Прекрасная новость

Серые стены с мелкими темными силуэтами птиц казались Ноа до ужаса знакомыми, но от усталости обрывочные мысли текли быстро, как песок сквозь пальцы, и невозможно было ухватить даже самую простую. Он смотрел на рисунки – чёткие и черные, – пытаясь сосредоточиться на них, чтобы хотя бы на минуту отвлечься от боли в глазах, вызванной вспышками камер и слепящим белым цветом направленных на него ламп. Минута – и все покинули комнату, в которой стало так непривычно тихо; почти так, как и тогда. К горлу подкатил ком, и Ноа тяжело сглотнул. Во рту было так сухо, что ему стало больно: он согнулся пополам и, почти вслепую нащупав спинку стула, тяжело опустился на него; его трясло то ли от холода, то ли от усталости, может быть, от всего вместе. В комнате остался только мистер Торис, который пристально смотрел на него с той самой блистательной улыбкой из надоевшей рекламы – широкой, довольной. Когда он заговорил, в его голосе звучала неподдельная радость:

– О, знаете, мистер Нентан, тут вышла небольшая заминка: ваши родственники отказались вас забирать, а значит, мы не можем вас отпустить, мы ведь всегда выполняем свои обещания, но вы можете оставаться тут столько, сколько нужно.

– Что?

– То, что я сказал, – насмешливая дружелюбность исчезла из взгляда мистера Ториса, и его лицо будто бы стало на десяток лет старше и суше. – Лет через двадцать вам будет дарован шанс попытаться выбраться отсюда, вам всего лишь нужно будет поучаствовать в соревнованиях еще раз, но не в роли первопроходцев, а охотника, конечно же, одного из тех, кого вы встречали, но сейчас среди них большая очередь, поэтому придется подождать. Не беспокойтесь, ваш внешний облик мы поправим, времени много. А теперь отдыхайте, начинайте привыкать к тишине, она, говорят, успокаивает.

Стоило только моргнуть, как его уже не было в комнате.

Растревоженные воспоминания постепенно выплывали наружу – Ноа действительно уже видел эту комнату, на всех десятках фотографий победителей. Впервые он услышал этот отчетливый звук закрывающейся двери, а ведь раньше он был уверен, что это было беззвучно. Ему показалось, что пол исчез из-под ног, словно кто-то обрубил канат, на которым он висел, схватившись из последних сил, и теперь Ноа падал, долго, так долго, так бесконечно долго.

Он кричал много, пока не сорвал голос, бил в дверь, пока кожа на кулаках не слезла, а потом его привязали к кушетке, где первые несколько часов или, может быть, дней он любовался разводами крови – своей или тех, кто был до него, – на черных птицах, а потом провалился в липкий от сгустившейся вокруг него черноты сон. Один из безликих работников поставил рядом с ним поднос с жижей, очень напоминающей ту, из странной реки, – черную, густую, словно живую.Все волоски на теле Ноа встали дыбом, и к горлу подкатил ком, когда на черной глади появились круги.

– Не стоить пробовать убить себя, – равнодушно произнес работник. – Вы подписали договор, вы можете умереть лишь во время соревнований, а до того, как придёт ваша очередь, вы будете находиться под нашим присмотром, а мы заботимся о наших гостях. Ешьте, отдыхайте, спите.