Командировка в обитель нежити

Фамилии у рабочих подобрались, как для анекдота: Руссков, Немцов и Поляков. И медленная их поступь объяснялась просто: двухчасовым застольем в канун выходного дня. Чуть впереди остальных шагал старший из трех – сорокалетний Егор Поляков. Следом, покачиваясь, брели двое рабочих помоложе: Иван Немцов, двадцати семи лет от роду, и совсем еще неоперившийся юнец – девятнадцатилетний Вася Руссков. Из бригады строителей числом в десять человек только эти трое решили тем вечером, что им не хватило. И пошагали на окраину Макошина, где, по слухам, проживала одинокая бабка, приторговывавшая самогоном.

Однако до места назначения они не добрались. Васю вдруг замутило, и он метнулся вдоль невысокого заборчика к задворкам одной из крестьянских усадеб. А друзья не бросили Василия в беде: побрели за ним следом. И видели, как его вырвало прямо на забор, примыкавший к чьей-то рубленой бане. Стены её всё еще источали влагу и жар, но париться в ней явно уже закончили: чуть приоткрытая банная дверь покачивалась на ржавых петлях.

– Хорошо бы и нам ополоснуться, – заметил Иван Немцов. – Да и Ваську надо бы…

Он не договорил: глаза его внезапно округлились, и он тотчас пригнул к земле голову Полякова; Вася же и так стоял, склонившись в три погибели.

От крыльца близлежащего дома в их сторону торопливо и скособочено шкандыбал старик, державший в руке увесистую корзинку, из которой высовывалось горлышко здоровенной бутыли с белесо-мутноватой жидкостью. Возле бани дедок покрутил головой – огляделся по сторонам. Однако троих строителей не увидел и быстро зашел внутрь.

– Вот бы посмотреть, что у него в корзинке, – прошептал Егор Поляков. – Небось, не только выпивка, но и жратва! Может, он замыслил тайком от своей бабки устроить в бане сабантуй – с такими же старыми грибами, как он сам…

Старик пробыл в бане не более минуты и выскочил оттуда как ошпаренный – уже без корзины. Он запер банную дверь на задвижку-вертушок, зачем-то перекрестился и заспешил обратно к дому.

– Ясен пень, – сказал Немцов, – он там еду и самогон оставил. Но сегодня он к ним, похоже, уже не притронется. А до завтра много чего случиться может! – И он со значением глянул на Егора и на бледного Васю.

– Что ты имеешь в виду? – деланно хмурясь, спросил Поляков.

– Да какого ж рожна мы карге старой будем за самогон платить, если здесь его можно даром взять?!

– Не-е, ребята, – с усилием выговорил Вася Руссков. – Вы – как хотите, а с меня на сегодня хватит. Погано мне как-то…

– А разве тебя кто заставляет пить? – Иван похлопал юношу по плечу. – Не хочешь – не надо, нам больше достанется. Зайдешь, посидишь с нами, а если в шайках вода осталась, ещё и морду умоешь.

– Так ведь это ж чужая баня! Нас не посадят за то, что мы туда вломились?

– Кто говорит – вломились? – подал голос Поляков. – Замка ведь на двери нет, так – чурбачок деревянный. Он ведь и сам собой отвернуться мог. Если что, скажем – проходили мимо, увидали открытую дверь, да и заглянули внутрь.

– Дело говоришь! – обрадовался Иван. – Заходим, мужики!

И они друг за дружкой вошли в закопченный и обветшалый предбанник, где в углу, под самым потолком, серело многослойным наростом осиное гнездо. На полу валялся прохудившийся медный таз, рядом – деревянный ковш с отломившейся ручкой, но корзины со снедью нигде видно не было.

– Может, не пойдем дальше? – предложил в последний раз Василий. – Всё-таки…

– Всё-таки, всё-таки! – передразнил его Иван. – Раз уж отворили дверь, обратно поворачивать смысла нету.

– Точно – нету, – кивнул Егор и первым прошел из предбанника в саму баню.

И здесь их ждал сюрприз.

От печи-каменки валил густой горячий пар, как будто на неё только что плеснули воды. Но не из-за этого Поляков остановился так внезапно, что Немцов, шедший за ним следом, врезался в его спину. Прямо на полу лицом к входу сидели, поджав под себя ноги, три обнаженные женщины – молодые и дьявольски хорошенькие. Егор Поляков, женатый вторым браком и имевший троих детей, при виде них ошалел, как мальчишка. Ошалели и Василий с Иваном.

– Ай да дед… – протянул Немцов. – Какие крали к нему в баню захаживают!..

А нагие красотки словно бы и не замечали гостей. Из корзины, стоявшей перед ними, они извлекли вареную курицу, разодрали её руками, и каждая принялась жадно обгладывать косточки на доставшемся ей куске. Они ели минут пять – и никто за это время не выговорил ни слова. Но затем «крали» оторвались-таки угощения и насмешливо глянули на застывших в дверях мужиков.

– Что ж вы стоите? – произнесли дамочки – как ни поразительно, слаженным хором. – Раз пришли в баню, мойтесь с нами!

И второй раз приглашать себя Руссков, Немцов и Поляков не заставили. Они мигом скинули всю одежду, по-турецки уселись на пол и принялись доедать и допивать то, что осталось от трапезы красоток. Правда, еда на вкус мужикам не особенно понравилась: её забыли посолить; так что они больше налегали на самогон. При этом Ивану Немцову бесстыдно улыбалась русоволосая девица с пышными формами, чья кожа в сумерках бани как будто отливала зеленью. И строитель начал уже примериваться, как бы ему с этой раскрасавицей забраться на полок.

Но не пройдошливый Иван, а скромник Вася опередил всех. Хлебнув-таки браги и по второму разу за вечер захмелев, Руссков приобнял за талию стройную блондинку, сидевшую подле него, и впился ртом в её губы, от которых пахло самогоном, а еще – чуть заметно – плесенью. Целовал он её самозабвенно, и не сразу заметил одну странность: дамочкина спина, по которой елозила его рука, вся состояла из влажных бугрящихся неровностей. На неё словно бы налипло что-то мылкое и мокрое. И паренек только успел подумать, что бы это могло быть, как ответ нашелся сам собой.

Третья раскрасавица – цыганистого вида брюнетка – вдруг поднялась на ноги, потянулась, будто в сладостной истоме, и проговорила, обращаясь к разомлевшему Егору:

– А потри-ка ты мне спинку, друг любезный! – И повернулась к Полякову тылом.

Не проглоченный глоток самогона выплеснулся у Егора изо рта. И бывалый мужик издал горлом звук, больше похожий на писк новорожденного котенка. Иван и Вася не поняли, что случилось, глянули на обнаженную «цыганку» – и обоих будто паралич разбил.

Там, где у брюнетки должна была бы находиться спина, не оказалось ничего. Точнее, не оказалось того, что принято считать человеческой спиной. На тыльной стороне туловища женщины – на пространстве от плеч до ягодиц – влажно поблескивали не прикрытые ничем внутренние органы, названий которых Руссков, Немцов и Поляков не знали. Боковые же границы между нормальным телом и страшной «требухой» пролегали там, где следовало бы находиться остриям лопаток. Вот только никаких лопаток у красотки и в помине не было. Как не просматривалось на её спине ни позвоночника, ни ребер. Оставалось загадкой, как при полном отсутствии костей женщине удается сохранять вертикальное положение? А главное: почему она ест, пьет и разговаривает, если вид у неё такой, будто она сбежала из анатомического театра?

И тут все три дамочки одновременно кинулись на облюбованных ими мужчин. Лишенные спин существа раззявили рты (губы их при этом растянулись до размеров совершенно несусветных) и на вдохе засосали в себя головы Васи, Ивана и Егора.

Скрябин, который и во сне ясно осознавал всё происходящее, мгновенно припомнил повесть Булгакова «Роковые яйца» – сцену гибели несчастной Мани, жены чекиста Рокка: Затем змея, вывихнув челюсти, раскрыла пасть и разом надела свою голову на голову Мани и стала налезать на неё, как перчатка на палец.

Ни один из строителей не сумел позвать на помощь. Но оказать сопротивление – когда, собственно, уже было поздно, – они всё же попытались. Их руки и ноги начали судорожно колотить по обнаженным женским телам, словно бы отбивая ритм в неком дикарском танце; однако длилось это недолго. Плотоядные «крали» за несколько секунд высосали плоть из кожи своих несостоявшихся любовников, как высасывают мякоть из маринованных помидоров. При этом сама кожа осталась снаружи, а все три освежеванных тела были поглощены чудовищами без остатка.

Впрочем, дамочки бвстро выплюнули свою добычу – измочаленную, с переломанными костями. И, несомненно, Руссков, Немцов и Поляков уже были мертвы, когда их лишенные кожи тела оказались на полу.

На том и закончился первый макошинский сон Скрябина: зазвонил будильник на его прикроватной тумбочке.

А на следующую ночь Николай увидел макошинский сон под номером два.

5

Теперь он очутился в бревенчатом сельском доме – в небольшой квадратной комнатке с полосатыми обоями на стенах, с письменным столом напротив входной двери. Скрябин откуда-то знал, что это было Макошинское отделение милиции. И что участковый милиционер вызвал туда для допроса Евдокию Варваркину – жену Степана Варваркина: того самого старика, который приносил еду трем голым дамочкам.

– Может, вы, Евдокия Федоровна, в своей бане агентов иностранной разведки привечаете? – без малейшей иронии вопрошал участковый Семён Лукин. – Или врагов народа, которые потом где-нибудь ведут пропаганду? Агитируют против советской власти?

– Да побойся Бога, Сёмушка! – отбивалась крепенькая маленькая старушка с румянцем на щеках и с почти полностью беззубым ртом. – Какая пропаганда-агитация! Мы с дедом скоро восьмой десяток разменяем – о душе думать надо!

– То-то – что о душе, а не о харчах и выпивке! Я ведь смотрел, что там, в корзинке вашей осталось: скорлупа яичная, кости от вареной курицы, кринка из-под сметаны. Да еще и бутыль из-под первача! Кому, спрашивается, вы пир устраивали?

– Поди, ты и сам не знаешь – кому! Им, проклятущим! И твоя бабка, царство ей небесное, угощение для них в баньке оставляла. И многие другие сельчане – тоже. Ведь с тех пор, как церковь наша сгорела, житья от них не стало!

Рассказы о навях – живых мертвецах – Лукин слышал с самого детства. Но никогда в них не верил. Да и не возникало еще случаев, чтобы этим существам приписывалось убийство, совершенное группой лиц по предварительному сговору! По крайней мере, не возникало до сегодняшнего утра, когда к нему домой, не дав отоспаться в воскресный день, нагрянули старики Варваркины, а с ними – еще чуть ли не пол-Макошина. И объявили, что в их бане лежат три трупа, кожа с которых исчезла, будто её никогда и не было.

Обезображенные тела строителей находились теперь в подвале, что имелся под полом отделения милиции, а Варваркиных участковый запер в кладовке, заменявшей камеру предварительного заключения. Допросить престарелых супругов он решил по отдельности, и первой пригласил для разговора бабку Дуню. А старуха вздумала нести всю эту чушь…

Вздохнув, Лукин препроводил Евдокию Федоровну обратно в кладовку и вывел оттуда её мужа – сутулого, широкого в кости старика, с всё еще яркими черными глазами и с волосами мучнистой белизны. После чего битый час выслушивал тот же самый бред уже от него – пока не спровадил и Степана Пантелеймоновича обратно в КПЗ.

Было от чего прийти в отчаяние! Семён не считал себя человеком тщеславным, однако в глубине души рассчитывал, что к завтрашнему дню, когда в Макошино прибудет следственная бригада из райцентра (куда телеграфировали обо всём случившемся), у него будут уже наготове имена главных подозреваемых. А старики Варваркины уж никак не тянули на преступников, способных содрать кожу с троих здоровенных мужиков и перемолоть им все кости.

Участковый со вздохом достал из ящика письменного стола бланки протоколов допроса, но что в них заносить – понятия не имел.

– Русский, немец и поляк танцевали краковяк, – с мрачным выражением пробормотал он.

В этот момент дверь отделения милиции распахнулась, и в кабинет Лукина ввалился бригадир строительной бригады, звавшийся Тихоном Тихоновым – будто в насмешку над его трубным голосом.

– Ну, и кто с моими ребятами такое сотворил? – прямо с порога пробасил он.

Что мог ответить ему Лукин? Пересказывать то, о чем поведали Варваркины, он не решился. И преподнес бригадиру версию: Русскова, Немцова и Полякова заманили в баню неизвестные преступники, может статься – душевнобольные. Напоили мужиков до полного бесчувствия, а потом прикончили зверским способом.

– Да я этих изуверов голыми руками задушу! – Проревел бригадир и в доказательство выставил перед собой толстенные ручищи. – И не стану дожидаться, пока из райцентра приедут какие-то там следователи! Сегодня же, в ночь, пойду в ту баню и этих… (он произнес непечатное слово) там подкараулю. Коль они один раз там были, придут и вдругорядь!

С теорией о том, что убийца всегда возвращается на место преступления, был знаком даже Семён Лукин. А потому, ничтоже сумняшеся, он хлопнул бригадира по плечу и заявил:

– Вместе туда пойдем! Устроим засаду. Оружие у меня есть, и, кто бы в баню ни заявился, вдвоем мы их всяко повяжем!

6

На этом месте поразительный сон Скрябина словно бы скомкался – однако не закончился. Николай вновь очутился возле жерла черной воронки, только уже под ним – как будто в глазу смерча. И некая сила стала вталкивать его в этот глаз. Да и сам он помогал ей, как мог, поскольку осознавал: там, внутри черноты, он должен еще увидеть нечто – самое главное. Вначале его голову и плечи обволок мрак; затем он втиснулся в воронку до пояса; и, наконец, оказался внутри неё целиком, всем своим существом ощутив, что он скакнул вперед во времени – недели на три или четыре.

Он снова был в Макошине, но уже в начале лета. Трава стала густой и пестрела цветами, а вода в Оке переливалась бликами, отражая полуденное солнце. Николай – уже в своей собственной ипостаси – находился на речном берегу, а чуть в отдалении галдело на разные голоса несколько десятков людей, собравшихся у самой кромки воды. И двое из них – дюжие мужики – держали на весу оплетенный веревками сверток. Скрябин, тотчас уразумевший, как они собираются поступить с этим (связанным человеком) свертком, ринулся вперед, чтобы предотвратить новое убийство. И на бегу сумел рассмотреть, кого обвязали веревками мужики: перепуганную до смерти девушку, глядящую на него, Николая Скрябина, с мольбой и надеждой.

– Нет! – закричал Скрябин, выхватывая пистолет – который и во сне оказался при нем.

Он должен был спасти её. Девушка отчего-то рассчитывала, что он её спасет. Но он еще только бежал к ней, паля из пистолета в воздух и продолжая кричать «Нет!», когда её уже бросили в реку. И окская вода будто втянула её в себя.

А в следующий миг Николай Скрябин пробудился: сел на кровати в гостиничном номере. И громко – не сонным голосом, а ясным и звонким, – произнес:

– Не так! – Он и сам не знал, что хотел этим сказать.

Но дальше всё и вправду пошло не так: после этого сновидческого происшествия нормальный сон Скрябин утратил напрочь. Да, в последующие ночи он порой погружался в дремоту, сморенный усталостью. Но поутру испытывал ощущение, будто не спал ни минуты – поскольку совсем перестал видеть сны.

Глава 2. Антинаучная чертовщина

Май 1939 года

Декабрь 1937 года

1

22-го мая Николай вернулся в Москву, где по каналам НКВД быстро выяснил детали событий двухнедельной давности. И – да: они в точности совпали с его ночными кошмарами.

Узнал он и другое. В понедельник, восьмого мая, в Макошино прибыл следователь из районной прокуратуры по фамилии Петраков. И получил на руки уже пять трупов вместо трех: тела Лукина и Тихонова отыскали в той же бане. Участковый и бригадир были освежеваны, как Руссков, Немцов и Поляков. Одежда их валялась рядом – измятая и разодранная; очевидно, убийц она не заинтересовала. И так же, как в случае с первыми тремя жертвами, пропала кожа убитых мужчин.

Григорий Петраков, которому поручили расследовать это дело, тоже оказался уроженцем тамошних мест: родился в Пятницком в 1910 году, как выяснил Скрябин. Но, в отличие от участкового Семёна Лукина, простофилей он себя не выставил. Григорий Иванович сделал три вещи. Во-первых, он отпустил домой стариков Варваркиных. Во-вторых, взял подписку о невыезде со строителей, мечтавших бросить к чертовой матери наполовину возведенный коровник и бежать из Макошина во все лопатки. А, в-третьих, действуя через голову своего начальства, отправил донесение обо всем случившемся в Москву, на Лубянку.

Скрябин без труда получил доступ к этому занятному документу. Но, когда прочел его, поневоле усомнился: а точно ли всё это написал прокурорский следователь? Никогда прежде Николай не встречал прокуроров, которые изъяснялись бы подобным образом. Текст письма – если отбросить преамбулу и подпись – был такой:

Считаю своим долгом сообщить, что 6-7 мая с.г. в селе Макошино произошло нападение на людей со стороны сверхъестественных существ, которых принято именовать «навы» или «нави». Они, согласно верованиям народного язычества, представляют собой возвращенных к мнимой жизни мертвецов, которые ходят, питаются и разговаривают почти как живые. Разве что, у них нет спин. А посмертная анатомия навей претерпевает столь радикальные изменения, что они приобретают способность как ходить по земле, так и плавать под водой, равно как и принимать облик представителей фауны. Представать в людском обличье нави могут лишь после захода солнца, а в виде животных способны появляться когда угодно. По некоторым поверьям, нави могут выглядеть днем как лишенные перьев птицы.

Особо хочу отметить, что нави – в своем изначальном, человекообразном облике, – появляются среди живых спонтанно, без какого-либо участия сведущих в оккультных науках людей. Однако в дальнейшем такие люди часто влияют на действия навей, поскольку у тех наблюдается определенная мозговая дисфункция, и они обычно нуждаются в стороннем руководстве.

Прошу не считать мои слова бредом сумасшедшего или проявлением легковерия. В результате нападения навей убиты с особой жестокостью пять человек, чьи тела найдены с содранной кожей и переломанными костями. Причем сама их кожа так и не была обнаружена. Преступлениям этим присущ именно тот «modus operandi», который народные предания приписывают навям.

На основании вышеизложенного прошу направить в Макошино представителей НКВД, которые имеют опыт в расследовании преступлений, носящих иррациональный характер.

Это письмо Скрябин и передал на рассмотрение Валентину Сергеевичу. Однако к тому времени в Макошино уже выехала следственная группа из ГУГБ, возглавляемая капитаном госбезопасности Крупицыным. Обычная следственная группа – не из «Ярополка».

2

Смышляев явно был недоволен упрямством своего подчиненного. Но, удивив Николая, не стал собственное недовольство открыто выражать.

– Ну, что же, – сказал он, – похоже, мне вас не переубедить. Не скрою: я подозревал, что так и будет. Вот, – он взял со стола и протянул Скрябину толстую картонную папку, на которой едва стягивались тесемки, – это копия материалов из Макошина, присланных капитаном госбезопасности Крупицыным. Уверен, что он проводит расследование со всей тщательностью. Да вы ведь его знаете: работали с ним вместе в прошлом году – над делом о шаровых молниях в Крыму!

– Да, было такое, – сказал Скрябин, принимая папку из рук Валентина Сергеевича.

Николай хорошо помнил те «шаровые молнии». Год назад в районе Севастополя внезапно начались возгорания неясной природы. И ладно бы – загорались только неодушевленные объекты; сгорело заживо и несколько людей. Официальная версия гласила: всему виной – шаровые молнии. Однако этим делом заинтересовалась Москва. И следственная группа во главе с капитаном госбезопасности Крупицыным прибыла в Крым, где принялась с безрезультатным рвением искать поджигателей: вредителей и врагов народа.

Поиски шли полтора месяца – в течение которых сгорели два виноградника и самовозгорелся школьный учитель, умерший впоследствии в ожоговом отделении близлежащей больницы. Так что к расследованию подключили эксперта из «Ярополка»: Николая Скрябина. И он сказал тогда Крупицыну, как только ознакомился с деталями происшествий: «Пирокинез. Возможно, применяемый неосознанно».

Но лишь три недели спустя они нашли её: шестнадцатилетнюю девочку – ученицу той самой школы, где сгорел один из педагогов. И задержание школьницы едва не обернулось новой трагедией. Девочка подожгла причал, на котором сотрудники НКВД взяли её в кольцо: надеялись, что близость морской воды позволит избежать серьезных осложнений. Спасаясь от огня, наркомвнудельцы попрыгали в море, и один из них едва не утонул: не мог вынырнуть из-под груды рухнувших досок, которые и в воде пылали, словно их поджег «греческий огонь». Николай спас тогда коллегу, однако не стал афишировать, как ему это удалось. Школьница же сдалась только после того, как ей пообещали: её не отправят в тюрьму, а заберут – для изучения способностей – в Москву. Что и было сделано.

Но вот судьба следственной группы Крупицына после всего случившегося повисла на волоске. Знакомство с методами «Ярополка» (которого по документам не существовало вовсе) означало дилемму: либо группу нужно расформировать, а её участников признать психических невменяемыми и отправить на излечение; либо – они должны дать подписку о неразглашении любой информации, касающейся проекта. А заодно и получить уведомление о том, нарушение этой подписки будет квалифицировано как «покушение на основные политические завоевания пролетарской революции», что подпадает под действие статьи 58-прим УК РСФСР. И Николай тогда, год назад, поспособствовал тому, чтобы дело ограничилось подпиской.

3

– Я прикажу телеграфом известить Крупицына о вашем прибытии, – сказал Смышляев.

Но про себя подумал: вряд ли это поможет Скрябину наладить отношения с капитаном госбезопасности. За минувший год проект «Ярополк» получил особые полномочия: теперь его представитель становился куратором любого расследования, в котором участвовал. И было крайне сомнительно, что Крупицын придет в восторг, когда Скрябин приедет курировать (а фактически – контролировать) его следственную группу.

– Спасибо, Валентин Сергеевич. Я очень ценю ваше содействие. – Скрябин встал со стула – решил, что аудиенция окончена.

– Погодите, у меня для вас кое-что есть, – остановил его Смышляев. – Я запросил сегодня из хранилища вещдоков один артефакт: тот прибор врангелевских времен, который вы привезли год назад из Крыма. Возьмите его с собой – у меня есть ощущение, что он вам пригодится. – Он извлек из своего стола лакированный краснодеревный ящичек, снабженный двумя латунными ручками, и вручил его Скрябину – в надежде успокоить свою совесть.

Но всё равно, когда тот вышел, немедленно задался вопросом: а он, Валентин Смышляев, не убийца ли теперь? Молодой человек, с которым он только что говорил, находился в страшной опасности. А он даже не намекнул ему об этом.

Да, Валентин Сергеевич знал, что вмешиваться в ход событий ему бессмысленно – это никогда не помогало. То, что он ощущал – этого не удавалось изменить еще ни одному человеку. Предчувствия явно приходили к Смышляеву не со стороны человеческих существ и этими существами исправляться не могли. Если бы даже он запретил Скрябину ехать в Макошино, тот мог уехать и без его разрешения – благо, находился сейчас в отпуске. А главное – всё то же самое могло приключиться с ним где угодно.

И всё-таки не вмешаться вовсе Валентин Сергеевич не мог. Слишком уж страшная картина ему открылась: растерзанное, исполосованное то ли бритвой, то ли острейшим кинжалом тело молодого человека, лежавшего ногами – в речной воде, а головой – на почерневшем от крови песке обширного речного пляжа. И руководитель проекта «Ярополк» вызвал к себе секретаря – надиктовал ему текст телеграммы, которую следовало отправить в Макошино. Не совсем такой телеграммы, о которой он говорил Скрябину.

А потом, когда секретарь ушел, Валентин Сергеевич снова извлек из сейфа личное дело Скрябина и уставился на строчку, которая так и цепляла взгляд: Участие в проекте «Ярополк» одобрено лично товарищем И.В. Сталиным. Ведь и сам Валентин Сергеевич вступил в нынешнюю свою должность с одобрения того же человека, встреча с которым состоялась у него без малого полтора года назад.

4

Свое невероятное назначение Валентин Сергеевич получил в декабре 1937-го – когда де-юре числился умершим уже год и два месяца. Он так и не сумел до конца свыкнуться с мыслью, что к прежней его жизни – к театру, к старым друзьям, к семье, – возврата уже не будет. Однако выбора у него не оставалось. Все, кто вместе с ним входил когда-то в московский кружок тамплиеров, оказались за решеткой. Как и Александр Барченко, который тестировал много лет назад его парапсихические способности. А прежний патрон Барченко, великий и страшный комиссар госбезопасности 3-го ранга Глеб Бокий – так и вовсе был к тому времени расстрелян. Так что проект «Ярополк», ради участия в котором он, Валентин Смышляев, отказался год и два месяца тому назад от прежней своей жизни, остался без руководителя.

И всё же – когда ему сообщили, что его вызывает к себе Хозяин, Валентин Сергеевич даже помыслить не мог, в чем состояла истинная цель назначенной ему аудиенции.

За окнами кремлевского кабинета Вождя вихрился легкий снежок. И уже наползали ранние декабрьские сумерки: рабочий день товарища Сталина всегда начинался далеко за полдень. Лампа, горевшая на столе Хозяина, давала мягкий, слегка рассеянный свет, из-за чего вся обстановка казалась обманчиво камерной, домашней. Пока Сталин бесшумно расхаживал по кабинету в своих горских сапогах из мягчайшей кожи и раскуривал трубку, Валентин Сергеевич стоял у дверей. И не сводил глаз с Хозяина – даже мимолетного взгляда не кинул в сторону длинного посетительского стола, по обеим сторонам которого круглились спинки невысоких стульев.

– Что же вы стоите, товарищ Смышляев? – вопросил, наконец, Вождь – как будто только теперь заметил присутствие посетителя. – Присаживайтесь! – И он чубуком трубки указал не на один из гостевых стульев, а на кожаное кресло, приставленное к хозяйскому столу.

Валентин Сергеевич вздрогнул, и под ложечкой у него засосало от неопределенных предчувствий. Он знал: мало кого Хозяин усаживал вот так, чуть ли не наравне с собой. Присев на краешек кресла, он выпрямился в ожидании, словно был студентом, который ждет на экзамене первого – самого каверзного – вопроса профессора. Сталин окинул его взглядом и чуть усмехнулся. А затем пристроил свою трубку в стоявшую на столе стеклянную пепельницу и сам уселся за стол.

– Я полагаю, – сказал он, – вы всем довольны, товарищ Смышляев, на вашем новом месте службы? Или, быть может, у вас есть какие-нибудь пожелания? Жалобы?

Да, жалоба у Валентина Сергеевича прежде имелась: в октябре прошлого, 1936-го года, когда был рассыпан готовый типографский набор его книги по актерскому мастерству. И с жалобой этой он – скорее от отчаяния, чем в расчете на помощь, – обратился тогда к Александру Васильевичу Барченко. Не напрямую – написал ему письмо. И получил ответ – уже прямой: Барченко позвонил ему и сообщил, что ордер на арест его, Валентина Смышляева, уже подготовлен. И что избежать этого ареста никак нельзя: один из прежних знакомцев-тамплиеров написал на него донос – на имя только что назначенного наркома внутренних дел Ежова.

– Однако, – сказал Барченко, – я уполномочен передать вам предложение, которое одно только и может вам помочь. Если вы согласитесь, конечно. – И он сообщил, в чем будут состоять новые обязанности Валентина Сергеевича, если – когда – он сделанное ему предложение примет.

– Я всем доволен, товарищ Сталин. – Валентин Сергеевич прямо посмотрел в глаза Вождю, который только слегка дернул бровями – показывая, что другого ответа и не ждал.

– И вам известно, что особое подразделение в составе НКВД СССР, на благо которого вы столь успешно трудитесь, не имеет в данный момент официального руководителя.

Это не был вопрос. И Валентин Сергеевич только коротко кивнул – чтобы показать свое согласие со словами Хозяина, а не чтобы подтвердить собственную осведомленность. Сталин был для него – как deus ex machina в древнегреческом театре: необъяснимый, непредсказуемый, всесильный. Валентин Сергеевич до сих пор не представлял, почему этот человек позволяет ему жить – хоть и под чужим именем. Что, разве других одаренных эзотериков не имелось в Союзе ССР?

Должно быть, эти мысли каким-то образом отобразились у Валентина Сергеевича на лице, потому как темно-янтарные глаза Хозяина вдруг странновато блеснули.

– Как думаете, товарищ Смышляев, – спросил он, – смогли бы вы встать во главе этого особого подразделения?

Валентин Сергеевич испытал даже не страх. То был – благоговейный ужас. Губы его словно бы заледенели, и он – позор на голову актера! – дважды запнулся, произнося одну-единственную фразу:

– Но как же я… ведь у меня даже нет… специального звания в системе ГУГБ. – Он едва не ляпнул: «Даже нет больше своего имени»; но, слава Богу, вовремя спохватился.

– Этот вопрос мы решим. Главное – у вас есть доверие партии и советского народа, которое вы заслужили.

Валентин Сергеевич с трудом удержался от того, чтобы поерзать в кресле. Он хорошо знал, чем он заслужил подобное доверие: использовал по полной программе свой дар предощущений. И за минувший год с небольшим дал три важнейших прогноза. Во-первых, он безошибочно определил, что в декабре 1936 года тяжелая болезнь доконает несчастного и боготворимого всеми писателя Николая Островского. Во-вторых, он загодя предсказал смерть Серго Орджоникидзе: в минувшем феврале тот выстрелил себе в сердце. И, в-третьих, он точно описал, как и когда умрет отец новейшей науки – ядерной физики, британец Эрнест Резерфорд: в октябре нынешнего года, после хирургической операции по поводу неожиданно возникшего ущемления грыжи. В том, что касалось таких предсказаний, дар Валентина Сергеевича никогда не давал сбоев.

– И всё-таки… – Валентин Сергеевич слышал собственный голос будто со стороны: сам себе не верил, что собирается возражать Хозяину. – И всё-таки, товарищ Сталин, в проекте «Ярополк» есть люди, которые гораздо лучше меня разбираются в разной антинаучной чертовщине. – Он издал жалкий смешок.

При последних его словах Хозяин поглядел на Смышляева с выражением, которое тот с удивлением трактовал как насмешливое понимание.

– В разной антинаучной чертовщине… – вполголоса, словно бы про себя, повторил Сталин, затем взял трубку, затянулся раза два или три, и только после этого заговорил вновь: – Есть у нас люди, думающие, что большевики по определению отвергают любые суеверия и чертовщину. Это неверно, товарищ Смышляев. Если чертовщина служит делу рабочего класса и освобождению человечества от ига капитала, то мы такую чертовщину можем и должны использовать в своих целях. Вы с этим согласны? – И он глянул на посетителя поверх трубки, пряча в усах эту свою знаменитую усмешечку.