– Уходи.
Был февраль, и существо становилось всё больше, а слизь его, казалось, покрывала даже городские стены. Куда бы я ни шла, на меня давило его присутствие; даже когда я его не видела, в голове всё равно звучали его урчащие стоны. Страшнее всего было то, что порой я не могла отличить его слова от человеческого языка. Я знала, чей это был голос; я не знала, что он говорит, и не могла разобрать. Словно он говорил на другом, давно вымершем и никому не известном языке.
Хуже всего было ночью. Он стоял надо мной, громко дышал; вся моя комната пропахла его сигаретами и рыбной вонью. Как прогнать его? Как прогнать, когда он, будучи чудовищем, был человеком, когда его хотелось к себе притянуть и греться под его руками? Он никак не мог уйти, хотя и страшно хотел, словно я привязала его к себе. Он был холодным, скользким, неприятным, но, обнимая его, я чувствовала человеческое тепло и слышала биение человеческого сердца.
– Какая же всё-таки гадость, – пробурчал он однажды.
– Да. – Я согласилась, но всё равно крепче прижалась к его груди. – Мы с тобой оба – такие…
Он испарился в воздухе.
Силуэты мелькали под уличными фонарями, людские прямоугольники смазывались, как на палитре.
Иногда я прогоняла его молча, прижимала к груди подушку и сверлила комнату взглядом. Он же словно ждал разрешения, когда я позволю ему вновь забраться ко мне под одеяло, а когда я разрешала, не предпринимал никаких действий, словно чего-то боялся.
Он всегда говорил:
– Нет.
Я спрашивала:
– Почему?
Тогда он быстро качал головой, и щупальца на его голове раскачивались из стороны в сторону, как детская карусель.
– Не могу.
– Ты просто не хочешь.
– Нет. Это ты не хочешь. Ты не хочешь сойти с ума, не можешь. Ты ведь теперь стала для этого слишком взрослой. Хочешь сражаться с той естественной наивностью, что ещё осталась в тебе. Хочешь верить в лучшее, но знаешь, что этого не будет, и что если любовь не взаимна, она не одухотворяет тебя, а превращает в голодного зверя. В хищника, если угодно. Ты хочешь крови, а не любви – ты злишься на весь мир, ведь твои чувства уходят в никуда. Но ты борешься. Ты знаешь, что так нельзя. Ты всё понимаешь. Поэтому я не буду этого делать. И ты сама знаешь, почему.
Психотерапевт страшно на меня взъелась. Заложив руки за спину, она расхаживала из стороны в сторону, и раздумывала, не говоря мне ни слова. Я рассказала ей, что Существо ждёт меня у моей кровати, и что иногда мне кажется, будто оно даже плачет. А иногда, возможно, хочет убить меня. Психотерапевт заявила, что я сошла с ума, и что выход остаётся лишь один – убить его, пока оно не убило меня.
– Вы всё время наталкиваете меня на мысли, – говорила она, – что нужно бы на вас попробовать новую методику.
– Новую методику?
– Да. Но вам никому нельзя говорить о ней. – Она села в кресло и зашептала как-то по-особому громко. – Безответную любовь они вырезают, как опухоль. Экспериментально. Никто ещё не знает об этом, боятся общественного резонанса. Журналисты понабегут, за рубежом про нас напишут… но, на самом деле, это не так страшно, я вам обещаю.
– Я выживу?
Она кивнула.
– Говорят, вы даже останетесь прежней. А любовь уйдёт – как неприятное воспоминание. Поверьте, я знаю.
Урчание внутри превратилось в непонятный скулёж. Успокойся, попросила я, проведя рукой по маленьким рожкам на его голове. Это к лучшему. Я знала, что оставлю в себе его крошечное тельце; в моей памяти он был не так страшен, как в реальности. Но он закачал головой, он сказал, что, убивая его, я убиваю себя. Казалось, он сам не знает, что говорит. Человеческая сторона его улыбалась, а глаза наконец-то лучились добротой. Мы оба знали, что я поступаю правильно, даже если Существо не соглашалось с этим.