Командировка в обитель нежити

Глава 5. Явь и Навь

26-27 мая 1939 года. Ночь с пятницы на субботу

1

Степан Варваркин бросил опостылевшие ему рыболовные снасти, поднялся со скамьи и тоже вышел на крыльцо. Из-за высокой калитки во двор заглядывал рослый парень: со встрепанными черными волосами, окровавленной физиономией и огромными, чуть ли не в пол-лица, глазами. Старику Варваркину почудилось даже, будто глаза эти горят зеленым огнем.

– Ты кто такой будешь? – не сходя с крыльца, обратилась баба Дуня к незваному гостю.

– Я – знакомый вашего зятя, Савелия Пашутина. Он сказал, что к вам можно обратиться в случае чего. Моя фамилия Скрябин, я здесь по делу.

– По какому такому делу? – спросил дед Степан; голос его прозвучал резко и гортанно, словно он плохо слышал самого себя.

– Послушайте, – громко и внятно произнес долговязый брюнет, решив, очевидно, что хозяин дома туговат на ухо, – я не хотел бы говорить об этом на всю улицу. Можно мне войти?

– Что ж, входи, – разрешила Евдокия Федоровна. – Калитка изнутри на щеколду заперта, так ты её отодвинь – рука твоя, поди, до неё достанет.

Парень, по виду – явно горожанин, открыл калитку и прошел во двор, держа в руке чемодан и сжимая под мышкой какой-то округлый сверток. Его пиджак и рубашка были перепачканы кровью, галстук съехал набок, а на левой штанине зияла огромная прореха с рваными краями.

«Собака, должно быть, на него набросилась, – подумал дед Степан, но затем спохватился: – Хотя собак сейчас в Макошине ночью не встретишь!..»

И несостоятельность предположения о собаке тут же подтвердилась. Пёс Варваркиных, крупный лохматый «дворянин» по кличке Валдай, услыхал голоса во дворе, вылез из конуры и, взлаяв басом, кинулся было на незнакомца. Но не успела баба Дуня отозвать пса, как он сам, не добежав до Скрябина, вдруг притормозил и стал нюхать воздух. После чего развернулся, с жалобным поскуливанием взбежал на крыльцо и прижался боком к ноге деда Степана.

– А ну, стой, где стоишь! – крикнула гостю Евдокия Федоровна. – Знаем мы, от кого собаки так бегают!.. Тащи топор, Стёпа!..

Но супруг её не сошел с места. Увидав, что произошло с Валдаем, он будто закаменел.

– Эй, эй, успокойтесь! – Молодой человек опустил на землю и чемодан, и круглый предмет, завернутый в габардиновое пальто песочного цвета, а затем поднял руки ладонями вверх, демонстрируя безоружность. – Я ничего дурного вам не сделаю! Мне нужна ваша помощь.

– Помощь ему нужна! – озлилась бабка Дуня. – Тогда, ежели ты православный христианин, читай сей же час «Да воскреснет Бог»! Прочтешь – поможем тебе, а не прочтешь – стало быть, ты не христианин, а, может, и не человек. И уж тогда…

Что тогда собиралась сделать старуха с подозрительным пришлецом – оставалось только гадать.

– Отчего ж не прочесть – прочту, – кивнул Скрябин и, осенив себя крестным знамением, стал произносить Молитву Честному и Животворящему Кресту, которая в народе считается первейшим средством борьбы с нечистой силой: – Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие его. Яко исчезает дым, да исчезнут…

И тут деду Степану стало совсем худо. Едва встрепанный гость начал творить молитву, как мерзостно-глумливый голос в голове у старика забормотал: «Да растреснет лоб, да растреснет лоб, да растреснет лоб…», не боясь кары за перевирание священного текста.

Про лоб коварный бормотун упомянул неспроста. Несчастный старик только сегодня утром в искушении глядел на угол русской печи и представлял, что будет, ежели он, Степан, вот сейчас разбежится и с размаху ударится об него лбом?

– …Яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога, и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятого Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшаго и поправшаго силу диаволю… – продолжал читать молитву ночной гость, а баба Дуня шепотом повторяла её слова следом за ним.

Затем к молитвенным словам присоединилась Лариса, и уже в три голоса они закончили:

– …И даровавшаго нам тебе Крест Свой Честный на прогнание всякаго супостата. О, Пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай ми со Святою Госпожею Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь.

И наступила, наконец, блаженная тишина – в голове у старика. А Евдокия Федоровна, перекрестившись на слове «Аминь», проговорила:

– Заходи в дом, мил человек. И уж извини, что мы тебя поначалу так приняли. У нас тут такие дела творятся…

Молодой человек подобрал с земли свои вещи и поднялся на крыльцо, с которого тут же сбежал Валдай – метнувшись в свою конуру. Старики Варваркины первыми вошли в сенцы, а вот Лариса задержалась в дверях, пропуская в дом гостя и глядя на него из-под очков расширившимися от удивления серыми глазами. А уж гость, когда разглядел жиличку Варваркиных как следует, и вовсе чуть не упал, оступившись на ровном месте.

2

Уже перевалило за полночь, и Николай подумал, что наверняка во всем Макошине свет остался гореть лишь в доме Варваркиных. Старший лейтенант госбезопасности сидел теперь на узкой кровати Ларисы Владимировны, сдвинув в сторону многочисленные книги и альбомы. Он успел умыться возле рукомойника в доме и даже сменил рубашку на чистую – извлеченную из чемодана. Вот только поменять брюки и пиджак ему было не на что: в его чемодане, помимо белья, носовых платков и туалетных принадлежностей, находился один только краснодеревный ящичек, полученный от Валентина Сергеевича.

Из сенцев доносилось приглушенное мычание: старики Варваркины, как и сказал давеча Савелий, по ночам прятали там свою корову. Николай мельком видел её, когда заходил в дом, и отметил в буренке одну особенность – которой, впрочем, никакого значения в тот момент не придал. Его слишком потрясла встреча, случившаяся на крыльце. Эту девушку – которая его тоже словно бы узнала – он уже видел раньше.

А она, заметив ссадину на виске гостя, зазвала его в свой закуток, принесла откуда-то пузырек с йодом и лейкопластырь, и занялась обработкой навьего укуса.

– Ваше лицо, товарищ Скрябин, мне знакомо! – будто между делом заметила она.

«Да и ваше – мне знакомо», – чуть не сорвалось у Николая.

– Я видела вас на фотографии, – продолжала девушка, наклеивая лейкопластырь ему на висок, – у моей соседки по квартире. В Москве.

– У соседки? – удивился Скрябин; у него было прежде несколько дам сердца, но ни одной из них он своих карточек не дарил.

– Ну да. Полагаю, вы её знаете – это Елизавета Павловна Коковцева.

– Ах, вот оно что!.. Да, я знаю её: она в прошлом была и моей соседкой тоже. И она как-то на Новый год сфотографировалась со мной и моими однокурсниками по МГУ.

– Да, да, – заулыбалась Лара, – фотография была именно такой: десяток юношей, и вы среди них, а рядом Елизавета Павловна в какой-то старорежимной шляпке. А вы в какой комнате жили? Не в угловой, случайно?

– Именно в ней. Уж не её ли вы сейчас занимаете?

Скрябин думал, что уже ничему не сможет удивиться, и вот вам – пожалуйста.

– Угадали! Но мы с вами, между прочим, так и не познакомились. Ваша фамилия Скрябин, а имя-отчество?..

– Николай Вячеславович. А как вас зовут, разрешите поинтересоваться? И какими судьбами вы здесь очутились?

«А главное – когда вы собираетесь отсюда уезжать?» – хотел спросить он заодно. Но потом решил – не стоит. Завтра утром он самолично отвезет эту девушку в райцентр и там посадит на первый же поезд, идущий в Москву.

– Я – Рязанцева Лариса Владимировна. Работаю в Ленинской библиотеке – в отделе редких рукописей. – Она сама будто смутилась той торжественности, с какой это произнесла, и добавила: – Обычно туда не берут без законченного высшего образования, но для меня сделали исключение, поскольку я неплохо знаю немецкий и английский, и по-латыни читаю – папа научил. А сейчас я заканчиваю заочно Историко-архивный институт и пишу дипломную работу по русскому фольклору. Вот и приехала сюда за материалами.

– Рязанцева… Ваш папа – который учил вас иностранным языкам – он, случайно…

Но задать свой вопрос он не успел: в дверь заглянула баба Дуня и потребовала:

– Давайте-ка, идите к столу. А то ночь на дворе, нам с дедом пора уж спать ложиться.

И Николай вышел следом за Ларисой из её каморки, отделенной от кухни дощатой перегородкой.

– Чем богаты, тем и рады, – говорила Евдокия Варваркина, выставляя на стол чугунок с остывшей картошкой в мундире, миску с прошлогодними солеными огурцами и уполовиненную буханку черного хлеба. – Уж не погнушайтесь, откушайте…

У Скрябина уже много часов маковой росинки во рту не было, так что нехитрым угощением он отнюдь не погнушался.

3

– Кто же это лоб-то вам раскровенил? – спросила Евдокия Федоровна, когда Николай закончил есть.

И он хотел уже выдумать какую-нибудь безобидную историю, но потом глянул на свой сверток, лежавший на полу, и понял: с ним так или иначе придется что-то делать.

– На меня напал кое-кто, – сказал он и подтянул круглый предмет к себе поближе. – Или, быть может, кое-что. Сейчас я вам это покажу, только вы не пугайтесь.

– А мы не из пугливого десятка, – усмехнулась бабка, однако от гостя своего несколько отодвинулась.

Приподняв своё многострадальное летнее пальто за рукав, Скрябин встряхнул его. И на пол вывалилась сморщенная, будто прокопченная голова: с растрепанными седыми волосами и с неровными ошметками кожи понизу шейного обрубка. Казалось, от туловища её в самом прямом смысле оторвали.

– Пресвятая Богородица, спаси нас!.. – закрестилась баба Дуня.

– Хотите верьте, хотите нет, но еще полчаса назад она, – носком ботинка Николай ткнул мерзкий предмет, – форменным образом пыталась меня покусать.

– Не покусать – кожу содрать, – будто с усилием выговорил старик Варваркин.

– Да, пожалуй, что так, – кивнул Скрябин и непроизвольно коснулся пальцами пластыря на виске. – Для вас, как видно, такие вещи не в диковинку?

– Мы тут всякого навидались, – ответила за мужа баба Дуня. – А вы, часом, не следователь будете?

– Следователь, – кивнул Скрябин, – из НКВД. Главное управление госбезопасности.

Лариса едва заметно кивнула – словно её ожидания оправдались. Дед Степан будто и не услышал его слов. А баба Дуня проговорила без всякого такта:

– Вот то-то я и вижу: в Макошине следователей нынче – как собак нерезаных. А что проку? Петраков Гришка – следователь, из Москвы целый выводок следователей понаехал, а людям после захода солнца из дому выйти нельзя!

– Евдокия Федоровна, ну, зачем вы так… – произнесла Лара – явно размышляя при этом о чем-то другом.

– А что – Евдокия Федоровна! – вскинулась та. – Нешто ты не знаешь…

Она осеклась на полуслове. Девушка, только что пристально глядевшая на неживую голову, вдруг сорвалась с места и ринулась в угол кухни, где была её выгородка.

– Куда ты? – воскликнула старуха. – Вот ведь шальная девка!..

Но Лара вернулась очень быстро – держа в руках какой-то альбом, похожий на фотографический. Усевшись рядом с Николаем, она стала торопливо переворачивать страницы, а затем издала торжествующий возглас и в раскрытом виде протянула альбом Скрябину. На картонной страничке красовалась приклеенная вырезка из какой-то дореволюционной газеты. И Николай начал вслух читать абзац, который был обведен красным карандашом:

– «Нам сообщают, что ввиду суровой зимы в окрестностях села Пятницкого появилось много волков. Было несколько случаев нападения на проезжавших и проходивших по дорогам людей. Один из таких случаев окончился трагически: напавшие волки загрызли одну крестьянку, причем от несчастной осталась одна голова».³

– Батюшки! – всплеснула руками баба Дуня. – Да как же я сразу-то не догадалась? Это же Матреша Вострикова, которую еще до империалистической войны волки заели! Только ведь она молодая была: лет двадцати пяти, не более!

– Когда я повстречал её голову пару часов назад, она и выглядела на двадцать пять, – сказал Скрябин.

– А что же с ней за это время произошло? – удивилась Лариса Рязанцева. – И как вам удалось её умертвить? В смысле, упокоить – она ведь и так была мертва.

– Расскажу, – пообещал Николай. – Но сперва посмотрю ваш альбом.

4

– Выходит, вы, Лариса Владимировна, тоже знаете про навей, – констатировал Скрябин; он медленно перелистывал альбом с вырезками.

Газетные заметки, подклеенные в него, рассказывали об утонувших в Оке купальщиках, о лесорубах, зашибленных деревом, а в одной даже шла речь о человеке, которого забодала его собственная корова. Но больше всего было информации о самоубийцах, разнообразными способами наложивших на себя руки.

– Знаю, – подтвердила Лара. – И даже больше, чем вы можете себе представить. Думаете, почему я сюда приехала?

– Я полагал – собирать материалы для дипломной работы.

– Верно. И тема моего диплома – «Инфернальная мифология славянских народов».

Старший лейтенант госбезопасности только присвистнул в изумлении и воззрился на девушку, как на восьмое чудо света.

– И кто же вам, интересно, такую тему утвердил? – спросил он.

– Нашлись люди. – Лара усмехнулась невесело. – Сейчас, увы, их уже нет на кафедре. Но речь не о том. Вам что-нибудь известно о древнеславянской богине Макоши?

– Молчала бы ты лучше, – неожиданно подал голос дед Степан.

И у Скрябина в голове мелькнуло: «А уж не он ли – тот руководитель, о котором говорилось в письме?» Однако сейчас он думал со Степаном Варваркиным одинаково.

– Я уверен, что вы, Лариса Владимировна, знаете о древнеславянском пантеоне намного больше меня, – сказал Николай. – И я с огромным интересом вас послушаю. Но сперва нужно что-нибудь сделать вот с этим. – Он кивнул на безобразную голову, так и валявшуюся на полу. – Не могли бы вы, Евдокия Федоровна, дать мне какую-нибудь большую коробку, а лучше – сундучок с замком? Тогда я смог бы поместить в ваш погреб чертову голову… Ну, то есть – смог бы поместить туда останки Матрены Востриковой.

– Я вам сейчас кое-что другое принесу, – сказала старуха.

Она вышла в сенцы и вернулась оттуда, держа в руках благоухающий огуречным рассолом бочонок. Голова в него легко поместилась, и донышко бочонка встало намертво, законсервировав страшный трофей Скрябина. После этого баба Дуня открыла дверцу кухонного подполья и принесла керосиновую лампу: электричество в погреб проведено не было.

– Давайте, я полезу вперед и посвечу вам, – предложила старуха.

– Ни в коем случае! – сказал Николай. – Не хватало еще мне вас вверх-вниз по лестнице гонять. Я себе и сам посвечу: лампу – в руку, бочонок – под мышку.

Ловко, как заправский матрос по трапу корабля, Скрябин спустился вниз и уже из погреба подал голос:

– Куда бочонок-то ставить, Евдокия Федоровна?

– В угол его, в угол! – крикнула бабка. – Только ты посмотри, чтоб он стоял припасов подальше.

И – да: Николай осмотрел весь погреб целиком, чтобы уж точно отыскать место, от продуктов питания самое удаленное. Только минут через десять он выбрался наружу – со словами:

– Ну, вот и всё. Сейчас я вымою руки, и тогда…

Но никакого «тогда» не получилось. Откуда-то из отдаления донесся вдруг резкий сухой хлопок, и все, кто находился в варваркинском доме, вздрогнули. Чуть погодя звук повторился, а затем последовала целая череда беспорядочных, сливающихся один с другим выхлопов, будто кто-то в Макошине решил устроить подобие праздничного фейерверка.

– Господи, помилуй! – Баба Дуня снова начала креститься. – Кажись, стреляют! Небось, эти, оглашенные, которые коровник стерегут!..

– Какие еще оглашенные? – насторожился Николай.

– Ну, те, кого Гришка Петраков на это сагитировал – следователи, которых в школе поселили, – пояснила старуха непонятливому гостю.

– И далеко этот коровник находится? – быстро спросил Скрябин.

– За селом, – ответила за бабу Дуню Лара. – Только ночью в одиночку вы его не отыщете! Я с вами пойду – укажу дорогу.

Евдокия Федоровна при этих словах заохала, но Николай возражать не стал.

– Буду благодарен за помощь, – сказал он.

Ему было точно известно, что посреди ночи опасность Ларисе не грозит. Тот сон, что привиделся ему, ясно показывал: когда девушку топили в реке, а он не сумел её спасти, летнее солнце стояло в зените.

5

Константин Крупицын, капитан государственной безопасности, чувствовал себя погано. Не думал он и не гадал, отправляясь в Макошино во главе следственной группы, что выйдет из всего этого вот такая петрушка!

А ведь поначалу ничто катастрофы не предвещало. Когда в середине мая Константин Андреевич прибыл в село и отрапортовал в Москву, что информация об убийствах подтвердилась, ему – вдобавок к Денису и Эдику Адамяну – прислали на подмогу опытного Самсона Давыденко и весьма неглупого Женю Серова. Да и прокурорский следователь Петраков изъявил желание оказывать сотрудникам НКВД всяческое содействие.

Даже с явно ненормальным характером этого дела они как-то свыклись. После того, что Крупицын и его подчиненные узнали год назад – и о чем обязались молчать – их трудно было чем-то по-настоящему удивить.

Но как-то утром Константин Андреевич полез в сейф за документами и обнаружил: пузырь с «бодрящими» таблетками (выданный ему при отъезде сюда в непочатом виде), практически опустел. Лишь несколько пилюль осталось на его донышке. А ведь Григорий Петраков, когда передавал несгораемый шкаф Крупицыну, заверил его, что к нему имеется один-единственный ключ! Получалось: либо Петраков соврал, либо кто-то из своих же сотрудников, людей ушлых и рукастых, сумел вскрыть «медведя» – а потом еще и запереть его, что гораздо труднее.

Но таблеток было уже не вернуть, и Крупицын сделал вид, что ничего не заметил. Однако стал за подчиненными приглядывать.

К примеру, Самсону Давыденко он изначально не особенно доверял. Наглый честолюбец наверняка хотел сам возглавить следственную группу! Дискредитировать Крупицына, обвинить его в халатности – что могло бы вернее отдать ему бразды правления?

Да и собственный двоюродный братец Дениска, напросившийся с Константином Андреевичем в Макошино, тоже хороший оказался аспид. Возомнил себя гением криминалистики, начал тут вести какое-то собственное расследование – тишком, молчком, никому ничего не говоря. Каждый вечер уходит куда-то, а возвращается за полночь. Тоже, надо думать, решил выставить Крупицына полным дураком – родственничек, называется.

Эдик Адамян тоже повел себя не лучше. А ведь Крупицын знавал еще Арама, его отца: вместе с ним начинал работать в НКВД. И после того, как Адамян-старший в 1937-м году при загадочных обстоятельствах выпал из окна своей квартиры, взял шефство над его сынком. Эдик же теперь свел дружбу с Женькой Серовым, который люто ненавидел Крупицына за то, что тот назвал его как-то бледным хахалем, и прозванье это к Серову так и приклеилось!

Имелась у Константина Андреевича и еще одна проблема, имя которой было – Лариса Владимировна Рязанцева. Её приезд в Макошино никак не вписывался в разработанный Крупицыным план по обезвреживанию здешних преступников – попиравших своими деяньями не только законы СССР, но и законы природы! И капитан госбезопасности вежливо предложил очкастой девице заняться историческими изысканиями где-нибудь в другом месте. Но эта Ларочка (которой неизвестно почему – а, может, и по самой банальной причине) покровительствовал Петраков, оказалась девкой настырной и неуемной. Уезжать она отказалась категорически, всюду совала свой нос, задавала всяческие вопросы и даже пыталась получить доступ к следственным документам.

«Не хватало только, чтобы сюда прислали кого-нибудь «Ярополка»! – думал Константин Андреевич по нескольку раз на дню. – Чтобы эти умники начали здесь всем заправлять да выпендриваться!»

И – хоть он этого не произносил вслух, всё-таки накаркал. Вчера пришла телеграмма из ГУГБ, извещавшая, что сюда едет знакомец Константина Андреевича, Николай Скрябин. Как говорится – из молодых, да ранний. Сказать, что капитан госбезопасности разозлился – значило бы не сказать ничего. Однако полученная телеграмма не только вывела его из себя, но и сильно обеспокоила. Руководитель проекта «Ярополк», чья подпись стояла под телеграммой, явно предвидел серьезные осложнения в этом деле, однако даже не дал себе труда разъяснить, чего именно следует опасаться.

Впрочем, в это Константин Андреевич решил вникнуть позже. Телеграмму он спрятал и никому ни слова о ней не сказал. Не до разговоров ему было. Он ломал голову, как ему не ударить перед Скрябиным лицом в грязь, не допустить, чтобы тот счел его неумехой, провалившим порученное ему расследование. По этой-то причине Крупицын и ввязался минувшим днем в предприятие сомнительное и рискованное, но зато сулившее скорое раскрытие макошинского дела. Если бы он только знал, как всё повернется!..

6

Баба Дуня долго уговаривала двух «скаженных» не ходить никуда посреди ночи. А когда поняла, что всё без толку, успокоила себя тем, что снабдила их в дорогу солью.

И вот теперь Николай быстро шагал следом за Ларой, а свет керосиновой лампы, которую она держала в руках, едва рассеивал непроглядную черноту вокруг. Свой домашний наряд девушка сменила на шерстяное клетчатое платье, где в двух карманах лежала соль. Переоделся – по крайней мере, частично, – и Скрябин. Вместо рваных костюмных брюк старуха Варваркина выдала ему застиранные рабочие штаны деда Степана, которые Николаю были коротковаты и сильно широки в поясе, но выбирать не приходилось. Утянув обновку своим ремнем, он невольно усмехнулся, представив, как выглядит со стороны: в пиджаке, перепачканном кровью и с оттянутыми солью карманами, в рубашке без галстука и в стариковских штанах защитного цвета.

– Расскажите мне пока о вашей дипломной работе! – предложил он, когда они с Ларой пустились в путь. – Какое место в ней занимают нави?

– Одно из центральных мест, разумеется. Ведь более мрачных и зловещих персонажей в славянской мифологии, пожалуй, и не сыщешь. Первое письменное упоминание о них я нашла в «Повести временных лет» – там описывается нашествие навей на Полоцкое княжество в 1092 году. По ночам с улиц половецкой столицы стал доноситься громоподобный топот, будто там резвились невидимые табуны лошадей. А те жители, которые ради любопытства выходили из своих домов, были поражены «от бесов язвою» – то есть, какой-то неизвестной смертельной болезнью. Кроме того, летописец указывает, что нави стали затем «в дне являтися на кони», и что они «биют полочаны» – то есть бьют половчан.

– Бьют – в смысле убивают?

– Ну да. И не только насылая эпидемии, но и сдирая кожу, высасывая кровь. Ведь не зря же в народных поверьях нави зачастую соотносятся с упырями! Однако об их зверствах – ни в здешних краях, ни где-либо ещё, – давным-давно уже ничего не было слышно. Потому-то я и ринулась в Макошино, когда узнала… – Девушка вдруг замолчала – видно почувствовала, что сболтнула лишнего.

Но Скрябин и так уже всё понял.

– Выходит, вы с самого начала знали, кто здесь орудует, – сказал он. – Но когда вы успели собрать целый альбом вырезок с описанием подходящих смертей? Либо самоубийств, либо таких, в которых были повинны силы природы: волки, деревья в лесу и тому подобное. Ведь как раз такие покойники в навей и превращаются. Кто вам помогал в ваших изысканиях?

– Об этом долго рассказывать. А мы вот-вот будем на месте.

– Понятно. Ну, тогда – два коротких вопроса. Во-первых, почему у навей нет спин? И, во-вторых, едят ли они сырое мясо?

– Не у всех навей нет спин, – ответила Лара – явно радуясь, что Скрябин не стал требовать от неё немедленных объяснений. – Только у тех, кто был похоронен в гробу: в саване или в иной погребальной одежде. Считается, что когда нави восстают из могил, их спины остаются прилипшими к саванам. Ведь людей, умерших плохой смертью, снизу должно припекать адское пламя, и плоть их словно бы вплавляется в одежду. А что касается рациона навей, то они, хоть и могут пить кровь, но едят только ту пищу, которую употребляли, будучи живыми людьми. Ну, вот мы и добрались!

Тропа, по которой шли Лара и Николай, обогнула небольшую сосновую рощицу. И прямо за поворотом обрисовался силуэт длинного одноэтажного строения с тускло светящимися под самой крышей окошками. С той стороны доносились испуганное многоголосое мычание и перекрывающая его по громкости вычурная матерная брань.

7

Распахнутая дверь в торце длинного здания выпускала наружу сноп желтоватого электрического света. И в этом свете Николай узрел на крыльце коровника Самсона Давыденко. Тот махал рукой с зажатым в ней карманным фонарем – подавая знаки водителю грузовичка-полуторки, который подъезжал к крыльцу задним ходом. А с уст Самсона беспрерывно срывались всё новые и новые непарламентские выражения.

– Ваш коллега, как я понимаю? – спросила Лара.

– Правильно понимаете, – усмехнулся Скрябин.

Тут Самсон заметил, наконец, приближение странной парочки с керосиновой лампой. И вскинул пистолет – который, оказывается, был в другой его руке.

– А ну, стоять! – гаркнул он. – Стреляю без предупреждения!

– Давыденко, это я, Скрябин! – крикнул Николай. – Будь другом, опусти оружие!

Рука Самсона упала, а на лице его возникло смущенно-изумленное и одновременно испуганное выражение.

– Товарищ Скрябин? – выговорил он. – Как же вы тут очутились?

Еще со времени их прошлогоднего знакомства в Крыму он обращался к Скрябину только на вы, а тот к нему – на ты. И не только потому, что Николай был старше по званию. Если б Скрябин вздумал ему «выкать», Давыденко, пожалуй, воспринял бы это как издевку.

– Я прибыл в командировку. И считал, что вас об этом известят. – Подойдя к крыльцу, Николай взошел на первую ступеньку, но затем замер на месте: по дощатой поверхности расползалось подозрительное пятно, казавшееся черным в тусклом свете.

– Да, это кровь, – кивнул Самсон. – У нас тут, если честно, не всё ладно…

И будто в подтверждение его слов из коровника донесся стон – тяжкий и жалобный.

– Здесь что – еще с одной коровы шкуру содрали? – Николай обошел пятно и поднялся по ступеням.

– Нет, – вздохнул Давыденко, – эта кровь – не коровья. Хотя коровенкам тоже досталось…

И Скрябин больше вопросов задавать не стал – переступил порог. Но сперва пропустил вперед Ларису Рязанцеву. Самсон, оставшийся снаружи встречать машину, покосился на девушку, но ничего не сказал.

Вдоль всего здания шел довольно просторный проход, по обеим сторонам которого располагались загоны с мычащими на разные голоса буренками. А неподалеку от входной двери лежал на полу незнакомый Скрябину гражданин лет пятидесяти на вид, в отутюженных брюках и белой рубашке без галстука. От неё кто-то оторвал понизу длинную широкую полосу, которая теперь перетягивала с правой стороны грудь мужчины; по белой ткани расползалось кровавое пятно. Несомненно, раненый гражданин и стонал только что. При появлении Николая и Ларисы он страдальчески закатил глаза и вновь тяжко выдохнул. И на губах его при этом начала пузыриться красная пена. «Пробито легкое, – понял Николай. – Похоже, для этого бедолаги и подгоняют к крыльцу полуторку».

Рядом с раненым, придерживая его голову, стоял на коленях Эдик Адамян; руки его были сплошь перепачканы кровью. А подле этих двоих застыл, как истукан, еще один неизвестный в штатском, судя по всему – деревенский житель.

Но – по крайней мере, то были фигуры стабильные, устойчивые. Все же остальные люди, находившиеся здесь, словно бы задались целью воспроизвести модель броуновского движения.

По длинному проходу бегал с фотоаппаратом в руках Денис Бондарев, что-то высматривая на полу и время от времени делая снимки. Его двоюродный брат Константин Крупицын, обхватив руками голову, ходил кругами по маленькой, отгороженной от коровьих загонов каморке возле входа (предназначавшейся, видимо, для бригадира). И, судя по движениям губ, изъяснялся нецензурными междометиями. Ему отвечал что-то – эмоционально жестикулируя – некий мужчина в пиджачной паре: лет тридцати на вид, но уже лысоватый и с изрядным брюшком. И, наконец, Женя Серов с потерянным выражением лица собирал осколки от разбитой электрической лампочки, качавшейся под потолком на витом шнуре.

Скрябин остановился у двери и пару раз громко кашлянул. Но на это не обратил внимания никто, кроме лежавшего на полу человека, который спросил жалобно:

– Вы – доктор?

Вот тут-то все головы и повернулись в сторону старшего лейтенанта госбезопасности. И тот произнес:

– Доброй всем ночи.

– Здравия желаем, товарищ Скрябин! – за всех поприветствовал его Крупицын – единственный, кто явно не удивился его появлению. – Вас прямо Бог послал. Мы вот с товарищем Петраковым, – он указал рукой на лысоватого, – только что про вас говорили.

Крупицын будто и не заметил, что Николай одет как клоун, и что на пиджаке у него запеклась кровь.

Все поспешили к Скрябину, и один лишь Петраков подошел к Ларе и что-то у неё спросил. Что именно, Николай не разобрал, поскольку в этот момент Женя Серов протянул ему на раскрытой ладони деформированную пулю.

– Калибр 7,62 миллиметра, – определил старший лейтенант госбезопасности.

– Так и есть! Ударилась в железную потолочную балку. – Женя указал наверх. – Жаль только, нам это мало что дает. У Кукина-то в плече – пуля из другого оружия!

«Значит, подстрелили здесь председателя колхоза», – понял Скрябин.

Тут просигналила подъехавшая к крыльцу полуторка, и несчастный Никифор Андреевич Кукин был перенесен в её кузов Эдиком Адамяном и колхозным парторгом – гражданином, который до этого стоял возле окровавленного председателя. Раненого уложили на брезент, парторг уселся рядом с Кукиным, а Эдик спрыгнул на землю и прокричал: «Трогай!». Машина рванула с места и понеслась вперед – в райцентр, в больницу, – подскакивая на ухабах грунтовой дороги.

«Чудо будет, если довезут живым, – подумал Николай. – Может, не надо было Кукина в город отправлять? Наверняка какой-никакой фельдшер в Макошине имеется…»

Но тут, словно прочитав его мысли, заговорил Крупицын:

– Невезуха, сплошная невезуха, товарищ Скрябин. Аккурат сегодня фельдшерица местная рожать вздумала! И утром её повез в районную больницу муж, он же – колхозный ветеринар. Так что даже за первой помощью обратиться не к кому. А у нас тут… – Он не договорил – только развел руками.

– Ладно, – вздохнул Николай. – Заприте дверь и пойдемте – обрисуете мне ситуацию.

И он первым направился в бригадирскую каморку, где стоял письменный стол, и даже имелся плюшевый диван, хоть и продавленный.

– Дядя Гриша, можно мне с вами? – услышал Скрябин голос Ларисы, обращавшейся, несомненно, к Петракову. – Я думаю, Николай Вячеславович не будет возражать.

– Может, лучше тебе пойти домой, Ларочка? – прогудел Петраков. – Кто-нибудь из сотрудников НКВД тебя проводит!