Стучитесь, открыто. Как я боролась с раком, потеряла надежду и нашла себя

ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой меня хотят зарезать… хотя нет, мне показалось

Кабинет номер восемь находился в глубине коридора. Его искусственно отделили дополнительными дверями, образовав таким образом небольшой предбанник. Ко мне вышла медсестра, буднично и уныло сказала раздеться до трусов и надеть бахилы. Я в недоумении застыла. До трусов и в бахилах? Это что за дикий наряд?

– Такие правила, – отрезала она и закрыла дверь, оставив меня одну в небольшом коридоре. Я стала робко раздеваться. С ужасом обнаружила, что как раз сегодня надела довольно вызывающие леопардовые стринги. Села, вжавшись в стену, обхватив себя руками. Вышла медсестра и нервно уточнила:

– Бахилы где? Почему не надела? – пришлось натянуть два синих пакета на ноги и в таком виде войти.

В восьмом кабинете было многолюдно. Молодой врач, две медсестры – все разом повернулись в мою сторону. Не зная, что прятать (грудь или леопардовые трусы), я поплелась в пакетах-бахилах по холодному полу.

– Ложись на кушетку, будем делать тебе прокол.

Легла. Мои руки оторвали от груди и развели по сторонам. Предупредили, что сейчас будет больно, и резко воткнули прямо в грудь раскаленный кинжал. Нет, это, конечно, был не кинжал, а толстая игла для биопсии, но грудь мою пронзило таким огнем, что я даже не смогла выдохнуть. Дикая, горячая боль разлилась по измученной маммографией груди, но самое страшное было впереди. С такой же силой врач резко достал иглу и снова меня будто ударило током. Я еле сдерживала слезы, стонала и молилась, но мне приказали лежать спокойно, потому что биопсию нужно повторить.

– Нет, нет, пожалуйста, не надо, я не могу!

– Терпи, это тебе надо. Ещё один разочек и отпустим.

Я застыла без движения и дыхания. Внутри себя сжалась в комок боли и стыда, лежа без одежды в чертовых бахилах в холодном бездушном кабинете, где мне без обезболивающего протыкали больную грудь огромной иглой. Место прокола горело, мышцы внутри от боли скрутил спазм, спина стала мокрой. Когда врачи скомандовали:

– Готово, можешь одеваться, – у меня не осталось сил ответить. Я с трудом встала и на слабых ногах поплелась к своей одежде.

Морской волк поймал меня где-то на лестничном пролете и скомандовал быть как штык на следующий день на врачебной комиссии. Без вариантов. Грудь тянуло, голова гудела, но слезы уже не текли. Они застыли где-то внутри.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, в которой слишком мало воздуха

Комиссию назначили на полдень. И чем меньше времени оставалось до полудня, тем беспокойнее становилось у меня на душе. Я не боялась, потому что ничего страшного сказать мне не могли. Я уже сдала онкомаркеры, они были в норме. Наконец-то получила заключение по тем самым клеткам кожи, что так больно взяла из ранки маммолог – и там чисто.

Подруги в один голос рассказывали, что такое случалось практически с каждой. Устрашающие подозрения всегда оказывались беспочвенными. Да я и сама понимала, насколько нелепы могут быть подобные предположения. Моя мама, многочисленные тетушки, сестры – все ближайшие родственницы были здоровы. Обе бабушки уже умерли, но причины их смерти значительно отличались от рака – инфаркт, инсульт.

И всё же… какая-то посторонняя мысль, еще толком не сформулированная, сырая и невнятная, дергала меня: «Что это может быть? Что за болезнь, которая не лечится антибиотиками, не реагирует на примочки, которые мне прописали, и так быстро распространяется?». Беспомощность лекарств, которую я наблюдала уже третий месяц, была мне неприятна. Я не могла ничего проанализировать, не знала, как взаимодействовать, и это новое для меня ощущение отсутствия контроля над своим телом нервировало.

Обычно решительная и собранная, я чуть дрогнувшим от напряжения голосом попросила мужа:

– Миш, поехали вместе. Что-то мне в этом диспансере не по себе, неприятно. Сходи со мной на комиссию.

Миша, как и большинство сильных и уверенных в себе мужчин, больниц не любил и ехать туда боялся. Едва переступая их порог, он менялся, в глазах появлялись какая-то запуганность и бессилие. Рационального смысла брать такого помощника с собой не было, но я почему-то успокоилась, когда он согласился.

Приехали и тут же попали в вязкую, крикливую, нервную очередь. Люди заходили в кабинет, чтобы выйти или с надеждой и обнадеживающими результатами в руках, или с отчаянием, когда по лицам врачей читаешь гораздо больше, чем в своем сухо написанном, непонятном диагнозе. Мы выбивались из окружающей среды. Держались за руки, что сдувало напряжение, как дорожную пыль. Шептались, хихикали, говорили о предстоящей поездке (оставалось меньше недели, а вещи стояли несобранными). Наконец назвали нашу фамилию. Мы вместе шагнули в кабинет.

Повсюду сидели врачи. Человек восемь-девять, не меньше. На стульях, краешках стола, тумбочках. Морской волк стоял рядом с нами и неуместно торжественным голосом стал зачитывать протокол:

– Пациентка Анна Мелия, 29 лет. Обратилась ко мне с жалобой на уплотнение в груди…

В окно нещадно било наглое майское солнце, заливая маленькую комнату своим теплом и светом. Где-то на улице ехали машины, разговаривали люди, создавая монотонный и убаюкивающий гул города. Все было так привычно и обыденно, и даже лица всех этих врачей казались мне какими-то знакомыми, как будто всё это уже было со мной не раз. Заурядный обычный день.

Один врач невысокого роста и крепкого телосложения, с широкой золотой цепью на шее, похожий на местного уголовного авторитета, встал со своего места, подошел и сказал:

– Раздевайтесь.

Я, еще не привыкшая стоять раздетой перед таким количеством народу, замешкалась. Миша тоже растерялся. Мы вдвоем, покрасневшие, пытались снять с меня одежду. Отекшая, заклеенная лейкопластырями грудь нестерпимо болела.

Авторитет действительно оказался тут главным по своему профилю: на тот момент он был заведующим хирургического маммологического отделения. Быстро осмотрел грудь, пощупал подмышки, шею.

– У вас рак. Вторая или третья стадия,. – от яркого солнечного света и духоты все вокруг стало плотным, ватным, глухим. Мне вдруг нестерпимо захотелось спать, я еле собралась с мыслями и спросила:

– Какой рак? Я не болею! У меня хорошие анализы! Я вообще чувствую себя отлично, мне надо только вылечить грудь и всё.

– Лично я готов поспорить, что не ошибаюсь. Даю сто процентов… Биопсию сделала? Ждем результаты и можем сразу оперировать. Мы удалим тебе грудь, вставим туда экспандер (он будет растягивать кожу), потом поменяем его на имплант. Если вы готовы оплатить материалы, проблем не будет. Если денег нет, то будете ждать квоту, а это несколько недель по срокам.

Авторитет говорил быстро и без запинки. Было понятно, что я далеко не первая стояла перед ним с таким глупым от неожиданности лицом.

– Решайтесь на операцию. Если вы согласны, то мы сможем сразу, хоть на следующей неделе ее сделать.

– Так я на море уезжаю через несколько дней…

– Какое море, девочка? У тебя рак! Операция, потом химия. У нас народу столько, что церемониться некогда. Я ситуацию объяснил понятно? Дальше решать вам.

Мы вышли в коридор. Очередь по-прежнему вибрировала в своей меланхоличной тональности, воздух казался липким и тягучим. Дышать было нечем. Кое-как пробравшись через толпу, мы вышли на улицу. Сели в машину. Ощущение спазма в легких всё еще не проходило. Оно пройдет нескоро. А тогда мы молча поехали домой, боясь даже друг с другом говорить об этом.

Когда я увидела детей и няню, то отчаянно заплакала. Самый жуткий кошмар – осознавать, что мои маленькие дети могут остаться без мамы. Я пыталась взять себя в руки, кому-то звонить, что-то читать в интернете – всё словно на полувздохе. И сквозь это скомканное, обрывочное дыхание я принялась собирать первые сведения о том, в какую историю попала.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой появляется новый важный герой – надежда

Итак, у меня рак (затяжное рыдание, тяжелое до головной боли). Что это за болезнь-то такая? Как она связана со мной? Как лечиться? Куда бежать?

Я никогда не болела ничем серьезным. В детстве, конечно, были и простуды, и ангины, и прочие мелкие неприятности. Но вот уже много лет я поддерживала прекрасную форму. Стойко переносила вирусы, не давая себе расслабляться. Всех, кто брал больничный больше, чем на три дня, я всерьез считала слабаками и симулянтами. Гордилась выносливостью и стрессоустойчивостью. Позволяла себе сверхнагрузки. Бегала с работы на спорт, со спорта – по магазинам, загружала пакеты с едой, мчалась за детьми, готовила есть, убирала дом. Успевала собирать гостей, накрывать столы, веселиться. Такая несгибаемая, решительная, сильная. И вдруг рак? Как при моем отличном иммунитете это могло вообще произойти? У меня это не укладывалось в голове. Я ещё не раз вернусь к этому большому вопросу, а пока мне предстояло решить более насущный.

Лечиться у Морского волка и Авторитета я не хотела. Упрямое и колючее чувство внутри шептало, что они могут чего-то не знать, упустить, просмотреть – еще бы, столько народу в больнице. Я решила найти дополнительное мнение – независимое и более надежное. Села читать форумы, искать отзывы, опрашивать знакомых. Запутанные поиски привели меня на сайт питерского НИИ онкологии с платным приемом для иногородних пациентов. Я позвонила, меня записали на прием к заведующему уже через несколько дней. Ровно столько требовалось на сборы и дорогу.

Надежда не оставляла меня… она стала моим главным союзником и разочарованием. Я буду еще не раз замирать в самых отчаянных, трудных моментах. И прислушиваться: «Где ты, ну где же, родная? Ты так нужна мне!». Порой я видела себя канатоходцем, что шел наощупь на бесконечной высоте, балансируя на сильном ветру. Я пыталась ухватиться руками за воздух, пробудить инстинкты, вспомнить ощущение устойчивости – ничего не выходило. И вдруг маленьким бледным огоньком где-то вдали загорался фонарик. Я всем своим телом, напуганной душой понимала, что спасение там, надо только медленно, шаг за шагом, не останавливаясь, идти вперед. Двигалась по еле заметному канату навстречу этому огоньку. Когда трудный путь оставался позади, я видела, что справилась, осталась жива, а рука тянулась к спасительному свечению. И вдруг проваливалась в светящееся пятно. Оптический обман. Жалкая иллюзия, плод моего воображения. Не свет вовсе, а какая-то старая металлическая крышка, поблескивающая на солнце. До нее можно было дотронуться. Да, обычная, заржавевшая, никому не нужная крышка. К которой я столько шла. Которая, получается, меня и спасла.

Надежда. Я старалась верить, что эта история окажется стечением каких-то абсурдных обстоятельств. Придут результаты биопсии, я буду плакать и хохотать, до конца жизни вспоминая, как лихо разыграла меня судьба. Буду жить дальше. Как прежде – на полную катушку. Любить детей, целовать мужа, ещё сильнее ценить мгновения счастливой жизни.

Договорившись забрать результаты биопсии прямо перед отъездом, я всё ещё надеялась в последний момент отменить поездку в Петербург и улететь на море. Потом я всё-таки поеду на море. Спустя пару месяцев, налегке. Без волос, без сомнений в серьезном диагнозе. И без надежды выпутаться из этой истории по-быстрому.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, в которой мы прогуляемся по моему биополю

Поезд в Петербург отходил через пару дней. Были собраны вещи, подняты на уши все знакомые, которые так или иначе сталкивались с онкологией, выслушаны десятки мнений. Рекомендации были настолько разными по сути и содержанию, что мне казалось, будто моя голова стала походить на голову Страшилы Мудрого, набитую иголками и шпильками.

Больше всего теперь я боялась ошибиться в постановке диагноза, так как начиталась историй, в которых из-за неправильной диагностики все дальнейшее лечение складывалось неверно. Близкие друзья, которые поддерживали меня и переживали, посоветовали сходить к Петру Львовичу. С их слов, это был непризнанный гений, антагонист современной классической медицины, убежденный сторонник теории заговора крупнейших фармацевтических компаний против человечества. Говорили, он настолько близко подобрался к разгадке, к возможности лечить любую болезнь на уровне биополя, что стал представлять реальную угрозу для лидеров фармацевтического рынка, в итоге был изгнан из научного сообщества.

И вот теперь, в небольшом кабинете Петр Львович вместе с супругой вел консультации и лечил. Точнее спасал, ставил людей на ноги, вытаскивал с того света – тут мнения расходились в зависимости от количества купленных услуг. Прием стоил дорого, пожалуй, ни один врач в небольшом российском городе не брал столько за разовую консультацию.

Я постучалась в кабинет. Дверь открыл немолодой щуплый мужчина с зорким и цепким взглядом. Он уже знал из телефонного разговора, какой серьезный диагноз мне ставят, и согласился на быструю встречу. Заполнив анкету, собрав первоначальные данные, он приступил к главному – выяснять, каким образом мое биополе дало брешь.

Я села на простой стул перед стареньким компьютером, к которому присоединялась камера, похожая на обычную веб-камеру. Петр Львович, заметив мой недоверчивый взгляд, гордо сообщил, что его оборудование стоит не один миллион долларов. Вскоре я поняла, что быстро мы не закончим: современное дорогостоящее оборудование работало очень медленно. Стеклянный глаз камеры словно пытался заглянуть мне прямо в душу (путь туда, как известно, неблизкий) и вытащить на поверхность все сокровенные тайны. Даже не мои, а моего биополя.

Происходил «анализ биополя» примерно так: на экране появлялась картинка, похожая на детскую игру, состоящая из белых точек. Далее по этим бесконечным рядам точек ездил указатель и окрашивал их в разные цвета: зеленый – признак здоровья и целостности клеток, черный – плохо дело, дыры в карме, но Петр Львович, конечно, придет на помощь и все залатает.

Сканирование клеток продолжалось несколько часов. Петр Львович ориентировал меня на четыре-пять, но уже на втором часу я тихонько завыла и попросила не сканировать хотя бы ноги. Стеклянный глаз сверлил меня строгим взором и упорно красил клеточки только зеленым. Он окрасил зеленым всю голову, плечи и руки, живот, все внутренние органы. Но что самое интересное – и мою грудь. Тут Петр Львович не выдержал, прервал сеанс и попросил меня раздеться, чтобы своими собственными глазами увидеть, есть ли проблемы или я сама себе их придумала.

Я разделась. Вид моей покрасневшей, отекшей груди говорил сам за себя. Петр Львович сконфуженно хмыкнул и усадил исследовать грудь по второму кругу. Долго зеленые точки одна за другой поглощали экран. Я даже попыталась шутить, что, мол, с таким зеленым биополем возьмут в любую армию мира, но Петру Львовичу было не до смеха. Он не понимал, почему аппарат не видит очевидного. Что-то нажимал, настраивал, подкручивал, но зеленое поле только мелькало бликами на стареньком экране компьютера.

И вдруг одна точка не закрасилась. Еле заметным черным пятнышком она мигала посреди этого зеленого раздолья, как будто говоря: «вот она я, искали?». Петр Львович аж подпрыгнул на стуле от радости, и все приговаривал:

– Говорю же, видит он все, видит! – ткнул в черную точку мышкой, компьютер стал обрабатывать ее и наконец выдал диагноз: «Т-клеточная лимфома кожи».

И у меня, и у Петра Львовича был такой растерянный вид! Если бы компьютеры умели краснеть, то старенький монитор с системным блоком точно бы сгорели со стыда. Однако Петр Львович быстро взял себя в руки и авторитетно заявил, что диагноз «рак груди» мне, конечно, шьют ошибочно. По-хорошему, нужно проверить лимфоузлы, сдать кровь и сходить к дерматологу. Я, уставшая и перепуганная, ответила, что поеду в Петербург и проконсультируюсь там.

Вреда от Петра Львовича было не больше, чем пользы: разубеждать не стал, свое мнение сильно не навязывал и даже денег не взял. В виде исключения. Ведь он же понимал: Т-клеточная лимфома кожи – штука сложная, денег понадобится на лечение немало. На том и расстались. Уже на следующий день я отправилась в Санкт-Петербургский НИИ онкологии.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, в которой я встречаюсь с королем и его свитой

Заведующий Вадим Сергеевич был чрезвычайно хорош собой. Особенно с его точки зрения. Самолюбование, самообожание читалось во всём. В идеально подстриженных волосах и чуть тронутых сединой усах. В хорошо обставленном просторном кабинете. В начищенных до блеска дорогих ботинках. И даже в деле, которому он решил посвятить свою жизнь – хирургии и онкологии. Прибыльные и перспективные области в медицине! Это вам не детей принимать в районной поликлинике.

Вадим Сергеевич настолько любил себя, что работал не покладая рук. Ему нравилось быть заведующим крупного отделения, нравились толпы ожидающих пациенток. Ведь он был нарасхват, почитаем и востребован. Даже в его искреннем желании сделать отделение лучше, современнее, уютнее – всюду проскальзывала нотка самодовольства. Вот, мол, талантлив во всем: и за операционным столом, и в делах хозяйственных.

Я вошла в кабинет после двухчасового ожидания и сразу попала под его холодное обаяние. Есть такой типаж людей, которые, обладая природной харизмой, пользуются ей так умело, помалу, что окружающие как-то незаметно впадают в зависимость от неожиданного теплого слова или сдержанной улыбки. Уверенный в себе, точный в формулировках, с горделиво приподнятой головой, он вызывал желание подобострастно опустить глаза и выдохнуть: «Да, Ваше Величество».

– Об операции и речи идти не может! Опухоль большая и расположена близко к коже. Вероятность рецидива слишком велика. Сначала надо пройти химиотерапию, посмотреть на отклик и только потом принимать решение об операции. – «Да, Ваше Величество» – про себя, а вслух: – Вы меня вылечите?

– Рак не лечится. Единственное, что мы вам можем предложить – пройти химиотерапию и сделать операцию. Грудь мы вам восстановим, это делать мы умеем. Химиотерапия будет стоить столько-то, – он называет сумму, от которой хочется сразу заказать гроб и отпевание. – Вам понадобится четыре курса до операции. Откладывать лечение не советую, опухоль слишком большая.

– Я… я согласна начинать.

Ваше Величество тут же кому-то позвонил и скомандовал заняться новой пациенткой. Моментально взял в оборот. Вспоминая его, я в каждом слове и действии вижу жесткий прагматизм и холодный расчет. Молодая пациентка – такие жить хотят, если надо, и денег найдут, и пластику груди, конечно, будут просить. Опять-таки, повод продемонстрировать коллегам свое мастерство.

Но тогда вся эта гигантская конструкция института из блоков, корпусов, отделений, тысячи людей в коридорах, титулованных врачей показалась мне такой внушительной и надежной, что я доверилась. Вот только то упрямое и колючее, что, казалось, надолго поселилось в моей душе, снова давало о себе знать. Давило, когда я вновь видела холодную дежурную улыбку Вашего Величества, слышала его ответы, отстраненные, полные сарказма и только ему одному понятного смысла. Но я старалась отгонять сомнения. Я была так напугана и так нуждалась в спасителе, что готова была близоруко щуриться и чуть ли не закрывать глаза, чтобы случайно не разглядеть чего-нибудь лишнего.

Дверь кабинета распахнулась. На зов босса пришел молодой врач Дмитрий Владимирович Карманов. Высокий, широкоплечий, с охапкой густых каштановых волос и яркими карими глазами – мечта, а не врач! С такой внешностью он мог смело работать кем угодно, все было бы к лицу: загорелый по пояс рабочий на стройке, одетый в стильный деловой костюм директор завода, улыбающийся очаровательный капитан самолета. Из этого великолепия Дмитрий Владимирович выбрал профессию врача-онколога. Медицинская униформа эффектно сидела на его стройной фигуре. Надетый халат вызывал в пациентках доверие и признание, выгодно оттеняя стать и рост. На фотографии, наклеенной на стенде у входа в отделение, Дмитрий Владимирович так залихватски улыбался, что прозвище приклеилось моментально – Красавчик.

Красавчик повел меня по хитросплетению коридоров института, на ходу диктуя план действий:

– Сначала отнесете блоки с биопсией в лабораторию. Закажете иммуногистохимию, она покажет статус опухоли. Сделаете компьютерную томографию грудной клетки, органов брюшной полости и сцинтиграфию скелета. Когда будут готовы результаты, то позвоните, и Вадим Сергеевич назначит лечение.

Я, еле поспевая за ним, пыталась запомнить распоряжения. А когда вышла на улицу, всё смешалось в голове и я в растерянности остановилась. Погода в Петербурге стояла удивительная. Мягкое солнце щедро заливало парковку, дорогу к приемному покою и десятки тропинок. Легкий ветерок как бы невзначай касался моих волос и замирал. Я бродила между корпусами, разбросанными по большой живописной территории с прудом и парком, и находила в себе столько ощущения жизни!

Пазл упорно не складывался. Такой доброжелательный мир вокруг и коварный часовой механизм внутри совершенно не хотели уживаться вместе. Куда правдоподобнее бы сейчас оказалась буря, затяжной дождь с молнией и раскатами грома. Но мир подыгрывать не собирался. Напротив, он сочно осыпал меня своими прелестями, дразня и играя. Мол, это всё мое и останется моим, даже если не будет тебя. Я такой великий, а ты такая маленькая, куда тебе тягаться?

Однако мир, видимо, еще не знал, что в голове моей уже зародилась мысль. Робкая, неокрепшая, она пустила ростки и вгрызлась в меня крепкими корнями: я буду бороться до последнего. Я не сдамся. Какие бы партии этот мир не разыгрывал со мной, пусть даже не рассчитывает на быструю победу.

Заезжая в тоннель монотонно гудящего компьютерного томографа, в слезах уговаривая отстраненную женщину в регистратуре записать меня на ближайшие числа на сцинтиграфию, подолгу изучая грустные истории болезни на онкологических форумах, я держалась за эту спасительную мысль. Я выживу, чего бы это ни стоило.