– Добрый день, Владимир Владимирович, – сказал я, подойдя к нему вплотную.
В качестве приветствия Позер поднял вверх бутылку вина, после чего сделал из нее глоток.
– Меня зовут Глеб Вадатурский. Я работаю стратегом антиконтента. Мне сказали, что раньше вы занимались этой работой, – продолжил я.
Владимир Владимирович внимательно посмотрел на меня, лукаво стрельнув глазками поверх очков. После чего жестом приказал присаживаться под постаментом. Протянув мне бутылку, Позер сказал: – Самое страшное, что может произойти с человеком нашей профессии – это осознание масштаба содеянного. Но печальнее всего, что любые попытки исправить это будут обречены на провал, поскольку шлейф вложенного в головы зрителей дерьма невозможно заглушить жалкими попытками вернуть их взор к свету. Это все равно, что пытаться осветить фонариком небо глубокой ночью.
Говорил мастер хоть и с трудом, но с дикторской выучкой, четко произнося каждое слово. Я сделал глоток. В бутылке вместо насыщенного ягодными нотками французского вина оказался уже привычный разбавленный спирт.
– Я запутался – в работе, в жизни, в вопросах света и тьмы. Догадываюсь, что вы были в похожей ситуации. Что мне делать? – спросил я без прелюдий.
– Тебе самому решать. Это дело личного выбора. Но, как я понимаю, ты уже свой выбор сделал, – сказал он, покосившись на мой значок.
– Права выбора я был лишен, как вы понимаете, – попытался оправдаться я.
– Михаил Афанасьевич утверждал, что трусость один из самых страшных человеческих пороков, если не самый страшный. Но надо отдать должное, противостоять ему под силу немногим. В этом смысле я не слишком отличаюсь от тебя. Да и протест мой против системы был оперативно локализован как внешним, так и внутренним цензором, – сказал собеседник.
От слов Владимира Владимировича мне стало как-то горько. Да, я струсил перед карательной системой Кузни, стал служить делу потребления, сжигая в нем человеческие души. То ли от осознания этого, то ли от вида и слов Владимира Владимировича меня стало тошнить, и в следующий миг меня вырвало.
– Да, Бордо здесь не то, – отреагировал на мой поступок Позер, – хотя я уже привык.
– Дело не в этом, – парировал я, и решительным жестом сорвал у себя с груди значок в виде козлиной головы и бросил его на землю.
– Бунтовать решил, – усмехнулся Владимир Владимирович, – в этом деле я тебе не помощник. Война – дело молодых.
– Как можно разорвать контракт? – спросил я.
– Никак, – ответил Позер, – раньше надо было думать. К тому же, разрушить систему можно только, находясь внутри нее. Поэтому наличие контракта – это, скорее, твое преимущество.
– Как я, рядовой клерк, могу разрушить этого гегемона? – спросил я, принимая бутылку из рук Владимира Владимировича.
– У каждой системы есть уязвимые места, – ответил Позер, – надо просто найти тех, кто укажет на них.
– А где их можно найти? – спросил я, сделав глоток позеровского пойла.
– Следуй за скарабеями, – ответил Владимир Владимирович, после чего завалился на бок и моментально заснул, тяжело сопя.
Что имел ввиду Позер, было непонятно. И тут я схватился за нащупанную в мыслительном потоке зацепку, тонкую логическую ниточку, которая могла привести меня к клубочку разгадки его слов. За последнее время мне неоднократно попадались люди с символикой этих почитаемых в Древнем Египте насекомых. Я судорожно стал перебирать в памяти лица, обстоятельства и места, где я сталкивался со скарабеями. Навозный жук был изображен на меню кафе «Последний выдох господина ПЖ», а также в виде татуировки на руке официантки этого же заведения, на кулоне Аннушки, и самое неожиданное – на портсигаре Владимира Семеновича.
– Неужели «скарабеи» находятся и в высшем руководстве корпорации «АйДи», и, похоже, особо не скрывают свою принадлежность к клубу заговорщиков, – подумал я.
Все это было очень странно и чрезвычайно любопытно. Из всех людей, которые были носителями логотипа или символа скарабея, проще всего было поговорить с Аннушкой. За время работы у меня начали складываться с ней дружеские отношения, поэтому риск быть посланным по сравнению с другими предполагаемыми «скарабеями» был минимальный. В крайнем случае, неловкую ситуацию можно было попытаться перевести в шутку или праздный интерес, мол, в метро услышал о скарабеях и решил узнать. На следующий день в районе 11.00 я предложил Аннушке в рабочем чате сходить на обед без Георгиевского. На вопрос почему, объяснил, что хочу поговорить тет-а-тет по одному личному вопросу. Она согласилась. Кроме того, я решил повысить свои шансы на успех – выбрав в качестве места обеда «Последний выдох господина ПЖ», которое могло иметь отношение к тайному обществу. В кафе мы заказали хинкали, и по моей инициативе по двойной порции разбавленного водой спирта.
– Странно, почему во всех заведениях на меню изображен козел, а в этом кафе жук-скарабей? – начал разговор я.
Аннушка внимательно посмотрела на меня, и после непродолжительной паузы продолжила: – Каждый сам определяет свои дизайнерские решения и стратегию продвижения.
– Ты свою стратегию давно определила? – спросил я.
– Срок давности, время – относительные понятия, – усмехнулась Аннушка, явно догадываясь, к чему я веду, – что конкретно тебя интересует?
– Ладно, не буду вилять, – сказал я, – расскажи мне о скарабеях. Я видел, что у тебя есть кулон с изображением жука.
Аннушка приподняла рюмку со спиртом и знаком призвала меня сделать аналогично. Соприкоснувшись стопками, мы выпили.
– Глеб, как ты думаешь, что произойдет, когда погаснет свет человеческих душ? – спросила Аннушка.
– Ничего непредвиденного – наступит тьма, – ответил я.
– А что такое тьма? – продолжила Аннушка.
Я задумался, и через какое-то время, не найдя ничего лучшего, сказал: – смерть?
– Можно и так сказать, но не совсем, правильнее назвать этот процесс перераспределением энергии. Если где-то убывает, то значит – где-то прибывает. Задача Корпорации «АйДи», как, впрочем, и «Генератора Света» заполучить энергию человечества. Если Уильям Виндзор добьется успеха в этом деле, тогда работа ЗАО будет навсегда остановлена. Тьмы, в прямом смысле, не наступит, просто человек сам станет контентом, потребляющим сам себе, при чем с каждым разом все активнее и жаднее. Так называемый – зеркальный эффект. А контент, насколько ты уже понял – это набор сменяющихся трендов, но правильнее назвать его фоновым шумом или чистой пустотой. Совсем просто – потребление превратит человечество в ничего.
– А зачем это Уильяму Виндзору? – спросил я.
– Да потому что он и есть ничего, пожелавшее доказать Богу, что является чем-то или даже больше – всем, – ответила Аннушка.
– Кто был никем, тот станет всем, – вспомнил я известную строчку из Интернационала.
– Все верно, – подтвердила Аннушка.
– Хорошо, но Иван Ухгад говорил мне, что, если человечество осознает себя – жизнь прекратиться. Люди сольются со светом, что приведет к исчезновению жизни, – сказал я.
– Пройти финальную фазу осознания могут редкие индивидуумы, иначе Иисусов и Будд было бы гораздо больше. Это просто хитрая уловка Виндзора. Благодаря осознанию человек сохраняет себя. Потребление же превращает его в примитивный организм, способный лишь продуцировать и удовлетворять примитивные потребности, – отрезала Аннушка.
– Чудаковатый старик из метрополитена, как его – Лонгин, говорил о великой перезагрузке. Но последствия этого процесса неизвестны, – продолжил я.
– Точно этого не знает никто. В случае с предыдущими перезагрузками, они происходили на локальном уровне – в конкретных населенных пунктах, максимум территории охватывали район Средиземноморья и Месопотамии. А это, как ты понимаешь, довольно ограниченные условия. Конечно, с того времени технологии сильно ушли веред, но здесь речь идет о глобальном процессе, последствия которого предугадать невозможно. Не исключено, что процесс перезагрузки даст сбой – оборвется так и незавершенным. В этом случае все плюшки достанутся корпорации «АйДи» – человечество останется планктоном Виндзора – контентом, потребляющим контент. Другой вариант – перезагрузка уничтожит все, что также выгодно корпорации – поскольку пустота возвратится к пустоте. В случае удачной перезагрузки – и корпорация «АйДи» и ЗАО «Генератор света» вернуться к первоначальным позициям, что просто отбросит контору Уильяма Виндзора назад. Со временем «АйДи» сможет восстановить прежнее влияние.
– И что надо сделать, чтобы избежать реализации негативного для людей сценария? – продолжил расспрашивать я.
– Корпорация «АйДи» активно приближается к своей цели, и общество скарабеев пытается помешать планам компании – отвернуть человека от потребления материальных и виртуальных иллюзий. Собственно, скарабей в качестве талисмана нашего ордена был выбран не случайно, мы, как и эти жуки, пытаемся очистить мир от дерьма, в которой он стремительно погружается.
– Как я могу присоединиться к вам? – спросил я.
– Общество скарабеев крайне закрытая организация. Все ее члены могут только догадываться о том, кто состоит в братстве. Ты пошел верным путем – изображение скарабея может говорить о принадлежности к общине, но не всегда. Поэтому в вопросе идентификации нужно быть максимально аккуратным – преторианцы не дремлют. Скарабеем нельзя стать, скарабеем можно только быть. Ты скарабей?
Задумавшись, я ответил: не знаю.
– Это хорошо, – ответила Аннушка, – подвергать сомнению, особенно устоявшиеся общественные клише и исторические факты, которые, как известно, составлены такими же стратегами, политтехнологами и экспертами, как и мы – правильная черта. Чтобы ты не фантазировал на тему нашего общества, поясню – у нас нет никаких тайных собраний, посвящений и ритуалов. Естественно, мы общаемся, и делимся своими размышлениями друг с другом. Но главное, мы просто как можем, служим делу спасения этого мира.
– Например? – спросил я.
– Каждый по-своему, исходя из своих возможностей. Например, я, как специалист по поиску антиконтента, передаю тебе не все что вылавливаю в сети, в основном – продукт средненького качества. Истинные же бриллианты антиконтента стараюсь как можно дольше удерживать вне внимания специалистов корпорации «АйДи». Конечно, когда ролик становится очень популярным, его приходиться передавать огласке, но к этому времени он уже обычно выполняет свою функцию – возвращает энное количество потребителей к осознанию или самосозерцанию, что по большому счету одно и то же. И здесь самое сложное, не передержать, чтобы не спалиться, – пояснила Аннушка.
– То есть, в моем случае следует скрывать истинный посыл антиконтента, а бить по побочным нарративам, например, как в случае с муралом на Артема, когда можно было сосредоточится исключительно на соглашении об евроассоциации, упустив аллегорию с казачьим крестом. Или даже больше – стараться подводить потребителя к свету через отрицания к принуждению – когда стратегия противодействия антиконтенту и действия армии ботов настолько навязчивы, что вызывает лишь отторжение, – сказал я.
– Смотри сам, это твоя тема, – отвела Аннушка.
На следующий день мне пришло очередное задание от Аннушки. Антиконтент представлял собой кавер версию популярного российского исполнителя Шабашы на известный хит 90-х годов группы «Альянс» – «На заре». Нацепив наушники, я стал внимательно смотреть ролик. Сюжет клипа был незамысловатым – зрелый исполнить в сопровождении рок-музыкантов тихо хрипел слова песни на крыше одной из московских многоэтажек. В качестве перебивок использовались кадры центральной части Москвы, влюбленной пары и танцующих подростков. Конечно, неподготовленному потребителю контента уловить посыл ролика было непросто. Истинные мотивы клипа были хитро замаскированы под маскультурный шлам среднестатистического музыкального продукта. Но специалистам моего профиль было понятно, что такой продукт появился с очень конкретными целями и задачами. Во-первых, песня была нехарактерна для Шабашы, а сложность ее исполнения для безголосого артиста была неподъемная. Поэтому ему приходилось очень низко не петь, а хрипеть или даже гундосить ее. Эстетики в этом не было абсолютно никакой, даже наоборот – полное отвращение, которое распространялась в отношении всей современной отечественной музыки. То, что речь идет о глобальной индустрии, а не о конкретном исполнителе было понятно по зеркалам, которые неспроста были выставлены перед хрипящим певцом. Один исполнитель как отражение всех и наоборот, все как отражение одного. Шабаша не намекал, а кричал, точнее сопел, что современная музыка превратилась в полное гавно, и реакция на этот клип должна была быть одна – двинуть монитор кулаком, а в случае со смартфоном или планшетом – швырнуть его как можно сильнее об стенку или пол. Второй момент – влюбленная пара противопоставлялась безумной толпе. Искренние чувства парня и девушки разбивалась волной танцевально-алкогольного угара. Она поглощала влюбленных и размывала их в каше толпы. Лицо возрастного Шабашы, когда он присоединялся к танцующейся молодежи, красноречиво демонстрировало всю абсурдность и тупость происходящего. Прыгающий в толпе малолеток половозрелый мужик – это сильно. Был еще один важный момент, который могли уловить лишь те, кто уже пытался искать Бога в себе. В начале второй минуты клипа в бесконечном массиве бетонных многоэтажек на мгновение появлялся Храм Вознесения Господня в Сторожах у Никитских ворот. Собор в данном контексте не выступал в качестве франшизы Русской православной церкви, которая имеет в Богу такое же отношение, как ромашка к войне. Впрочем, как и любая другая церковь. Здесь речь шла о Боге или Свете, который может отражаться практически во всем, в архитектуре в частности. И на фоне серых бездушных муравейников относительно небольшой аккуратный храм и разрезаемое восходящим солнцем небо вселяли надежду на что-то светлое и доброе. Стратегию противодействия антиконтенту я построил только на противопоставлении любви и толпы. Остальные акценты я специально, точнее злонамеренно, если так можно выразиться, упустил. Армию ботов пустили на восхваление тусовки и таланта Шабашы, который сумел вдохнуть новую жизнь в старый хит. В этот же вечер мне в чат написала Ольга, которая предложила встретиться в ресторане BEEF meat & wine недалеко от Дворца спорта. Я, конечно же, согласился. В назначенное время я прибыл к заведению. С правой стороны от двери прямо из стены торчала скульптура, хотя корректнее сказать фигура быка, которая была сделана из деревянных или пластиковых пластин, выкрашенных под мясную нарезку. У быка были небольшие острые рога, которые смотрелись весьма угрожающе.
– Странно, почему в европейской культурной традиции звериным воплощение зла чаще всего представляется козел, а не бык, – спросил я у себя, и тут же выдвинул гипотезу, – наверное, из-за размера и формы рогов, а также глаз. Сатане определенно больше подходили козлиные – с пугающими плоскими зрачками. В этот момент в кармане у меня завибрировал телефон. Звонила Ольга, которая сказала, что ждет меня внутри за третьим столиком у окна. Я открыл дверь и нырнул в заполненное густым дымом помещение. По насыщенности и неприятному табачному дыму ресторан мог побороться за первенство с «Желтым морем». Я догадался, что количество дыма определяет статус и уровень заведения. Чем он был выше, тем гуще в ресторане должен был быть дым. Не знаю, в чем был смысл, вероятно, в приватности и анонимности клиентов – дым должен был скрывать посетителей от посторонних взоров, а, возможно, в этом был более глубинный посыл – причастность к касте богатых и счастливых имеет свою цену – и неприятный табачный дым во время потребления благ служил намеком, предвестником платы, которую придется заплатить за тернистый путь большинства посетителей заведения к финансовому благополучию. Дым – верный знак горения. Из смога вплотную ко мне выплыла обнаженная девушка, голову которой украшали накладные рога, примерно такие же, как были на фигуре быка при входе.
– У вас заказан столик? – спросила она.
– Да, меня ждут за третьим столиком у окна, – ответил я.
Девушка взяла меня за руку и повела сквозь дымную пелену к Ольге. На месте она положила мою руку на спинку стула, и я сел за стол. Лицо Ольги едва просматривалось в плотной дымке, но все же красивые черты ее лица прочитать было можно.
– Предлагаю взять бутылку водки и шатобриан, – по-деловому предложила она.
– Сойдет, только шатобриан средней прожарки, – пошутил я.
Ольга вложила в губы сигарету, подкурила ее, и выпустила тонкую струйку дыма.
– С Владимиром Владимировичем пообщался? – спросила она.
Я дал утвердительный ответ.
– Судя по настроению, разговор получился продуктивным, – улыбнулась Ольга.
– После этой встречи меня мучает один вопрос – начал я, – насколько я понял, Позер уже не имеет никакого отношения к корпорации «АйДи».
– Верно, – подтвердила Ольга.
– Но при этом он свободно живет на Кузне, я имею виду – легионерам до него нет никакого дела, – продолжил я.
– И опять в точку, – сказал Ольга, и пустила еще одну тонкую струйку дыма, – помнишь, был такой фильм «Матрица»? Один из персонажей этой киноэпопеи – оракул Пифия. Чем-то подобный сейчас занимается Владимир Владимирович. Можно сказать, что это почетная пенсия за его непомерный вклад в дело потребления.
– Не знаю, мне кажется, что последние годы его журналистская деятельность была наполнена нотками антиконтента. Вспомнить хотя бы некоторые «прощалки», посвященные православной церкви, или размышления в документальных фильмах о передовых или некогда передовых странах мира, – попытался возразить я.
– Это всего лишь верхняя часть айсберга, которая показалась в тот момент, когда ледяная глыба уже готовилась пересечь Гольфстрим. Долгими годами убеждать американцев в светлой стороне силы серпа, молота и звезды, а затем вливать в неокрепшие головы бывших советских людей идеи западного либерализма – не пропаганда, а талант в деле продвижения контента, – усмехнулась Ольга, явно выражая неуважение к ветерану журналистики. Но я так не считал. Я всегда верил в силу чистосердечного раскаяния и прощения. Может, Позер и заслуживал свой ад, но признание своих ошибок, попытка исправить их, должны были делать температуру сковородки, на которой ему предстояло жариться в вечности, чуть слабее. В этот момент к нашему столику подошла официант и поинтересовалась, готовы ли мы сделать заказ. Ольга взяла инициативу в свои руки и заказала бутылку водки и две порции шатобриан – слабой и средней прожарки.
– Почему ты посоветовала мне поговорить с ним? – вернувшись к разговору, сказал я.
– Владимир Владимирович действительно был вынужден оставить работу, поскольку под закат карьеры в его речах периодически стали звучать элементы антиконтента. В качестве одного из ярчайших примеров его партизанской деятельности можно привести монолог о «глобальной ереси». Конечно, основная часть его эфирного времени служила делу потребления, но вот такие, казалось бы – незначительные и малозаметные выпады, стали напрягать высший менеджмент. Поэтому решено было отодвинуть его от дел, при этом из уважения к прошлым заслугам, сохранив за ним определенные преференции. В частности, это касается свободного употребления крепких алкогольных напитков и лояльности легионеров. Но самая существенная льгота Владимира Владимировича – право говорить то, что он думает или считает нужным, но при условии, что его спросят об этом самого. То есть, сам подойти к человеку и выразить своим мысли он не может, но ответить на вопрос – вполне.
– Ты знаешь, о чем я его спросил? – поинтересовался я.
– Догадываюсь, – ответила Ольга.
Официант подошла к нашему столу и начала выкладывать не него содержимое своего подноса: тарелки с оригами из купюр в виде стейков, две горящие свечи, графин с водкой в виде головы быка и две граненые рюмки. После этого девушка до краев наполнила стопки и удалилась. Стейк Ольги был сделан из розоватых канадских банкнот номиналом 50 долларов, мое блюдо было из более темных фунтов стерлингов аналогичным номиналом. Ключевым символом национальной валюты Великобритании вместе с Елизаветой II выступал знак, в которой соединялось несколько букв и смыслов. Символ представлял собой латинскую букву L, верхняя часть которой напоминала прописную литеру f. В этот момент я почему-то связал знак фунта стерлинга с Fbook и Люцифером. Ольга взяла рюмку и протянула ее в моем направлении. Я ответил на ее жест. После глухого звона, она произнесла тост: – За открытые глаза. После чего залпом опорожнила содержимое стопки. Я выпил следом. Затем мы приступили к трапезе. Ольга поднесла свечу к своему стейку, бумага вспыхнула, и она с закрытыми глазами вдохнула белый дымок. Холод Кузни еще не овладел мной, но я уже предчувствовал неминуемое приближение его ледяного дыхания. Выполнив ритуал со свечей, я наполнил свои легкие не мерзким и едким, а вполне нейтральным, даже можно сказать приятным дымком. Все-таки, ощущения стоят того, чтобы платить за них золотом.
– На чем мы остановились, – сказал я после еды, – да, о разговоре с Владимиром Владимировичем, точнее моих вопросах к нему.
– Полагаю, что суть вашей беседы свелась к нюансам работы, вернее компромиссу с совестью, на который можно пойти при исполнении служебных обязанностей, – сказала Ольга, закуривая, – я поняла это, посмотрев разработанную тобой стратегию противодействия антиконтенту – ролику «На заре» от Шабашы. На твоем месте тему храма я все же бы осветила. Нужно более тонко балансировать на гранях, здесь же не дураки работают.
Я насторожился и внимательно посмотрел на Ольгу. Она заметила перемены в моей мимике, улыбнулась и протянула ко мне одну из своих масок, но только внутренней частью. На лбу вогнутого улыбающегося лица я рассмотрел изображение жука-скарабея с разложенными крыльями, который передними лапками сжимали золотой шар.
– Ты скарабей? – спросил я Ольгу, приглушив голос.
Вместо ответа она приставила маску к лицу и хихикнула.
– Наше общество, как ты понял, крайне закрытая организация. Многие члены ордена действуют на свое усмотрение, по своим силам и возможностям, служа делу спасения мира. Но среди скарабеев есть и лидеры, которые разрабатывают и воплощают в жизнь более серьезные планы. Таких скарабеев принято называть иерархами. Только они наделены правом носить символы жуков с расправленными крыльями.
– Так ты начальник не только в корпорации «АйДи», но и в диверсионном отряде, – пошутил я, не повышая голос.
– Можно и так сказать, – ответила Ольга.
От этой информации я, прям, воспрянул духом. Девушка, в которую я был влюблен, работала на свет. И это было лучшей новостью за последнее время.
– Почему ты решила рассказать мне об этом? – спросил я, разливая очередную порцию алкоголя.
– У скарабеев есть легенда, что навозный шар, как аллегория погрязшего в потреблении мира, толкают к обрыву мирового океана все жуки, но столкнуть его по силам только одному уникальному насекомому, которого мы называем электус, – сказала Ольга.
– Кажется, я догадываюсь, к чему ты ведешь, – сказал я, и потянул Ольге наполненную стопку, – я тот жук, который должен толкнуть шар в пропасть?
– Я и другие иерархи верят в это? – ответила Ольга, после того как мы чокнулись и выпили.
– Какие для этого есть основания? – сказал я, заметив, что мой язык из-за алкоголя становится вялым и непослушным.
– Как-то изрядно напившись, Владимир Владимирович сказал, что гегемон разрушит сменивший его стратег. Есть еще одно пророчество касательно электус, но его я говорить не буду, поскольку оно личного характера, – пояснила Ольга.
– И что конкретно должен сделать электус? – спросил я.
– Для начала он должен максимально сблизиться с Уильямом Виндзором – стать одним из его вассалов. Только после этого электусу будут раскрыты все детали замысла скарабеев, – ответила она.
Я вновь наполнил рюмки.
– Мне пора идти, – неожиданно сказала Ольга, – у меня еще есть дела.
– Разреши я хотя бы проведу тебя, – предложил я.
– Разве что до машины, – отрезала она.
Я стал рыскать по карманам, чтобы расплатиться за ужин, но Ольга сказала, что счет уже погашен. Я нащупал на бедре пачку с купюрами долларов, достал стодолларовую купюру и быстро сложил из нее маленький самолетик, чтобы сделать официанту приятно. К тому же любому понимающему реальное положение дел в мире человеку всегда отрадно сжечь американский самолет. Я довел Ольгу до черного мерса, раскрыл перед ней заднюю дверь. Она отодвинула от лица маску с выражением безразличия, улыбнулась и поцеловала меня в щеку, одновременно вложив мне в руку какой-то предмет. Когда машина отъехала от ресторана, я раскрыл ладонь и увидел в ней коробочку. Отойдя в сторону и на всякий случай осмотревшись по сторонам, я раскрыл ее. В футлярчике оказалась золотая цепочка, выполненная плетением бельцер, с кулоном в виде жука-скарабея, который сжимал в передних лапках золотую корону с семью острыми зубцами. Мне не хотелось идти домой. Вначале я подумал взять еще бутылку водки и распить ее где-то на улице, но я уже был итак достаточно пьян, поэтому решил не усугублять свое состояние. Впрочем, эту глупую мысль я откинул, проходя «Арену Сити». Зайдя в первый попавшийся бар, я попросил бутылку чистого спирта, кинул бармену золотой и вышел на улицу с зажатым в руке бумажным пакетом. Я вновь оказался в месте, где еще не так давно стоял памятник вождю восточноевропейского и среднеазиатского пролетариата, а сейчас красовался памятник говняному шару. Сев под ним, я сделал плотный глоток спирта.
– Это особе место. Наверное, чтобы не происходило в нашем обществе, здесь непременно должен стоять памятник крайней революции или ее лидеру. А вообще очень забавно, когда революционеры уничтожают наследие своих предшественников, чьи методы и подходы словно под копирку использовали в своей борьбе. По большому счету разница лишь в расцветке флагов, – думал я, все глубже погружаясь в алкогольный транс.
Со стороны Крещатика показались два легионера, которые бесцеремонного перешли автомобильную дорогу и остановились недалеко от того места, где я распивал алкоголь. Я отложил бутылку со спиртом в сторону и приставил к лицу первую попавшуюся маску. Лицо одного легионера было забрызгано кровью, а в глазах читалась непомерная усталость и тоска.
– Я больше этого делать не буду, – говорил он, отстраненно смотря куда-то вверх.
– Чудной ты, Петр, это работа-мечта. Херач да еби всяких чмырей, – отвечал ему второй.
– Таким как ты – да, – резко парировал легионер, покосившись на боевого товарища, – удивляюсь, как ты до сих пор не попал к преторианцам.
– Ну, да, куда нам до вас, фильдеперсовых героев интернациональных конфликтов. Видал уже таких борцов с системой. Смотри, брат, вертухаям твои регалии до жопы – быстро в строй поставят, – ухмылялся другой.
– Был бы это строй – стойло, – сказал воин, и уверенно добавил, – пробьюсь к Лонгину.
– Давай, давай, я понаблюдаю, как тебя отоварят, – захихикал второй легионер.
– Смена закончилась, так что избавь меня от своей компании, – парировал воин.
В ответ на это второй солдат набрал полный рот слюны и демонстративно сплюнул ее в направлении своего напарника. После этого он направился в сторону «Премьер Паласа». Оставшийся воин закрыл глаза и застыл в задумчивой позе. Со стороны казалось, что он молится или медитирует. Я сделал очередной глоток спирта, и встал на ноги. Услышав движение, легионер обернулся и посмотрел на меня. Взгляд его был строгим и даже суровым, из-за чего я моментально приставил к лицу какую-то маску.
– Что улыбаешься, клерк? – спросил он меня.
– Для создания иллюзии доброжелательности и позитива. Беру пример с американцев, – сказал я, догадавшись, какая маска скрывает мое лицо.
– С американцев, – сказал он с едва заменой ноткой удивления, слегка протянув слово, после чего жестко добавил, – тогда вставай на колени.
– С какой стати? – возразил я.
– Тут особых причин не надо, – ответил легионер, – американцы делают это в любой ситуации, когда речь идет об ущемлении прав по половым, расовым, религиозным и еще черт знает каким признакам. Black Lives Matter, бро.
– А ты что негр, – в очередной раз неудачно пошутил я.
– Все мы тут как негры, – ответил он, – но речь не об этом. Просто сейчас будут ущемляться твои права, клерк. И чтобы с высоты полного роста не биться головой о тротуарную плитку, лучше встать на колено.
После этого легионер вынул из ножен короткий испанский меч и пошел на меня. Собравшись с силами, я отскочил в сторону, и отбежал на несколько метров от воина.
– Боец, успокойся. Давай лучше выпьем, – сказал я, протягивая ему бутылку со спиртом.
– С чертями не пью, – отрезал легионер.
– Я не черт, – ответил я.
– А рога, значит, бутафорские? – спросил он.
Я ощупал свой лоб и голову и не обнаружил никаких рогов.
– Смешно, – сказал я.
– Расхохочешься, – ответил легионер.
– Говорят, что легионеры обычно не разговаривают с клерками? – поинтересовался я.
– Так точно, – согласился он.
– Почему ты разговариваешь? – спросил я.
– Не знаю. Может, потому, что вот здесь уже эта работа стоит, – сказал он, приставив ребро ладони к горлу, – а, может из-за дебила напарника, в котором нет ничего от человека, зато много от грязного животного. А может потому что ты последнее существо с кем мне придется говорить перед тем как я свалю отсюда.
– К свету захотелось? – предположил я.
– Не смей говорить о свете, – гневно сказал легионер, резко приблизился ко мне и схватил рукой за горловину кофты. Из-за этого движения с характерным треском на кофте образовалась дыра и на всеобщее обозрение из-за пазухи вывалилась подаренная Ольгой цепочка с кулоном в виде жука-скарабей с зажатой в лапках короной. Заметив его, легионер ослабил хватку, а затем и вовсе убрал руку от моей шеи.
– Знакомый символ, – сказал я, приводя свой внешний вид в порядок, насколько это было возможно.
– Среди легионеров, которые настоящие воины, а не гиены войны, как мой напарник, с уважением относятся к скарабеям, – ответил легионер.
– Почему? – поинтересовался я.
– Лонгин говорит, что, находясь во тьме, вы служите делу света, – сказал легионер.
– А кто вообще такой Лонгин? – спросил я.
– Легат пропретор, светозарный центурион, первый или небесный сотник, неофициально – Батя. Именно после его подвига, воины, сражавшиеся за Родину, получили возможность искупить пролитую кровь на Кузне, – сказал легионер, после небольшой паузы добавив, – только так воин может заслужить долгожданный покой.
– А что за подвиг он совершил? – поинтересовался я.