– Да, давно это было!.. Сколько лет прошло? не знаю уже; но если я заставила вас страдать, то за вас хорошо и отмстили, поверьте мне!
И, склонив голову, хриплым голосом, с побелевшими губами, как будто говоря сама с собой, она продолжала:
– И я тоже узнала, что такое ревность; и я тоже узнаю теперь, что такое слезы!.. Как он смотрел на нее! Каким голосом он говорил ей эти стихи, в которых каждое слово – признание! и как она счастлива была, слушая его! Любовь облекала ее будто новой красотой. И все это возле меня, которой, он даже и не замечает!
Она прислонилась к дереву и помолчала с минуту.
– Не нужно ли отмстить за вас, поразить, наказать? Скажите одно слово, я готов! – прошептал Орфано.
Принцесса взглянула на него, как бы пробуждаясь от сна; потом, сделав усилие овладеть собой, сказала:
– Что вы здесь делаете?… Что привело вас сюда?… зачем? С какой целью?… Какими судьбами вы очутились в Париже?… Что вас выгнало из Италии?… Откуда вы пришли? куда идете?
Горький смех искривил губы Орфано.
– Спросите лучше у этого увядшего листа, что я попираю ногой, какой ветер сорвал его с дерева? Спросите у него, куда полетит он? Причина моего несчастья носит имя… которое вы знаете. Ее зовут Леонорой… Я бежал от её гнева, я бежал от её презрения… и с того дня я блуждаю туда и сюда, по воле какой-то фантазии или какого-то бедствия; сегодня ведет меня ненависть, завтра – меня толкает вперед бешеное желание убить кого-нибудь или самому быть убитым… То, чем я был прежде, я оставил там, где вас знал… я спустился под гору, оборвался… что за дело, чем бы я мог быть?… вы не хотели любить меня!
– И теперь Орфано де Монте-Россо, владевший дворцами и замками, стал искателем приключений, неправда ли?
– И целый сонм дьявольских страстей воет вслед за ним! Маркиз стал разбойником.
Лицо его отуманилось.
– Ах! если б вы захотели, однако же! – продолжал он, – если бы жалость тронула ваше сердце, какого человека вы сделали бы из меня!.. Для вас все мне показалось бы легким!..
– Но могла ли я, скажите сами, принять руку, окровавленную злодеянием?… Ах! мое сердце возмутилось при мысли о том. какое имя вы мне предлагаете… сумели ли вы сохранить его, скажите?
– Оставим это, – отвечал итальянец, топнув сильно ногой. – Прошедшее умерло!.. Я отдался душой и телом приключениям…. Каждый день бывает новое, кончается одно, другое тотчас начинается! Когда у меня нет своих, я охотно берусь за чужие.
– Уж не в том ли роде что-нибудь привело вас и сюда?
– Тьфу! просто – безделица!.. какая-то женщина, как я догадываюсь, противится своему обожателю; ну, вот я и взялся ее похитить, чтоб избавить ее от скучных размышлений…
– Орфиза де Монлюсон, может быть?
– Да, так именно ее мне назвали… Блондинка, которая была бы и хороша, если б вас не было рядом с нею… Легкое насилие поможет её счастью… и все окончится свадьбой… Может статься, сказали мне, что кавалер, взирающий на нее нежными очами, бросится наперекор нашим планам… Мне поручено не щадить его… и на меня не рассердятся, если удар шпаги свалит его слишком сурово наземь.
– А вы знаете этого кавалера?
– Я сейчас его видел… Судя по его взгляду, он далеко пойдет, если только ему дадут время…. его зовут, кажется, граф де Шаржполь.
Принцесса едва удержала крик, готовый вырваться у неё, и, сделав шаг в сторону, чтобы скрыть лицо свое в тени деревьев, сказала:
– Если б я положила свою руку на вашу, Орфано, и если б я попросила маркиза де-Монте-Россо оказать мне услугу; если б я попросила его в память любви его к Леоноре в то время, когда он виделся с нею в садах отца её, во Флоренции, – скажите, оказал ли бы он ей эту услугу?
Что-то влажное показалось на глазах павшего дворянина; он смиренно протянул свою голую руку.
– Правда? как тогда, вы положите вашу обожаемую ручку вот на эту?
– Можете взять ее, если поклянетесь сделать сегодня то, что я скажу.
– Клянусь!
Тонкая, белая ручка принцессы опустилась в грубую руку авантюриста. Он медленно поднес ее к губам.
– О! моя молодость! – прошептал он.
– Вы стоили лучшей участи, Орфано; но ничто не может уничтожить сделанного!.. По крайней мере, я унесу об этой встрече, которая будет между нами, вероятно, последнею, хорошее воспоминание…
– Говорите, – продолжал Монте-Россо, к которому вернулся голос и поза дворянина, – что я должен сделать?
– Я не знаю, какими средствами и с какими сообщниками вы хотите вести ваше преступное предприятие…. но я не хочу, чтобы оно исполнилось!.. я хочу, чтобы Орфиза де-Монлюсон, у которой я живу, осталась свободной…. Вы не наложите руки на неё и вы и все ваши, уйдете отсюда немедленно….
– Такая преданность у одной женщины к другой женщине! – вскричал Орфано, – А сейчас вы плакали, сейчас вы говорили о ревности? Нет, не за нее вы боитесь!
Он привлек принцессу к свету и, взглянув ей пристально в глаза, продолжал:
– Постойте! не замешан ли тут мужчина?… Мужчина этот не был ли между вами на сцене?… Не граф ли это де-Шаржполь и не сказал ли я вам, что, быть может, в пылу сватки удар шпаги поразит его насмерть?… Так это за него вы так боитесь?
– Ну, да! я не хочу, чтоб он умер!
– Вы не хотите!.. А почему?
– Я люблю его!
– Гром и молния!
Орфано оттолкнул руку принцессы; сильнейший гнев отразился на лице его, но в одно мгновенье он овладел собой и сказал Леоноре:
– Я дал вам слово и сдержу его… Сегодня ни один волос не упадёт с его головы; сегодня Орфиза де-Монлюсон останется свободной, а он останется жив… но завтра принадлежит мне, и как ни велик Париж, а я сумею отыскать графа де-Шаржполя.
– Один на одного, полагаю, человек против человека, значит?
– Капитану де-Арпальеру не нужно никого, чтоб отмстить за обиду маркиза де-Монте-Россо!.. оставайтесь с Богом, Леонора!.. А я иду назад к чёрту.
Он поспешно ушел, окутывая свою длинную фигуру широкими складками плаща, выходя из аллеи, где осталась принцесса, он встретил Лудеака, который шел с озабоченным видом.
– Я повсюду ищу вас, – сказал Лудеак, увидев его; – видите, вон там граф де-Шиври гуляет с Орфизой де-Монлюсон. Сад почти пуст; ваши люди, которых я узнал по лицу, бродят под деревьями. Самая благоприятная минута! подайте скорей сигнал, и в одно мгновенье все будет кончено. Смотрите, вот и граф де-Шаржполь там, как бы нарочно для того, чтоб его можно было дернуть мимоходом. Долго ли хватить кинжалом?… Ну же, на охоту!
Но капитан покачал головой:
– Не рассчитывайте больше на меня. Сегодня утром я был ваш, сегодня вечером – я ничей; завтра – посмотрим.
Раздраженный Лудеак только что открыл было рот, чтоб возразить; но Орфано прервал его:
– Знаю, что вы собираетесь мне сказать: получил деньги, тем и дело кончено. Теперь я не расположен объясняться. А деньги – вот они!.. не хочу ничего отвечать, потому что не хочу ничего делать.
Капитан вынул из кармана толстый кошелек, бросил его в ноги Лудеаку и, взяв привешенный на шее серебряный свисток, свистнул три раза, один за другим, особенным манером.
Вдоль деревьев скользнули тени и проворно исчезли среди веселых огней иллюминации, вслед за капитаном, который пошел, не оглядываясь, прямо к калитке сада.
XVI
Буря близка
Когда капитан ушел, Лудеак не стал терять времени на жалобы и на сокрушение. Он отыскал Цезаря, который терял уже терпенье, любезничая с Орфизой, чтоб только задержать ее, и, ударив его по плечу, шепнул ему на ухо:
– Дело сорвалось!
И между тем как граф де Шиври подал руку герцогине, чтоб проводить ее в галерею, где танцевали, Лудеак прибавил тем же шепотом:
– Но, как мне кажется, с этим делом случилось то же, что бывает с разорванной нечаянно материей… можно зашить.
Этим, впрочем, не ограничились неудачи Цезаря в ночь после театра. Орфиза казалась рассеянной и поглощенной другими мыслями, пока он с намерением замедлял прогулку по освещенным аллеям. Придя на террасу сада, она поспешила оставить его руку и остановилась среди группы гостей, которая окружала принцессу Мамиани, поздравляя ее с успехом на сцене. Лицо Леоноры сияло таким торжеством, что Монтестрюк заметил ей это.
– Мы видели удалявшуюся нимфу, а теперь видим возвращающуюся богиню, – сказал он ей цветистым языком только что разыгранной пьесы.
– Это оттого, что я спасла от большой опасности одного героя, который и не подозревает этого, – отвечала она с улыбкой.
– Значит, герой вам дорог?
– Я и не скрываю этого.
«А! так это она!» – подумал Лудеак, не пропустивший ни одного слова из их разговора.
Принцесса сняла у себя с плеча бант из серебристых лент и, подавая его графу Гуго, сказала:
– На моей родине есть обычай оставлять что-нибудь из своих вещей на память тому, с кем встречались три раза при различных обстоятельствах. В первый раз я вас видела со шпагой в руке, в одном замке; во второй – на охоте, в густом лесу; сегодня мы разыграли вместе комедию, в Париже, Хотите взять этот бант на память обо мне?
И пока Монтестрюк прикалывал бант к своему плечу, она тут прибавила:
– Не знаю, что бы ответила султанша тому рыцарю, который бросился бы к ней на помощь; но удивляюсь, что инфанта может так долго противиться поэзии и пламенным речам, которые вы обращали к ней сегодня вечером.
У герцогини д'Авранш была лихорадочная дрожь, к ней примешивалась и досада. Она была удивлена, что Гуго не пошел вслед за ней в сад, и раздражена, что застала его в любезностях с принцессой. Она подошла поближе и смело произнесла с оттенком неудовольствия и не обращая внимания на окружающих:
– Инфанта может оправдаться тем, что видела в этой поэзии и в этих пламенных речах одну комедию.
Такая же лихорадка волновала и кровь Монтестрюка, но лучше сдерживая себя, он улыбнулся и, гордо взглянув на Орфизу, возразил с той же смелостью, как и прежде, в замке Мельер:
– Нет, герцогиня, нет! вы ошибаетесь: это была не комедия, не вымысел. Видя вас в ярком блеске драгоценных камней, сверкавших при каждом вашем движении, я вспомнил о походе Аргонавтов, искавших за морями обещанное им Золотое Руно… В сердце у меня столько же постоянства, столько же мужества, как было и у них… В глазах моих вы так прекрасны и так же блистательны, и я сказал себе в безмолвном изумлении, упоенный моими чудными мечтаниями: мое Золотое Руно – вот оно!..
– Значит, – сказала просиявшая Орфиза, – вы шли завоевать меня?
– На глазах у всех, как следует честному дворянину, с полной решимостью победить или умереть!
Взглянув на него, она была поражена выражением энтузиазма на его лице, озаренном сиянием молодости и восторга. Поддавшись магнетизму глаз любящего человека, она отвечала тихо и быстро:
– Если так, то идите вперед!
Она повернулась, чтоб вмешаться в толпу, но в эту минуту встретилась глазами с грозным взглядом графа де Шиври. Она остановилась и продолжала громким голосом:
– Я, помнится, говорила вам о своем девизе, граф де Монтестрюк: per fas et nefas. Вы знаете, что это значит?
– Настолько понимаю, чтобы перевести эти четыре латинских слова таким образом: во что бы то ни стало!
– Так берегитесь же бури!
И не опуская глаз, она ушла с террасы.
– Ну! что ты на это скажешь? – прошептал Лудеак на ухо Цезарю.
– Скажу, что пора все это кончить! Сегодня же я поговорю с кузиной и, если не получу формального обещания, то примусь действовать… и эта буря, о которой она говорила, разразится очень скоро.
– Не стану отговаривать тебя на этот раз… Почва горит под нами, но завтра или сегодня же ночью, прежде чем ты на что-нибудь решиться, приди ко мне поговорить… Упущенный случай можно отыскать снова.
Через час граф де Шиври, бродивший взад и вперед по залам, мучимый гневом, но все еще не желая пока ссориться с Монтестрюком, встретил Орфизу в одной галерее.
– Я искал вас, – сказал он, подходя к ней.
– А я вас ожидала, – возразила она, останавливаясь.
– Значит, и вам тоже кажется, что нам нужно переговорить?
– Скажите лучше, мне показалось, что я должна потребовать у вас объяснения.
– Не по поводу ли тех слов, которые я услышал?
– Нет, – отвечала гордо Орфиза, – а по поводу тех взглядов, которые их вызвали.
Граф де Шиври давно знал Орфизу де Монлюсон и давно убедился, что ее ничем нельзя заставить уступить. Хоть она была и молода, но из таких, что не изменяются от детства до старости. Он пожалел, что навел разговор на такой опасный путь, но избежать столкновения уже не было возможности. Пока он искал какого-нибудь ловкого средства к отступлению, герцогиня приступила прямо к делу.
– Если мы и несогласны с вами на счет поводов, прекрасный кузен, то согласны по крайней мере на счет необходимости этого разговора. И так, мы поставим, если угодно, вопросы как можно ясней и вы не будете иметь оснований, клянусь вам, пожаловаться на недостаток откровенности с моей стороны. Когда разговор наш кончится, наши отношения друг к другу, надеюсь, будут определены ясно и точно.
– Я желаю этого, кузина, столько же как и вы.
– Вы знаете, что я не признаю ни за кем права вмешиваться в мои дела. К сожалению, у меня нет ни отца, ни матери; по этому, мне кажется, я купила довольно дорогой ценой право быть свободной и ни от кого не зависеть.
– Не забывайте о короле.
– Королю, граф, надо управлять королевством и у него нет времени заниматься подобным вздором. Между тем, до меня дошло, что при дворе есть люди, которые ставят рядом наши имена, мое и ваше, но, вы должны сознаться, нас ничто не связывает, ни обещания, ни какие бы то ни было обязательства: следовательно – полнейшая независимость и свобода с обеих сторон.
– Позвольте мне прибавить к этому сухому изложению, что с моей стороны есть чувство, которому вы когда-то отдавали, казалось, справедливость.
– Я так мало сомневалась в искренности этого чувства, что предоставила вам дать мне доказательства его прочности.
– А! да, когда вы отложили ваш выбор на три года!.. когда вы представили мне борьбу на одинаковых условиях с человеком незнакомым! с первого же разу – полное равенство!.. Странный способ наказывать одного за вспышку и награждать другого за преданность!
– Если это равенство так оскорбительно для вас, то зачем же вы приняли борьбу? Ничто вас не стесняет, вы свободны…
Еще одно слово – и разрыв был бы окончательный, Орфиза, быть может, этого и ожидала. Цезарь все понял и, сдерживая свой гнев, вскричал:
– Свободен, говорите, вы? Я был бы свободен, если б не любил вас.
– Тогда почему же вас так возмущает мое решение? Как! вас пугают три года, в продолжении которых вы можете видеться со мной сколько вам угодно! Этим вы доказываете, как мало сами уважаете свои достоинства!
– Нет, но бывают иногда такие слова, которые дают право предположить, что обещанное беспристрастие забыто.
– Вы говорите мне это по поводу сделанного мною намека на мой девиз, не так ли? Я только что хотела сказать об этом. Кончим же этот эпизод с одного разу. Последнее слово мое было обращено к вам, сознаюсь в этом. Но разве я не была права, предостерегая графа де-Монтестрюка от бурь, близость которых мне была ясна из всего вашего поведения, несмотря на ваши уверения в дружбе к нему и в рыцарской покорности мне, и не должна ли я была предупредить его, что заявляя намерение подняться до меня, он должен быть готов на борьбу, во что бы-то ни стало? Признайтесь же в свою очередь, что я не очень ошибалась.
– Разумеется, граф де-Монтестрюк всегда встретит меня между собой и вами!
– На это вы имеете полное право, также точно как я имею право не отступать от своего решения. Я хотела убедиться, может ли мужчина любить прочно, постоянно? Еще с детства я решила, что отдам сердце и руку тому, кто сумеет их заслужить… Попробуйте. Если вы мне понравитесь, я скажу: да; если нет. скажу: нет.
– И этот самый ответ вы дадите и ему, точно также как мне?
– Я дам его всякому.
– Всякому! – вскричал граф де-Шиври, совершенно уже овладев собой. – Могу ли я понять это таким образом, что вы предоставляете нам двум, графу де-Шаржполю и мне, только право считаться солдатами в малолюдной фаланге, нумерами в лотерее?
– Зачем же я стану стеснять свою свободу, когда я не стесняю вашего выбора?
Цезарь вышел из затруднения, разразившись смехом.
– Значит, сегодня – совершенно то же, что и прежде! Только одним гасконцем больше! Но если так, прекрасная кузина, то к чему же это решенье, объявленное вами в один осенний день, за игрой в кольцо?
– Может быть – шутка, а может быть – и дело серьезное. Я ведь женщина. Отгадайте сами!
Орфиза прекратила разговор, исходом которого Цезарь был мало доволен. Он пошел ворча отыскивать Лудеака, который еще не уходил из отеля Монлюсон и играл в карты.
– Если тебе везет в картах сегодня так же, как мне у кузины, то нам обоим нечем будет похвалиться! Прекрасная Орфиза разбранила меня и доказала, как дважды два – четыре, что во всем виноват я один… Я не много понял из её слов, составленных из-сарказмов и недомолвок… Но я чертовски боюсь, не дала ли она слово этому проклятому Монтестрюку!
– Я догадался по твоему лицу… Значит, ты думаешь?..
– Что его надо устранить.
– Когда так, пойдем ужинать. Я уже говорил тебе, что мне попался под руку такой молодец, что лучшего желать нельзя…
– Не тот ли это самый, что должен был, сегодня ночью, дать мне случай разыграть перед Орфизой роль Юпитера перед Европой?
– Тот самый.
– Гм! твой молодец что-то слишком скоро ушел для такого решительного человека!
– Я хорошо его знаю. Он и ушел-то только для того, чтобы после лучше броситься на добычу.
– А как его зовут?
– Капитан д'Арпальер… Балдуин д'Арпальер… Ты об нем что-нибудь слышал?
– Кажется, слышал смутно, да еще по таким местам, куда можно ходить только в сумерки и в темном плаще под цвет стены… когда приходит в голову фантазия пошуметь.
– Именно… Не спрашивай, как я с ним познакомился… Это было однажды вечером, когда винные пары представляли мне все в розовом цвете… Он воспользовался случаем, чтоб занять у меня денег, которых после и не отдал, да я и требовать назад не стану по той простой причине, что всегда не мешает иметь другом человека, способного на все!
– И ты говоришь, что он – капитан?
– Это он клялся мне, что так; но мне сдается, что его рота гребет веслами на галерах его величества короля… Он уверяет, что требует от министра возвращения денег, издержанных им на службе его величества. А пока в ожидании, он шлифует мостовую, таскается по разным притонам и живет всякими проделками. Я уверен, что его можно всегда купить за пятьдесят пистолей.
– Ну! значит, молодец!
– Надо однако же поспешить, если хотим застать его в одном заведении, где ему отпускают в долг, а он осушает бутылки, без счета, платя за них рассказами о сражениях.
– Так у тебя есть уже план?
– Еще бы! разве я потащил бы тебя, чёрт знает куда, по такому туману, если б у меня в голове не было готового великолепного плана кампании?
Они прибавили шагу и пришли в улицу Сент-Оноре, к знаменитому трактирщику, у которого вертела вертелись не переставая перед адским огнем. Когда они подходили к полуотворенной двери, изнутри слышался страшный шум от бросаемых в стену кружек, глухого топота дерущихся и резкого визга руготни.
– Свалка! – сказал глубокомысленно Лудеак; – в таких местах это не редкость!
Они вошли и при свете огня увидели посредине залы крепкого и высокого мужчину, возившегося с целой толпой слуг и поваров, точно дикий кабан перед стаей собак. Человека четыре уже отведали его могучего. кулака и стонали по углам. Он только что отвел от груди своей конец вертела и хватил эфесом шпаги самого трактирщика по голове так ловко, что тот покатился кубарем шагов на десять; остальным также досталось. В эту самую минуту Цезарь и Лудеак вошли в залу, давя каблуками осколки тарелок и бутылок.
– Эй! что это такое? – крикнул Лудеак, – разве так встречают честных дворян, которые, веря славе заведения, приходят поужинать у хозяина Поросенка?
В ответ раздался только стон и хозяин, завязывая салфеткой разбитый лоб, притащился к вошедшим друзьям и сказал им:
– Ах, господа! что за история! еще две-три таких же – и навсегда пропадет репутация этого честного заведения!
– Молчи, сволочь! – крикнул великан, махая шпагой и удерживая на почтительном расстоянии избитую прислугу. – Я вот сейчас объясню господам, в чем дело, и они поймут. А если кто-нибудь из вас тронется с места, разрублю на четверо!
Шпага блеснула и все, кто вздумал было подвинуться вперед, разом отскочили на другой конец комнаты. Тогда он положил шпагу на стол и, осушив стакан, оставшийся по какому-то чуду целым, благородно сделал знак обоим вошедшим дворянам присесть на скамье против него.
Капитан Балдуин д'Арпальер, тот самый, кого принцесса Мамиани называла Орфано де Монте-Россо, был еще в том самом костюме, в котором его видели у герцогини д'Авранш. На омраченном лице его еще виднелись остатки гнева, который он усердно заливал вином.
– Вот в чем дело, – начал он, покручивая свои жесткие усы. – Со мной ночью случилось неприятное приключение. Ум мой помутился от него. Чтоб прогнать грустное воспоминание, я отправился в этот трактир с намерением докончить здесь ночь смирненько между окороком ветчины и несколькими кружками вина.
Он повернулся к хозяину, у которого ноги все еще дрожали от страху, и грозя ему пальцем, продолжал:
– Надо вам сказать, что я делал честь этому каналье – ел у него – столько же по доброте душевной, сколько и потому, что он кормит недурно, как вдруг, сейчас перед вашим приходом, под смешным предлогом, что я ему немного должен, он имел дерзость объявить, что не иначе подаст мне вина, как за наличные деньги! не иметь доверия к офицеру Его Величества короля! Я хотел наказать этого негодяя, как он того заслуживал; вся эта сволочь, служащая у него, кинулась на меня… вы видели сами, что было дальше. Но, Боже правый! если б только ваш приход, господа, не возбудил во мне врожденной кротости и не склонил меня к снисходительности, я бы нанизал на шпагу с полдюжины этих бездельников и изрубил бы в котлеты всех остальных!
Огромная нога капитана в толстом сапоге со шпорой: топнула по полу; все задрожало.
– Хозяин – просто бездельник, – сказал Лудеак; – он привык говорить, чёрт знает с кем. А сколько он с вас требовал, этот скотина?
– Не знаю, право… какую-то безделицу!
– Двести пятьдесят ливров, круглым счетом, – прошептал трактирщик, державшийся почтительно вдали; – двести пятьдесят ливров за разную птицу, за колбасу и откормленных каплунов, да за лучшее бургонское вино.
– И за такую безделицу вы беспокоите этого господина? – вскричал Цезарь; – да вы, право, стоите, чтоб он вам за это обрубил уши! Вот мой кошелек, возьмите себе десять золотых и марш к вашим кастрюлькам!
В одну минуту вертела с поросятами и с аппетитными пулярками завертелись перед огнем, в который бросили еще пук прутьев, между тем как слуги и поварята приводили всё в порядок, накрывали на стол и бегали в погреб за вином.
Поступок графа де Шиври тронул великана. Он снял шляпу, вложил шпагу в ножны и уже подходил к Цезарю, чтоб поблагодарить его, но Лудеак предупредил.
– Любезный граф, сказал он, взяв Цезаря под руку, позволь представить тебе капитана Балдуина д'Арпальера, одного из самых храбрейших дворян во Франции. Я бы сказал – самого храбрейшего, еслиб не было моего друга, графа Цезаря де Шиври.
– Не для вашей ли милости я должен был сегодня ночью победить нерешительность одной молодой дамы, которая медлит отдать справедливость вашим достоинствам?
– Как точно, капитан, и признаюсь, ваш неожиданный уход очень меня опечалил.
– Дьявол замешался в наши дела в виде маленькой белой ручки, и вот почему я изменил вам; но есть такие вещи, о которых я поклялся себе никогда не забывать, и не забуду. Вы же, граф, прибавил он, взяв руку Цезаря в свою огромную ручищу, приобрели сейчас право на мою вечную благодарность. Шпага и рука капитана д'Арпальера – в вашем полном распоряжении.
– Завидная штука! – вскричал Лудеак: – Фландрия, Испания и Италия знакомы с ней.
– Значит, – сказал Цезарь, пожимая тоже руку капитану, – вы не сердитесь на меня, что я позволил себе бросить в лицо этому грубияну немного мелочи, которую он имел дерзость требовать с вас?
– Я-то? между военными такие вольности позволительны! Сколько дворян я выводил из затруднения такими же точно поступками!
– Без сомнения! это видно впрочем по вашему лицу! И вы согласитесь, неправда-ли, сделать мне честь разделить мой ужин с моим другом Лудеаком?
– Тем охотней, что работа, за которой вы меня застали, порядочно-таки возбудила во мне аппетит!
– Подавать кушанье, да живей! – крикнул Лудеак.