Ложь в двенадцатой степени

Хельга знала, что после этих располагающих слов люди все равно оставались напряжены и старались скрыть истинные чувства. Такова защитная реакция, ничего не поделать. Поэтому Хельга полагалась на собственное внимание и опыт, помогавшие выдергивать из невербальных знаков тревожные сигналы.

Роберт снова кивнул.

– Вы предпочитаете молчать и слушать, а не говорить, верно? – улыбнулась ему Хельга. – А есть темы, на которые вы разговариваете с большим удовольствием? Так сказать, и слова нельзя вставить.

– Регби, – дернул плечом Роберт. Рытвины на его щеках свидетельствовали о подростковых проблемах, не прошедших бесследно. – С грамотным собеседником могу часами обсуждать матчи и игроков.

Мантисс мысленно перебирала вопросы, как карточки, сортируя по незримым полочкам в соответствии с их полезностью и степенью давления. Ей не хотелось в лоб спрашивать, не тревожит ли Роберта что-нибудь в рабочее время, хотя фактически она для того тут и сидела. Вот только стандартный опрос не приведет к действенным результатам – нужно копать глубже, пробираться под наросты страхов и нежелания людей признавать свои прегрешения и слабости. А так спрашивать любой может.

– На работе общаетесь с кем-нибудь? Нашли товарища по убеждениям, который любит пинать мяч в свободное время?

– В регби мяч пасуют руками. Это же не футбол.

Прокол. Хельга, пусть и не жила в глуши леса, имела смутные представления о спортивных играх. Никогда по-настоящему не интересовалась ими. Старательно ограждала себя от ненужной информации о сборных и мировых чемпионатах, когда ее знакомые слетались стайками для обсуждения очередного виртуозного пенальти или скандала вокруг спортивной знаменитости. Хельга сделала пометку никогда больше не умничать на малознакомые темы и вообще следить за каждым словом – не только собеседника, но и сорвавшимся с собственных губ.

– Вот видите, я бы не подошла на роль такого товарища. – Она попыталась превратить неприятную оплошность в шутку. – Я тут всего пару недель, но мне кажется, среди служащих этого этажа нет фанатов спорта.

– Да, к сожалению, это так. Я почти ни с кем не общаюсь – только вежливое «здрасьте – до свидания» и уточнение обязанностей.

Как Хельга и думала, Роберт был одиночкой. По его зажатой позе, тянущимся к ушам плечам, отводу взгляда заметно, что он тяжело сходится с людьми. А в разговоре с незнакомцами чувствует себя неуютно. Мантисс видела, как ему не терпелось покинуть комнатку и вернуться в привычную обстановку, где каждое действие доведено до автоматизма и ничего не меняется изо дня в день.

Роберт наверняка бродил по коридорам незаметной тенью, и это было не очень хорошо. Если его забитую ежедневными хлопотами голову посетит шальная мысль, поначалу пугающая и чуждая, она со временем будет становиться все более понятной, начнет приживаться, как паразит, убивая бдительность звенящей в колокольчик интуиции… Никто об этом не узнает, кроме самого Роберта, и рано или поздно все закончится трагедией. Хельга читала о предыдущих случаях, коих, на счастье, набралось не так много. Люди постепенно впадали в депрессию, и главной ошибкой было то, что никто вовремя не замечал ухудшения их состояния, а они не делились.

– Разве сегодня обещали дождь? – произнесла будто между делом Мантисс, косясь на часы. – Мне показалось, доктор Амберс пришел с зонтиком. Вы не видели?

Пожимание плечами.

– Кстати, раз уж завернули в эту сторону, Лесси Кинси просила сообщить, если кто-нибудь найдет ее сумку. Такая кожаная, в клеточку и с красными молниями.

Роберт кивнул. Хельге совсем не понравилось, с каким безразличием этот человек относился ко всему, что его окружало. Конечно, совать нос во все щели он не обязан, однако игнорировать вещи, которые просто невозможно не заметить… И дело даже не в сумке, знаменитой не только на весь этаж, но и на парочку соседних. Хельга могла дать руку на отсечение, что Роберт большую часть времени жил как в тумане, механически исполняя поручения, и выныривал из омута, только когда происходило что-то из ряда вон выходящее. Что-то, способное нарушить размеренное существование.

Хельга решила, что следует проводить беседы с этим человеком дважды в неделю. Со временем он станет более открытым, смирится с необходимостью терпеть странную девчонку с дурацкими брошками, а Мантисс выстроит звенья более глубокого и плодотворного разговора.

Третьим работником того же плана была пожилая Гортензия Миллс. Она, как и коллеги, прибиралась на всех этажах, кроме минус четвертого, куда, похоже, простых смертных вообще не пускали. Гортензия приходила только по субботам и, если верить ворчанию доктора Амберса, достаточно лениво исполняла обязанности. Встретиться с ней Хельга не могла, поскольку не попадала на работу в выходные дни, и Уильям любезно согласился присмотреть за пожилой женщиной сам.

Беседы помогали и самой Хельге. С людьми она сходилась легко, умело применяя коммуникативные навыки и уживаясь с разными характерами в коллективе, но вот смириться с новой обстановкой… Очевидно, сказывалось то, что ей довелось бывать в малом количестве мест. Если бы приходилось путешествовать из города в город, она бы уже не заостряла внимание на том, что вокруг нее опять что-то изменилось. Вот только Эдгар всю жизнь проторчал в одном-единственном городе, и если уезжал на конференции в другие страны, то дочь с собой не брал.

Общаясь со служащими, Хельга впитывала их отношения, реакции, мнения о здании, которое стало казаться Мантисс менее банальным и скучным. Узнавала мелочи, которые не успевали сразу броситься в глаза неискушенному новичку. Свое рабочее пространство она изучила вдоль и поперек, стремясь как можно скорее влиться в атмосферу, раствориться в порядках и уже не чувствовать себя чужаком, путающимся в поворотах и кладущим папки не на те полки.

– Период адаптации на новом месте длится до полугода. Плюс-минус, в зависимости от самого человека, – борясь с икотой, пробормотала Хельга. Задержала дыхание пару раз и дождалась, пока приступ пройдет. – А сколько длится этап завоевания доверия руководителя, чтобы тот разрешил работать с МС? Вот Стив Амберс сколько проверок прошел для этого?

– Хельга, дело не только в качествах самого работника и времени, за которое он их раскрывает, – проговорил доктор Траумерих. – Видишь ли, после ухода Эдгара мне нужен был помощник. Коллега, разбирающийся в изучаемых вопросах так же хорошо, как и я, или даже лучше.

– Так все дело в запросах, а не в «выслуге лет»? И мне никогда не дождаться встречи с МС, потому что меня изначально приглашали не для этого?

– Почему ты хочешь с ним увидеться? – легкая тревога пробежала по лицу Уильяма, а затем Хельга увидела… неужели сомнение?

Ее неуемное желание, которое она и не пыталась скрыть, вселяло в доктора подозрения. Уильям сам их устыдился, чересчур поспешно сорвал очки и принялся протирать линзы о рукав, скидывая вместе с пылью следы неугодных мыслей.

– Мне нужно задать ему вопрос. – Хельга поспешила развеять сгущавшиеся тучи. – На самом деле я не уверена, что хочу приближаться к МС. Он злобный, мерзкий, непонятный, как Долина Скворцов, и вообще не тот тип, с которым человек в здравом уме станет заводить беседу по собственной воле. И вместе с тем, насколько я могу судить по обрывкам ваших разговоров, он умен, дальновиден и… всегда прав.

– А еще заядлый лгун.

– Если хотя бы десять процентов того, что говорит МС, соответствует объективной реальности, его нужно слушать. – Мантисс с неудовольствием обнаружила крохотную трещинку в ногте большого пальца. Теперь и его можно отгрызть в порыве волнения – все равно скоро сломается. – Слушайте, я понимаю степень вашей ответственности и уровень риска. Но у меня с детства остался нерешенный вопрос.

– С детства? Так он тебе что-то сказал? – доктор быстро соображал. Или наблюдал подобное раньше.

– Что-то сказал, – не стала отнекиваться Хельга. – Он всем это говорит? Доктор, он всем что-то рассказывает об их жизни, о чем они не догадываются?

– Не знаю, всем ли. Правда, если верить его словам о «даре, меняющем людей», неоспорим тот факт, что МС практикует нечто подобное более чем с половиной своих гостей. Парадоксально, что – сколько я тут уже работаю – мне он ничего не говорил, кроме гадостей.

Печальная улыбка заиграла на губах Уильяма, а затем он стал невероятно серьезным:

– Что он тебе сказал?

– Это секрет.

Хельга выдержала строгий взгляд доктора. Диалог с МС она рассматривала как что-то личное, почти интимное и не собиралась раскрывать подробности посторонним. Поэтому она не могла через доктора Траумериха задать вопрос, ведь с появлением посредника конфиденциальность рассыплется пеплом.

Уильям не стал настаивать.

Рассуждая на тему «Истинный облик демона», Мантисс старалась не забывать, что все ее впечатления об МС складываются из детских воспоминаний. А они могут быть искаженными. Да что там, наверняка такими и являются. Но вопрос, заданный безжалостным проказником, четкой последовательностью знаков и звуков отпечатался в сознании Хельги. Она была уверена, что почти ответила на него, однако цепная реакция спровоцировала появление новых вопросов. Один из них она больше всего чаяла задать МС.

Хельга не сомневалась: Эдгар Мантисс не приходился ей отцом. По крайней мере, генетический анализ подтвердил опасения со стопроцентной вероятностью. Хельга все равно любила Эдгара как отца, ведь другого она не знала. Тем не менее этот другой существовал.

[1] Как такового (лат.).

[2] Верно (лат.).

[3] По моему мнению (лат.).

[4] Из личного опыта (лат.).

[5] Причина причин (лат.).

Глава 2

Хельге еще в детстве нравилось сбивать с толку людей, которые много умничали, но при этом не следили за логикой дискуссии и часто попадали в свои же ловушки. Чем старше она становилась, тем больше оттачивала мастерство ставить зазнаек на место. Кроме тех случаев, когда спорщиком оказывался совсем уж непроходимый болван, для которого любые доводы – что конституция мартышке. Бездейственно. Лучше сразу отступить и не тратить время на попытки потеснить гору.

Существовала еще одна категория людей, с которыми Хельга ненавидела вступать в полемику, даже если была на голову выше в приведении адекватных аргументов и применении уловок. К такой группе относились авторитеты. Им необязательно было становиться ораторами – за них в сей же час вступались последователи. А число неизбежно давит одиночку. Авторитеты сложно побороть – от них можно только убегать.

Эдгар не поддерживал дочь и заявлял, что подобных глупцов везде хватает и бежать в порыве обиды от их туголомной правды – значит проявить трусость.

– Тогда тебе надо убегать сразу в глушь леса, – ворчал профессор Мантисс, потирая болевшие пальцы. – Или смирись, что люди не любят думать – они любят жевать то, что им подают на блюде с сочной клубничкой на самом видном месте. А мнение авторитетов вообще самое вкусное, что они ели в своей жизни. Поэтому запомни: всегда ставь под сомнение любые мнения и проверяй. А если чувствуешь давление со стороны, оставайся при своем, но проверь еще разок для верности. Только не убегай. Никогда.

– Но ведь это означает, что и твои слова я тоже могу подвергнуть сомнению, – хитро щурилась Хельга. – Пусть ты мой отец, авторитет для меня, и профессор, обучающий молодое поколение, ты тоже можешь ошибаться.

– Правильный вывод.

Эдгар давал дочери замечательные советы, многие из которых она взяла на вооружение. Жаль только, что поистине ценные слова он произносил в моменты недовольства поступками ребенка. С его точки зрения, Хельгу тянуло принимать неверные решения. Тогда-то и следовали наставления, которые профессор изо всех сил старался не превращать в тривиальные поучения. Это радовало девушку и одновременно обижало: ведь серьезный разговор с отцом означал, что Эдгар снова злится на нее.

Приходя в новый коллектив, Хельга всегда определяла, кто одиночка, а кто лидер, оценивала степень разложения личности этого лидера и разрабатывала стратегию поведения.

Несмотря на то что доктор Траумерих был руководителем команды исследователей, неоспоримым авторитетом он не являлся. Хельга ценила его за уступчивость, но снисходительное отношение к слабостям людей выходило доктору боком. В такие моменты хорошо бы притормозить и обдумать, что не складывается. Однако, похоже, Уильяма не расстраивало, что его добротой злоупотребляют. Доктор не любил командовать людьми. Скорее всего, в прошлом именно Эдгар Мантисс добивался от коллег результата и наказывал провинившихся, в то время как Уильям Траумерих задабривал сотрудников иллюзорным пряничком – поощрениями и похвалами. И вот теперь весь груз ответственности лег на его плечи, а мышление не перестроилось.

Узнавая Уильяма день ото дня все лучше, Мантисс приходила к мысли, что его доброта и всепрощение объясняются не только характером, хотя и им тоже. Существовала еще одна причина мягкосердечности доктора Траумериха. После вынужденных контактов с МС Уильям всегда чувствовал себя так, будто его искупали в ушате с грязью. И все больше ценил обычных людей, даже со всеми их пороками, потому как любой самый отвратительный поступок человека все равно мелочь по сравнению с тем, что мог выдать МС. По крайней мере, Хельге так казалось.

Мантисс было бы приятней, если бы Уильям все же оказался авторитетом. Тогда зона комфорта для нее разрослась бы на весь этаж, ведь уважаемый доктор хорошо относился к новой сотруднице. Плюс такого положения очевиден, однако в самом начале работы необходимо испытывать трудности, чтобы быстрее найти неудовлетворяющие факторы и собственные недостатки, мешающие с ними совладать.

Раз авторитетным лицом был не Уильям, Хельге предстояло отыскать такого человека и присвоить ему определенный статус. Доктор Траумерих был не единственным ведущим специалистом в команде – Стив Амберс исполнял роль отнюдь не второго плана. Он был ответственным за исследования в лаборатории на этаже и нередко пропадал там. Когда Мантисс заставала его в офисе, он являл собой пример сосредоточенности и ответственности. Не стеснялся выговаривать Лесси за минутные опоздания и следил, чтобы все лежало на своих местах, то есть как он привык. Педантичность, видимо, развилась в нем еще в утробе матери, раз к тридцати годам достигла такого уровня, а пунктуальность заматывалась узлами вокруг всего, что он делал. И еще Амберсу был свойственен пофигизм – ко всему, что непосредственно не относится к его работе. Поэтому Хельга не удержалась и прозвала Стива «Принципом трех П».

Он лучше многих подходил на роль лидера, хотя только время покажет, являлся им или нет. Мантисс со дня знакомства неоднозначно относилась к этому человеку. Амберс много важничал и порой в спешке мог бросить что-нибудь резкое и обидное, пусть и не со зла. Однако эти качества ни на что не влияли. Они могли мешать приятной коммуникации, установлению дружеских отношений, к которым Хельга все равно не стремилась, но не превращали доктора в эгоиста или невыносимого задаваку. И пусть манерность Амберса немного нервировала, Мантисс не сказала бы, что копила неприязнь к коллеге, как это делала, например, Лесси.

– Я сама тут относительно недавно. Через пять дней исполнится ровно шесть месяцев, – рассказывала девушка со смешной сумкой. Звонки на время прекратились, и Лесси оторвалась от монитора. – Но этот Амберс успел засесть мне в печенках.

Хельга понимающе кивнула. Поначалу, планируя собрать по крупицам информацию о людях вокруг, об их взаимоотношениях, недостатках и достоинствах, она подумывала порасспрашивать коллег. Ведь это часть ее работы – задавать вопросы. Но вовремя поменяла стратегию и выбрала роль благодарного слушателя. Лучше спрашивать о каких-нибудь мелочах, показывая свою заинтересованность в жизни других людей. Вскоре они и не заметят, как сами начнут рассказывать то, что Хельга на самом деле хотела услышать.

– Он кажется тебе вредным?

– Еще каким! – пользуясь тем, что докторов в офисе не было, воскликнула Лесси. Она вертела в пальчиках карандаш и бездумно черкала узоры на клочке бумаги. – Он ко всем придирается, особенно к женщинам. Чертов сексист! На моем прошлом месте как бы двух парней уволили за уничижительные шуточки… ну, еще за нетрезвое состояние… А этот, блин, даже извиниться не подумает.

Лесси непроизвольно вставила кончик карандаша между зубов, опомнилась и хотела вынуть, но, посчитав Хельгу «своей», продолжала его покусывать. Кто-то курит, кто-то грызет, а кто-то посасывает подвернувшиеся под руку предметы, справляясь тем самым с напряжением. Мантисс всегда удивляли привычки нервно тащить в рот что ни попадя, хотя она сама страдала из-за своих обкусанных ногтей и ободранных заусенцев. Непогашенный сосательный рефлекс во всей красе.

– Наверное, ему стучали по макушке на прошлом месте, и теперь, заняв хорошую позицию, он… м-м, как бы отыгрывается на младших сотрудниках, – предположила Лесси.

Версия неплохая, но Хельга не была с ней согласна. Она не считала, что Амберс отыгрывался на ком-то, сколько ни наблюдала за его поведением. Доктор не ставил цели унижать коллег, чтобы самоутвердиться за их счет. Более того, в общении с ними он выглядел так, будто его голова забита задачами и поиском решений, так что реакции людей он не замечал. А раз не замечает, зачем провоцировать? Теряется смысл.

– Только он тебя раздражает? Больше никто? – Хельга попробовала приблизиться к формату ведения бесед во время сеансов. Лесси просекла это сразу.

– Ты спрашиваешь как сочувствующий или как психоаналитик?

– Так ли это на самом деле важно? – дернула плечом Мантисс. – Ставить тебе диагноз и забрасывать советами я не планирую. Считай, что я идеальная подушка для слез или бездонный черный ящик, в который можно скидывать скопившийся хлам.

– Я поняла, ты как бы довлеешь к мазохизму. Что мне еще следует о тебе знать? – насмешливо изрекла Лесси. – Ты… лунатишь во сне? Да, можешь не поправлять, я уже и сама услышала, как это звучит.

Хельга вежливо улыбнулась, стараясь поддержать веселый настрой собеседницы. В эту минуту в кабинет влетел взъерошенный Амберс, и Лесси спешно смяла листок и вынула карандаш изо рта. В принципе, зря, так как доктор был погружен в изучение распечатанного материала и не посмотрел на присутствующих.

– Кинси, что там с ЖЖ?

– Это… м-м, имя нового работника? – неуверенно выдавила растерявшаяся девушка. Хельга пожала плечами, заметив обращенный к ней взгляд.

– Нет, Кинси, это Желтый Журнал, – убрав листы в ящик стола, пояснил Амберс. – Замечательная вещь, которую криворукие доставщики умудрились потерять. Журнал нашелся?

– Увы, – пощелкав мышкой, сообщила Лесси. – Он как будто испарился.

– Мозги у них испарились, – сквозь стиснутые зубы пробурчал Амберс.

Мантисс сообразила, о каком журнале шла речь. День назад Уильям сиял от счастья, что к ним в руки (или руки его коллег, что тоже неплохо) попадет любопытная вещица. Степень ее любопытности, правда, еще следовало определить, и скептики уже окрестили журнал набором бумаги, годной лишь для расчеркивания ручек. Оптимисты уверяли, что вещица все ж таки необыкновенная, и тут каждый трактовал скудные данные кто во что горазд: от веры в то, что записанное на страницах желтой книжицы сбывается, до более простенького заверения, что надписи загадочным образом исчезают. Куда и почему, предстояло выяснить одной из команд.

Теперь же жадные до исследований пальчики сжимали воздух, и разочарованным докторам Хельга могла лишь посочувствовать.

Складывалась любопытная картина. Хельгу окружали реалисты и ученые личности, среди которых было немало атеистов и противников веры в сверхъестественное. Однако изучали они далеко не простые явления, которым часто не находилось объяснений. То есть как раз сверхъестественное. Как бы исследователи ни отвергали это определение и какими бы научными методами ни вооружались – суть от этого не менялась. Менялось лишь отношение самих ученых. Они спокойно признавали все странности и смирялись с ними (либо нет, и такие люди долго не задерживались), отчего вырисовывался забавный портрет атеиста-боголюба: в пришельцев не верю, существование призраков отрицаю, но вот телефончик, звонящий сам по себе, даже без подключения к розетке, реален и материален. Красота!

– А ты, Мантисс, чем занята? – бросил доктор.

– Слушаю. Но вы продолжайте разговаривать, я как раз дослушала до самого интересного.

Амберс, не успевший потушить раздражение, явно хотел что-то ответить, но вовремя прикусил язык. Осуждать Хельгу не за что, ведь она вроде как исполняет профессиональные обязанности.

– Хорошо. Кинси, свяжись с компанией. Пусть разберутся, куда пропал груз.

– У него точно какой-нибудь пунктик, – прошептала Лесси, когда Стив покинул помещение. – Помяни мое слово.

Так называемые пунктики встречались у всех. Хельга как раз выясняла, кому какой принадлежал.

– Я заметила, что к тебе у него не получается прикопаться, – продолжила рассуждать Лесси. – Ты там как бы всегда что-то такое отвечаешь, что у него кончаются аргументы. Откуда ты знаешь, что и когда говорить?

Кинси подошла к автомату и сделала кофе себе и Мантисс. Хельга раньше не замечала, чтобы Лесси чем-то делилась или готовила на двоих, и сочла этот поступок попыткой дружественного сближения.

– Ниоткуда. – Мантисс могла бы объяснить, что на самом деле Амберс ни к кому не прикапывается, а Лесси попросту преувеличивает. Вот только вряд ли девушка ей поверит. – Я просто умею слушать и вникать.

– Да-да, слушать и вникать…

Кинси закатила глаза и переключила внимание на монитор. Она словно отгородилась от Хельги невидимой стеной, исключила ее из своего маленького «девичьего лагеря». Лесси верила, что секрет обращения с неприятными субъектами существует, но горделивая дочь профессора просто не желает им делиться. Хельга не прошла тест на сближение, и Кинси осталась ею недовольна. Мантисс казалось, что Лесси как раз из тех людей, которые закидывают невидимые удочки, и если на них никто не клюет – не отвечает на провокации и вопросы с двойным дном, то они сворачивают инвентарь и укатывают на другой конец пруда. Только менее демонстративно, нежели в метафоре.

Мантисс выяснила причину кочевок по минус второму. МС был способен создавать вокруг себя поле негатива, со временем расширяющееся. Оно оседало невидимой пылью на стенах и мебели, впитывалось в воздух. Чтобы люди не варились в этом бульоне тягостных ощущений и нервозности, они перемещались в локацию, очищенную от отрицательной энергии, и обустраивались там, пока уровень тревожности вновь не подскакивал. Это было трудно не заметить: сотрудники чаще ругались и срывались друг на друге, обязанности их тяготили, в голову лезли посторонние, депрессивные мысли. Проблем со сменой кабинетов не возникало, потому как все комнаты на минус втором, от кладовых до офисов, являлись точными копиями одна другой. Некоторое разнообразие в обстановку вносили сами служащие, которым хотелось замечать этот переезд, а не забывать о нем через пять минут из-за гипнотического однообразия окружающего. Хельга еще не стала свидетелем увлекательного перемещения в смежный сектор и ждала его, как свой первый алкогольный коктейль. Своего рода обряд посвящения на минус втором.

Приобщившись к коллективу, дочь профессора уже через две недели выяснила, на каком этаже какой экземпляр располагался. Исключением оставался все тот же минус четвертый – главная загадка Всея Института имени Гр. Ш-и. Во многом просвещению Мантисс способствовали доктор Вейлес, разомлевший под лучами любопытства новой слушательницы, а также доктор Траумерих и некоторые ребята по соседству. Хельга часто беседовала с лаборантами минус второго, проверяя их душевное благополучие по той же схеме, что и приходивших раз-два в неделю сотрудников. Никто по-настоящему не избегал ее общества. Ведь Мантисс была новенькой. Из-за текучки кадров – на этаже нередко менялись лаборанты и секретари – Хельга в глазах коллег была всего лишь временным сослуживцем, который через пару месяцев исчезнет из их жизни и памяти. Поэтому они свободно болтали о том немногом, что сами знали.

Как выяснилось, на минус первом этаже обитали «рухлядь Вейлеса» СТ-30 и некий СГ-17, он же Сердитый Голос. Руководителем отдела по изучению последнего был профессор Роджер Ван дер Рер, а он распространяться об объекте не любил. Но Марк доверительно сообщил, что из-за СГ ему, его команде и всем посетителям этажа не разрешают пользоваться телефонами, радио и рациями. А если у кого-то возникал соблазн, бедолага сталкивался с такими помехами, что не мог продолжать.

– СГ блокирует любые волны в относительной близости от себя, – должно быть, поэтому доктор Вейлес почти всегда в обеденное время, если не находился благодарный слушатель, утыкался в телефон. Общался с женой, по его же признанию, – иначе большую часть рабочего дня он словно пропадал для внешнего мира. – Иногда мы объединяем усилия и даем Голосу влезть в наш Сломанный Телефон. Volens nolens [1] получается веселенькое комбо.

– А как выглядит СГ? – спрашивала Хельга.

Собеседник только плечами пожимал:

– Кто ж знает. Не уверен, что у него вообще есть какое-то обличье.

– Тогда как же?.. – Мантисс погружалась в думы, представляя все сложности, с которыми сталкивались сотрудники отдела минус первого этажа.

На минус третьем балом правили брат и сестра – Селена и Анри Файнс. Первой в качестве подопечного достался М-07, он же Многоликий. И это все, что Хельга знала о нем, не считая очевидностей, вытекавших из наименования. А соседом его был ФД-28 – не то фермер, не то доктор. Мантисс догадывалась, что эту парочку могли держать там против их воли. Ведь если неодушевленный предмет вроде Телефона не нуждается в прогулках, то обитатели минус третьего не стали бы сидеть годами в четырех стенах.

– Одного не могу понять, – говорила Хельга, стремившаяся познать все грани неизвестного. – Если внизу люди буквально скачут вокруг загадочных предметов и явлений, на кой сдались верхние этажи? В смысле… Ну, пусть бы это был Институт изучения паранормальных явлений, —словили бы пару негативных комментариев от серьезной прессы или, наоборот, стали бы всемирно известными. Кому пришло в голову скрещивать красное яблоко с зеленым?

Подобные вопросы Мантисс задавала доктору Траумериху, как самому приятному собеседнику и в каком-то смысле наставнику. С первых дней он помогал Хельге освоиться, знакомил с людьми и порядками, давал необходимые советы. Ничего не изменилось спустя пару недель – разве что опеки стало меньше, поскольку подопечная Уильяма в ней уже не нуждалась.

Поправив очки, доктор откашлялся и приступил к разъяснениям:

– Если ты интересовалась историей института, изначально он учреждался для исследования психосоматических заболеваний. Тогда, само собой, речи не шло об изучении странностей. Владельцы менялись. И в какой-то момент мы попали под начало человека, который решил расширить сферу деятельности.

– О да, я слышал, что его звали не то Лорри, не то Ларри. А после пришел Генри Фирш, – добавил Амберс, сидевший за столом с китайской лапшой.

Стив не любил ходить в столовую, объясняя это тем, что шум и суматоха сбивают с умных мыслей. Поэтому предпочитал обедать прямо в кабинете, и именно в то время, когда другие люди садятся ужинать.

– По слухам, он пришел вместе с Многоликим, вроде как его другом. Фирш, этот чудной старик, редко наведывается сюда. Выделяет финансирование, иногда присылает помощников, но сам носа не сует. А вот его дружбан, если они на самом деле приятели, остался тут. Вроде как захотел узнать природу собственной аномалии. Все ради науки и так далее…

– По собственной воле заточил себя на этаже?

– Он не заточил себя. Многоликий иногда покидает здание в сопровождении кого-либо из сотрудников, потом возвращается.

– Так говорят, – вставил Уильям. – Конечно, это все слухи. Чтобы попасть на работу на минус третий этаж, нужно быть… хм… своим.

– Да, там чуть ли не преемственность. – Амберс выглядел на удивление веселым. Его ощутимо развлекала поднятая тема, и Хельге показалось, что он сам не верит в то, что рассказывает.

– Допустим, со сменой курса разобрались. – Мантисс сложила руки на груди. – Но почему тогда оставили верхние этажи? Теперь кажется, что они ненужные приростки, пережиток старого.

– Да нет, тут как раз все логично. – Амберс взмахнул китайскими палочками, как дирижер. – Люди наверху занимаются увлекательными делами. Например, приглашают добровольцев принять участие в эксперименте. Сажают испытуемых играться с котятами и говорят, что эксперимент направлен на выявление аллергической реакции на шерсть. А на самом деле измеряют уровень окситоцина после забав с пушистыми зверьками. Любят эти ученые обманывать народ.

– Наверху в самом деле занимаются нужными вещами, – вмешался доктор Траумерих. – Они не лезут к нам, не знают наверняка, над чем мы тут работаем, хотя в курсе, что тоже исследуем что-то. И при этом забирают на себя основное внимание.

– О ваших трудах в научном мире ведь никто не знает, так? Если сотрудники верхних этажей приносят пользу обществу, то вы удовлетворяете запросы владельца института? – задумчиво проговорила Хельга. – Какова конечная цель всех ваших исследований? Вы соберете все данные в кучу и напишете книгу? Или продадите самые полезные данные военным?

– Фантазия даже живее, чем у родителя, – прыснул Стив и тут же смущенно кашлянул, решив, очевидно, что и без того перегнул палку с весельем. Затем метким броском отправил картонный стакан в мусорное ведро и поднялся с важным видом. – Извините, я оставлю вас. Работа – требовательная барышня.

Мантисс стало жаль, что Амберс поспешил спрятать ту сторону характера, которую проявлял столь редко. Как оказалось, пребывая в приподнятом расположении духа, он проявлял склонность к участию в различных обсуждениях, будь то профессиональный спор или светская беседа. Проблем с тем, чтобы быстро и безболезненно влиться в компанию и зацепиться за тему дискуссии, у Амберса явно не наблюдалось. Зато была трудность другого характера: хорошее настроение посещало его ой как нечасто.

– Конечная цель, говоришь? Это хороший вопрос, – проводив взглядом коллегу, сказал Уильям. – Действительно, зачем мы тратим время на изучение явлений, которые плохо поддаются изучению? В принципе, ответ до банального прост. Отправляется человек в космос или залезает в незатоптанную предшественниками пещеру – причина одна.

– Жажда открытий?

– Да. Если перейти от любопытства к практическим целям, то любой человек в первую очередь думает, какую пользу можно извлечь из нового открытия. Будет ли оно востребовано людьми? Или что даст конкретно ему? Можно ли его использовать в жизни и для чего? На примере СТ-30 могу сказать, что, выяснив, на какой энергии он работает и откуда приходит звонок, мы, возможно, сумели бы улучшить качество связи или открыть новые слои реальности, о которых не догадывались раньше.