Последняя охота

глава 7

У «интеллигента» срок немалый. Учитывая заказ, пришедший на него, можно сказать, он не жилец и следующий претендент в жертвы, если кто-то развлекается таким образом, а может быть все закончится на Седом, если отстрел шел по «золотому делу». В любом случае, необходимо подготовить «интеллигента», – рассудил Хан.

К Владу подошел «шестерка».

– Иди в теплушку, поговорить с тобой хотят.

Влад не испугался. В тюрьме оказалось не так страшно, как он представлял себе, да и Хан относился к нему по-человечески, поэтому никто не трогал. Впрочем, отношение к людям с большим сроком, здесь особенное. Историю его знали все. Некоторые сочувствовали: «Ну, надо же, как ты из-за бабы влип?»

Действительно влип.

Жена находилась "в положении". Они долго ждали ребенка. Все годы совместной жизни не могли позволить себе детей: учились, потом выплачивали кредиты за квартиру и машину, работали за границей. Хотелось, иметь все и сейчас, не как родители – сначала копили, потом покупали. Время другое.

В тот роковой вечер, они возвращались с родительской дачи. Как всегда, взяли мясо, картошку, соленья, варенья. На дорожку с отцом выпили рюмашку. Поцеловались, попрощались и поехали. За рулем, в таких случаях, сидела жена. Трасса была почти пустой и она вела машину на высокой скорости.

– Я советую тебе ехать медленнее. Если что-то случится, ты не успеешь среагировать. У тебя еще небольшой опыт вождения, – любовно гладя ее по коленке, посоветовал Влад.

– Ты же видишь, милый, никого нет, бояться нечего. Быстрее доберемся.

Они отъехали от родительского дома километров на тридцать, как с боковой дороги на большой скорости выскочила легковая машина красного цвета. Жена не успела притормозить и на всей скорости врезалась в край багажника. Машину, на которой они ехали, вынесло в центр дороги, на встречке развернуло и в них врезалась другая машина.  А в нее, врезалась идущая за ней на высокой скорости  машина, которая, перевернулась, загородив дорогу. Следующая за ней машина, резко затормозили и, тоже перевернулась. Две следующие за ней машины, от резкого торможения, тоже перевернулись.

Влад не верил своим глазам. За одно мгновение дорога превратилась в свалку искореженных машин. Что произошло дальше, он всячески выдавливал из своей памяти и никогда никому не рассказывал. Жена пострадала в меньшей степени, но ребенка не спасли. Не спасли и двух детей, которые находились в перевернувшихся машинах. Только трупов насчитали пять и в больницу увезли еще шесть человек.

Он ни на миг не сомневался, вся вина в этом, только его – не настоял на своем – сбросить скорость. Сердце сжалось. Он скучал по ней.

На первый курс института они пришли молодоженами. Многие сокурсники крутили палец у виска, называя «сумасшедшими». Их не интересовало, что думают другие. Влюбленные, не замечали, происходящего вокруг. Он носил ее на руках и называл по-стариковски «Лапушка». Она, при виде его, улыбалась, не стесняясь никого, целовала, любовно глядя в глаза. Им тяжело давались расставания на лекции – учились на разных факультетах. Никто не спрашивал, как они живут? Все читалось в их глазах. Счастье выплескивалось через края.

Следствие пришло к выводу, что вина в аварии полностью его. Красная легковая машина, которая выскочила с боковой дороги, оказалась миражем. Никаких следов ее присутствия на дороге не нашли. Детективному агентству, нанятому Владом, доказать ничего не удалось.

На суде многочисленные озлобленные родственники погибших, сожалели, что отменили смертную казнь. Он ничего не слышал. У него собственное горе: жена потеряла ребенка и до сих пор лежала в больнице. Переломы всех конечностей, заживали плохо. Врачи объясняли это «нахождением в постоянном стрессовом состоянии». Они не увиделись перед этапом. Влад решил, что запомнит ее молодой и красивой, какой она и была, а не той, которую вытащил из разбитой машины.

В СИЗО, получал ее письма, полные сожаления и любви. Они согревали душу. До сегодняшнего дня не мог поверить в реальность, в которой существовал. Ему двадцать семь, значит, просидит треть от прожитой жизни. Много это или мало? А она? Неужели будет жить без него и ждать? Вопрос породил сомнение. Стоило ли брать вину на себя? Сам же ответил: она женщина, жена, любимая, если бы не взял, предал ее.

глава 8

Хан ждал Влада в теплушке, подогревая чай на буржуйке. Начал без предисловия.

– Садись. Ты парень не глупый, может уже заметил, что темные и непонятные дела творятся в зоне? – Пауза.

Влад знал, Хану трудно говорить, поэтому сидел тихо, глядя в пол, терпеливо ожидая каждое слово.

– Может случиться, тебя увезут отсюда. – Пауза. – Ты парень хороший и единственный невиновный здесь среди нашей братвы. – Пауза. – Здоровый еще.– Пауза. – Лишнюю пайку давать будут. Ешь, не спрашивая. – Пауза. – Выжить должен, когда удастся бежать отсюда.

– Я не собираюсь убегать, – возразил Влад.

– Тебя никто не спросит. Просто увезут и отпустят, как я думаю. Дадут, так называемый «шанс». – Он повернулся, приблизил свое лицо к лицу Влада и произнес сквозь зубы, – должен выжить ети е м…

– Когда это будет? – испуганно спросил Влад.

– Не знаю, – уже спокойно, глядя в окно теплушки, ответил Хан, – выполнишь для меня одну работу. Если все сделаешь, фартовый будешь. Слушай и запоминай. В тюрьме сидели люди, по одному делу. Я его назвал «золотым». Не знаю, как получилось, возможно, маскировались хорошо, преступления происходили в разных городах, дела не объединили. Суть одна – мужики моют золото, вывозят на большую землю, а через некоторое время без золота и денег оказываются в тюрьме за изнасилование и убийство малолеток. Срок дают на всю катушку. Действовала банда, у которой, возможно, работали осведомители на золотом прииске, но главарь один. Не сказать, что умный – слишком однотипно и примитивно сработано. Самое интересное, что все, кого он грабил и подставлял, оказались в одной тюрьме, здесь. Убиты друг за другом в течении четырех месяцев. Каждый месяц – труп.

Хан закурил. Встал. Немного походил, вероятно, еще раз обдумывая сложившуюся ситуацию.

– Что-то непонятное творится здесь, с тех пор, как начали переводить братков в новую тюрьму. Почему на место военной охраны пришли «вольники»?

– Я заметил хорошие перемены. Как тогда жили и как сейчас, разница есть. Простыни дырявые и залатанные поменяли новыми, еда стала разнообразнее, не баланда. Через несколько месяцев и для нас корпус будет готов.

– Ишь, чего заметил. А трупы, которые прибавляются на тюремном кладбище, заметил? Как мужиков по одному каждый месяц увозят, заметил? – зло спросил Хан.

Влад сжался под его пристальным цепким взглядом.

– Вы только хорошие перемены замечаете. На это и рассчитано, чтобы за ними плохое не видеть. Действительность другая. Душой чувствую, что-то здесь не так, только не пойму. Думаю, у тюрьмы новый хозяин появился, продали ее. Для государства, по бумагам она не существует. Письма не приходят. Никого не осталось, кто их ждет, значит, не хватятся на воле. Я, думаю, новые перемены в лагере и «золотое» дело, как-то связаны между собой. Пока, не пойму как? Возможно, на смерти «Седого» все закончится, если предположить, что все четверо находились в одной связке с убийцей. В этом случае мы вряд ли найдем, его, но если не закончится, значит, есть какая-то другая причина, по которой убивают людей и «Седой» оказался не прав, связав убийства товарищей по работе, с «золотым делом». А это может означать только одно: те, кого здесь оставили после перевода в новую тюрьму – будущие трупы. Пока, я не пойму ничего. Ты узнаешь, кто за всем этим стоит? Жизнь за жизнь. Хотя твоя, ничего не стоит, – махнул рукой Хан, – отомстишь за меня и братков. Все, что понадобится, приготовят. Остальное запоминай.

Хан наклонился близко к уху Влада и зашептал…

Наедине они больше не встречались.

глава 9

Ворота тюрьмы открылись и два джипа въехали на внутреннюю территорию.

– Владимир Иванович, прошу в мой кабинет, – засуетился начальник.

– А куда же еще, не в камеры же вонючие идти.

– Зря вы так, Владимир Иванович, у нас неплохие камеры. Заключенные хорошо живут в них. Все есть, простыни, по…

– Ты, что отчитываться за хозяйственную деятельность будешь, – грубо оборвал его Владимир Иванович, – я здесь не для этого. Хочу понять, кто ему помогает. Не ты случаем? А?– подозрительно посмотрел в его глаза.

– Что вы Владимир Иванович? Да, как подумать могли на меня?

– А одежда? А табак? Сколько он здесь сидит?

– Полгода уже.

– Ты что же думаешь, у него за это время все схвачено? Где его личное дело?

– Вот, оно. Подготовили, – услужливо открыл папку начальник тюрьмы.

– Посмотрим, кто ты есть такой шустрый. – Сказал Владимир Иванович, усаживаясь в мягкое кресло начальника тюрьмы. Взял папку.

– С …, – дочитал фамилию, имя, отчество, потом снова, еще раз и ему стало плохо: спазмы подступили к горлу. Задыхаясь, не мог ничего произнести. Усилием воли, чтобы никто ничего не заметил, заставил себя вдыхать воздух небольшими порциями.

Это был испуг. Он спровоцировал приступ. Спазмы сжимали горло. «Дышать! Дышать!», – мысленно приказывал себе Владимир Иванович. Необходимо восстановить дыхание, хотя очень хочется крикнуть: «Вот это да!»

Действительно, будь он один, так бы и случилось. Люди, которые находились вместе с ним в кабинете – подчиненные. Показать свою слабость – смерти подобно. Для них он пахан, не имеющий жалости ко всем этим людишкам, зависящим от него. Вседозволенность, порожденная полной безнаказанностью за любые действия и поступки, развила в нем чувство всемогущества. Таких как он, было много в стране в этот непростой период, когда все решали деньги, вернее их количество. Именно, благодаря им, он поддерживал свой имидж «всемогущего» Владимира Ивановича. Привык, что все просьбы выполнялись безоговорочно. Если, что-то шло не так, как хотел, угрожал, если и это не действовало, покупал. Деньги, как уяснил еще в детстве, имеют абсолютное могущество, а у него их много. Откуда? А кто сейчас спрашивает, откуда деньги? Никто. Главное, они есть.

Отослав всех из кабинета жестом руки, медленно восстанавливал дыхание. Сидел, не двигаясь, пока не отпустили спазмы.

Два года назад, он вызвался строить тюрьму нового типа, как того требовали западные правозащитники, а наши их поддерживали. Сам, еще пацаном, отсидевший в детской колонии четыре года, не понаслышке знал все условия, в которых приходится жить заключенным.

Люди, заинтересованные в проекте, благодарили за помощь и сочувствие. Слетевшиеся журналисты, хотели взять интервью, но были разочарованы: «Я не ради славы делаю это, а для облегчения жизни заключенных. Мне не нужна популярность – это долг гражданина», – объяснил журналистам нежелание фотографироваться и давать интервью.

Надо знать Владимира Ивановича, который копейки не даст, если не выгодно ему. В данный момент, назрела необходимость – богатый Владимир Иванович баллотировался в Думу. Некриминальное прошлое – гарантия победы в борьбе за место.

– Что же случилось с тобой? – обращаясь к фотографии, заключенного спросил Владимир Иванович. Внимательно, не спеша, прочел все дело.

– Становится интереснее, чем я мог предположить, – вслух произнес он.

Здесь, в тюрьме, многое сошлось. Владимир Иванович работал над этим долго. Огромные деньги, потраченные на откуп, вернутся, но чем обернется появление нового игрока. Сейчас трудно сказать, сюрприз это или рок.  Игрок не учтен в его игре, а он хороший противник.

Владимир Иванович развернулся боком к столу, опираясь руками на расставленные ноги, сидел, покачиваясь, глядя в невидимую точку. Затем встал, подошел к окну, посмотрел в темноту. Увидел свое отражение в стекле сквозь решетки. По спине пробежали мурашки. Отпрянул. Страх. Опять страх! Он слишком хорошо знаком с ним. Участилось сердцебиение. Владимир Иванович снова начал задыхаться. Такого с ним давно не случалось. Что это? Неужели ничего не забыто? Схватился за подоконник. Надо остановить приступ. Заставил себя вздохнуть раз, потом другой. Стоял и дышал. Сегодня это случилось с ним дважды за небольшой период времени. Страх! А ему казалось, что он с ним расстался навсегда.

Валерка

глава 10

Ему всегда казалось, что помнит себя с полутора лет. С того момента, когда мать начала оставлять одного. Может быть, первый раз чувство страха пришло, именно тогда, когда плакал вслед уходящей матери.

В яслях прослыл задирой и нелюдимом. Вечером, когда мать приходила забирать, на него жаловались воспитатели, а родители, выговаривали, что отбирает игрушки, сладкое у детей, дерется.

Мать спокойно выслушивала и также спокойно отвечала

– Что с него взять, «безотцовщина».

К такому ответу все быстро привыкли и приказывали своим детям держаться подальше от этого «будущего малолетнего преступника».

Мать, когда они вдвоем возвращались домой, хвалила маленького Валерку

– Молодец! Умеешь за себя постоять, мы одни с тобой и «помощи ждать неоткуда».

Послушный дома, становился раздражительным и капризным в детском саду, требуя к себе повышенного внимания. Воспитатели и нянечки быстро научились бороться с ним, запирая в кладовку, бросив игрушки. Валерка выл, стучал в дверь, требуя открыть и пустить в группу к остальным детям, но оставался неуслышанным. Порой, так и засыпал у дверей, устав плакать. Когда приносили еду, его будили, кормили, а вечером снова жаловались матери на поведение. Она не наказывала его: «Им деньги за что платят? Вот пусть глядят за тобой». Воспитатели не могли уделять много времени каждому ребенку, в группе-то считай двадцать, таких же маленьких, не до его капризов. О наказании кто узнает? К тому же семья неблагополучная, мать-одиночка, считай второй сорт среди баб. Жаловаться заведующей не пойдет. Кто послушает ее? Ребенка-то нагуляла.

Ясли были первой ступенью его школы выживания.

В старших группах держался особняком. Понравившиеся игрушки, сгребал в кучу, садился в угол, не подпуская никого к себе. Его снова наказывали, снова жаловались матери, в общем, все оставалось по-прежнему. Прозвища «нелюдим» и «безотцовщина» прочно закрепились за ним. Он не обращал внимания на эти слова и боялся спрашивать мать, что означают они. Понимал, что-то нехорошее, потому что называли его так, когда наказывали за провинность.

Становясь старше, проводил больше времени у забора, наблюдая за проходившими мимо людьми. Манила улица. В три года он чувствовал себя взрослым, потому что мать посылала за хлебом и разрешала одному играть на детской площадке. Квартира располагалась на первом этаже и она безбоязненно отпускала его, иногда выглядывая в окно, проверяя, не ушел ли куда. Напротив подъезда стояла общественная скамейка для старушек. Он с удовольствием сидел между ними, не прислушиваясь к их разговорам, в ожидании угощения. Знал, кто-нибудь обязательно захватит для него конфетку, либо кусок колбасы с хлебом.

Когда первый раз нашел деньги, любил ходить в ближайшие магазины, вдруг повезет, и найдет закатившуюся копеечку под прилавок. В пять лет научился попрошайничать, и у него водились свои деньги. Желание копить, тянуло на улицу. Он уговаривал мать не водить его в садик, мотивируя самым больным для обоих: «Там все мамочкины и папочкины мальчики и девочки, которые жадничают, не дают ему своих игрушек, не угощают сладостями». Мать жалела сына и себя, обделенных мужской заботой и любовью, но, боялась за его жизнь, и приказывала ходить в садик.

– Мал ты еще оставаться дома один. Насидишься, когда в школу пойдешь.

Однажды он сбежал из садика. Ей позвонили на работу. Она знала, где его искать. Привела домой и всыпала хорошенько. На этом все недовольство закончилось. Маленький Валерка понял, если мать говорит «нужно», значит нужно.

Так они дожили до первого класса.

– Растрата-то какая, – заявила мать, пересчитывая деньги, отложенные с зарплаты на школьные принадлежности, – знают ведь, что мать-одиночка, помогли бы, дали бесплатно форму, тетради. Хорошо, что за учебники не платить, разорение какое с твоей учебой! – она взяла его за руку и они пошли в ближайший универмаг. В отделе «Все для школы» мать посмотрела ценник на форменном костюме, помотала головой.

– Вот, Валерка, деньги-то какие на твою школу придется истратить, это тебе не садик, где и посмотрят и накормят. Глянь-ка, целых 7 рублей с копейками, а это только за брюки с пиджаком! За карандаши и тетради сколько еще? А обутка?

Переходя из отдела в отдел, мать сокрушалась что «сильно потратилась», когда пришли домой, сказала

– Сколько денег сразу выложила, целых тринадцать рублей с копейками, попробуй только не учись хорошо. На обед рубль давать не буду. Четыре с половиной недели, это же почти пятерка в месяц. Ешь хорошо дома перед школой, кусок хлеба с маслом возьмешь с собой, может, когда пять копеек дам на пирожок, перекусишь и то хорошо, а домой придешь, наешься. Форму-то береги, чтобы пришел из школы сразу снял и повесил ее. Гладить каждый день не буду, износится быстро, а дома и на улице в трико бегай, не жалко, дешевое оно. На первое сентября без цветов обойдешься. Ни к чему лишние расходы. Ей, твоей училке, принесут другие, те, кто побогаче нас.

глава 11

Первого сентября мать отпросилась с работы на часок, чтобы отвести сына в школу.

Они шли вдвоем, держась за руки. Валерка светился от радости. Мать и сын редко выходили из дома вместе. Выходные, мать посвящала уборке, стирке, иногда ходила в гости к соседке, или в магазин.

Счастьем для маленького Валерки были совместные поездки в Москву, на электричке. Ему нравилось путешествовать.

Расположившись на отдельном сиденье, напротив матери, он с удовольствием смотрел в окно или разглядывал людей, которые сидели рядом. Любил ездить в метро и гулять по Красной площади. Но это случалось редко. Мать жаловалась, что устает, и денег много тратится.

Первое сентября стал одним из тех счастливых дней, когда мать и сын шли вместе. Она рядом и ему не страшно, он чувствовал себя защищенным. От кого? Вопрос странный, от всего и всех. Она не позволит его обидеть, ни одноклассникам, ни учителям. Валерка снизу вверх смотрел на мать и довольный, улыбался, но в душе чувствовалось беспокойство.

Он боялся идти в школу. Почему? Потому что рассматривал ее, как продолжение детского сада? Заранее знал,  одноклассники – дети, с которыми он ходил в одну группу. Чего же боялся? Продолжения наказаний, которые получал в саду или плохого отношения детей и родителей? Нет. Менялось, то, к чему он привык – место, которое знал с малолетства. Школа казалась ему абсолютно новым неизведанным миром и это пугало. Боязнь всего нового, останется с ним на всю жизнь. В это время он не понимал, что этот страх родом с младенчества, когда мать оставляла одного, а он плакал, до соплей, пока не засыпал от усталости. Через страх и слезы, освоив одно пространство, он пугался другого, боясь, что его оставят с ним один на один.

Ему не хотелось идти в школу. «Лучше бы не учиться», – думал Валерка, но не мог сказать матери, знал, выпорет. Он совершенно не думал о знаниях, которые получит в школе. После садика все идут в школу – он шел тоже, полностью доверив себя матери, она плохого не пожелает ему. Для него начиналась новая жизнь, в которую он вступал с чувством тревоги.

С учебой с самого начала не заладилось. Ни читать, ни писать мать его не научила. Единственное, что умел, хорошо считать в уме. Это полностью его заслуга – деньги любят счет. Справляться с программой помогли усидчивость и внимание. Эти качества останутся с ним навсегда. Спасибо воспитателям, которые в виде наказания выбирали изоляцию. Один не побегаешь и не поиграешь, оставалось через щелочку неплотно закрытой двери, наблюдать за чужой жизнью.

В первом классе у него обнаружился артистический талант. К очередному утреннику, ему предложили прочитать стихотворение. На репетиции Валерка не просто рассказал его с выражением, но и показал. Всем очень понравилось. Обрадованная учительница пригласила мать на утренник. После окончания, похвалила Валерку при ней и сказала о необходимости развивать его артистические данные. Мать ответила просто: « Не сбивайте его с пути истинного. Он парень из бедной семьи, у которого мать – «одиночка». Все, что ему светит в жизни – техникум, если повезет, устроится на хорошую работу. Это его будущее. Нам помочь некому».

Учительница все поняла и пожалела Валерку.

Для лучшего усвоения программы, оставляла после уроков делать домашнее задание. Знала, у матери нет времени заниматься сыном. Валерка оказался способным. К тому же, ему нравилось заниматься с ней. Она осталась единственным человеком из школы, воспоминания о котором, грели душу.

Отсутствие друзей, восполнил внутренний Валерка. Он стал его единственным собеседником. О чем говорили? Обо всем. Он жаловался, что его никто не любит, мать не покупает игрушки, конфеты, да мало ли чем был недоволен? А еще, Валерки любили фантазировать. Видели себя богатым парнем, у которого есть все, что пожелают.

Например. Он выносит много-много игрушек на площадку. Все дети просят дать им поиграть, а Валерка отталкивает их, не давая приблизиться. Пусть обзавидуются, как он завидовал им.

Или вот еще. Мать отмечает Валеркино день рождение. На столе лежат конфеты, печенье, пирожное, которое пробовал всего раз и этот еще, торт, большой и белый, с розочками. Мать выставляет стол на улицу, чтобы все видели, у Валерки День рождение.

Ему хотелось обычных вещей, происходящих в каждой семье.

В школе принято отмечать День рождение ребенка. Родители коробками тащили пирожное, конфеты, газировку, рассчитывая на весь класс. После общего поздравления всем раздавали принесенные сладости. Валерка завидовал им, но мать «не могла позволить себе жить, как эти богатеи», она так говорила всегда. Валерка злился на нее, но требовать что-то, не мог.  Один ответ: «нет денег».

Он с удовольствием ходил в школу, чтобы каждый день видеть свою любимую училку.По успеваемости числился «середнячком», двоек не получал. Готовил домашние задания, чтобы не расстраивать ее.

После уроков его жизнь шла своим чередом. В свободное время шлялся по улицам, не упуская случая заработать. Он знал все места, которые приносили ему доход. Ежедневно обходил их, не пропуская ни дня. Гаражи, около которых мужики, прячась от жен, «раздавливали» бутылочку после работы, оставляя пустую тару. Мусорки –«золотое дно». Там он находил молочные бутылки. Они стоили целых 15 копеек. Обеспеченные люди, выбрасывали их, не желая мыть. Для Валерки они были самыми желанными денежными находками. Он притаскивал их домой, когда мать находилась на работе, тщательно мыл и сдавал. Ходил по квартирам в поисках макулатуры и старья. Люди выбрасывали много. Хотя платили за все это мелочь, но скапливаясь, она превращалась в рубль, в десятку, сотню.

Добавляя новые рубли в трехлитровую банку, он пересчитывал их, не доверяя своей памяти. Любовь к деньгам требовала общения с ними. Он разглаживал каждую купюру, не терпел загнутых углов. Стирал их, если видел грязь. Сотни перевязывал веревочкой и помещал на дно банки. Радовался двадцатипяткам и пятидесяткам. Гладил, целовал, прикладывал к лицу. Все действие походили на свидание влюбленных, обожавших друг друга.