Прекрасная новость

Его фигура виднелась еще долго – он шел медленно, а они смотрели и смотрели. В какой-то момент в голове Ноа мелькнула мысль, что если бы Джеймс сейчас провалился под воду, то всем было бы лучше. Первой не выдержала Амарават.

– Пойдем за ним. У нас нет другого выхода. Он, конечно, придурок, но прав.

Черная гладь выглядела так, словно, только коснувшись её, можно было утонуть. Они шли медленно, Ноа – впереди, осторожно пробуя дряхлой палкой мягкое дно, проваливающееся под шагами, как зыбучие пески, а второй рукой зажимая нос – от тошнотворного запаха гнили зудело в ноздрях и саднило горло. Темная жидкость едва доходила до колен: омерзительно теплая, она затекала в ботинки, скользила по коже и меж пальцев на ногах, хлюпала под ступнями. Ноа посмотрел на свое отражение – лицо выглядело осунувшимся, словно постаревшим на десяток лет, волосы, будто посыпанные пеплом, были усеяны сединой, хотя ему едва исполнилось двадцать пять. Холодок пробежал по спине – с каждым шагом он погружался глубже в зыбкое дно, и воды черной реки услужливо окутывали его тело: вокруг него текло что-то склизкое и единое живое, жижа, которая жадно хотела принять его в свои крепкие объятия – взять, обхватить и утопить.

В очередной раз опуская палку ко дну, он увидел, что на ней что-то налипло, и наклонился, вглядываясь. Белый извивающийся червь, тонкий, как шерстяная нить, такой тонкий, чтобы пробраться под одежду и присосаться к коже совсем незаметно, неощутимо. Крик застрял внутри сжавшегося от страха горла; у Ноа перехватило дыхание – он хотел отвести взгляд, но его приморозило к бледному тельцу, дергающемуся на темном древке. Оно трепыхалось суматошно, быстро, живо, желая вернуться обратно в жидкую тьму. Обратно туда, где их много.

Его сейчас стошнит. Его сейчас непременно стошнит. Шаг – он слишком хорошо почувствовал, как они шевелились в ботинках, под штанами, как ползли по спине, добирались до волос и проникали в уши. Склизкие, верткие. Он потряс головой, обхватив её руками, пытаясь стряхнуть их, и принялся разглядывать свои ладони, но на них ничего не было. Никого.

– Что ты встал, иди быстрее, – раздался встревоженный голос Марии. – С тобой все хорошо?

– Идем, – сипло выдохнул Ноа и тут же схватился за рот, снова борясь с подкатывающей к горлу тошнотой.

Показалось. Ему показалось. Даже если он зачерпнёт полные ладони из реки, в них будет только черная жижа и ничего больше. Он пытался в это поверить, пытался, так сильно пытался, что голова начала болеть и перед глазами все поплыло.

– О боже, опять он, – прошептала Амарават.

Уже виднелся берег, а на нем – темный силуэт. Джеймс ждал их. Ждал. Каждый шаг был все тяжелее от накатывающей волнами безысходности, от которой Ноа хотелось закричать. Амарават плелась позади, но Ноа уже не обращал на неё внимания: знал, что как только выберется из проклятой реки, никогда снова не сможет в неё зайти.

– Нам нужно поспать, хорошо бы было дождаться рассвета, – единственное, что сказал Джеймс, когда они оказались на берегу, и указал взглядом на обочину дороги, где раскинулась пара иссохших деревьев.

– Ты уверен, что здесь восходит солнце? – резко бросила Амарават, и у Джеймса легла хмурая складка меж бровей, а она отступила, испугавшись, но быстро взяла себя в руки и продолжила: – Организаторы забрали меня утром, по дороге сюда я проспала не больше трех часов, а значит, мы вышли в лес в полдень и двигались около двенадцати часов.

– Я пришел к ним вечером, и мне сказали, что испытание начнется через четыре часа, – припомнил Ноа.

Мария тоже нахмурилась.

– Я пришла с утра и тоже спала, но сколько – не знаю.

Наступила тишина.

– Значит, нас хорошо так обвели вокруг пальца, усыпили, и мы понятия не имеем, сколько сейчас времени и где мы, – подвела печальный итог Амарават.

– Она права, – поддержал Ноа, оглядываясь, – но нам действительно стоит отдохнуть, хотя бы недолго: я сейчас упаду и больше не встану.

Не соврал – ноги гудели, руки тоже. Им нужно было копить силы – они уже выпили последнюю бутылку воды, еды тоже не оставалось, а никакая растительность или животные по дороге так и не встретились. Мария встрепенулась, недоверчиво прищурилась.

– Поспать? Ты хочешь остаться тут подольше? Можешь оставаться, если так желаешь, но я – нет. – Несмотря на свои слова, она тут же начала расстилать одеяла и быстро устроилась на краю.

Джеймс вызвался дежурить первым на один час, хотя никто не хотел оставаться с ним, но выхода не было. Ноа не стал терять времени и лег рядом, Амарават – тоже и развернулась к нему лицом, заглядывая в глаза.

– Если здесь так темно днем, то каково тут ночью? – шепотом спросила она. – Не могу представить, что я просыпаюсь и не вижу солнца. Вот я боюсь, что проснусь и больше никогда не увижу солнца, никогда-никогда. Мне кажется, это как проснуться без руки, когда тебе не больно, но ты понимаешь, что её нет, вообще нет, а она должна быть, ты привык к ней, ты хочешь пользоваться ей, тебе она нужна, а её нет.

– Не хочу это проверять, – признался Ноа, и она кивнула.

Слабая пульсирующая боль в руках мешала уснуть – там, где черный дождь коснулся ладоней, кожа покраснела, чесалась и начала слезать тонкими слоями. Сознание зависло на размытой грани сна и реальности, и он смотрел на спину Джеймса до тех пор, пока глаза сами собой не закрылись. Он знал, что спал, но все, что происходило, казалось продолжением настоящего. Словно в замедленной съемке, Джеймс развернулся к нему, его взгляд вспыхнул красным – горящий безумием. Вот сейчас, прямо сейчас он свернет ему шею, и Ноа бросился бежать через лес, по хрустящим ветками, которые выдавали каждый его шаг. Обрыв, а внизу зовущая темнота бездны, в которую он падал слишком долго и которая встретила его теплыми объятиями черной жижи, затекающей в рот и глаза. А потом черви, черви, черви, большие и маленькие, темные, как уголь, светлые, как человеческая кожа, белые, как бумага. Он будто бы видел себя со стороны, как его тело со съеденной кожей барахталось в живой трясине – то тонуло, то всплывало, – и ощущал всем нутром, как каждый раз, пытаясь выбраться на свет, он выныривал на долю секунды и оказывался в источающей холод темноте, в которой даже воздух был удушающим, и легкие сводило от боли, словно они сжимались до размера спичечной головки.

Раз за разом. Еще, и еще, и еще раз.

Его выдернула из сна рука, в этот раз реальная – теплая и тяжелая, которая трясла его за плечо, пока он не открыл слипшиеся от пыли глаза.

– Давай просыпайся, – тихий шепот Джеймса доносился до него как из-под толщи воды. – Через пять минут приходи меня сменять.

Встрепенувшись, Амарават тоже села, что-то сонно сказала про туалет и скрылась за ближайшим деревом. Тело ныло так, словно Ноа работал на стройке несколько суток подряд, голова гудел. Он был весь мокрый от пота, продрогший от холода; его трясло, лицо и спина были влажными, и ткань майки прилипла к грязной коже. В горле свербило, хотелось есть, но еще больше – пить. На языке было до боли сухо. Затхлый воздух совсем не освежал, он был никаким: без своего запаха, без вкуса, ни холодный, ни теплый. Заевшая, как надоедливая песня, мысль билась в голове – он хотел пить и судорожно пытался что-то придумать.