Русский излом. Роман в трех частях

Глава 31

Лишь назавтра в семью Астафьевых пришло печальное известие. Местный околоточный специально заехал в Большие Дубы, чтобы сообщить об аресте Ильи. Он сказал, что Илюша сидит в Крестах, в ожидании суда, а за участие в антиправительственной организации ему грозит Сибирь.

После первых расспросов и выкриков в доме установилась

относительная тишина. Все разбрелись по своим углами и там переживали внезапно свалившуюся беду в одиночку.

Маменька тихо плакала у себя в комнате, перебирая илюшины фотоснимки, останавливая взор на детских. Не верилось, что из белокурого маленького ангела вырос бунтовщик против царя.

Аня проводила околоточного до ворот, не забыв сунуть серебряный рубль в его плотную ладонь – чтобы не болтал лишнего в округе. Вернувшись, она на всякий случай проверила вещи в комнате Ильи: а вдруг этот паршивец спрятал в доме что-нибудь противозаконное. Она устроила обыск почище полиции, но ничего не обнаружила.

Ваня слонялся по дому без дела и, мучимый любопытством, приставал ко всем с расспросами, но не добился ничего ни от маменьки, ни от папеньки, пока, наконец, кухарка Домна не взяла мальчика под своё крыло. Она поставила перед ним тарелку с куском картофельной запеканки и налила молока. Пока Ванюша уплетал за обе щеки угощение, кухарка излагала собственную версию событий. По ее мнению, выходило, что Илья уже давно живёт, как хочет, не слишком прислушиваясь к отцовским советам, поэтому так все и произошло.

– Вот за это и посадили вашего Илюшу, – добавила она.

– Баба Домна, ты все врешь – за непослушание не сажают в тюрьму, -засомневался Ваня.

Домна не стала спорить, а продолжила рассуждения.

– Барин-то, Федор Иванович, слишком добры к детям. Оне хоть и строгость показывают, а ее и нет! Откуда ей взяться, коли сердце доброе. А ему надо бы применить к сыновьям действенные меры, – заключила кухарка.

Словосочетание"действенные меры» Домна позаимствовала у старшей барышни Анны Федоровны, когда они с Надей Талановой обсуждали школьное воспитание крестьянских детей.

– Какие «действенные меры»? – не понял Ваня. Он же не подслушивал за дверью разговоры барышень.

– Меры? Розгами надо было пороть, как в старые времена, – в сердцах воскликнула кухарка.

Ваня поспешил перевести разговор на другое, испугавшись, что Домна сгоряча может внушить родителям идею о «действенных мерах». Илье и Мите уже все равно, а он, как младший в семье, станет крайним.

Маруся горевала вместе со всей семьёй, но в то же время испытала облегчение оттого, что ей не пришлось сообщить ужасную весть домашним. Кое-как утешив маму, она ушла к себе. Сколько всего навалилось на нее – Маруся пыталась упорядочить свои раздумья, но только запутывалась в мыслях и рассуждениях. Чтобы занять себя, она стала подбирать книги для пастушонка Феди. Кое-что она уже отнесла ему, остались «Физика"Краевича, сборник задач по алгебре и старый географический атлас. А позже, когда мама успокоится, Маруся навестит ее. И тогда, возможно, удастся придумать, как помочь Илье.

Тяжелее всех пережил арест сына Федор Иванович. Он был в курсе илюшиных убеждений, считал их ошибочными, но ни на минуту не допускал подобного развития событий. Кроме того, случившееся поразило его своей внезапностью.

Сын не оправдал надежд, сын испортил себе жизнь, сын никогда не продолжит семейное дело – эти мысли теснились в голове Федора Ивановича. Он отгонял их, пытаясь сосредоточиться, и никак не реагировал на упрёки, которые сквозь слезы бросала Асенька. Она совершенно потеряла голову и винила отца во всех бедах, выпавших на долю среднего сына.

Федор Иванович попытался возразить, что это несправедливо, и в Илью он вкладывал неизмеримо больше, чем в Митю, Ваню или дочерей. Кажется, впервые в жизни Асенька не захотела его слушать и, рыдая, побежала к себе.

Горько сделалось на душе у Федора Ивановича: как же так?

Он работает день и ночь, чтобы семья ни в чем не нуждалась, чтобы драгоценная Асенька и дети не знали жизненных трудностей. Он ограждал их от неприятностей, он взвешивал на себя неподъемный груз забот, он пропускал через своё сердце жизненные невзгоды – может быть, поэтому оно так болит сейчас?

Привычным жестом он потёр себе грудь – нет, это не боль! Такое чувство, что Орлик поставил тяжёлую подкову прямо на ребра, да так сильно, что заболела левая рука.

Федор Иванович замер в кресле. Подобные приступы случались с ним и раньше, и по опыту он знал, что необходимо немного посидеть без движения, обычно после этого наступало облегчение. Он закрыл глаза на минуту, а, очнувшись, обнаружил, что все покинули гостиную и разбрелись, кто куда. Да и околоточный уехал: сквозь забытье Федор Иванович услышал стук колес его двуколки. Надо было околоточному «сунуть"в карман, да разве домашние догадаются? Анна, возможно, и сообразит, а милая Асенька и Маруся ни за что! Обе, словно не от мира сего – им невдомёк, что околоточный будет молчать не просто так – рублевик заставит околоточного держать рот на замке и не распространяться о визите к Астафьевым. Сплетни, несомненно, так или иначе просочатся, но пустъ их будет по возможности меньше.

Тем временем исчезнувшая было сжимающая боль вернулась, возрастая в геометрической прогрессии. Сердце запульсировало где-то в глотке, словно пытаясь выскочить. Федор Иванович снова потёр грудину, но лучше не становилось. Он почувствовал животный страх, никогда ранее не испытанный. Этот страх пропитывал клетки тела, заполнял все его существо, и несчастному показалось, что сама госпожа Смерть уставилась ему в лицо своими пустыми глазницами. Лоб покрылся холодным липким потом, а руки задрожали.

– Помогите! – прохрипел Федор Иванович и взмахнул рукой, пытаясь позвать кого-нибудь.

Никто его не услышал. Он попытался позвать ещё раз, и снова безрезультатно.

Звуки, которыми был наполнен старый дом, удалялись от него, становясь все тише и глуше, и на Федора Ивановича навалилась непроницаемая тишина.

– Неужели это все?, – промелькнула мысль, – Так внезапно, не закончив дела?

Он подумал, что не успел расплатиться с поставщиками, а это это может повлиять на дело. А ещё поймал себя на том, что все заботы, связанные с деньгами, кажутся теперь ничего не значащими и пустыми.

– Ася! Асенька! – позвал он наудачу.

Федору Ивановичу стало трудно дышать, и это уже не шаловливый жеребец Орлик давил на грудь подковой, а тяжёлый валун скатился с горы и придавил его. Он приподнялся с кресла, чтобы распахнуть окно, и рухнул бездыханный.

Глава 32

«Пришла беда – отворяй ворота» – гласит народная мудрость. К аресту Ильи добавилась кончина Федора Ивановича, и Астафьевы опасались, что этим дело не ограничится, и судьба продолжит наносить удары. Слишком хорошо они жили в последнее время, так не наступила ли пора проверить их семейство на излом?

Анастасия Александровна была безутешна: особенно́ ее терзала мысль, что она так и не помирилась с Федором, что ненароком обидела его, а теперь ничего невозможно поправить. И прощения не попросить…

Несмотря ни на что, жизнь брала своё, и нужно было заниматься похоронами, завещанием, затем готовиться к поездке в Санкт-Петербург – дело Илюши требовало безотлагательного присутствия.

Да ещё семейное дело, в котором вдова ничего не смыслила.

Асенька, донельзя избалованная мужем, приходила в ужас оттого, что с уходом Федора Ивановича все заботы легли на ее плечи. Правда, старший сын Митя, вызванный домой телеграммой, помог с организацией похорон, а сопровождать Асеньку в Петербург решено было поручить Анне. Оставался открытым вопрос о льняном производстве.

В день погребения дом Астафьевых переполнился людьми: близкие и далёкие заходили проститься с Федором Ивановичем и высказать соболезнования вдове и детям.

Младшие Астафьевы, объединенные общим горем, держались вместе. Каждый из них осознавал, что прежней беззаботной жизни пришел конец. Митя сетовал на то, что дела службы держат его вдали от семьи, а ведь после папы он остаётся за старшего.

Анна опасалась, что придется отложить учебу в Петербурге: она не оставит маму наедине с горем. Да и за младшими необходимо присмотреть.

Маруся и Ваня не отходили от матери, втайне боясь, что она покинет их так же внезапно, как отец.

В эти тяжёлые дни Астафьевы ещё сильнее сдружились с Талановыми, которые практически дневали и ночевали в Больших Дубах и помогали, чем только возможно.

Любовь Петровна с дочерьми и невесткой организовали поминки, Петр Андреевич занимался документами, а Миша и Родион были на подхвате у Дмитрия.

Мише так и не удалось поговорить с Марусей: погруженная в размышления, она ни на кого не обращала внимания. Он понимал, что сейчас не время для объяснений, но без этого разговора он не мог вернуться в Петербург. Он должен поведать Марусе, что открылось ему в то пасхальное утро, когда он любовался ею в церкви и называл про себя Прекрасной Дамой..

И какие же глупости лезут в его голову! Разве можно тревожить сейчас Марусю, когда на нее свалилось такое горе! Да и поймет ли она, ответит ли? А сам Михаил не будет ли выглядеть смешно и глупо, объясняясь в любви гимназистке?

Прекрасная Дама в школьной форме? Нонсенс!

Михаил тряхнул головой – и всё-таки он не отступится! Марусе пятнадцать, ему девятнадцать… Три года до марусиного совершеннолетия пролетят незаметно, а согласие на брак родители непременно дадут: Маруся у них – любимица!

Объяснение произошло через несколько дней на станции Вязовка, куда Асенька отправила детей встретить с поезда их родного дядю Викентия Александровича Баташова. Оставшись вдовой, Асенька убоялась свалившихся на нее денежных проблем, надумала переложить их на плечи младшего брата. Она послала Викентию отчаянное письмо с просьбой о помощи, на которое тот незамедлительно откликнулся. В самом деле – почему бы и не отозваться на предложение сестры?

К тому же Викентию надоела душная пыльная Полтава, где он подвизался мелким клерком в местном банке. Семьи он не завел, в Полтаве его ничего не держало, и он с радостью ухватился за предложение Асеньки, с удовольствием предвкушая переезд в Песчанск – всё-таки ближайший к столице губернский город.

Он заблаговременно отправил телеграмму, в которой сообщал дату приезда и номер поезда. Асенька попросила детей встретить дядю на станции.

В экипаж набилось шестеро: к Ане и Марусе Астафьевым присоединились Рая и Миша Талановы, Леня Пригожий и Сергей Матвиевский, сын дачников из Лисьих Гор. Обстановка недавнего траура не позволяла молодежи проявлять веселье, и всю дорогу в маленькой компании царило настроение тихого созерцания. Один Леня Пригожий на правах старого друга многозначительно улыбался Рае, не говоря ни слова, и позволял себе держать ее руку в своей.

Они приехали заблаговременно, минут за сорок до прибытия поезда, и сразу же разбились на парочки.

Миша Таланов привязал коня на полянке возле будки стрелочника и пошел гулять с Марусей по путям. Это было запрещено, и вскоре дежурный по станции закричал им вслед предостерегающе.

Они сошли с путей на бровку. На откосе, заросшем цветами и травой, краснели ягоды. Миша наклонился и сорвал крупную землянику.

– Как она сохранилась до августа? – сказал он и протянул ягоду Марусе.

Она пожала плечами, но ягоду взяла.

– Что ж тут удивляться, дни-то какие тёплые стоят!

Маруся рассеянно посмотрела на своего спутника и двинулась вперёд. Миша немного отставал от нее. Он любовался ее точечной фигуркой, залитой золотым светом зари.

– Не отставай!, – крикнула Маруся, не оборачиваясь.

Она собирала цветы, растущие прямо у бровки, и складывала их в букет. Крупные ромашки, пижма, львиный зев, Иван-да-Марья, – все вместе представляли причудливую палитру. Последний штрих – душистые веточки кипрея. Наконец, полюбовавшись на своё творение, Маруся решила, что букет достаточно красив – как говорится, не прибавить, не убавить, поэтому следует показать его Мише.

А молодой человек, будущий ботаник, занялся классификацией собранных любимой девушкой цветов, попутно вспоминая их названия на латыни. Когда же изумленная Маруся спросила, понравился ли Михаилу букет, он равнодушно выдавил:

– Мило.

– И это все? – удивилась девушка.

Её шокировал его ответ, и она уже хотела возразить на его замечание, как вдруг издали послышался звук приближающегося поезда.

– Отойди подальше, – скомандовал Михаил и, легко приобняв Марусины плечи, оттолкнул ее с бровки на косогор, спускавшийся от путей вниз.

Поезд, словно огромная железная змея, вынырнул из-за лесной дали и изогнулся на повороте. Он неотвратимо приближался к открытому семафору и к нашим путникам.

Внезапно Миша резко бросился к путям, оттолкнув оторопевшую Марусю. Она не успела ни удивиться, ни испугаться, как он отпрыгнул обратно, держа в руках ежонка, свернувшегося в клубок, И в ту же секунду с шумом и грохотом мимо проследовал поезд.

– Дурачок! – ласково сказал Миша, – Как он попал на рельсы, ума не приложу. Еще немного, и поезд раздавил бы его в лепешку.

– Нет, это ты – дурачок! – воскликнула, чуть не плача, Маруся, – Это тебя мог раздавить поезд! Как тебе в голову пришло так рисковать собой?

Она забарабанила кулачками по его груди в унисон со стуком колес несущегося поезда.

– Маруся, -прошептал Михаил, опуская ёжика на землю. Колючий моментально зашуршал в траве, спускаясь в сторону кустов, а Миша, поддавшись неизвестному порыву, обнял Марусю и впился поцелуем в ее губы. Она не отстранилась – напротив! – ее кулачки раздались, а ладони сами собой обвились вокруг мишиной шеи.

Они ничего не замечали вокруг – ни мчащегося мимо состава, ни цветов, ни начинавшего темнеть неба. Ежик тоже был забыт, а собранный Марусей букет мягко упал на землю. Они выпали из окружающей действительности, смутно понимая, что этот поцелуй не похож на предыдущий, сорванный в Пасху, поэтому целовались снова и снова, пока не заболели губы. Мишу обрадовало то, что Маруся отвечает на его поцелуи, хотя и неумело. А она просто таяла в его объятиях и позабыла обо всем.

Последний вагон уже скрылся вдали, и они отпрянул друг от друга.

Застигнутые врасплох нахлынувшими чувствами, они долго стояли рядом, не в силах пошевелиться. Михаил был уверен в себе: он любил Марусю, сильно и глубоко. В то же время молодой человек понимал, что ждать определенности от нее пока ещё рано в силу юного возраста.

Маруся смотрела на Михаила почти с ужасом, в голове мелькали обрывки бессвязных мыслей, не желающих складываться в единую картину.

«Он меня любит… губы мягкие… а сердце стучит… маленький ёжик… он не может быть таким подлым, как Евгений… на губах его мед… при чем здесь детские сказки?»

– Миша, – позвала она жалобно, но встретив ласковый взгляд юноши, успокоилась.

– Я люблю тебя, Машенька, – твердо произнёс Михаил, – И хочу, чтобы ты об этом знала.

– Я должна ответить сейчас? – растерялась Маруся.

Щеки девушки запылали, и она прижала к ним кулачки, словно возможно было погасить внутренний жар.

– Ты не обязана отвечать сразу.

Миша тоже выглядел смущенным, и Маруся решила ободрить его.

– Миша, пойми, мы с тобой знакомы всю жизнь, я всегда любила тебя, как брата. Да, не удивляйся, как Митю, Илью и Ваню. Помнишь, как во время учебы в гимназии ты приходил к нам? Неужели наш дом и наша семья были чужими для тебя?

А сейчас, когда ты так глупо рисковал жизнью, я испугалась. Я поняла, что, если… тебя не будет, то и мне незачем жить.

Она взглянула на него кротко и спросила:

– Скажи, Миша, это и есть любовь?

Новый поцелуй стал ей ответом.

Глава 33

Через несколько дней Миша Таланов уехал в столицу. Они с Марусей договорились о переписке, о том, что за три года, пока Маруся не достигнет совершеннолетия, проверят свои чувства, а затем попросят благословения родителей. Юная пара не сомневалась в положительном ответе.

Проводив Мишу на станцию, Маруся осталась наедине с домашними делами. Если не считать дядю Викентия, который, что ни говори, был пришлым, за старшую в семье почитали Марусю – мама и сестра Анна ещё раньше отправились в Санкт Петербург выручать Илью из-под ареста, а брат Митя почти сразу после похорон вернулся на службу.

И, хотя за обеденный стол садились всего трое – Маруся, дядя Викентий и Ваня- хлопот по хозяйству было предостаточно.

Викентий Александрович быстро освоился в доме сестры. Еще до отъезда Асеньки он вел долгие разговоры с каждым из членов семьи и, кажется,

сумел подобрать ключи к их сердцам. Так с Анной он беседовал о высшем образовании, о возможности учебы женщин в университете.

Марусе рассказывал о гимназических порядках в бытность гимназистом самого дяди Викентия; с Ваней – о японской борьбе, а с Асенькой – о явных и скрытых достоинствах покойного Федора Ивановича.

Дядя никогда не повышал голос, говорил долго, но без занудства. Шутки его не казались плоскими, а плавная красивая речь выдавала образованность. Он был лёгок в общении и так располагал к себе, что скоро стал поверенным тайн почти всех членов семьи Астафьевых

«Почти» означало, что только Марусю, одну из всех, ему не удалось вызвать на откровенность.

Она единственная не разделяла всеобщих восторгов и отнеслась к дяде Викентия критически. Легкость общения в противоположность другим, она посчитала за легковесность, а таким людям Маруся не доверяла. Вскоре жизнь подбросила ей ещё одно доказательство дядиной несерьезности: он праздно жил в Больших Дубах и не спешил взять на себя финансовые дела осиротевшей семьи.

В размышлениях Маруся пришла к выводу, что, возможно, маменька совершила ошибку, решив прибегнуть в таком важном деле, как благополучие семьи, к родному брату Викентию. Более неподходящего человека трудно было найти, но никто ничего не замечал, будто находясь под гипнозом дядиного обаяния.

Наступил день рассчёта с арендаторами. Папа обычно открывал толстый гроссбух тщательно сверял приход-расход. Федор Иванович в денежных делах был точен, как курьерский поезд, и никто из арендаторов никогда не выказывал неудовольствия по поводу платежей.

С кончиной хозяина все пошло наперекосяк. Народ уже толпился на улице и в коридоре, а дядя Викентий, как ушел спозаранку с удочкой, так до сих пор и не вернулся.

Пришлось Марусе самой раскрыть гроссбух и заняться арендаторами. Справедливости ради нужно заметить, что по отцовским записям ей было легко ориентироваться в цифрах, и девушка с головой погрузилась в новое для нее занятие.

Когда же стрелки часов подошли к полудню, и последний арендатор покинул Большие Дубы, с рыбалки не спеша вернулся дядя. Как ни в чем ни бывало, он проследовал в свою комнату мимо племянницы, раскрасневшейся от жары и от гнева. Она прижимала к груди гроссбух, но дядя в спешке бросил ей «доброе утро"и на ходу отдал кухарке кукан с уловом – восемью мелкими плотвичками. Разговаривать с ним было бесполезно, тем более в чем-то упрекать, и Маруся решила дождаться возвращения матери и все ей рассказать.

На следующий день мама и Анюта приехали из Петербурга с плохими новостями: Илью осудили» за подрывную деятельность"и отправили в ссылку.

– В Сибирь?, -ахнула кухарка Домна.

Она незаметно просочилась в гостиную и слышала рассказ барыни о деталях ареста Ильи, о суде и о коротком свидании с сыном.

Асенька глянула в ту сторону, откуда подала голос любопытная прислуга. Сначала она хотела выгнать назойливую бабу, а потом сообразила, что, если Домна не будет знать ответ на свой вопрос, то вполне может сочинить его. И пойдет гулять слух о том, что средний сын Астафьевых – каторжник. И все благодаря Домне.

– Нет, не в Сибирь, -вздохнула Асенька, -На Урале будет жить наш Илюша. Или в Пермском крае.

– К вотякам, -добавил дядя Викентий, – Дикий народ, живут родовым строем, молятся идолам. Жалко Илюшу: как он там прижи́вется после столичных развлечений?

– Вы ошибаетесь, дядя. Вотяки живут на Волге, а в Пермском крае – пермяки. Однако, насчёт родового строя Вы правы, -с иронией заметила Анна.

– Как долго он пробудет в ссылке? – спросила Маруся.

– Два года, – ответила мать, – Думаю, для Ильи это послужит хорошим уроком. Он вернётся и займётся адвокатской практикой.

Аня недоверчиво хмыкнула: ничего путного из среднего брата не вышло, так что нечего и питать надежды. Мама украдкой вытерла слёзки и, чтобы перевести разговор на другое, поинтересовалась у Викентия:

– Как ты тут управился, братец? Я совсем забыла про расчетный день с арендаторами! Обычно этим занимался исключительно Федор Иванович.

Викентий, нимало не смутившись, заверил сестру, что он полностью контролирует ее финансы, а рассчеты с арендаторами выполнены так же точно и скрупулёзно, как это было при жизни ее мужа.

Маруся чуть не задохнулась от возмущения, слушая такую беспардонный ложь!

– Ну и фрукт этот дядя Викентий, врёт на голубом глазу, а мама ему верит.– прошептала она еле слышно.

Ей хотелось немедленно открыть глаза всем присутствующим на позорную ложь дяди, но, взглянув в изможденное лицо матери, промолчала.

– Пусть мама отдохнёт с дороги, пусть утихнут разговоры об Илье, ведь за один-два дня ничего не изменится.

Дядя Викентий ушел в свою комнату, и в его отсутствие

Маруся немного успокоилась, а потом включилась в разговор об Илье.

А назавтра всю округу потрясла весть о том, что полиция явилась к Трапезниковым, чтобы арестовать непутевую Муру. Поговаривали, что девицу давно разыскивали по всему Петербургу, пока догадались проверить по месту проживания родителей. Общество было потрясено: дочь богатого и уважаемого отца бунтует против царя – неслыханно!

В доме Трапезниковых жандармы перевернули все вверх дном, но «революционерка», словно сквозь землю провалилась.

Понятые – местный староста и телеграфист – охотно делились подробностями обыска, а в желающих слушать недостатка не наблюдалось.

А ещё через два дня деревенский бобыль Гераська сжёг вековую берёзу, что росла напротив Залесья на возвышенности, именуемой Машиной горой. Многие посчитали это событие дурным знаком. Залесская ворожея Аксинья подтвердила опасения:

– Это было не простое дерево, а священное. Люди ему с незапамятных времён поклонялись, ещё до Христа, а теперь через это кострище в наш мир проникнут злые духи. Ох, и натворят они бед, натворят. Кровью умоемся.

Она немного помолчала, а затем добавила:

– Сначала война, потом голод, потом брат пойдет на брата, а в конце времён люди перестанут быть людьми, и наступит царство Антихриста.

Деревенские бабы и мужики внимали откровениям гадалки, но возражали недоверчиво. Ну, сжёг подлый Гераська дерево: жалко, конечно, да что с того? Незачем страхи нагонять – где это видано, чтобы такая могучая держава, как Российская империя, рухнула в одночасье? Наоборот, мы уже и дорогу проложили с запада на восток, аж до самого океана. И годы урожайные идут один за другим, едим-пьем сытно, а царь-батюшка о нас печется.

Вона сколько детишек понародилось за последний год в одном только Залесье! Играют вместе, а подрастут, так что ж, воевать начнут, убивать друг друга?

Не с кем воевать, да и незачем! Россия большая, хватит всем места на ее просторах.

Бабы не на шутку расшумелись и накинулись на Аксинью скопом. Ворожея поспешно ретировалась.

– Жалко мне вас, -сказала она напоследок, – Я-то не доживу, а вы ещё вспомните мои слова, когда брат пойдет на брата. И года не пройдет…

Барышни Маруся и Рая оказались случайными свидетельницами перепалки. Они шли из господского дома к речке, но, услышав крики, завернули к деревне.

– Вздорная бабка эта Аксинья, -заметила Рая, – Не понимаю, зачем ей нужно народ пугать? Правильно ее бабы прогнали.

Она искоса взглянула на подругу, но Маруся не торопилась поддержать разговор. Предсказанья Аксиньи застали ее врасплох и поразили в самое сердце.

Она оторопела, осознав возможность подобного развития событий. Внешне ничего не изменилось – все так же светило нежаркое августовское солнце, зеленел овес в полях, краснели рябины в палисадниках, но, казалось, это ненадолго, и этой красоте и тишине уже вынесен приговор.

Так раковый больной в начале заболевания не ощущает никаких симптомов, хотя внутри его тела уже разрастается опухоль.

– И года не пройдет, – повторила Маруся, добавив с испугом, – Неужели я доживу до конца света?