Флэшбэк

Пусть пес болен, менее опасным это его не делает.

– Вот тут, – Морозов ткнул пальцем на одну из папок, коротко осмотрев дисплей. Его внимание снова вернулось к Рокки, хоть и не было таким пристальным. Едва разговор коснулся дела, молодой человек стал серьезнее.

Глушко пробурчал слова благодарности и открыл заметки.

– Так. Давайте по порядку пойдем. Судя по предоставленным записям, всю ночь вы работали. И еще пару суток до этого. Все верно?

– Да.

– Диана, погибшая девушка, была вашим последним клиентом за ту смену, правильно?

– Правильно.

Когда я впервые услышал ее имя, между нами будто появилась какая-то нить. Теперь я знал о ней больше, она не была просто одной из толпы, клиентом. Стала реальным человеком, и от того сердце приобрело новый груз.

Судя по звукам, чайник должен был вот-вот вскипеть. Предвидев это, я полез на верхнюю полку, осторожно спуская чашки, чайные пакетики и сахар.

– Куда вы направились потом?

– Домой. Мне нужно было покормить Рокки, да и три дня толком не спать, сами понимаете, довольно тяжело.

– Дома вы что делали?

– Покормил собаку и лег спать, – повторил я. Честно говоря, в этот момент не совсем было понятно, кто из нас выглядел глупее. – Проснулся от звонка в дверь, когда вы приехали.

– Так… Хорошо, – следователь пытался оставлять пометки быстрее, но буквы находились не охотно. Я ждал, переглядываясь с неунывающим Морозовым. Он пересел на другой стул, занимая более удобную позицию, и подмигнул Рокки. Пес склонил голову, изучая настырного гостя. К моему удивлению, в этот раз контакт с окружением у моего общительного животного как-то не налаживался.

– Расскажите о поездке, – более молодой полицейский перенял инициативу. Глушко посмотрел на него недовольно – в руках того смартфона не было, как и любого другого средства для сохранения информации. – Вы приняли заказ, поехали забрать Диану. Она была одна?

– Да, стояла у подъезда. Я вообще никого там больше не видел.

– А выглядела как?

Я задумался, вспоминая детали ее внешнего вида, который теперь казался слишком подозрительным. Все те моменты, подмеченные ранее, вызывали не самое приятное чувство.

– Волосы распущены, черное пальто. Обувь какая-то темная, я не запомнил.

– Ручная кладь?

– Нет, ничего такого. Телефон только был.

Мужчины переглянулись.

– Телефон? Какой? Может, марку разглядели?

– Нет, я не обратил внимания. Толком не смотрел, просто какой-то мобильный. Тоже темный, кажется. Может, чехол, – я пожал плечами и снова повернулся к столешнице кухонной зоны. Разлил кипяток по чашкам, пока следователи обсуждали что-то свое. Собственные рассуждения заглушали их голоса: как это могло произойти? Может, если бы осмелился спросить, она осталась бы в живых?

Ладони почему-то вспотели.

– Диана оплатила поездку через мобильный банк?

– Да, я поэтому телефон и заметил.

– Спасибо, – кивнул Глушко, когда чашки оказались на столах. – А как она себя вела?

Сам встал на прежнее место, потрепав Рокки по голове. Он лизнул мою ладонь, отвечая на ласку, и улегся вдоль деревянных тумб.

Нагретая керамика обжигала пальцы. Сжимать кружку было неприятно, но это чувство отрезвляло – я никак не мог окончательно проснуться, либо же рассеянность была вызвана внезапной новостью. Я видел ее несколько часов назад, а теперь она мертва.

– Ничего странного, – в моей голове раз за разом прокручивался один и тот же отрезок. Девушка, пока еще живая и безымянная, сидит на заднем сидении моей машины и смотрит в окно. По бледному лицу проносится свет. Я сглотнул, пытаясь вернуть себя в настоящее. – Просто сидела. Мы и не говорили почти, пристально смотреть на нее тоже причин не было. Она только в пальто куталась, мерзла как будто.

– Она все время была застегнута?

– Да. Один раз только наверху ворот распахнулся… Я тогда подумал, что она не одета.

Мужчины снова переглянулись. Старший следователь отложил телефон.

– А говорите, что не смотрели.

Говорящие взгляды правоохранителей заставили меня перевести глаза к окну. Одна ладонь легла на край столешницы, пока вторая продолжала сжимать кружку. Как-то не хорошо это все. Они что, подозревают меня?

– То есть, под пальто вы ничего не увидели? – Морозов заговорил, пытаясь звучать более беззаботно. – Ничего такого, просто нам нужно знать, какая одежда на ней была. Ее нашли обнаженной, так что…

Я нахмурился, ощутив, как поднимается отторжение. Это все не правильно. Спрашивать, действительно ли она умерла сама, не хватило смелости. Те, кто накладывают на себя руки, обычно не раздеваются догола, по крайней мере, раньше ничего подобного мне не встречалось.

– Не знаю. Не видел, было ли на ней что-то еще.

Сказать наверняка в таких случаях всегда сложно. Я не соврал – не видел одежду, но… Что же это? Снова крутится на кончике языка, оставляя только след. Что же я тогда видел?

– Когда ворот приоткрылся, – свободная рука коснулась горла, поддерживая мои попытки описать неизвестную вещь. Пальцы до боли сжали кожу. – У нее тут висело что-то. То ли кулон, то ли, может, это деталь одежды. Темно было.

– Украшение, – протянул Глушко, записывая очередную строчку в заметках.

– Еще, может, есть какие-то моменты? – Морозов потянулся за конфетой, лежащей в вазочке. Он, наконец, вспомнил, что рядом стоит чай.

В этот раз вопрос меня озадачил. Я снова углубился в скудные воспоминания о той поездке, пытаясь выцепить из них еще хотя бы одну важную деталь. Ничего не лезло в голову.

– Вы довезли ее по адресу ******** **, – утвердительно проговорил Морозов, но вот выражение его глаз оборачивало это предложение в пелену вопроса. Он будто подталкивал меня в нужную сторону.

– Высадил рядом, у центрального входа, где лестница.

– Больше там никого не было?

– Нет, вообще никого. Я осмотрелся, прежде чем уехать. Ни одного человека не увидел.

– Осмотрелись? Зачем? – Глушко опустил брови, смотря на меня с неприкрытым подозрением.

– Я стоял какое-то время, решил немного в себя прийти, спать очень хотелось. Потом уехал. Да и странно, девушка ночью приехала в общественное место, которое закрыто, еще и одна.

– Странно, – задумчиво подтвердил мужчина, возвращаясь к экрану смартфона. – Куда она пошла, вы видели?

– Прямо, вроде. Не знаю.

– Поняли. На этом закончим тогда? – утвердительный кивок старшего напарника дал зеленый свет – Морозов одним махом влил в себя остатки напитка, и, хлопнув по коленкам, поднялся. – Давайте я номер оставлю, а вы мне свой напишите. Будут вопросы у нас, или вы что-то, может, вспомните – сможем связаться.

После обмена номерами следователи поблагодарили меня за гостеприимство и ушли. Мы с Рокки снова остались вдвоем, так что теперь некому было отвлекать меня от обдумывания произошедшего.

Едва я отвернулся от двери, в нее снова позвонили.

– Забыл совсем, – Морозов протянул мне обрывок тетрадного листа. – Это номер отца погибшей, он просил передать. Хочет связаться с вами, у него тоже есть вопросы какие-то. Только не говорите никому, что это я вас свел, а то по шапке получу.

– Ну чего ты там? – спросил второй следователь.

– Иду. Все, до свидания.

– До свидания.

Я встал спиной к проходу, изучая протянутую бумажку. Не отрывая от нее взгляда, добрел до кухни и приземлился на один из стульев. И что с ней делать? Звонить? Почему я чувствую себя таким виноватым? На мне нет ответственности за жизнь других людей, они сами выбирают, как поступать. Может, мне и удалось бы изменить что-то, заговори я с ней, но я ведь не знал. Никто не знал. Так же могли вмешаться и соседи, и ее друзья, родственники. Отец, номер которого я держал в руках. Почему же тогда кажется, будто на мне вся ответственность?

Я ведь был последним, кто ее видел. Этого вполне достаточно.

Шутка или нет, но, возможно, устань я больше, не прими заказ, она осталась бы в том дворе до утра, а потом вернулась домой.

Ладонь сама собой несколько раз прошлась по колючим волосам. От любых действий становится легче, это помогает не забивать голову. Потому я частенько отжимаюсь, навожу чистоту дома или выхожу покурить на балкон, когда не хочу загонять себя в очередной угол. В этот раз бездумно упираться в пол не хотелось, нужно было подумать, ситуация ведь не простая.

Рокки вилял у ног, пытаясь привлечь внимание, а затем закинул передние лапы мне на бедро и в наглую вылизал половину лица, не дождавшись отдачи.

– Эй, парень, не надо так делать, – я попытался отодвинуться, но массивное собачье тело подалось следом, не прекращая того же занятия. – Рокки. Рокки, остановись ты.

Результата мои уговоры не дали, да и силы у четвероногого друга оказалось едва ли не столько же в этом положении, потому я засмеялся и обнял его, зарываясь в шерсть. Пахло домом, теплом и собачьим кормом.

– Пора бы тебя искупать, – буркнул я, после чего звонко чмокнул мокрый нос. – Хочешь гулять?

Пес тут же спустился на пол, затем гавкнул, резво направляясь к выходу. При этом не забывал следить, чтобы хозяин тоже двигался в нужную сторону.

На улице было людно. На площадке бегали дети, лавки занимали мамочки, папы, бабушки и дедушки, наслаждаясь благоприятной погодой. Отпускать чрезмерно активную овчарку в такой обстановке – явно не самое хорошее решение, потому мы отправились на прогулку, соединенные поводком. Рокки такое не нравилось, но он являлся животным чрезвычайно умным, потому возмущаться не планировал: лучше свежий воздух на поводке, чем душная квартира в полной свободе.

Пока пес удовлетворял свои потребности, попутно выискивая на горизонте соседских собак, я достал из кармана клетчатый листок. Подумав, набрал номер и нажал на кнопку вызова.

Это малое, что можно сделать в моем случае, чтобы поддержать безутешного родителя.

Глава 4. Егор

– Не хочу, у меня и так много работы. Тем более, два дня. Сам подумай, в лепешку расшибиться что ли? – я выводил волнообразную линию посреди холста, деля его на две части. Трубка, зажатая меж ухом и плечом, снова взмолилась:

– Понимаю, что два дня для портрета – слишком мало, но ты ведь можешь постараться.

– Слушай, чего ты так зацепился? – кисть приземлилась в маленькую стеклянную банку, такие я частенько использовал вместо подставок. Телефон перекочевал в ладонь, измазанную засохшей красной краской. – Просто очередная работа, которая мне ничего не даст. Заплатят не больше, чем обычно, висеть картина будет, как я понял, в доме какого-то средненького семейства. И? В чем смысл?

– Ну, ты хотя бы создашь что-то свое…

– Это такая же перерисовка, только не с другой картины, а с фото. Еще аргументы?

– Там история очень сложная…

Я едва ли не засмеялся от его наивности и собственного возмущения.

– Ради всего Святого, Ген, серьезно? Решил меня жалостью пронять? Я благотворительностью не занимаюсь.

– Портрет отец умершей девушки заказал, – продолжил менеджер, не обращая внимания на мои высокомерные речи. – Она с моста спрыгнула. Скоро похороны, хотят на поминках поставить картину. Ну, и на память, конечно.

Удержаться, чтобы не закатить глаза, не получилось. Стоять надоело, потому я разместился на кресле. Под моим весом мягкое сидение вытолкнуло в воздух плотные клубы пыли, пришлось долго чихать и махать рукой перед лицом, чтобы избавиться от зуда в носу. Надо бы вызвать клининг… Нет, здесь лучше убраться самому.

– И что? Надо теперь бросать все остальное? Сам ведь говорил, что мне следует больше работать.

– Говорил. Но это хорошее дело. Займись ради разнообразия.

Я театрально засмеялся, нарочито медленно выталкивая из себя звуки.

– Неужели, кто-то рассказал тебе, что такое «сарказм»? Удивительно.

– Серьезно, Егор. Возьмись, может, на душе легче станет.

Опять. На этом последние крупицы хорошего настроения ушли, оставив за собой типичное для меня состояние дисфории. В такие моменты хочется закричать кого-то до смерти или разорвать голыми руками. Почему все считают, что должны лезть в мою жизнь? Я кого-то просил? Или, может, справляюсь недостаточно хорошо для человека, который потерял очень важную часть своей жизни? Не думаю. Я держусь и еще фору дам всем этим сопливым нытикам, воющим из-за своих жен, умерших от рака. Я никому не жаловался. Никому. Никого не просил проявлять свое сочувствие или давать советы. Надо уже начинать рубить длинные носы, слишком уж много их обладатели на себя берут.

И ставить Еву в один ряд с самоубийцей… Как только язык повернулся.

– Нет, – рявкнул я и сбросил звонок.

Все, что я прошу – чтобы меня оставили в покое. Это так сложно? Неужели нельзя просто заткнуться?

Никогда не выходило спокойно договариваться с людьми. Ева пыталась научить, но по итогу просто сдалась.

– Ты не можешь послать человека на три буквы, если он тебя достает, – она округлила глаза, глядя на меня через зеркало. Наблюдать, за ней, собирающейся на работу, было моим любимым делом. В то утро моя девушка уже занялась йогой, сходила в душ, высушила волосы, и после всего этого стояла перед трельяжем в одном белье.

– Почему? – весело спросил я, пожимая плечами. – По-моему, это отличный вариант.

– Сказать моему начальнику, что ему пора копить на пересадку волос, тоже казалось тебе отличным вариантом.

Я громко, заливисто засмеялся, хлопнув в ладоши. Ева пыталась держать серьезное лицо, но все равно улыбнулась. Это каждый раз воспринималось, как маленькая победа, ведь она не могла долго злиться на меня по таким мелочам, не смотря на свою педантичность.

– Это было гениально. В следующий раз он пятьсот раз подумает, прежде чем попытаться приударить за тобой или другой особью женского пола, младше него больше, чем на двадцать лет.

Ева обернулась, глядя на меня ошарашенно. Каре-зеленые радужки, оттененные косметикой, казались еще красивее. Я засмотрелся на них, не обращая внимания, что в целом вид моей второй половины перетек в возмущенный.

– Особью женского пола? Ты сейчас серьезно?

– Что не так? По-моему, все ок'ей. От «особи мужского пола» ты бы не удивилась, – я поднялся с постели, медленно подходя к ней со спины. Достигнув цели, оперся одной рукой о стол и принялся нагло разглядывать отражение, собирающее волосы в высокий хвост.

– Ты какой-то циничный. Надо повысить твой уровень сострадания и толерантности. В питомник сводить.

– Лучше в приют, – я обнял ее за талию одной рукой, а второй перекинул хвост на другую сторону, обнажая шею и ухо. Продолжил уже шепотом. – Дети не настолько надоедливые.

Ева обернулась, шлепнув меня ладонью по голому плечу.

– Ты ужасен.

– Видимо, не так уж и ужасен, раз ты все еще здесь, – ее слегка растерянный вид заставил меня вновь засмеяться.

– Я еще над этим подумаю.

– Тик-так, время уже вышло. Думать надо был раньше, теперь ты от меня уже никуда не денешься.

Я все сильнее прижимал ее к себе, пока не услышал короткий писк. Объятия быстро перестали быть хоть каплю эротичными, мы сплели тела просто, чтобы получить друг от друга немного любви и при этом не пораниться в очередной раз.

Не знаю, сколько сидел вот так, глядя в пустоту и прокручивая мобильный в руке, но через какое-то время он завибрировал, оповещая о новом сообщении. Догадаться о том, кто его прислал, труда не составляло. Весточка пришла от Гены.

Я, будучи заведомо недовольным, открыл его, желая записать парню пару ласковых, но наткнулся на присланное изображение. Молодая девушка лет двадцати, худая, с крашеными платиновыми волосами по ключицы. Узкий нос, узкие губы и вытянутые серые глаза. На фото она выглядела очень счастливой.

– Что же ты с моста кинулась, идиотка? – вздохнул я, уложив голову на левую руку. Указательный и средний – на висок, большой – под подбородок. Делаю так часто, сам не помню, почему начал.

Покойная смотрела в ответ, издеваясь. Не понимала, что уже не жива.

Телефон лег экраном на мою грудь, пока я бродил взглядом по студии, раздумывая. Оно мне нужно? Работа и так есть. Художников по городу – завались, замучаешься выбирать. И цена разная, и стили, многим вообще все равно, чем заниматься, главное, чтоб отметку потом под постом оставили. Как я, например, да. Но в этом и суть – тут даже отметки не будет. На кой черт мне тогда сдалось это все? Вот зачем она это сделала?

Я снова поднял фото к лицу. Из-за чего можно вот так поступить с собой и своей семьей? Пока ты жив – все реально. Соберись и исправь. Родные точно помогли бы. Раз портрет твой заказывают, значит, любят, о чем еще переживать? Может, если бы у меня никого не было, тоже бы давно в окно вышел. Иногда хочется, чтобы все по щелчку закончилось, но так не бывает. Пойдешь на такой шаг – будешь умирать мучительной смертью, потом тебя найдут в луже мочи и фекалий. Мучительных способов из общей суммы почти сто процентов, даже отсечение головы не дает мгновенного забвения. Это так, если что.

Незнакомка продолжала смеяться.

– Какие у тебя могут быть проблемы? Ты ведь красивая. На вид не глупая, хотя, кто знает.

Родители наверняка запасной вариант не искали. В теории, если постараться, можно и за два дня успеть. Уж не знаю, насколько качественно выйдет, но о качестве ведь и речи не было? Два дня дали – вот и получайте результат за это время.

Проклиная себя, негодуя и вспоминая все матерные слова, которые знал, я ответил Гене согласием, затем удалился на кухню, чтобы взять очередную бутылку вина. Под эту работу нужно пить постоянно.

Ненавижу рисовать мертвых.

Возможно, это было моей главной ошибкой. Или главным правильным решением, смотря, как расценивать итог.

Два дня прошли как в тумане. Вечером отец покойной должен был приехать за портретом, но так как я находился в алкогольной коме и не отвечал менеджеру – адрес он ему не прислал. Я, наверное, слишком беспокоился о своей личной жизни, но без моего согласия Гена не имел права разглашать место моего проживания, это прописано в договоре. Потому, проснувшись ранним утром и увидев кучу пропущенных от него, я был готов убиться о стену.

– Алло, Ген? – позвонил уже по пути в ванную, стягивая одежду на ходу.

– Ты где пропадал? Я тебе телефон со вчера обрываю!

– Знаю, знаю, прости. Скинь адрес заказчика, я сам ему портрет отвезу. Время же есть еще?

– Есть, вроде как. Но там похороны, помнишь об этом вообще? Тебя не ждут.

– Я не собираюсь в гости напрашиваться, просто работу оставлю и свалю. Будто мне самому хочется опять в это влезать. Кидай адрес, через двадцать минут выйду.

Приняв душ, я достал единственный черный костюм, который был готов к носке. Для чьих-то похорон довольно дорого, но выбирать не приходилось. Вышла задержка в десять минут: семь на подсушку волос, три на упаковку картины.

Гена скинул мне номер заказчика, потому, оказавшись у двери, я позвонил. Следом набрал номер квартиры в домофон, меня впустили. На нужный этаж поднимался в состоянии нахлынувшего похмелья, ведь в суматохе совсем этого не почувствовал. Успел трижды сказать, что ненавижу себя. Первый – за то, что согласился на эту авантюру, второй – за треклятый алкоголизм, третий – за неорганизованность и биологическую не совершенность. Я знаю, что алкоголь – это яд, но можно ведь как-то менее тошнотворно на него реагировать?

Створки лифта открылись напротив нужной двери. Я нажал на звонок и, пока открывали, успел привести себя во внешний порядок.

Внутрь меня впустил полнотелый взрослый мужчина. Помятый и грустный, выглядел так, будто был наркоманом в глубокой завязке: бледный, с огромными синяками под глазами и воспаленными венами. Что странно, при этом он старался улыбаться. Увидев его напряженные губы, растянутые к ушам, мне стало не по себе.

– Здравствуйте, – прошел в квартиру, вытягивая шею, чтобы разглядеть еще хоть кого-то. Делал это незаметно, сохраняя интеллигентный вид. – Извините за задержку, слишком много работы, я совсем потерял счет времени.

Отец покойной, не составило труда узнать его по голосу, отрицательно качнул головой. Мое опоздание явно беспокоило любого из присутствующих родственников в последнюю очередь.

– Не переживайте. Спасибо вам, что привезли ее.

– Не стоит.

– Проходите в гостиную, там есть место на тумбе.

– Нет, не… – едва я начал отмахиваться, что получилось жалко и неуверенно, хозяин квартиры напряженными руками подтолкнул меня вперед.

– Проходите, пожалуйста.

– Но…

– Проходите, проходите.

Он скрылся на кухне. Уходя, я слышал, как мужчина болезненно выдыхал, стараясь подавить слезы. Какое-то время у меня не было сил пойти дальше, ведь отголоски ненавистных эмоций забились где-то на подкорке. До этого все казалось другим, чужим. Незнакомая семья, умершая девушка, горюющие люди и обычный дом. Она здесь жила, росла, а я просто пришел нажиться на сентиментальности ее родителей. Мне этот печальный факт боли не приносил, потому я смотрел на происходящее, как на плохую постановку, не испытывал жалости к ним, только к себе. Такая обстановка ковыряла раны, пробуждала то, что мне не хотелось вспоминать или озвучивать. Даже думать об этом не хотелось, но я все равно думал, потому что не мог ничего поделать со своей внутренней слабостью.

Все похороны одинаковые. Я обещал себе, что никогда больше не попаду на такие мероприятия, не пойду, даже если умрет кто-то близкий, но все равно оказался здесь. Избегал, а по итогу сам же пришел. Словно на секунду вернулся в прошлое.

Целый год прошел с того момента, как ты ушла.

До сих пор помню день похорон.

Твоя мама рыдала на моем плече, моя – стояла поодаль, безутешная. Смотрела на фото с черной лентой на уголке, без конца поправляла букет твоих любимых цветов, который сама же и принесла, пока он не превратился в увядший веник. Я не подходил. На то было много причин, но главная, и, честно говоря, самая позорная: страх разреветься на глазах у всех, ведь тогда последний праздник в твою честь обернулся бы полной катастрофой. Многие держались лишь потому, что я молчал. Успокаивал всех, бегал, помогая с организацией, раздавал платочки скорбящим пожилым родственницам, причитающим, что ты была слишком красива, умна и молода, чтобы умирать.

Некоторые смотрели на меня с пренебрежением и ненавистью. Знали, что я наделал. Может, так только казалось. В тот день многое шло наперекосяк, а отвечать за подобные дни будет только сумасшедший.

Раньше я смеялся над теми, кто был готов лечь в гроб рядом с любимыми, а в тот день сам хотел поступить так же. Отвратительное чувство. Понимаешь, что не хочешь умирать, но и жить так тоже не получится. Сил не хватит. Потому и пил – счет времени теряется, жизнь становится туннелем, по которому ты летишь, прерываясь на короткие периоды похмелья и зарабатывания денег. Иногда память вообще отключается. Хотел бы я все забыть, отрезать от себя прошлую жизнь, чтобы всего этого не знать.

В гостиную вошел медленно, не спеша, чтобы не напороться на лишних людей. Не хватало только завести беседы с кем-нибудь из убитого горем семейства. Кто знает, сколько их тут на самом деле? Может, у погибшей куча старших сестер, а они любят в моменты слабости и эмоциональных потрясений вешаться на мало знакомого мужика, чтобы рассказать ему о наболевшем. Я на разговоры не был настроен, так что решил высмотреть этот стол, на который надо поставить портрет, оставить его и потихоньку уйти, а оставшуюся сумму за услугу вытрясти через Гену.

Должен отметить, квартира у пострадавшей семьи не самая маленькая из тех, что мне приходилось видеть. Хороший ремонт, погодите…

Одну из стен гостиной занимали дипломы в рамках, куча разных наград, фотографий с какими-то людьми и, кажется, снимки из путешествий. По неизвестной причине меня потянуло к этой стене, а отказывать себе в таких маленьких радостях я не привык. Пусть секундой ранее мне хотелось остаться незамеченным, эта секунда прошла, и теперь хочется посмотреть, что же там такое.

Как ненормальный, я поплелся с картиной, укутанной в белую ткань, через довольно большую комнату, чтобы замереть у стены, увешанной маленькими «окошками». На них был изображен отец погибшей девушки в разные периоды своей жизни. Кажется, он археолог или историк, по содержанию наград сложно точно определить, но в любом случае, человек довольно успешный.

– «Николай Степанович Хромов», – подсказывали таблички. Интересно.

Видимо, мое появление спровоцировало новую волну разговоров, потому что в следующую же минуту, одна из женщин отделилась от сидящих на диване и подошла. Она часто поглядывала на картину, что помогло определить ее статус на этом мероприятии.

– Здравствуйте. Вы Егор? – робко поинтересовалась хозяйка дома, сложив редкие светлые брови домиком.

– Здравствуйте. А вы?…

– Ольга. Я – мама Дианочки. Пойдемте, покажу, куда поставить.

– Конечно.

Мы отошли к дальней стене, где находилась пустая тумба с кучей свечей, несколькими живыми букетами и венком. Портрет мы поставили, аккуратно подправив все, что стояло вокруг.

– Вы очень талантливы. Спасибо за работу. Мы переживали, что поздно спохватились.

– Я признателен за похвалу. И не думайте об этом, все в порядке, вам ведь было не до таких мелочей, понимаю.

Женщина ласково поправила лепесток лилии, загнувшийся о раму.

– Вы правы. Очень тяжело… Хоронить детей.

Воспоминая родителей Евы, я понимал, что мне нужно держаться ради своих. Странно это все. В какой-то момент я стал так поглощен своими переживаниями, что забыл о семье. Мама, папа, младший братишка – все померкли.

Что ответить на ее слова?

Этого не потребовалось, ведь вскоре пришел Хромов старший.

– Прекрасная работа, – кивнул он, все так же натянуто улыбаясь. Жена повторила его жест, и когда они посмотрели на меня, выражая благодарность, я покрылся мурашками – жуткие, неживые губы, похожие на резиновые маски. Глаза красные, сверкающие. Казалось, еще чуть-чуть, и эти улыбки превратятся с болевые оскалы.

– Благодарю, – я все же нашел в себе смелости ответить. Неужели, мое лицо тоже так когда-то выглядело?

– По поводу оплаты, – заговорила женщина. Муж заботливо перехватил слово.

– У нас сейчас небольшие проблемы с финансами, вы сможете немного подождать? Буквально час, нам привезут нужную сумму.

Я невольно отвернулся, пробегая глазами по доступному пространству квартиры. Похоронить человека в наше время далеко не самое дешевое занятие, удивительно, что они хотя бы задаток внесли. Стоило ожидать.

– Да, конечно.

Спрашивать о переводе на карту и мыслей не было. Раз привезут, то, значит, наличные, а закидывать разбитых родителей своими капризами – это уже свинство. Я, может, и редкое дерьмо, но не свинья.

– Спасибо огромное, вы такой хороший человек, – говоря это, женщина не выдержала и сошла на плач. Супруг приобнял ее за плечи, пытаясь успокоить.

Отвечать меня никто не просил, потому я промолчал, стараясь сохранять невозмутимое лицо. Только кивнул, обозначая, что услышал. Она плакала точно не из-за того, что я настолько хороший, потому и ставить на этом акцент – глупо.

– Вы знаете, у нас тут есть еще один гость, который появился спонтанно, – мужчина прислонил ладонь к моему плечу, чтобы мягко развернуть. Оставалось поддался, всматриваясь в толпу. – Думаю, вам будет интересно познакомиться. Он вон там.

Проследив за направлением руки, я заметил парня, стоящего в углу. Одинокий, неловкий и явно чувствующий себя не в своей тарелке. Почти такой же, как и я, только более жалкий. В целом, на вид приметный: высокий, спортивный. Кавказец? Слишком уж колоритно выглядит. Прямые темные волосы, на вид жесткие и колючие, коротко подстрижены. Брови широкие, густые. Длинные ресницы, даже отсюда вижу. Да, определенно, национальность читается: темные глаза, широкий нос, напоминающий так называемый «римский профиль», показывали ее лучше прочего. В интернете таких парней навалом. Его бы к нормальному барберу отвести, гардероб сменить. Могу поспорить, любимый вид одежды у будущего знакомого – спортивный костюм. Такие перспективы упускаешь, парень. Даже шрам, рассекающий губу, тебя не портит, а это большая удача. Что ж, интересно, как ты сюда попал.

Хромов обсудил что-то с женой, все еще держа руку на моем предплечье, а потом повел вперед, всерьез намереваясь познакомить со странным гостем. Я надеялся только на одно – что тот хотя бы не станет заваливать меня вопросами, и мы просто дружно помолчим, стараясь пережить этот час.

Незнакомец повернулся в нашу сторону и первым, конечно, заметил своего друга-историка, а потом уже перевел взгляд на меня. Так и захотелось сказать: «Боже, ты же как открытая книга, научись держать себя в руках – твои эмоции на лице отпечатываются!». Он выглядел очень удивленным и смотрел на меня так, будто к нему, маленькому мальчику, ведут какого-то чужого взрослого дядю с неизвестной целью. На вид мы ровесники, почему он такой? Надеюсь, у него все нормально с умственным развитием. Имею ввиду, надеюсь, он не тупица. Опять же, по лицу определить просто, но верить в такой вывод не хочется.

Ненавижу себя в четвертый раз – уже за то, что просто сюда приехал.