Но что-то где-то пошло не так

Что сказать, советский сервис промтоваров в сельской глубинке, это печально и тоскливо. Фёдору так и стало. Поначалу. Но походив по магазину настроение поднялось. Не так уж и плохо. Верхняя одежда, костюмы, платья, рубашки, обувь – всё есть. Как говорится неладно скроены, но крепко сшиты. Фёдор взял в руки вполне приличные кожаные женские сапоги. Потёр отворот. Точно кожа. Всего сорок рублей. Дорого или нет? Прошёл дальше. Как-то скученно: косметика, игрушки, посуда, даже инструменты, всё в одной куче.

Нет, всё аккуратно разложено, не раскидано, не перепутано, но сильно непривычно.

Дальше другой отдел – почему-то в промтовары засунули и немного электроники и бытовой техники: кассетный магнитофон Десна, дальше ещё один – уже бобинный, Маяк. Утюги, пылесос, даже фотоаппарат Зенит. И опять, вроде всё в порядке, но непривычно разложено, не по феншую. Цены конечно о – ё – ёй. Кассетник – 220 рублей. Дороговато. Лучше уж Маяк взять за 260. Хотя, кому что нужней. Зенит – ровно сотню, тоже не дёшево. Зато дальше Смена лежит, поначалу не увидел, совсем ничего, пятнадцать рублей. Мечта любого советского мальчишки. Кстати вполне реализуемая. Надёжность – супер.

Ладно, что там дальше? А дальше, дальше две симпатичные молоденькие продавщицы в синих халатиках. Но, внимание – в мини синих халатиках. Ножки стройные, да и сами симпотные вполне. Для провинциального села это вообще сюр. Америка отдыхает. Красивые всё-таки у нас девчонки в СССР.

Фёдор уставился на девушек в упор, вернее на их ножки. А ведь сейчас продавщица в магазине так и не оденется – коротковато. А вот в СССР ничего, ходили. На работе. Кстати и школьницы щеголяют в сарафанах весьма и весьма коротеньких. И ничего. Он очнулся от раздумий, одна из продавщиц ему мило улыбалась,

– Мальчик что-то хочет купить?

– Нет, нет, я посмотреть только, – Фёдор чуть не забыл, что он теперь и есть мальчик, и обращаются именно к нему. Смутился и потихоньку пошёл дальше, вдоль прилавка.

Так, что здесь, – зубная паста, зубные щетки, расчески, пластилин, карандаши, футляр для очков, мыло, шампунь, тетрадки даже. Опять, всё вроде в куче, но разложено аккуратно. Кругом ценники. О, часы на стене, с кукушкой. Круто. А вот будильник, вот часы наручные. Несколько. Федору понравились Заря-юность. Совсем недорого – 15 рублей. Ему такие бы подошли, часы нужны будут по любому. Фёдор вздохнул, денег то все равно нет, и мимо выставленных вёдер, кастрюль, тазов и прочего двинулся к выходу…

Продуктовый еще не открылся, и Фёдор побрел к овощному киоску сетке, тоже закрытому на перерыв. Присмотрелся к ценам и был сражен наповал. Помидоры – две копейки. Персики, спелые и огромные – по двадцать две копейки. Блин, да так не бывает. Смотрим дальше, яблоки – десять копеек большие красные, шесть копеек зеленоватые. Копейки. Арбузы – восемь копеек. Подпорченные по четыре. Для курей. Перец и баклажаны по восемь копеек, виноград дамский пальчик – двенадцать копеек, кораб столовый – восемнадцать. Ну и цены.

Удивляясь Фёдор присел в тенёк на поребрик за углом киоска. Задумался. Взгляд безцельно ощупал дорогу, с подъехавшим к остановке на противоположной стороне ПАЗиком, скользнул по соседнему, из старых плит забору, упал под ноги. Фёдор повернулся боком к киоску, лицом к бетонному ограждению, спиной к солнцу и зацепился за кучку металла из обрезков труб, уголков, металлоконструкций.

Перевёл взгляд левее и среди каких-то бумажных обрывков увидел сиреневый край банкноты. Он сразу себе так её и назвал, банкнота. Двадцать пять рублей. Фёдор аккуратно, чтобы не порвать, вытянул её из-под края металлического уголка киоска, расправил – точно двадцать пять. Четвертак. Огромные деньги. Фёдор сунул купюру в карман, и стал тщательно исследовать уголок. Нашел ещё одну, трешку. Тоже хорошо. Да не просто хорошо, очень хорошо.

Перепахав дважды кучку мусора и тщательно обследовав уголки палатки, больше ничего не обнаружил, подарки закончились, и Фёдор не задумываясь двинулся в промтоварный…

– Девочки здравствуйте ещё раз, не знаю как вас зовут, – Фёдор просто излучал доброжелательность, – А можно мне часики посмотреть, Заря-юность за 15 рублей.

Продавщица, улыбчивая девчонка хохотушка, засмеялась, – Вероника меня зовут, исключительно для тебя можно Вера. А фунтики у тебя имеются, пионер, родители не заругают?

Ответив на один, и задав два вопроса в одном, и не дождавшись ответа она выдвинула ящик витрины и взяв часы, протянула их Фёдору.

– А меня Федя, – ответил Фёдор, вызвав безудержный смех продавщиц. И чего смеются? Джентльменов удачи вчера посмотрели?

– Хорошие часики, небольшие, как раз на вашу руку. – продавщица с усилием подавила смех и перешла на вы, – Стрелки никелированные, водозащита, корпус и задняя крышка из нержавеющий стали. Посмотрите, как хорошо смотрятся.

– Вы неплохо разбираетесь в часах, во всех, или только в этих? – Фёдору часы понравились, и он решился на покупку.

– А у меня жених часовой мастер, приходится проникаться интересами будущего супруга, – продавщица успевала и улыбаться, и расхваливать товар, и делиться подробностями личной жизни. Советские девчонки, святая простота.

Продавщица завела часы и выставила время. Отлично для первого дня, теперь у него есть часы. Подумав, Фёдор прикупил к часикам складной перочинный ножичек с квадратной металлической ручкой, типа бабочки, за тридцать пять копеек, с недлинным и широким лезвием. Щёлкнув им пару раз на разборке – сборке и послав девочкам воздушный поцелуй, под смех хохотушек и с приятной радостью на душе вышел из магазина. Теперь в продуктовый…

До открытия продуктового оставалось пять минут, и у магазина уже собиралась небольшая очередь. До Фёдора доносились обрывки разговора двух бабулек, одна говорила очень громко, почти кричала, другая еле слышно. Бабульки разбирали на части некую Розу, умудрившуюся забеременеть в десятом классе, а от кого, сама не понимающая. Мда, невесело теперь будет Розе. Впрочем, бабушек это не волновало, и, они продолжали мусолить бедную любвеобильную Розочку…

Магазин открылся уже во втором часу, и Фёдор стал приобщаться к пищевой потребительской корзине советских граждан. В итоге из магазина он вышел с пакетом сахара, тремя сладкими булочками, уложенными в ранец и с бутылкой ДЮШЕС в руках. Уж больно ему понравилось Верочкино угощение, захотелось угостить и маму с братишкой.

Подойдя к открывшейся палатке – магазину он опять задумался, хотелось купить арбуз на вечер, но все они казались какими-то огромными, и Фёдор был не уверен, дотащит ли он такую громадину до дома, или придется под конец катить, яко мяч футбольный. Решив, что не дотащит, хотел было купить столового винограда, но тут его сбоку подтолкнули,

– Ты чего здесь шляешься, я думал ты до домой потопал?

Его недавний спарринг партнер стоял, широко расставив ноги, и разглядывал содержимое палатки.

– Арбуз хотел купить, да больно большие все, не дотащу до дома в руках.

– А что его тащить, у меня вон папка на машине, тоже арбузы берет, давай мы тебе завезем.

– Согласится, не заругает?

– Да ну что ты, у меня батя знаешь какой мировой, он на войне воевал, и он для меня все что хошь сделает. – скороговоркой выпалил тот, и наклонившись добавил на ухо, – Я у них с мамкой поздний ребенок.

Батя у него и взаправду был добрым. Высокий пожилой мужчина лет пятидесяти, удивительно добрый и участливый, узнав об арбузе спросил, – Вам одного хватит? Сейчас они очень дешёвые, давай пяток купим, наедитесь хоть перед зимой. Арбузы очень полезны, камни из почек выводят. Вода у нас хоть и вкусна, но известняка в ней много.

Пользуясь случаем Фёдор купил пять приличных арбуза, заплатив за всё четыре рубля три копейки. Интересно было, что три копейки с него тоже взяли, чего он и не ожидал. Ну да что там, копейка ещё была деньгами.

Дядя Тихон довёз его до дома, со скрипом притормозил. Фёдор загнал заливающуюся лаем Дамку в конуру, подпёр доской, и они втроем, под оценивающие взгляды местной малолетней детворы, быстро занесли арбузы на кухню. Отказавшись пить чай, мол им ещё себе арбузы вести, и ящики с абрикосами на вывоз готовить, они с сыном засобирались домой. Расстались тепло, дядя Тихон пожал Фёдору руку.

– Ты давай обращайся если что, в гости приходи, не теряйся.

– Обязательно приду дядя Тихон. – честно заверил Фёдор.

При прощании Васька Федьку аж обнял. Ну друзья, да и только. Со стороны смотреть, чуть не навсегда прощались старые дружбаны. И не скажешь, что три часа назад они и не знали о существовании друг друга. Попрощавшись папа с сыночком быстро стартанули, только пыль заклубилась. Фёдор посмотрел вслед Москвичу, и хотел было прилечь, но тут увидел газету в почтовом ящике.

"Правда", заинтересовался он, и забыв об отдыхе принялся изучать последний августовский номер 1973 года. Прочитал письмо группы выдающихся советских писателей против Солженицына и Сахарова. В подписантах, среди прочих Айтматов, Быков. Будущие демократы сейчас были ярыми коммунистами. Политика. Сложно это всё, в политику Фёдор старался не лезть, хотя всегда ею интересовался. В любом случае, в стороне от политики не простоишь, рано или поздно, но она точно тобою заинтересуется. Да и не может военный быть полностью вне политики. Сама жизнь и есть политика…

В этот момент Дамка загавкала, и за калиткой, заглядывая в просвет между досками забора, показался предводитель малолетних огольцов.

– Вы что там делаете, а? А ну-ка давайте заходите во двор, арбуз есть будем, хотите арбуз? – Фёдор вышел на улицу, оглядел небольшую толпу детишек.

Семеро значится, от двух – трёх лет до шести – семи, наверное. И никто за них не боится, бегают с утра до вечера по улице, в пыли возятся, в зарослях лебеды вон целые ходы сообщений устроили. Никакой тебе ювенальной юстиции, никаких правозащитных организаций. И ведь вырастут нормальными людьми. В марте девяносто второго поднимутся за свою землю. Беззащитными, считай с голыми руками, встанут против отрядов полиции особого назначения насмерть.

– Заходи давай, заходи.

Ребятишки медленно, с опаской поглядывая на будку с собакой потянулись во двор…

Арбуз был съеден, вернее повержен в желудки без минуты промедления. Фёдору показалось, что эта ватага мелкотелых глотала не жуя, и словно не в себя – животы больше ни у кого не стали. И похоже они не отказались бы еще от парочки арбузов, ну один точно бы всосали.

Один маленький, лет двух молдаванчик, с тоской в голосе произнес, – Мулцумеск.

– Ку плэчере, – автоматически ответил Федор, удивившись. Слова на молдавском вылетели автоматом, он даже не задумался над ответной благодарностью.

– Спасибо большое, – уже на русском поблагодарил старший из ребят, – Ты сегодня в школу пошёл, да? Я видел, с мамой и с братом утром пошли.

– Да, сегодня началась моя взрослая жизнь, а ты, когда в школу пойдешь?

– Мне только на следующий год, – вздохнул тот…

Они еще долго болтали с Михаилом, младшие уже разбежались, остались он втроем, Мишка с пятилетним братишкой Степаном и Фёдор. Мальчишки есть мальчишки, интересы завязались быстро: велосипеды, рогатки, горох на колхозном поле. В общем полное взаимопонимание. Хотя Михан то и дело вставлял молдавские слова, понимали они друг друга легко. Под конец собрали арбузные шкурки и отнесли Мишке во двор, где высыпали свиньям. Фёдор сказал, что будет заносить остатки от еды, если будут, и ставить за калиткой, только ведро пусть своё принесут. На том и расстались…

Глава 6. 1973. Первое сентября. Разговор с мамой. Откровенный.

Рассказывая братишке на ночь сказку, Фёдор вглядывался в его лицо, безмятежное и счастливое. Ванька лежал на правом боку и стиснув его руку ладошками, внимательно слушал. Глаза брата время от времени закрывались, но он упорно, через силу, еле – еле, их разделял, стараясь не заснуть. Наконец они, словно шторки жалюзи, схлопнулись в последний раз и Ваня заснул. Фёдор немного подождал, осторожно вытянул руку из братских объятий и вышел на кухню. За кухонным столом сидела мать, помешивая сахар в кружке. Фёдор присел.

– О чем задумалась? – спросил он, лицо матери выглядело усталым.

Мать отвечать не торопилась. Свет от лампочки, падающий сбоку, лег таким образом, что затенив правую часть лица высветил левую половину, и Федор заметил лёгкую паутинку морщинок.

– Что мам пригорюнилась, тяжело?

– Есть немного. Детки, они такие, требуют полной отдачи, а иначе не получится. Они чувствуют неискренность, и сворачиваются от общения. Тогда всё остаётся в рамках обязанностей. А дети растут сами по себе. Вот и приходится стараться.

– Для кого? – Федор что-то не понимал.

– Как для кого? Для себя, для них. Ну и вообще, как по-другому? – теперь уже не понимала мама.

– Вот представь, ему всего годика полтора, может чуть больше, кому и этого нет, а его уже из семьи забрали, от мамки, от сиськи. Представь, каково ему, малышу, всё вокруг чужое, непонятное, холодное. Ему очень боязно, он начинает капризничать. Взрослые думают, что он капризничает из вредности, а ему просто страшно. Он совсем кроха. Он боится. Ты знаешь, хочется их всех обнять, прижать к себе, утешить. Гладить, гладить. Чтобы слёзки их просохли, чтоб улыбались и не плакали никогда. Они ведь такие беззащитные, каждый может их обидеть, и они ничего не могут сделать. Маленькие беззащитные кулечки, куда их понесут, туда они и несутся. А потом они растут на твоих глазах, вот им уже два года, три, четыре. И они приобретают понимание мира, природы, зверей, человеческих отношений. И что в них вложишь, с тем они и пойдут по жизни. Добрыми или злыми, весёлыми или грустными, жалеющими или безпощадными.

Мать остановилась и выдохнув, будто с изумлением воззрилась на Фёдора.

– Федь, ты меня понимаешь?

– Да, мам, понимаю, – Фёдор смотрел на неё счастливыми глазами.

– Ну а ты как? Первый день пролетел? Наверное, и не заметил?

– По-честному? – Фёдор смотрел на мать исподлобья, еле сдерживая улыбку.

– Ну конечно по-честному, а как иначе?

Фёдор зажмурился изо всех сил, потом собравшись выдохнул и открыл глаза,

– Мама, я влюбился.

Тишина, повисшая в комнате, нарушалась тонким звуком позвякивания ложки о край стакана, мать машинально продолжала размешивать сахар, вглядываясь в сына.

– По-настоящему? – спросила не улыбаясь, по серьезному. – Всё-таки ты еще не очень большой.

Она наконец то перестала мешать сахар, продолжая вглядываться в Фёдора, словно изучая насколько он изменился после долгой разлуки.

– Совсем по-настоящему, по-взрослому.

– И как зовут эту счастливую девочку?

– Девочку? – удивился Фёдор. – Нет мам, это уже взрослая, вполне состоявшаяся девушка.

– Фёдор, ты кажется совсем не шутишь? Кто она? – мама была по-настоящему заинтригована, ещё бы, сын в первый раз признался ей в любви к девушке,

– Кто она? – ещё раз повторила она.

– Вера Петровна.

– Верочка? – ахнула мать…

На улице уже темнело, опять залилась лаем собака. Поднялся ветер, было слышно, как хлопает развешенное на веревках бельё, как шумят деревья, как падают и шуршат первые жёлто – красные листья. В комнате стало зябко, и потянуло дымком горевших листьев и травы. Сосед жёг засохший бурьян. Фёдор поднялся, закрыл форточку на веранде.

– Помнишь, утром говорил, что со мной будто что-то произошло. Как в другом мире побывал и прожил целую жизнь. Многое потерял и многое нашёл, многое пережил. К жизни отношение другое сложилось, не детское. Душою я совсем другой, другой духом. Другие интересы, другие ценности жизни. Всё другое. Это тяжело осознать, но это так. И много знаний появилось, много умений. Знаний и умений этого мира.

Фёдор остановился, глядя на мать. Та сосредоточенно слушала.

– И да, мам, я знаю откуда берутся дети.

– Даже это, – усмехнулась мать, вовсе не удивившись. – Так ты совсем большой.

– Ах ты моя шутница, юморить изволишь? – Фёдор подошел к матери сзади, обнял её за плечи, улыбаясь зарылся носом в волосы.

Те пахли сиренью, лёгкий, еле ощутимый запах сирени.

– Только вот не любил я в той жизни никого, ни одну женщину не любил. Кроме тебя и сестрёнки. Но ведь это другое, понимаешь? А здесь влюбился. Только увидел, и сразу понял. Всё по-настоящему, по-взрослому. А как мне, ребёнку с душой взрослого, покорить любимую женщину, возможно ли это? – Фёдор умолк.

– Не знаю, что с тобой произошло, наверное, ученые нашли бы какое-то объяснение, но я верю тебе. И я рада за тебя. Любовь, это прекрасно. Твоя жизнь раскрасится совсем другими красками. Но я боюсь за тебя, сможешь ли вынести эту ношу. Ведь любить это так тяжело. Все твои мысли только об этом. А учеба, школьные друзья, детские игры. – мать похоже не понимала до конца суть происшедшего с Фёдором.

– Кстати, по учебе, – перевел разговор Фёдор. – Хочу во время осенних каникул сдать программу первых трех классов, и уже этой осенью пойти в четвертый.

– Ты сможешь? Это очень нелегко, это практически невозможно, за три месяца пройти программу трех классов. – мама явно была встревожена.

– Я уже говорил об этом с Верой Петровной, она больше часа гоняла меня по всем предметам, осталась очень довольна и обещала посодействовать. Нужно будет зайти в школу, написать заявление. В школе всё расскажут, но это позже, когда будет ясно, как это делается. Думаю, экстерном у нас в школе до меня никто не сдавал.

– Знаешь, совсем ничему не удивляюсь, рада за тебя, уверена, что всё у нас получится…

Чайник остыл, и Фёдор, слив старую воду, набрал его до половины и поставил греться на электрическую плитку. Плиток таких он не видел давно, с красной, раскаленной спиралью она излучала тепло и уют, но была крайне пожароопасна.

– Скажи мам, где папа? – не зная, как подступиться к интересующей его теме, Фёдор спросил напрямик. К его удивлению мать ответила ровно, хоть и с прохладцей в голосе.

– Папа погиб. Два года назад. Я была беременна, на седьмом месяце. Ванечка родился недоношенным, еле спасли…

Откровение далось ей тяжело, под конец голос задрожал, мать пыталась сдерживаться, но вот всхлипнула и две слезинки медленно покатились из глаз. Фёдор устыдился, опять попёр буром напрямик, так и не научившись, подбирать ключик к женской натуре. Тем более к маме. Надо по-другому было, помягче. Только вот как, он не представлял.

Он подошел к матери, приобнял, заглянул в глаза – Ты его любила?

– Да, сынок, очень. И сейчас люблю. У меня кроме него и не было никого и никогда. И сейчас, вечером спать ложусь, глаза закрою, а он как живой стоит. Улыбается грустно, как в тот последний день, стоя на пороге, прощаясь. Я такая дура была, пирожки с утра затеяла, торопилась. Он ведь уходил на пару часов всего, новое оборудование должны были привезти. Им и нужно было только разгрузить и домой. В субботу это происходило. Так и прощалась быстро, чмокнула в щёчку и всё. А он стоял и стоял в дверях, не торопился уходить, будто чувствуя, что в последний раз, что навсегда прощается. Даже показалось, что он чем-то встревожен, задумчивый какой-то, но отогнала мысли прочь. Уже Карен сигналил вовсю, а он всё не уходил, пока полотенцем на погнала. Кто ж знал, что так получится.

Мать горестно покачала головой, – Так навсегда и остался в моей памяти, грустный, улыбающийся. Я даже вслед ему не посмотрела. – Она всё же не удержалась и тихо заплакала.

Фёдор выждал пока мать успокоится, – Карен он тебе тогда кто? Не муж? А кто?

– Да я и сама не знаю кто. Друг, наверное. Мы же все детдомовские. После войны таких было пруд пруди. Хотя нам, подкидышам пришлось тяжелее. Те, кто повзрослее, как папка твой, многие своих родителей знали, видели, причины их детдомовщины были очевидны и понятны. Родители погибли. Куда их – в детдом. А мы, нас ведь уже после войны рожали мамки непутевые. Рожали и подкидывали, где ни попади, избавлялись значит. Ладно хоть не убивали, хотя и такое было, помню. В детдоме мы с Сашечкой и познакомились. Он старше был на шесть лет, и как-то сразу взял меня под защиту. Странно это было, ведь по детдомовским меркам между нами небо и земля. Ему двенадцать, мне шести даже не исполнилось. Как так вышло? У меня и воспоминания первые с ним связаны. Помню, сидим под сливой, и он мне алычу спелую, желтую до прозрачности, срывает с веток и с крыши корпуса бросает потихоньку в траву на землю, чтобы плоды не полопались от удара. Вкусная слива была, спелая, сладкая…

Мать сбилась, и вдруг неожиданно совсем про другое: – Ванечка, братишка твой, на меня похож, а ты в отца. Так похож, вылитый папка в двенадцать лет. У меня аж под сердцем шевелится как на тебя смотрю. Папин сын…

Потом прервалась в воспоминаниях, задумалась. И совсем тихо, уже окончательно успокоившись, продолжила.

– А Карен, он при папе твоем, вроде друг, вроде адъютант. Так они всегда вдвоём и ходили. Сашка, высокий, плечистый, светловолосый, не очень он разговорчив был, больше молчалив. А рядом Карен, маленький, юркий, чернявый, болтливый. И всегда неестественно весёлый, до неприличия. После седьмого класса, в пятьдесят четвёртом папа в ФабЗУ уехал в Севастополь, на тринадцатый завод. А мне шесть лет доучиваться оставалось, потом в шестидесятом в Ростов, в библиотечный техникум поступила, училище уже тогда. Но симпатии и чувства у нас раньше стали проявляться, я еще девчонкой совсем была, в пятом классе училась. Сашка ко мне стал ездить, как выходные большие, или праздники, он ко мне сразу. Начинал то он учеником, потом ФабЗУ закончил, на сварщика выучился. Варил очень хорошо, и получал хорошо. Привозил разное вкусненькое, девчонки от него без ума были. А я, в свои четырнадцать, как гадкий утенок, кожа да кости, что во мне нашел. Карен с ним, как обычно, поначалу тоже за мной пытался ухаживать, но не нравился он мне совсем....

– А погиб он как, ты знаешь? – не удержался Фёдор, поторопив мать. Ему тут же стало неловко от своей неуместной поспешности. Мать ему душу раскрывает, а он, торопышка.

– Мам, прости.

– Ничего сынок, не расстраивайся, я понимаю. – Мама совсем не обиделась, и собравшись с мыслями, продолжила.

– С армией ему повезло, остался в Севастополе, помогли, наверное, но вот кто – это нам неведомо. Говорила, он сварщиком был очень хорошим, а тут в Карантинной, в водолазной школе начали набирать ребят на сварщиков подводников. А он прямо рвался под воду, особенно его большие глубины манили. Сварку на глубоководных работах мечтал проводить. Саша пошёл в военкомат и подал документы. Симпатию он внушал, батька твой, вот и сейчас, понравился военкому, тот сразу выдал направление. Комиссию прошёл, но брать его поначалу не хотели, он метр восемьдесят шесть был, на сантиметры лишние вырос, – мать усмехнулась.

– Но видать действительно кто-то за него заступился, взяли. А через пять месяцев, как закончил, его в Балаклаву перевели, с моря почитай всю службу не вылазил. Безпокоилась за него, плакала, молилась, а он ко мне несколько раз приезжал. Отслужил без проблем, после армии остался на сверхсрочную. В военное училище уже поступать было поздно, а армия ему нравилась. Ну и заработок неплохой. А Карена в армию так и не взяли. По здоровью. Карен конечно сильно переживал, но сумел как-то пристроиться в Балаклаве водителем.

Она перевела дыхание и прислушалась, где-то с какого-то перепуга закукарекал петух, порывами опять налетел ветер, спустя пару секунд все затихло…

– Поженились мы в шестьдесят третьем, мне семнадцать было, ему двадцать три. К тому времени я хорошенькой стала, симпатичной девчонкой, а папка твой вообще богатырём. Тайком, в подвале Дворца пионеров, нас отец Георгий и обвенчал, там раньше церковь была Николаевская. Тогда ведь, как и сейчас, это не приветствовалось, а я твоему бате сразу сказала, что за нехристя, и без венчания замуж не пойду. А он, как будто и ждал этого, крестился с великой радостью. Счастливым ходил, а через неделю и обвенчались. Так что венчанные вы у нас с Ванечкой детки, венчанные…

Через год с небольшим ты родился. Жили не богато, но всего хватало. Комнату снимали, потом домик двухкомнатный. Потом денег стало больше, отец повышение получил. Я стала шить, по мелочам сначала, потом клиенты постоянные появились – понравились мои творения. Заработок дополнительный пошел, денежку стали откладывать на свой дом. В семьдесят первом нашли домик неплохой, тоже двухкомнатный, с верандой, а самое главное очень удобно был расположен, недалеко от Севастополя совсем и с работой рядом, и море недалеко, и земли сорок соток. Не домик – сказка. Дороговато правда просили, двенадцать с половиной. Грек один уезжал на жительство куда-то под Сочи, в Лоо что ли, вот и продавал. Как увидел нас: отец в погонах мичмана, меня – беременную, уже с животиком семимесячным, рядом ты с важным видом. Сразу до одиннадцати скинул, даже не торговался. Но дальше никак. Думаю, ему именно такая сумма была крайне нужна…

Мама замолчала, воспоминания нахлынули в эту изболевшуюся душу. Рассказывая она вновь и вновь погружалась в атмосферу того потерянного земного счастья, когда был муж, детки, ещё чуть-чуть и будет своя крыша над головой. Много ли надо женщине. И вот всё рухнуло, и она, измучившись за долгие, длинные месяцы одиночества, изливает душу своему старшему мальчику. Горько, больно. Но Фёдор понимал, нужно выговориться. И уже не перебивал, не спешил, терпеливо ждал, внимательно выслушивая мать.

И мать, передохнув продолжила, – У нас таких денег отродясь не было, пять с половиной мы накопили, и это по тем временам деньги огромные, машину можно купить, а тут ещё столько же надо. И здесь Карен помог, он вечно с какими-то личностями непонятными крутился, с ними батьку твоего и свёл. Те дали пять тысяч под небольшие проценты в долг на год, за год должны были отдать. Тяжело бы конечно было, но отец уже думал на дополнительную работу идти, грузчиком подрабатывать. Да и я, помнишь, уже шить научилась, неплохо получалось, постоянные клиенты появились. Выкрутились бы. И тут вот такое…

– Мам, а домик ты купила? – какие-то непонятные мысли изподтишка, по-тихому, начали вползать в мозг, Фёдор забезпокоился, встревожился.

– Какое там, когда Сашенька погиб, весь дом переискала, денег так и не нашла. Хотя с вечера отец в сумочку старую положил все деньги, вместе с документами, и под половицу, под шкаф старый спрятал. Шкаф был очень старым, тяжелым, мне и не поднять одной было, позвала Карена, сумку вытащили, а там одни документы, никаких денег. – Мама уже не плакала, глядя безжизненными, пустыми глазами в окно…

– А через два дня после похорон отца эти бандиты заявились, сказали, что наш долг никто не отменял, – нет Саши, значит я буду платить. И не дергайся мол, у тебя дети. Срок оставили тот же. У меня с похорон оставалось четыреста рублей – ребята по службе отца на похороны собрали, я им пятьсот сразу отдала. А остальные четыре с половиной Карен помог, сказал, что у своих взял, нужно будет отдавать. Вот и отдаю потихоньку. Еще две с половиной тысячи осталось, больше ста рублей в месяц не получается. Ещё самим жить нужно. – Мать горестно вздохнула.

– А Карен не помогает?

– Нет, он своим хозяйством, своей жизнью живет, замуж не зовет, в постель не лезет, такое впечатление, что как долг отдам, сразу нас и выгонит. Постоянно в разъездах, он в Молдплодовощпроме водителем, в этом году дальнобойщиком устроился. Вначале, как переехали, в скорой работал, но что-то у него там не сложилось. А сейчас мотается по всему Союзу, из рейса в рейс, неделями дома не бывает, да я и не печалюсь.

– Как с долгом рассчитаюсь, съедем отсюда, в селе можно рублей за тридцать, двадцать пять домик снять, а если комнату, то и дешевле, за двадцатку. Ареня, женщина одна одинокая вообще за безплатно к себе зовёт, она одна в двухкомнатном домике проживает. Совсем недалеко от садика и к школе гораздо ближе.

– Мама, вот, возьми, тут сдача, и вот еще, – Фёдор, вспомнив о деньгах покопался в карманах, вытащил, расправил насколько денежных купюр и выложил деньги на край стола. – Я сегодня у овощного киоска, где алкаши тусуются нашел четвертак, и потом еще трешку. Себе часы купил, ножичек складной, арбузов ещё, а то осень пройдет, так и не поедим. Булочек вот, газировки Ванечке, ну и сдача, что осталась. Всего десять рублей с копейками. Я копейки себе оставлю, ладно?

Мать взяла протянутые Фёдором часы, внимательно их осмотрела, взглянула на лежащие на столе деньги, будто не понимая, что происходит, что это перед нею, потом отвтила.

– А я подумала на наши общие деньги купил, удивилась ещё, раньше ты так не поступал. Тусуются, так понимаю это собираются, проводят время, да?

– Ну да, – Фёдор аж ухмыльнулся про себя, опять прокололся. В семидесятые, в глухой молдавской провинции вряд ли кто такие словечки слыхивал.

– Это хорошо, что ты такой везучий у меня, нам эти десять рублей очень пригодятся, а то до получки еще неделя, а у нас только и оставалось, что та трёшечка, которую тебе на сахар давала.

– Мам, я, наверное, начну потихоньку искать, где подработать, чтобы с долгами побыстрее рассчитаться, может если узнаешь что, сообщи.

– Да где же я узнаю, лет тебе совсем маловато. Какая работа для тебя может быть, о чём ты.

– Ну может тебе чем-то помочь нужно, ты говори, не стесняйся.

– Как чудно ты заговорил, как же я тебя буду стесняться, сына своего, – усмехнулась мать. -Скажу конечно. А вообще нам хватает пока, девяносто зарплата воспитателя, тридцать за полы, уборщицей в садике подрабатываю. Ещё немного шью, то тридцать, то пятьдесят в месяц выходит. А раз даже сто рублей заработала, даме одной из исполкома два платья и костюм брючный на заказ сшила. Очень уж ей понравились. Сказала, что ещё зайдет, но вот месяц прошел, пока нет. По сто рублей в месяц Карену отдаю, на остальное и живем…

– Да, чуть не забыл, – встрепенулся Федор, – У нас совхоз, взявший шефство над школой, будет кормить все классы обедами. И ещё молоко давать с булочкой первым классам. Все безплатно. Так что можно в садик не ходить на обеды. И еще, я хочу спортом серьезно заняться. Пойду в понедельник в город, искать секции борьбы и бокса, наверное. Ты как, не против?

– Ну что ты, занимайся конечно, я даже рада буду. Сможешь за себя постоять, и по улице болтаться не будешь. Занимайся конечно.

Мать откинулась на спинку стула и стала внимательно рассматривать Фёдора.

– Слушай, а что ты про сестрёнку молвил, прямо поразил меня таким открытием. Откуда ей взяться, если не замужем я, и не выйду уж никогда. После папки твоего, для меня мужчин не существует на свете. Однолюбка, наверное.

– Ну, в той жизни, откуда я, у тебя трое детей имелось, кроме нас с Ваней ещё дочка была, Христина. Ты с ней и её семьей так и жила, внуков нянчила. Их у неё аж девять было, тебе работы хватало…