитым крестиком.
Слезинка скользнула по виску, затерялась в волосах. Всё к одному. Годовалый ребёнок. Знай себе – оконфузиться и плакать. Но там взрослые причитали. А тут ей стесняться некого. Куда с подводной лодки? В том же нет её вины. И каково теперь, состоятельной, взрослой, здоровой женщине справляться под себя? Томиться в нечистоте.
Насколько хватит? Насколько хватит Вини?
Вдыхая со свистом, какой издаёт при сжатии лопнувший резиновый утёнок, она раскрыла железную ладонь перед глазами, будто могла видеть. Если кибер-рукой впору раскалывать черепа – рёбра для неё, что та же вилочка! Раз – и вырвать. Только надо быстро. Лучше биться сердцем. Мясным мешочком терпеть нецелостность свою и нехватку крови. Без толку качать воздух, как сломанная паровая машина. Чувствовать мир как место, где ты просто есть. Без запахов. Без холода. Без мучений. Что воля, что не воля – одно, пока не тронут. И не тронут. Человеческому телу по номиналу предоставлено слишком много форм страданий. Вот хотя бы мурашками по телу подкрадывался следующий обморок.
Стальные дугообразные выпуклости, имитирующие кончики ногтей, ткнули в грудь, да так и замерли. Проклятый «Скалолаз»! Не даст. Не по программе. Там, наверху, имеет распространение странное развлечение. Храбрецы пробуют петлю, яды, а то и остриями нашпиговывают живот. Всё равно потом их, любопытных, вырастят заново из сердечной косточки. И если Вини, всегда принимающей подобное чудачество за необходимое зло, недоставало бы решимости, сейчас, в конце концов, хватило бы безумия. Если б не «Скалолаз». Протез – последняя надежда, в итоге оказался издёвкой.
«Больно. Больно отрубать руку. Как рыбу потрошили, выковыривали косточки. Плечи, ключицы. Как мишку плюшевого на живую зашивали. Некачественный наркоз. Они ведь, фактически, работают и на меня. Почему не слышали, как я прошу? Почему циничные? Хирург сказал – я фантазёрка. Медбрат сказал – это фантомное, пройдёт. Санитарка сказала – я дура конченая».
– Паскуда.
«Не прошло. Медбрат. Он ничего не понимает. Зачем его допустили?»
– Бляха-муха, я забыла!
«Кости. Мои кости. Где они? Почему не в гробу? Почему не со мной? Не упокоюсь. Из-за них. Не упокоюсь. Сучьи колдуны. Они мои. Верните. Верните! Откройте!»
– Только без мух! Никаких мух! Никаких мух! За-крой-ся-я-я.
Проваливалась и возвращалась. Проваливалась и возвращалась. Держалась на плаву, считая до минуты, когда лёгкие откажут вновь. Но в какие-то моменты, точно чего вкололи, как припадочная дрыгалась, дралась с демонами.
«Моё сердце. Где оно? Почему не со мной? Где оно? Почему? Где оно? Почему? Почему так хочу? Я так хочу. Я так хочу есть».
Словно сама себе не принадлежала. Добровольно отдала поводья. Кому угодно, кто хоть теоретически мог доселе спать в её голове. Это удобно. Защитный механизм. Лишь бы не оставаться с ситуацией один на один.
Сон являлся спасительным убежищем. Но, несмотря на состояние варёного овоща, сбегать туда с каждым разом становилось всё труднее. Её саму затягивало, как арканом, но что-то мешало. Точно туннель заваливался сперва каким-то жухлым тряпьём, потом картонными коробками, а следом и деревянными ящиками. Волочило. Не удавалось увернуться от острых углов. Убивалась, как под камнепадом. Знакомые образы, яркие и хаотичные, со временем тускнели. Обращались в серый ком бессвязных мыслей. Бессмысленное бормотание двух и более голосов. Но чёрное глухое ничего, которое вскоре и накрывало медным тазом, всё равно лучше реальности. Ибо ненадолго притупляло чувства. Особенно зуд. Будто жучки под кожей.
«Их нет. Ну, мне-то ты веришь, зайка?»
Время от времени какой-то ребёнок отравлял её сон. Испуганно, жалобно звал:
– Мама! Мама! Мамочка!
«Обещала же встретить. Где ты?»
Невидимая гиря, давящая на грудь, всё тяжелела и тяжелела. Ощущения чем-то напоминали пытку водой. Её артхаус-версию. Льют, льют в безразмерный желудок. А он всё расширяется, вылезает из пуза. Вот уже как планета, как Галактика, а несчастный – как титан, молящий о смерти… Несуразное, неуместное сравнение родил повреждённый ум. Натолкнули сухость ладони, жажда с привкусом гнилой горечи, плёнка кожного жира, мерзко стягивающая лицо.
Желудок, поурчав, смирился со своей участью. В отличие от мочевого пузыря. Внизу живота пылало и тянуло.
– Я больше не могу!
Но смогла ещё минуту-другую. Запястья коснулось упругое, мягкое. Кое-как открыла рот, стала сжимать челюсти. Чуть не взревела, но только трещинки губ напитались первой тёплой каплей, принялась жадно пить. Скудно и мерзко, зато жидко. Струйки щекотали подбородок и шею, расползались по щекам.
«Всё-таки обиделся?»
В мозгу неоновым знаком горело предупреждение – от крови рвёт. Нет бы предложить вариант получше. С низа-то до лица в ладошке в положении лёжа да в такой тесноте ничего не пронесёшь. И, несмотря на малое, что попало на язык, позывы не заставили себя долго ждать. Сжимаясь от спазмов, отплёвывалась.
Прокус запястья оказался не такой уж и плохой идеей. Липко, зато потеплело. Да и горло, как-никак, смочила. Вдыхать легче. А от потери крови нырять в безвременье сподручнее, чем от удушья.
– Смилуйся. Избави. Я больше не могу.
Неожиданно для себя Вини разрыдалась без слёз. Быстро устала и стихла.
Забытая игрушка в тесном ящике. Только пластиковые глаза уставились в темноту. Не закрываются.
Этому нет конца.
Позови.
Забери.
Не. Ни.