Все еще впереди…

Невеселые мысли были сметены возвращением двух сорванцов-погодков, которые влетели вихрем на кухню, требуя еды – и побольше… Съели все вмиг и наперебой стали рассказывать про дядю Семена, который зовет их на дачу на все лето, если мама отпустит. Что за дядя Семен и откуда он взялся, Любаша не знала. Мальчики увидели ее испуганные глаза и пояснили, что дядя Семен – отец Олежки, с которым учится Сашка в одном классе, а живут они в новом доме, в том, что построили у оврага, красивом таком.

Можно сейчас к ним зайти и все обсудить. Любаша решила сходить и посмотреть на этого Семена, а потом уже придумать предлог, чтобы отказаться. Мальчишки уже топтались у входной двери, поторапливая ее, а она судорожно думала о том, что на себя надеть: в гости она уже очень давно не ходила.

* * *

Дверь открыл широколицый, голубоглазый хозяин дома. Он приветливо улыбнулся и сказал: «Здравствуйте! Хорошо, что пришли. Сейчас будем ужинать. Давайте знакомиться. Я – Семен». Мальчики чувствовали себя здесь совсем как дома, они здесь часто бывали. Дом был уютным и добротным. Любаша в силу своей профессии видела много чужих квартир, больших и не очень, и по-своему делила их: «для картинки» и «для жизни». «Для картинки» были просторные холлы с лепниной и позолотой или новомодные огромные пустые пространства, украшенные всякими «инсталляциями», с которых и пыль-то толком не сотрешь. Все эти выкрутасы на зависть друзьям и знакомым Любаше не нравились. Она не любила кичливых «новорусских», которые проходили мимо нее со стеклянными глазами, и в таких домах старалась поскорее закончить работу. Были и другие, где ощущалась настоящая жизнь. Это было видно по трещинам в старых стенах, замазке на окнах, приклеенным детским картинкам, кусочкам жвачки в самых неподходящих местах, в продавленных диванах, сдвинутых в дальний угол. Это было ближе и понятней, как предложение чая с пряниками или магазинных пельменей.

«Не стесняйтесь, проходите!» Любаша улыбнулась и только сейчас заметила, что мальчишек нет. Она оглянулась и услышала: «Они на кухне – стол раздвигают. Оля позвала, пока вы задумались. Пройдемте, у нас все по-простому».

Кухня была просторной и светлой. Миловидная женщина хлопотала у плиты. «Я – Оля», – сказала она, развернувшись к входящим и обращаясь к Любаше. «Люба», – ответила Любаша. «Вот и хорошо, – сказала Оля, – что зашли, а то мы с Семой о вас уже наслышаны, а все не виделись». Мальчишки уже сидели за столом. Их было четверо: двое Любашиных и двое Киреевых – Олежка, одноклассник Саши, и девятилетний Степочка. Оба мальчика Киреевых были похожи как-то сразу на отца и на мать. Перед ужином Семен прочитал молитву и перекрестил стол. В этом не было ничего показного, было видно, что в этом доме так принято. Не то чтобы Любаша была против церкви: дома, в деревне, в красном углу стояли иконы, и на Пасху красили яйца и святили куличи. Старая баба Маня шептала в углу свои немудреные молитвы – просьбы о здоровье детям и себе. По большим праздникам мужики обычно напивались и иногда дрались до первой крови. Во многих квартирах «для картинки» обвешивали стены иконами скорее как дань моде, подчеркивая свою порядочность, соответствие времени, и относились к этим иконам как к вложению средств. У Киреевых в углу кухни были три небольшие иконы, но разглядывать их Любаше было неудобно, тем более что ее стали угощать домашней стряпней. Все было очень вкусно. Мальчишки уплетали за обе щеки, а Оля подкладывала им новые аппетитные кусочки. Через десять минут Саша откинулся на спинку стула и сказал, поглаживая живот: «Больше не могу. Спасибо». Любаше было очень неудобно, что сын так себя ведет, и она строго посмотрела на него и заметила: «Как из голодного царства…» «Да они же растут, – улыбнулась Оля. – Им надо». «Оля моя умеет и любит готовить», – с гордостью за жену констатировал Семен. После компота, напомнившего Любаше школу, не по вкусу, который был какой-то знакомый и приятный, а потому, что компот как-то вышел из употребления, вытесненный всякой заморской, а потом и отечественной «химией», детей отправили гулять на улицу, во двор. Она ждала, когда заговорят про дачу, и даже вспомнила «домашнюю заготовку» вежливого отказа, но все получилось так по-доброму, почти по-семейному, что Любаша растерялась от того, что ей самой вдруг тоже захотелось куда-нибудь поехать, отдохнуть хотя бы денечек, побыть рядом с этими людьми, которые за полтора часа стали для нее чуть ли не родными. С ними было легко. Они говорили простым и понятным языком о том, что им было нужно и интересно, не «выстраивались» перед ней, простой штукатуршей.