Лихая езда, катание на коньках, стрельба в тире, участие (и проигрыш) в заплыве по Москве-реке на лодках, караоке, лазерный пейнтбол – Вини ныряла во всё, что отвлекало и выматывало. Чтение книг, просмотр кино, посещение культурных мероприятий по этой причине перенеслись на никогда.
Но всегда неумолимо приближался вечер. Не отсрочить, не отменить. Небесный мрак гнал безнадёжную дурочку обратно в её склеп. Наваливался огромной жирной тушей, усыпанной акне-звёздами. Лыбился месяцем. Смеялся над ней, прыскал метеорами. Не Вини в полной мере поняла Богата, когда тот остался без семьи и крыши над головой. Это он в далёком прошлом едва не упал в ту яму безнадёги, куда летела она. То есть убеждённость в собственной никчёмности пред силами высшими. Да хотя бы человечеством.
Первая ночь ознаменовалась душевным подъёмом. Отдавшись эйфории, Вини (как) в последний раз танцевала под музыку из наушников. Бойкую, басистую, выворачивающую душу наизнанку. Беззвучно подпевала, и через полчаса безумных плясок взорвалась… По-настоящему! Господи! Будто живьём резали. Орала, хрипела, рыдала взахлёб. Сердце просило милости. Не настало ещё его время! Но пустая часть души наслаждалась страданием, распаляя, разжигая истерику. Певцы надрывались напрасно. На этом концерте им быть бэк-вокалистами. Вини забыла обо всех. О супруге тоже. Он не мог не проснуться от этого рёва. Спросонья решил, что жену терзают бесы. Проверять не пошёл.
На вторую ночь она явилась сама. Привидением. Различив боковым зрением живую тень, хозяин спальни подпрыгнул на постели. Едва сдержался от брани. Время за полночь, но, слава Богу, бодрствовал. Если б эта дура за плечо его спящего взяла, нависла – втащил бы и извиняться не стал. Вид её не взывал к жалости. Супруга внушала страх. Источала его. Белая, как смерть, в одной офисной рубашке. Волосы – патлы. Глаза – две монеты, серые и круглые. Под глазами синяки – следы бессонницы. Вини бесцельно вела руками по воздуху. Сипение её вызвало полчище мурашек:
– Можно… с тобой? Пож…
– Да, конечно, – как можно более непринуждённо сказал он, оттягивая уголок одеяла со второй половины кровати. С психами только так.
Только легла на ложе, служащее напоминанием её порочности, Богат уже подтянулся, чтобы обнять. Пока шла, коленки так и тряслись – знать, замёрзла. Исключительно утешительный жест. Уже и думать забыл о давнишнем мимолётном желании. А та выгнулась. Ни на чём не фокусируя взгляд, мявкнула: «Нет» и отвернулась, укутавшись по самую макушку. Мужчина скис.
«Вампирша… сука! Когда же это кончится?!»
Не ушёл, потому что податься больше некуда. Лёжа на боку, уже видел фантастические образы, когда почувствовал холодную спину на своей спине. Вини свернулась в калачик. Не жалась, но касалась. Тот навстречу не подался.
«Не дышит… Сдохла?»
Третью, последнюю ночь Вини провела вне дома. Московский храм святой великомученицы Варвары на окраине Зябликово во всём уступал столичным, зато принимал прихожан и после захода солнца. Старенькая церквушка притягивает путников. Вероятнее всего потому, что стоит на южной дороге. Водитель всегда может остановиться, зайти, помолиться. То, что в ДТП невозможно погибнуть, не значит, что нельзя покалечиться. Однако сегодня редкие машины проезжали мимо. Только серебряный Угунди остывал на обочине.
Богат не знал, где его жена. Не звонил. Правильно будет, наконец, спокойно поспать. Без истошных воплей и поехавшей бабы под боком, сминающей одеяло под себя. В конце концов, на завтра ему отведена важная роль. Наверное, самая непростая в его жизни. И ведь никто не побеспокоился, готов ли он к ней. Только накануне вечером Вини с ошалелым взглядом влетела на кухню, с невиданной силой схватила за плечи, закричала, чуть не плача:
– Ты прошёл курсы? Ты прошёл курсы? Ты прошёл?
– Да да! Да! – вырывался Богат.
Курсы по умерщвлению длились три дня: лекция, практика, экзамен. Лицензия на жизнь Винивиан Степанчик лежала на столе вот уже целую неделю, а она только вспомнила. Пришлось повторить несколько раз, чтоб до неё дошло. Чтоб отпустила. Насупилась, как ребёнок, и убежала, хлопнув дверью. Вот и вся её забота.
«Я… я убийца. Твой. Зачем?»
Проверенное временем снотворное, которое не купишь в аптеках, уже начало действовать, однако страшные мысли отчаянно цеплялись за сознание. Проваливаясь в мир снов, Богат подумал, что, была б у него возможность вернуться в прошлое – отказался бы от сделки. Даже если ту ночь пришлось бы ночевать в притоне. Даже если бы остался в проигрыше, не познав справедливости. Даже если бы не узнал Вини заново.
Пока он засыпал, она пряталась от церковнослужителя. Мужчина, облачённый в подрясник, устремлял взор к солее. Чтобы её не обнаружили и не сделали замечания по поводу внешнего вида, прихожанка шмыгнула к узкой винтовой лестнице. Спускаясь, грустно улыбалась. Символично.
Подвальное помещение по планировке дублировало главный зал. Но не было здесь ни царских врат, ни фресок, ни узких арочных окон. Только на голых каменных стенах по периметру висели иконы. Пред некоторыми – кадило. Несмотря на поздний час, на каждом хотя бы по одной горящей свече. Зажжённые кем-то, они прогоняли кромешный мрак, но не холод. Золотые элементы рам отражали капельки пламени. Нимбы светились, как настоящие. Ко всему прочему приложил руку сумрак. Алые одежды святых окрасились в винный, зелёные стали смоляными. Лица укрывала полутень.
Подвал был очищен и отремонтирован в годы эпидемии, чтобы расширить площадь храма, а с ней и социальную дистанцию. Сохранили, как есть. И хорошо. Мама и брат не были набожными людьми. Могли зваться разве что пасхальниками, и то ходили освятить кулич, если лень не задавит. Накануне каждого такого похода в храм голос души обещал Вини очищение, обращение к Святому Духу. А в эти редкие визиты она, переступив порог, будто садилась «на ковёр», как в том фразеологизме. В своей тарелке, где ей не было места. Причина не в людности – в ней одной. Окружение и атмосфера места так не походили на мир за этими стенами. Избавление от духовного разлада возможно лишь в случае неоспоримого примыкания к одной из сторон. Вини знала – это не её путь. Что ей по долгу сердца вечность искать компромисс. Пусть земные страсти, как и у большинства, перевешивали, она возвращалась просить прощения. Молитвы получались нескладными. Образа смотрели с осуждением.
Подвал напоминал временную постройку, отчего больше, чем церковь из детства, походил на жестокую действительность. Не давило величие убранства. Но черты ликов так и не смягчились. Проснулся «внутренний ребёнок», оживляющий всё подряд, вкладывающий тайный замысел в качание ветви на сильном ветру, различающий музыку в цокоте часового механизма. Нехорошо сесть прямо на пол, возле иконы Николая Чудотворца. Предпочесть юбке – джинсы, не покрыть голову платком. Смотреть так, будто задала вопрос, на который ей непременно должны ответить. В самом деле, как депрессивный подросток. И снаружи, и внутри. Осталось только осквернить свято место венозной кровью.
Но во взгляде Вини крылся не вопрос – просьба не обижаться. К кому? К чему? Да ко всем и всему, кто хоть в теории того заслуживал. Ведь сейчас, после бессмысленной беготни и приступов истерики, к ней, наконец, пришёл покой. Не страшно. Не плохо. В подвале храма она как никогда чувствовала себя уместно. Будто весь её жизненный путь, все пятьсот сорок три года прошли для того, чтобы накануне прийти сюда. Домой. И суровые взгляды святых, как у мамы, на самом деле демонстрируют неравнодушие. Любовь. И сырой стылый воздух как формалин с привкусом медового воска.
Приложив затылок к колонне, Вини провела на полу два часа. Лишь раз подняла глаза – на старушку в чёрном, шаркающей от одной лампады к другой. Служительница не поворачивала головы в её сторону. Схлопывала язычки пламени подушечками пальцев, складывала свечи в мешочек. Прихожанке в своём молчании не было скучно, но невольно засмотрелась. Как ни старалась быть хорошей, далеко ей до мирности этих женщин. До душевной целостности этих людей.
Время, наполненное бесконечной умиротворённостью, ползло медленно. В безопасности клонит в сон, но не в случае Вини. Она вообразила, как ей перепадёт дар вечного бодрствования, если останется здесь. Из полудрёмы вырвало предчувствие. Чьё-то присутствие вне поля зрения. Подрываясь, девушка обошла колону, выглядывая кого-то в темноте. Когда нашла – широко распахнула глаза. Разомкнула губы, сжимая челюсти. Головки бровей поползли вверх, придавая лицу вид драматичной маски. На горизонтальном бетонном выступе под потолком прятался он. Не белоснежный, без оливкового стебелька в клюве, но самый настоящий, живой голубь. Сизая птица едва слышно скребла когтями, устраиваясь поудобнее. Вини, как зачарованная, смотрела и не верила своим глазам. Тот, кого видела на улицах города каждый Божий день, здесь и сейчас породил такой спектр чувств, от праведного ужаса до благоговения, что не удержись за стену – сползла бы на пол. Будто со стороны услышала свой шёпот:
– Посмотри на меня.
Совпадение, символ, знамение в образе голубя не мотнуло головой. Как бы Вини того ни хотела – не мотнуло. На помощь пришли знания из уроков биологии. У птиц не бинокулярное зрение, и то, что она видит один глаз, вполне может значить, что он смотрит. Похоже, в никуда… Внутри защипало. Защемило.
Голубь, скорее всего, напуганный чрезмерным вниманием к своей персоне, взметнулся к одной из икон и, не сумев устроиться на узкой раме, вылетел через открытую дверь. Вини ещё долго смотрела ему вслед. Не верила, что Он всё-таки оставил её. Одну. В темноте. В неведении, что там, наверху, рассвет. Для всех, кроме неё.
Глава 11 – Похороны
Открыв дверь ударом ноги, он вбежал в светлую комнатку. Хищно огляделся. Возле туалетного столика, у распахнутого окна, нашёл полуголую Вини. Потревоженная вторжением, она стыдливо прикрывалась и пятилась. Не говоря ни слова, мужчина грубо схватил её за плечо и поволок за собой.
От попытки вырваться у неё только сильнее стянулась кожа, спутались ноги. Девушка сжала его запястье железной рукой. Тот отпрянул, взвыв от боли. Пока разглядывал, не сломала ли ему чего, отбежала. В этот момент выход преградили трое охранников. Вини, уже наплевав на свой внешний вид, махнула им.
– Стойте! Не надо. Это мой брат.
По уставу, в этом крыле Траурного дома никого, кроме заказчицы и провожающего, быть не должно. И администратор вызвал их по рации для выполнения конкретной задачи – догнать и выпроводить нарушителя.
– Пожалуйста, выйдите.
Один из них кивнул остальным, и господа удалились. Только Богат протиснулся внутрь, тихонько притворив за собой дверь. А Витариарх так и стоял в углу, держась за запястье. Мокрые глаза его маслянисто поблёскивали. Излучал напряжение. Бомба замедленного действия, и время на исходе.
Часто дыша, Вини выпалила:
– Чего цапаешь? Мне же больно.
Голову его потряхивало, как от тремора.
– Ты дура?
– Эй! – подал голос Богат.
Но шурин не дал заступиться. Тыча в него пальцем, раскатил громогласное:
– Ты вообще закройся, пока я тебя не убил!
– Вит, – тот примирительно закачал руками. – Вит, успокойся. Ты пугаешь её.
Витариарх глянул на сестру. Опустил глаза. Богат продолжил:
– Крики ничего не решат. Ничего не решат. А если будешь буянить, я позову ребят… Полегче. Выпей, если надо. Там, на столике возле тебя.
Брат едва не пружинил. Точно привязанный, топтался, не зная, куда деваться. Свояк прав. От этого он чувствовал себя ещё хуже. Будто земля разверзлась под ногами и затягивает в свои глубины. Медленно, как топь. А Вини только ресницами хлопает. Не протягивает руку.
Его голос охрип от натуги:
– Это что за новости? – по лицу пробежала судорога. – Свадьба – постфактум, смерть – по факту!
Вини нахмурилась:
– Ты сам не приехал знакомиться. Если так заботило…
– А меня никто не приглашал! Фоточки на работе смотрел.
Смягчилась:
– Так ты всё-таки обиделся?
Витариарх хохотнул сквозь зубы.
– Обиделся? Да, обиделся! Что у меня сестра умирает и сообщила о том в приглашении. В приглашении! За день до! – почесал за ухом, прерывисто выдохнул. – Я прибью тебя, когда приедем домой. А пока…
– Я не вернусь. Это окончательно.
Его глаза едва молнии не пускали. Сестра сжалилась, хотела подойти, но, сделав шаг, передумала.
Витариарх не верил в смерть. Не верил, что на диске программа, а не душа мамы. Что его потерянная дочь не где-то там, жива и обязательно счастлива. Но они ушли. Теперь и Вини. По собственной воле. Слишком много на одного бессмертного.
Горячие сухие пальцы непроизвольно сжались. Боль в запястье? Это всё, что ему останется? На сколько? На неделю?
Рявкал по слогам:
– Объяснись, твою мать!
– Я хочу, чтобы ты принял моё решение.
– Если у тебя проблемы, почему не сказала?!
– Я прожила дольше мамы. Достаточно.
– Если это из-за Мариды…
– Витариарх, прошу тебя! – прикрикнула Вини. Добавила, понизив голос. – Ты делаешь только хуже. Просто… просто обними меня, раз здесь. И проходи в зал.
Он не шелохнулся.
– Если невмоготу – уходи.
Вздрогнул. Невидимый нож, который сестра всадила ему в сердце, послав накануне приглашение, прокрутила с одной только этой фразой. Прошептал:
– Где твой диск?
– Мамин?
– Твой. С тобой. Где?
– Я… я не делала.
Его шаги как стук молота сотрясали пол.
И вот они остались вдвоём в зыбкой тишине. Муж и жена. Супруг прильнул к столику. Капнул в стакан с водой зелёной жидкости, взболтал, пригубил. Супруга с детским любопытством следила за его действиями.
– Всё хорошо?
Он глянул на неё исподлобья. Ухмыльнулся.
– А у тебя?
Хохотнула. Да, с неё успокоительного хватит. Предлагать Богат ещё не станет. А то заснёт. Читал в интернете – бывали прецеденты. Переносили мероприятие на другой день. Деньги на ветер.
Вини сверилась с настенными часами.
– Я оденусь?
– О да, конечно… Помощь нужна?
– Не.
– А сколько у нас?
– Минут десять.
– То есть я через пять зайду?
– За… зачем?
– Ну, посидим.
– Богат. – Осадила она его. – Выйду. Через. Десять. Минут.
– Всё-всё, не опекаю. – Он отсалютовал пустым бокалом, отступая к выходу. – Но если твоя истеричка по-прежнему там – спрячусь здесь.
Глупо улыбаясь, Вини стянула со спинки стула платье, и вдруг опомнилась.
– Слышь! – остановила она его. – А ты точно не струсишь?
Зависнув ненадолго, Богат щёлкнул большим пальцем по переднему зубу и скрылся за дверью.
Сценарий похоронных мероприятий утверждён законодательством. Если на свадьбе молодожёны вправе отходить от традиций, здесь за любую вольность в жестах и выражениях можно схлопотать штраф. О своём, за проникновение к сестре в гримёрную, Витариарх ещё не знал. Получит по почте. За порядком строго следит персонал Траурного дома в составе администратора, охранников, приглашённого государственного представителя. Заключённым в тюрьмах дышится свободнее, чем гостям здесь. Но, наверное, по-иному не получается, так как убийство превратилось бы в фарс или локальную войну. Но истинная причина крылась в другом. Умные люди прописали для суицидника специальные слова и ритуалы с расчётом, что он в последнюю минуту одумается. Глядя на близких, как кукла-чревовещатель, излагающий скорбные речи, застыдится, сдастся, отступит. Хоть один из десяти.
Богат вёл Вини под руку. Учредители устава полагали, что самоубийца боится. Потому провожающий должен поддерживать её. Без него и шагу ступить нельзя. Как сиделка с немощным. Здесь, в коридоре, их никто не видел, но будущий вдовец взял супругу под локоть и отпускать не собирался.
Сейчас, когда жизнь Вини мерилась минутами, душа её словно обрела физическое воплощение. Пустой аквариум, уместившийся в грудной клетке. Толстое стекло давило на ключицы и позвоночник, приятно холодило мышцы. Больше ничего не плескалось и не ворочалось. Хрупкий покой. Того и гляди – разобьётся.
Всякая мелочь возымела смысл. Каждая секунда растянулась тысячелетиями. Как с точки обзора Всевышнего, Вини посчастливилось наблюдать бешеное круговращение часовой стрелки. Смотреть, как переплетаются чужие судьбы и в своё удовольствие умалчивать о величайшем, сокровенном. Ступая босыми ногами по тёплым кафельным плитам, Вини ловила вибрацию поезда метро глубоко под землёй. Различала птичьи песнопения за звуконепроницаемыми панорамными окнами. Могла поклясться, угадывала все ароматы, какими надушились её гости, ещё не встретившись с ними. Оттого не могла не отметить мертвенную бледность своего спутника. В тени ещё ничего, а на солнце совсем земляной. Особенно на контрасте с рубашкой цвета воронового крыла. Казалось, это она его, предобморочного, ведёт. Если бы не вакуум души, и без того звенящей на одной тревожной ноте, это стало бы поводом для волнения.
Двустворные двери открылись, и все за длинным столом синхронно повернули головы в их сторону. Весь Траурный дом сложен белоснежным известняком. С деревянными рамами окон и узенькими золочёными перекрестьями без того напоминал храм. Но обеденный зал с его высоченными потолками и арочными подпорками выглядел как капелла, которую забыли расписать. Сегодня пустые стены утопали в свежей зелени и живых цветах. Гирлянды и завесы из голландских ландышей, кремовых пионов и лазурных колокольчиков могли бы украшать элитную свадьбу. Обеспечить атмосферу торжества, триумфа счастья. А в итоге даже до могилы не доедут. Проходя к своему месту во главе, Вини не удержалась, провела по лепесткам.
«Такие нежные».
Вилки не цокали о фарфор. Не шуршали бумажные салфетки. Не скрипели стулья. Гостям накрыли шикарный стол, и в ожидании той, кто их здесь собрал, они доселе пили и ели, перешёптывались, с опаской поглядывая на охранников. Теперь же таращились на Вини, как на экзотическое животное.
С её обострившимися чувствами ей, конечно, стало неловко от такого внимания. Нервно оправила одежду, пригладила волосы. Образ как по методичке. Слабая косичка без украшений, чёрное атласное платье свободного кроя с подолом до колена. Там, где сердце, белой нитью вышит крестик. Чтоб провожающий ненароком не промахнулся. Хотя, похоже, это самая реальная перспектива. Богат чуть ли глаза не закатывал. Едва сознание не терял. Но стойко боролся с нездоровьем. Губы бескровные, на бледном лбу испарина, а он отодвигал своей даме стул. До последнего держал за руку.
Тишина давила на уши, однако никто, под угрозой штрафа, нарушать её не смел. Равнодушно оглядев угощения, Вини выбрала яблоко. Надкусила. Формальность соблюдена – можно вернуться к трапезе.
Смущение скрасила светлая, тихая радость – Витариарх здесь. Один в светлой футболке, выделяется в ряду людей в около-траурных одеждах. Изучает своё отражение на дне пустого блюда. Подруга Лиси, напротив него, отрешённо пожёвывала булочку. Её красноватые, воспалённые глаза уставились в никуда. Впервые за сотни лет вышла в свет без хотя бы лёгкого макияжа.
Остальную массу делали рабочий коллектив. Те, кому пришлось иметь с Вини дело. Сейчас это были не серьёзные дяди и тёти – дети, не ожидавшие, что их пригласит на именины тихоня класса. Только то не день рождения.
Богат не кушал. Приличия ради плюхнул себе в тарелку кутью. Озабоченная его самочувствием жена осторожно тронула ледяные пальцы. Тот поднял голову и уронил. Тяжела стала шее такая ноша.
«Перебрал с успокоительным? Как бы… как бы чего не вышло».
Отведя гостям двадцать минут, Вини поднялась из-за стола с рюмкой в руке. Все последовали её примеру. Супруг смог встать, опираясь. Этот тост он точно не пропустит. В хрустале согревался мятный джин. Что-что, а за свою кончину-то она тяпнет.
– За упокой моей души.
Пока безымянный представитель власти стенографировал её слова в блокнотик, опрокинула стопку в себя, скуксилась, затолкнула в рот засахаренную дольку лимона. Все, как по команде, тут же удалились. Девушка задержалась. Под бдением государственного клерка, пред чистым блюдом своим поставила фотографию в рамке, с чёрной ленточкой в углу.
«Ну вот и толку? Еду и цветы растащат, а это – выкинут».
После этих несказанных слов в аквариуме души что-то затеплилось. Разожглось быстро-быстро и в итоге бахнуло. Её всю затрясло. Окружение, даже неодушевлённые предметы, стали нести угрозу.
«Бежать!»
Паническую атаку подавил Богат. Сжал железную руку, обнял за плечи. Осторожно, настойчиво повёл к дверям, ведущим в соседний зал. Не моргая, Вини смотрела строго перед собой, как дурочка. А сознание разрывало. Мысль в секунду.
«Вот и всё… Просто перетерпеть. Переступить».
«Не просто! Мне не хватит сил. Мне – не хватит».
«Ещё не поздно. Плевать на всех!»
«Малышка, успокойся. Успокойся, всё хорошо. Это просто инстинкт. Отключи. Игнорируй. Ты же большая девочка».
«Там ад, Господи! Мама!»
«По-другому не уйти. Ты не самоубийца. Не самоубийца. Люди не искупили грехи, чтобы жить вечно. Адам и Ева обольстились однажды. Вы – ежедневно. Ты делаешь правильно. Честно. Поздновато, однако».
«Я не хочу умирать. Нет. Нет!».
«Ибо Ты воистину злых сердец Умягчение».
«А как… как не дышать?».
«Всё готово. Все ждут только тебя. Помоги Богату. Ему хуже, чем тебе. Ради тебя он это делает».
«Я… я забыла все молитвы».
Прощальный зал представлял собой театральный, как в школе. Старенькая сцена, сколоченная из потёртых досок, кулисы, пошитые из потемневшего от времени и пыли алого бархата. Из трёхсот сидячих мест сегодня заняты двадцать. Взглядами присутствующие осуждали заказчицу и скорбно молчали. Лиси всхлипнула, когда Вини ахнула от увиденного и было отвернулась, но продолжила восхождение по скрипучим ступенькам под упрямыми толчками в спину.
Ничего не намекало на то, что должно произойти. Ни цветочных ковров, как в трапезной комнате, ни портрета на мольберте, ни пластиковых венков. Только одно единственное. В центре, на столе, в свете люминесцентных ламп переливался всеми оттенками серого свинцовый гроб. Различив его белоснежные внутренности, подушку с оборками, Вини почувствовала, как обивка, холодная, мягкая, буквально обхватила её. Зачавкала, зажевала. Невзначай дёрнула плечами, и Богат отпустил.
Обнаружила себя за кафедрой. Бегло погладив вдоль позвоночника, тот ушёл в другой конец сцены – за свою стойку. Гулкий ритмичный стук каблуков ботинок и прямолинейная траектория намекали – ему полегчало. Но на тумбу опёрся. Сутулился. Вини сотни раз выступала перед куда более многочисленной публикой. А теперь предательски задрожали коленки. Сердце забилось пленённой птичкой. Будто риск оговорки – главная её проблема на настоящий момент.
Государственный представитель, позволив себе ещё минутку отдыха, всё-таки оторвался от табурета, дошёл до центра сцены – строго между заказчицей и провожающим. Несмотря на хроническую усталость и общую незаинтересованность к происходящему, звонким, хорошо поставленным голосом объявил:
– Сегодня, четвёртого июня две тысячи девятьсот семьдесят четвёртого года мы прощаемся с Винивиан Степанчик. Дочерью, сестрой, женой, ма… подругой, прекрасным руководителем, достойным гражданином нашей страны. Конституцией каждому предоставлено право не только на жизнь, но и на смерть. И как бы ни было тяжело, мы должны уважать такое решение. Понимание и поддержка – высший подвиг близких. И перед вами, родными и друзьями, я в последний раз должен спросить. Винивиан, ты уверена?
Та вяло кивнула. Смотритель в повороте эффектно раскинул руки:
– В таком случае, властью, данной мне, отвожу всем присутствующим право последнего слова. Скажите сейчас и замолчите навсегда. – Пока говорил, с места встал мужчина, единственный одетый не по дресс-коду. – По утверждённому списку первого попросим…
– Извините, – пыталась привлечь внимание ведущего Вини, махая ручкой. – Извините. Пропустите моего брата, пожалуйста.
Недовольный тем, что его прервали, госслужащий скривил рот. Витариарх заговорил негромко. Ком в горле сдавливал горло.
– Вини, хватит. Поехали домой.
Сестра чуть не охнула от разочарования. На что потратил последнее слово? И что хочет услышать?
– Не надо. Не заставляй меня оправдываться. Сейчас, при всех!
Прождав чего-то, рухнул обратно в кресло. Буравил взглядом, но глаза его уже не видели ничего.
И пошла череда признаний. Начальник хвалил, сожалел. Проронил одну скупую. Коллеги рассыпались в благодарностях, старательно поддерживали настроение траура. Кое-кто, кого не приглашали, пожелали гореть в аду. Это Богат проглотить не смог:
– Только после тебя, мразь.
– Провожающий! – пресёк ведущий. – Вам предоставят слово.
Неприятелей Вини ответом не удостоила.
Последней была подруга. Судорожно комкая влажный платочек, вскочила. Стеклянный кулон в форме лисички, присланный вместе с приглашением, заходил маятником на груди.
– Почему? – едва не визжала она. – Ну как это называется, Вини? Я думала, что тебе не плевать на меня. Что ты честна со мной хотя бы отчасти. А ты ничего не сказала. Даже сейчас! Если тебе всё равно, зачем это всё?
Той стало совестно. Закусила губу.
– Дружба – возможность быть самим собой. Мы редко виделись, да. Но мне было достаточно. Если тебе нет, прости меня. Прости, Лиси! Зато теперь тебе не придётся иметь дело с таким другом, как я. Не придётся ждать инициативы… Ты славная. Интересная. Правда. Одиночество тебе не грозит. Никогда не грозило.
Вини задержала дыхание. Всё. Поток зрительских откровенней иссяк. Теперь эта часть зала будто закрывается невидимым супер-занавесом. Высказываться нельзя – только наблюдать. За тем, что происходит на сцене. За тремя действующими лицами.
Вини мельком посмотрела на мужа. Болезненная бледность осталась разве что тающими пятнами на щеках. Чувствуя на себе взгляд супруги, сам глаз не поднимал. Или не отпустило его? Озноб окатил спину.
«Торчок несчастный! Ты чем закинуться успел?»
– Как нотариальный представитель, – обратил на себя внимание ведущий, – пред всеми присутствующими, автором завещания и её провожающим зачитываю последнюю волю Винивиан Степанчик. Напомню, правки, вносимые в день оглашения, к сведению не принимаются.
Кашлянул, разворачивая наспех сложенный листок.
– «Я, Винивиан Степанчик, проживающая в селе Копейкино Московской области по улице Второй Весенней, в доме четыре, находясь в трезвом уме и добром здравии, настоящим завещанием прошу распределить нажитое мной движимое, недвижимое, цифровое и интеллектуальное имущество следующим образом.
Сорок процентов активов передать Русскому Государственному Благотворительному Фонду, тридцать процентов перевести на счёт Витариарха Степанчик (брата), пятнадцать процентов завещать Богату Громыка (мужу), тринадцать процентов зарезервировать на исполнение последней воли и два процента законсервировать в качестве уплаты нотариусу Михайло Попович за услуги по переводу имущества в финансовый эквивалент».
Шепоток прокатился по залу и так же скоро оборвался. Вини очень-очень медленно перевела взгляд на Богата. Едва не лёжа на трибуне, он улыбался. Нет, скалился. Не отрываясь от дощатой панели, посмотрел на свою дорогую супругу исподлобья. Теперь, узнав, что год спустя жёнушка-таки не поправила завещание в его пользу ни на рубль и в итоге плюнула в лицо отпиской в пятнадцать процентов, сейчас не скупился на мимику. Зарумянился, как наливное яблочко. Глаза переливались бликами, в губы прилила кровь и будто бы выступила.
Никогда, никогда Вини не видела его таким. И если бы увидела, сделку б не предложила. По-настоящему жутко. Зачем… зачем так? Специально пугает, позабыв, что они тут по-прежнему не одни. В голове сама собой всплыла фраза, накануне адресованная брату: «Так ты всё-таки обиделся?»
– Право последнего слова предоставляется провожающему – Богату Громыка, мужу.
Траурный зал, солнечный день, мир – стали чем-то эфемерным. Теоретически возможным. Понятиями, уместными только в бесполезных философских трудах. Реальность для них двоих уменьшилась, перетекла в форму песочных часов, где они, заключённые в стеклянной фигуре, максимально далеки друг от друга. Кто на дне, придавленный, а кто сыпет сверху. Сквозь золотые пески времени Вини разглядела того, кого знала достаточно хорошо, чтобы биться за него. Его взгляд светится невысказанной печалью, обидой. Сквозил беспомощностью. А он держался. Самодостаточный. Понятный. Рассерженный.
«Я взял тебе сока. Яблочный и апельсиновый».
«Я же делал добро. За что?»
«Лучше так, чем быть бесчувственной мразью с раздутым самомнением».
«Почему за этот год я не смог стать тебе хотя бы другом?»
«Я спал с сестрой».
«Вини, не умирай. Там ничего нет».
– Я не готовил речь.
Богат едва удержался от истеричного смешка. Похоже, без опоры не обойтись. Сжимая борта кафедры до белых костяшек, глядя жене глаза в глаза, ровным голосом произнёс:
– Вини, я не люблю тебя… И ты меня не любишь.
Прежде чем её лицо обрело выражение грустной растерянности, смущения не оттого, что сокрушил, а оттого, что проболтался при всех, затейник ткнул пальцем в зал.
– Не так, как они того ждут.
Теперь смотрел на них. С вызовом. Подобная фраза на похоронах из уст провожающего – мерзкая выходка, сродни кощунству. Хуже только, если б позлорадствовал, всячески выражая нетерпение. Особенный шанс для унижения того, кому нечего терять.
Показал на жену широким жестом конферансье.
– Целый год для вас старалась. Вам понравилось? – с наигранной надеждой в голосе спросил он у ошарашенных зрителей. Не дождавшись реакции, шагнул в сторонку. Недобро хихикая, глубоко поклонился.
– Вернитесь на место, – указали ему.
И тот послушался. Не мог не послушаться. Но всё делал нарочито медленно. Не оттягивал неизбежное – жил моментом. Смаковал. Как-никак, его звёздный час.
Вини впитывала, как губка. Только это и могла. Но не обдумывать, не действовать. Отказывалась примерять на свою долю. Принимать, что выстраданный образ нормальной женатой пары в одночасье рассыпался от одного только признания. Что именно он его разрушил. Намеренно.
– Хм, – Богат надул губки. – Не хлопают. Дорогая, слышишь? Не хлопают… Зазнайки. Понравилось. Фотографии. Сплетни. Пир на халяву понравился. Вкусно. Поели, поглазеете и поедете домой. А она не поедет!.. Новые шансы каждый день. Ничего не изменится.
Лиси захныкала в платочек. Не замечая ни её, ни кого-либо ещё, без пяти минут вдовец, понурил голову. Понизил голос.
– Вини, я уяснил – взрослым дружба недоступна. Ты ещё слишком маленькая и уже слишком старая для взрослой. Порой несешь несусветную чушь. Но… то, что ты делала для меня, не делал никто. При том что я тебе никто. Это абсурд какой-то. И мне давить? Топтать?
Стремительно отвернулся, схватился за волосы. В повороте со всей силы врезал по кафедре кулаками. Едко, чтоб не заплакать, выпалил: