Он принялся чванливо перебирать комочки грунта в своем горшке.
– Как же! – меня вдруг начало раздражать спокойствие Фикуса, – Тогда что ты скажешь на то, что ты мог бы увидеть другие цветы, другие деревья! Совершенно другие! Не похожие ни на какие, что ты видел прежде!
– И что мне с ними делать, с этими экзотическими, непонятными и чужими мне цветочками? Здесь у меня отличная компания, мы свыклись друг с другом. Пусть кактус несколько угрюм и молчалив, но он не надоедлив, неплохо играет в покер и всегда может поделиться впитанным табаком, – Фикус похлопал своим листком по колючкам кактус, на что тот остался невозмутим.
– Но ты же здесь комнатное растение, ты растешь в крошечном горшке! – взорвавшись, крикнул я.
– В который один недоумок повадился справлять нужду! – крикнул он в ответ, – В следующий раз я натравлю на твой детородный орган кактус, а того и гляди отравлю тебя к чертям… – недовольно, но не зло затарахтел Фикус.
– Я не о том! – немного сконфуженно перебил я, – Я имею в виду, что ты мог бы где-нибудь пустить корни в землю, в настоящую бесконечно огромную землю, с дождевыми червями! Стать частью этого мира, найти именно свой кусочек земли! – я воодушевился и прижал кулак к груди.
– И к чему мне это? – равнодушно бросил Фикус, закашлявшись густым влажным кашлем курильщика, – Мне достаточного и моего горшка. Корни адаптировались, дальше не растут, им даже уже не так нужна вода. К чему мне прилагать усилия? Чтобы стать на сантиметр выше? Это нелепо! Я и так себя устраиваю, – непреклонно заключил он.
– Но посмотри на себя! – взорвался я, соскочив на ноги и разведя руками, – Ты же ужасно выглядишь!
– Чего ты прицепился? – Фикус отвернулся к окну и нахмурился, остановив свой взгляд на чем-то, – Сам то ты давно из своего горшка выбирался? – хмуро прошамкал он, обломив о край горшка омертвевший кончик одного из листков.
Но потом, немного помолчав, добавил с нотками скорби в голосе:
– Приятель, поверь мне, хорошо там, где нас нет! Это все знают, поэтому почему бы не оставаться там, где ты сейчас? Хорошо там, где нас нет…
Я ничего не ответил, только перевернул страницу потертого томика Фроста, сунул руку в карман брюк и сел обратно на кровать, сделав большой глоток джина. Фикус немного повозился на месте, устроился поудобнее и, кажется, задремал.
Мое тело тоже обмякло, и я абсолютно неподвижно просидел почти до заката, размышляя. Очнувшись, я отставил бутылку джина, прошёл на кухню, взглянув на себя в зеркало, но поспешно отвернувшись от этого разбитого, обозленного и бесцветного человека, что глядел на меня в упор с безотчетной мольбой. Я налил стакан воды, подошёл к окну с цветами и полил фикус. Долго я рассматривал увядающий цветок. И вдруг зарыдал так сильно, как рыдал, пожалуй, только в самом раннем детстве, когда слезы вырываются вместе с громкими надрывистыми криками боли, страха и разочарования.
***
После того дня прошло больше пяти лет. Я сижу на пригорке у озера. Возле берега застыл в полной тишине тростник, а рядом смелыми мазками пестрят желтые и белые кувшинки. Горизонт затянут предрассветной сизой дымкой, сквозь которую пробивается словно растушеванное нежное летнее солнце. Небольшой месяц берега окружен высокими и тонкими деревьями, склоняющими свои ветви как купол над моей головой. В озеро на пару метров уходит крошечный деревянный пирс со скамейкой. К нему привязана лодка со сложенными веслами, которая выкрашена в коричневый и изумрудный. Мимо проплывают утки, ныряя в воду, чистя перья и наплаву клювом хватая водомерок. Лодка раскачивается, точно колыбель, в такт моему дыханию. У меня за спиной узкая тропа, что ведет к дому вверх по холму.