С левого виска что-то пульсировало. Я представляла, как я стучусь, и стучусь, и стучусь в дверь спортивного зала, на котором развешаны куча наших фотографий. Что там пахнет дешевой колой, что там играет старые знакомые мелодии, что там кто-то без остановки смотрит «Спанч Боба». И я стучала в ту дверь и просила меня впустить туда. Обратно в крепкую и прекрасную дружбу.
Но, от двери пришлось отойти и променять того, старого Германа на нового тебя, который встал пред о мной и, без всякого волнения, спросил, как я.
– Нормально для человека, которому сказали, что он что-то неважное, – процедила сквозь зубы я.
– Я заплачу за туфли, – лишь кротко проговорил ты. – Не беспокойся.
Мне хотелось съязвить. Что-то злобное и больное так и ютилось на кончике моего язычка, сгорая от желания быть выговоренным, но я сдержалась и лишь натянуто улыбнулась.
– Спасибо, не надо, – отклеив от коленей салфетки и сняв вторую туфлю, я поднялась с места.
Прямо пяточками на грязный асфальт.
– Надо, – кротко ответил ты даже, не помогая мне встать.
Надо много кое- что другое, а совсем не заплатить за проклятые туфли. Подать руку, повести вперед, как это делал обычно Герман, или вообще понести, схватив в охапку словно крошечное дите.
Боже мой, чего только реальный Герман не делал!
– Туфли явно ситуацию лучше не сделают, – шептала я, чувствуя, как пряди моих волнистых черных локонов упали на глаза, но абсолютно не желая их хоть как-то видоизменять.
– Я заплачу, и точка.
И тут проснулась настоящая Арьяна. Та самая буйная, злобная, гневная и требовательная девчонка, с которой ты познакомился четыре года назад. Потому что тогда она говорила именно с таким Германом, поэтому сейчас он будет болтать именно с такой Арьяной.
Скребя зубами, я подозвала к себе Милу и, протянув ей руку, намекнула, что хочу подняться наверх к нам в класс. Стоило только мне взять ее за локоть, как я улыбнулась максимально крипово и наигранно.
– Приравняй их к чему-то неважному, как легко сумел поступить со мной, – гордо ответила я. – Ты не хочешь слышать это слово, но, а я скажу на зло: Спорим, ты не сможешь просто так свести меня в ничто?!
С минуту ты стоял, скрестив руки на груди, а потом, не выдав никакой эмоции, попросту фыркнул.
– Ты строишь драму на пустом месте, не находишь?
Бам.
Сердечко разбилось.
Пара голубых глаз сверкнула, но это был неправильный огонек. Не дружелюбный и милый, а злобный и дикий.
У меня поразительная память, что тебе уже понятно, учитывая то, что я пишу вот уже тринадцатую запятую по годам, которые, ты, вероятно, и не помнил. А сейчас, мне хотелось поступить максимально подобно тебе.
Станцевать чечетку прямо на том, что мы вместе пережили.
– Если ты хочешь, чтобы я ушла, то я уйду, – выдавила я фразу, который ты одарил меня, когда я накричала на тебя в спортзале.
После этого, взяв свои новые уже испорченные каблуки в одну руку, а Улину ладонь в другую, я сделала шаг от тебя.
Таким комплектом я гордо прошла мимо тебя с высоко поднятой головой.
– Дай догадаюсь, – услышала я голос в спину, – Сейчас ты шепнешь Odio.
Ради такого я была готова обернуться.
– Это уже далеко не Odio, это Eu odeio com todo meu coração e alma o que pareço amar21, – прокричала я, и, решив, что больше не за что не посмотрю на тебя, спешно поплелась в класс.
Там, переодевшись в забытые с прошлой весны кроссовки, я схватила сумку и побежала домой, желая уткнуться носом в подушку и заплакать. Конечно же, прежде мне пришлось пройти через кучу вопросов о моем самочувствии от Ули, которая безумно за меня беспокоилась и совсем ничего не понимала.
Ну а я ничего не могла ей объяснить, ибо сама совсем ничего не осознавала.
Быстрым шагом миновав наш класс, я остановилась лишь на секунду, чтобы еще раз посмотреть на тебя и убедиться, что это все еще не тот Герман, кто всего месяц назад меня обнимал.
Подле своего дома, не сдержавшись, я забежала в магазин и купила дешевой колы и Кириешки. Наш вечный набор. Дома, пока не явились обратно мама и Кира, я переоделась в старую кофту, сделала свой любимый пучок, который не собирала уже очень давно, врубила на твоем планшете старые серии Губки Боба, а на телефоне нашу беседу, которую начала перечитывать снова и снова.
В тот момент я не могла отделаться от мысли, что я сейчас я словно хороню старого тебя и наши годы чудной дружбы.
Ближе к вечеру, когда семья вернулась из гостей, пришло сообщение от тебя, которое я восприняла чуть ли не как второе сошествие Иисуса. Там был лишь короткий вопрос: «Какой у тебя размер?». Я сгорала от желания написать что-нибудь матное и проклинающее, но, та часть души, у которой сегодня разбилось сердце, просто не была в состоянии выдать что-то колкое. Она лишь смогла дать нормальный ответ и, обняв подушку, чтобы слышать собственные рыдания, включила грустные мелодии.
Увы, но заплакать я так и не смогла. Лишь выйти куда-то в абстракцию, где все было как прежде и прекрасно.
То сообщение было чуть ли не единственным в том сентябре. Туфли ты мне подарил, но одену я их завтра только первый раз.
И я до сих пор не могу убедить саму себя, что эта холодная обувь – последнее, что отдала мне твоя рука.
Запятая 14
– Я его ненавижу, – процедила я сквозь зубы, когда увидела распечатанной в своей комнате фотографию с 1 сентября, которую сделала мама.
Как назло, все прошлые кадры, которые были сделаны не, по- моему, желанию, но в счастливые моменты, когда наши отношения были просты и веселы, мама не видела и не печатала, а именно эту, с совсем ненастоящим тобой, она решила снять с электронного носителя.
Взяв в руки, я боролась с диким желанием разорвать ее в клочья. Это был октябрь. День, когда ты впервые назвал меня дурой, когда я неверно ответила на вопрос преподавателя у доски. Потом таких раз было еще сотни, но этот я запомнила очень четко.
А еще лучше запомнила подобную же ситуацию, но произошедшую через неделю, когда, выйдя к доске по русскому языку со своим сочинением, ты вновь начал шептать комплименты и громко смеяться.
Вначале, я старательно делала вид, что не слышу, а потом, взбесившись, произнесла:
– Я не мешаю вам, Герман?
Ты обернулся и, судя по всему, удивившись, что я хоть как-то отреагировала, невзирая на стоящего подле преподавателя, решил ответить.
– Нет, я внимательно слушаю твое сочинение, Арьяна, – процедил ты и нагло усмехнулся.
С некоторых пор я терпеть не могла твою улыбку.
Но, услышав подобный ответ, я уверовала, что ты и вправду прекратишь, поэтому, прильнув вновь к тетради, продолжила чтение.
И шло оно мирно всего одно предложение, пока твой длинный язычок вновь не развязался и не начал выпускать злобные комментарии.
Тут, уже не сдержавшись, что-то проговорила учительница, но, ее речь, как и моя, была не столь проникновенной, чтобы заставить вас остановиться. Оттого, решив действовать старыми методами, я схватилась за тряпку, которую мы использовали для мытья доски, и, постаравшись максимально хорошо прицелиться, кинула ее в твою сторону.
Конечно же, она попала прямо тебе на новый костюм, и получение какой- либо реакции было попросту неизбежно.
– Сбрендила?! – злобно выкрикнул ты.
Я даже не могла придумать остроумный ответ, потому что в это мгновенье была попросту не в состоянии скрыть свою счастливую победную улыбку.
Но и ты явно не собирался принимать такой позор поэтому, невзирая на ругань преподавателя, кинул ее мне в ответ, и, конечно же, промазал.
– Герман! Арьяна! Оба успокоились!
Разыгравшись, я взяла вторую тряпку и вновь кинула в тебя, от которой ты, благополучно, сумел увернуться.
В эту секунду ты хохотнул. И я, вспоминая это лишь сейчас, понимаю, что это был не злобный, гадкий и противный смех нового тебя, а старый душевный хохот моего лучшего друга.
Тряпка снова полетела в меня, и попала мне на новую юбку, отчего я мгновенно нервно хохотнула.
– Успокоились! – закричала преподавательница, то и дело поворачиваясь к камере слежения за классом.
Больше всего ее пугало, что происходящий бардак увидел директор или завучи, которые регулярно проверяли эти видео.
Когда я отчистила юбку, все еще продолжая стоять со своей тетрадкой подле доски, а ты уже успел усесться на свое место, продолжая пилить меня злобным взглядом, учительница внезапно предложила довольно странный, непонятный мне до сих пор и сильно подставляющий ее же план.
– Герман, – позвала она тебя, – Выйди сюда, прочти свое сочинение, чтобы мы поняли, насколько твое лучше, и меньше заслуживает хохота, чем Арьянино.
Твои ядовитые глаза пилили меня, когда ты, взяв свою тетрадочку за корешок, выбрался и, встав подле меня, начал зачитывать хорошо написанные строчки.
Честно говоря, за два прошедших месяца, ты ни разу не стоял так близко ко мне. И пока ты читал текст, который, конечно же, был куда лучше моего, я не собиралась просто так, даже несмотря на то, что у меня в сочинении действительно было к чему придраться, оставлять тебя с мнением, что ты в чем-то меня превосходишь.
Пока ты дочитывал текст, я медленно, и незаметно для всех, кроме пораженной Ули, подобралась к тумбочке, на которой лежали все мелки и, окунув ладонь в пыль, что осыпалась от доски, вернулась на свое место, одарив тебя скромной улыбочкой. А рука была вся белая, словно я испачкала ее в муке.
– Очень хорошее сочинение, – наконец ожидаемо похвалила тебя учительница. – Ты большой молодец, Герман!
– Спасибо, – ответил ты, слепя весь класс своей улыбкой- оскалом.
– Да, – прошептала я, сильно ударив тебя по плечу испачканной рукой. – Молодец, Герман!
И вновь, всего лишь одного короткого взгляда на мою победоносную улыбку, тебе хватило, чтобы понять всё и мгновенно.
– Какая же ты все- таки свинья, Арьяна, – выдавил ты, схватив все еще валяющуюся тряпку и, ударив ею меня.
– А, – только и смогла ойкнуть я, прежде чем, взяв в пальчики один из мелков, кинула им в тебя.
В эту секунду началась самая настоящая бойня между мной и тобой. И это одноклассникам нашим повезло, когда я тоже вооружилась тряпкой, и начала драться ей, словно нунчаками, они уже успели все спрятаться под парты или и вовсе сбежать из кабинета. Пацаны начали снимать это представление, а преподавательница, в начале требовала, что мы остановились, а потом попросту прижалась к стене, боясь, что и ее тоже настигнут наши пули, в роли которых выступали новые мелки.
– Придурок, – крикнула я, кинув в тебя очередной кусочек мела, который уже валялся на полу.
– Истеричка, – выдал ты в ответ, ударив меня тряпкой по плечу.
Когда я, кинув розовый мел и попав тебе в волосы, посмеялась над тем, как ты, поправляя хохолок размазал краску, и тем самым окрасил его в этот цвет, выдала: «Теперь он точно петушиный», а после получила новый удар, только уже по коленке, я на секунду заметила блеск в твоих глазах.
Может это был не блеск, а всего лишь малюсенький проблеск. Но что было важно: это был знакомый проблеск и самая настоящая, очень старая и знакомая улыбка.
– Самовлюбленный эгоист, – пропищала я, ударяя тебя одновременно по двум рукам.
– Зазнайка, – обозвал ты меня в ответ, кинув очередной мелок.
Но в одно мгновенье, я потеряла все свое оружие, и, стараясь спастись бегством и отделаться от тебя остатками, попалась в ловушку, когда, ты, перехватив меня за бок одним из бойцовским приемов, ловко развернул к себе и, обвив мое лицо своими ладонями, пальцем потирал висок, который слегка побаливал. Чуть позже я узнаю, что там появился синяк от столкновения головушки с мелом.
– Так не честно! – пропищала я, пытаясь выбраться.
– Зато эффективно, – ответил, хохоча, ты.
Мне, честно, даже бороться не хотелось, потому что уже тогда я поняла, что сумела пробудить старого тебя и самое меньшее из всего, что мне сейчас хотелось, это вновь тебя терять.
А еще мне было жарко. Просто от этих мягких прикосновений и доброго заботливого, почти забытого, взгляда. Мне казалось, что еще немного, и я растаю, как тот лед в стаканчике из- под коктейля.
– Твоя победа, – процедила сквозь зубы я, стараясь не выдавать насколько же сильно я счастлива.
– Быстро сдаешься, Арьяша, – шептал ты, и я, невольно, улыбнулась.
После этих слов я была убеждена, что победа точно за мной.
– Odio, – статично выдала я, ожидая от тебя ответа.
Но вместо этого ты лишь отпустил руки и, мгновенно убрав с лица какую- либо улыбку, отодвинулся.
И сколь бы драматично это не звучало, но это моё письмо, и здесь мои впечатления, оттого и говорить я могу все, что хочу.
Мне резко стало холодно.
Тут же, как коршуны в кабинет влетели завучи, которые, увидев созданный нами беспорядок, покраснели, превратившись в трех злобных и разгневанных помидора.
– Вы! – произнесла самая главная из них, указывая на нас с тобой. –В кабинет директора!
И все же камеры кто-то смотрел.
Мы медленно побрели следом за разозленными преподавателями, в то время как наш испуганный и нервный класс начал постепенно выходить из своих убежищ, наблюдая за тем, как нас уводят.
Пока мы брели по коридорам, я все еще пребывала в том кабинете и кидалась в тебя всем, что попадалось мне под руки. Меня совсем не волновало, что подобное было совершено, потому что это было самое яркое воспоминание о тебе за прошедшие месяцы учебы.
Шепотом позвав тебя по имени, я попыталась одной улыбкой объяснить, что выговор директора, если таковой будет, – это не проблема. Но ты, не обратив никакое внимание на мои эмоции, продолжал идти, пялясь исключительно в пол.
Старый ты вновь потерялся.
Когда мы забрели в кабинет директора, нас уже ждал он собственной персоной, злобный и гневный, собирающейся явно задать нам не слабую порку. Там располагалось два стула, но он не предложил нам присесть, видимо, считая, что мы недостойны такого, после проделанного только что. Следом влетел весь состав завучей, и наша классная руководительница, которая также была испачкана в меле. У всех царила на лице серьёзная мина, но самое болезненное лицо было у тебя. Будто бы еще немного, и тебя поведут на смертную казнь, не меньше.
– И что это было? – спросил директор, указывая на экран своего компьютера.
На нем было видео нашего действия. По крайне мере, я так решила. Все же экран был повернут к нему, а не к нам.
– Мы немного разыгрались, – выдавил из себя ты, пока я наблюдала за тем, как твои сильные плечи нервно дрожат, а руки сжимаются в кулаки.
Было понятно, почему ты решился отвечать на данный вопрос. Я была мышкой, о которой знали мало, а ты был героем школы. Я думала, что они смягчатся мгновенно.
Но их лица наоборот стали более серьезными и разгневанными, а наша классная выдохнула и пропищала что-то на типе «О Боже».
– Разыгрался, – повторил директор, наклонившись ближе к нам в сторону. – Тебе прошлых игр было мало?
– Это начала я, он ни при чем, – прошептала я, но на меня никто не обратил внимание.
– Или тебе кажется, что все произошедшее ранее забавно?! – гневно продолжил он, даже не обратив никакого внимания на мои слова.
Я ничего не понимала.
– Не думаю, что броски мелом имеют что-то общее с прошлой… игрой.
Эта пауза была максимально тяжелой для тебя. Я видела, как на секунду замерла твоя грудная клетка, словно это было тяжелейшим испытанием снова дать тому действию такое название.
– К тебе итак повышенное внимание! – яростно накинулась главная из завучей. – А ты еще дела творишь!
– Виновата я, я все начала!
Меня вновь просто не заметили. Только тогда, до меня дошло, что, по факту, привели ругать сюда только тебя. Они не видели меня, я им была не нужна. Это все было похоже на специальный сбор, когда все пришли только для того, чтобы вновь обвинить тебя в том, что ты не хотел вспоминать. Я была им не нужна.
Все стоящие в этой комнате знали что-то, чего не знала я. И именно это они и обсуждали прямо на моих глазах, продолжая словно рубить тебя топором на маленькие кусочки.
– Мне много раз извиняться за то?! – внезапно вскрикнул ты. – Я устал повторять!
– Понадобится, повторишь еще, – процедила вторая завуч.
Отчего-то я не чувствовала никакого напряжения. Да, тебя в чем-то сильно обвиняли, но я считала, что это какая-то мелкая и неважная провинность. И я так думала ровно до момента, пока директор не задал тебе вопрос:
– Твои родители нашли нового адвоката?
Чего блин?!
– Нашли в Москве, – прошептал ты.
И в это мгновенье, все наконец увидели меня и, заметив мой шок на лице, поспешили выкинуть меня из кабинета. Классная схватила меня за руку и выволокла из кабинета, словно какой-то кусок мяса, а не живого человека. Через порог меня буквально перекинули, и последнее, что я увидела, были твои глаза.
Они не блестели, но это были точно твои глаза.
– Какого черта?! – задалась вопросом я, когда она, захлопнув за нами дверь, расцепила свою ладонь, и отпустила меня.
– Ты ничего не слышала и ничего не видела! – приказала она.
– Я ничего не поняла! – выдала я, будто пытаясь хоть чуть- чуть успокоить преподавателя.
Но на самом деле, меньшее, из всего, что я сейчас испытывала, это волнение за кого бы то ни было, кроме тебя.
– Что произошло с Германом?! – задала вопрос я.
– Это тебя не касается!
Я почувствовала, как мои скулы медленно напрягаются, и лицо вновь становится идеально квадратным.
– Он мой лучший друг!
В ответ, наша учительница лишь нервно хохотнула, приклонив голову пред прошедшим мимо коллегами, и вновь наигранно, подобно тебе, улыбнулась.
– Лучшие друзья не ругаются матом, ни ржут над друг другом и не кидаются мелом, – проговорила она на одном дыхании.
Поразительно, но в свои сорок лет она была подозрительно узко мыслящей женщиной.
– Видимо, у вас никогда не было лучшего друга, – истерично прошептала я, усмехаясь.
– А ты уверенна, что он у тебя был?
После этих слов, весь былой азарт, хоть какое-то счастье и веселье мгновенно испарилось. Бытующий внутри ураган волнения за тебя резко сошел на нет.
Волнуются за друзей. А мне сейчас пытаются доказать, что у меня его никогда не было.
– Пошла в класс, – приказала она, указав пальцем в сторону и я, опрокинув голову вниз, повиновалась.
Добравшись до кабинета, мне в руки всучили мой рюкзак, белую от мела тетрадь и телефон, который оставался на парте в момент, когда началась драка.
Помнится, я написала тебе сообщение в стиле: «Ничего не хочешь объяснить?», но ответа так и не пришло. Зато в тот же вечер в друзья ко мне добавился весьма неожиданный человек. Это было столь шокирующе для меня, что чтобы убедить себя, что это действительно она, мне пришлось согласиться на встречу, ибо иначе в реальность происходящего я верить совсем не собиралась.
Красиво уложенные локоны, идеальная осанка, шикарное пальто и платье. Выглядеть как моя ровесница Миле явно было крайне неинтересно. Куда больше она хотела казаться кем-то более взрослым и гордым, нежели бедным, не знающим ничего о чести восемнадцатилетним подростком.
Ее идеальный маникюр был виден издалека, и еще куда больше меня удивляло то, как ее ручки распахнулись, предлагая мне объятия. Отказывать было неприлично, поэтому я подобралась к ней и обвила ее руками в ответ.
Наша встреча состоялась в торговом центре. Мы прогуливались по коридорам, разговаривали о жизни, о школе, об уроках, о семье. О том, о чем обычно говорят подружки или попросту давние хорошие знакомые. И это казалось удивительным, учитывая нашу последнюю с ней беседу. Моя голова мгновенно нашла разумное, насколько это возможно, объяснение. Небесная канцелярия решила немного поиграть со мной. Тогда у меня была ненормальная Мила и нормальный Герман, а теперь все наоборот.
Добро пожаловать в Зазеркалье.
– В гимназии чудесно, она прекрасна, – произнесла она, когда мы уселись на одну из скамеек. – Очень сильная подготовка к экзаменам, я безумно рада.
– Как у вас с Германом? – выдавила из себя я, весь вечер очень боясь задавать этот вопрос.
Вначале Мила молчала, смотря куда угодно, но только не на меня, потом, она резко, вдохнув в легкие воздух, заговорила своим нежным и спокойным голоском:
– Мы расстались, но общаемся как друзья.
У меня не было и этого.
– А у вас?
Ее вопрос показался мне максимально внезапным, словно она и вправду ожидала, что я начну рассказывать что-то максимально эпичное. Это было видно по ее глазам, ожидающим шикарной и воодушевляющей истории. Но в ответ, я лишь громко чмокнула губами.
– Мы не общаемся, – прошептала я.
Клянусь, я слышала, как вместе с этой фразой разбивается на осколки мое сердце.
Но, хей, я еще не знала, что такое разбитое сердце. Нас оно ждет впереди.
– Почему так? – удивленно спросила она.
– Я не знаю, – с трудом вымолвила я.
Я. Не. Знаю.
С той прогулки мы достаточно хорошо начали общаться с Милой. Я потеряла лучшего друга, но заново обрела лучшую подругу. Она активно мне помогала с экзаменами, подтягивала по непонятным темам и учила писать сочинения по русскому.
Кстати о нем, по совпадению (небесная канцелярия издевается и угорает), мы вышли в туалет в один момент, и, проходя мимо друг друга в коридоре, ты одарил меня скромной улыбкой, в своём добром старом стиле. И, товарищи, это было единственным взаимодействием за декабрь.
Тут где-то должен быть мем, который в письмо не вставишь, так что без смешных видео.
После мы собирались у моей дрогой подруженьки дома и, под знакомую музыку и в старой неизменной обстановке, делали уроки.
Как-то раз я спросила у нее, что же такого произошло, что на бывшую звезду школы злятся все преподаватели, словно он минимально убил человека.
В эту секунду твоя бывшая девушка как раз медленно пила водичку из стакана, которой мгновенно же подавилась. Нет, конечно, она не думала, что ты мне рассказал об этом, но факт того, что я буквально сравнила с таким идеальным попаданием, попросту сломал бедную девчонку. Она не рассказала мне тогда, и еще долго на самом деле не расскажет.
Но зато она дала мне информацию кое, о чем другом.
– Университет в Португалии? – удивленно спросила я, когда она указала мне на сайт.
– Да! – радостно завизжала она, показывая мне все данные. – Все, что тебе нужно, это пройти тест на знание языка, а дальше, по этой программе, тебе будут помогать во всем!
– План отвратительный, – прошептала я, даже до этого не размышляя про учебу за границей.
– Ты знаешь язык в совершенстве! – начала убеждать меня Мила. – Найдешь там подработку, они, кстати, и с этим помогают! Комнату в общежитие они выдают и университет тоже находят! Ты в шоколаде!
– А еще это Португалия.
Я никогда раннее даже не размышляла о том, что у меня есть хоть какой-то шанс улететь в страну своей мечты. Но тут же, практически секундно, первое, о чем я подумала, это про мамину реакцию. Ради этого флага ее когда-то бросил папа, и теперь я собиралась поступить также.
– Рискованно и нереально, – выговорила я, поднявшись со стула.
– Реально! – не остановилась Мила. – Я так учу немецкий!
– Но Португалия – это не наш маленький городок! – закричала я, слыша, как кто-то шепчет мне советы на этом языке в моей голове. – Я всегда думала, что я буду учиться где-то здесь, или, на крайний случай, в больших городах подле! – я нервно дышала. – Я там никого не знаю!
– Там твой папа!
– Нет!
Это был не писк, не крик и даже не выдох. Громкий адский стон.
– У тебя есть номер? – спросила вновь моя лучшая подруга.
– Нет!
– Значит есть, – тут же догадалась она.
Да, номер действительно был. Но только я никогда на него не звонила. Изредка, с него приходили сообщение о том, что маме перечислены алименты и то, их было куда меньше, чем этого действительно требовалось, но они приходили. И, честно, меньше всего на этой планете мне хотелось обращаться к нему за помощью.
– Позвони, может он предложит помощь, – посоветовала Мила, а я лишь безжизненно села на стул.
Нет.
Я могла зайти в горящий дом. Могла спрыгнуть с девятого этажа. Могла на спор подобраться к тебе и поцеловать.
Но взять телефон и набрать отцу мне казалось равным совершить что-то кощунственное.
Я не видела в нем папу.
Уже давно нет.
Лишь причину, почему я без остатка влюблена в далекую страну.
Спойлер: я так и не позвоню по этому номеру. Хоть и действительно наберу его и попытаюсь нажать кнопку звонка. Но в последний момент, я, стоя подле зеркала и любуясь собственным отражением, этим квадратными скулами и темными, почти что черными глазами, этой темной кожей и густыми бровями, этими вьющимися растрепанными локонами и слегка пухленькими губами, я сброшу сотворенный только что вызов.
Папа дал мне все, что мог. Свою внешность, свой любимый язык, свою страсть. Он же, будучи в отдалении, где-то далеко, дал мне стойкость характера и силу. За последнее сказать спасибо, нельзя, потому что будь он рядом, я бы приобрела ее как-нибудь по- другому. Но, факт, остается фактом. Папа дал мне все, что должен был дать, и более я никогда в его помощи не нуждалась.
Я сама, за пару с Милой, ездила в этот Московский центр сдавать тест с носителями и, получив чуть ли не лучший результат, лично обговаривала с представителем выбор университета и собственное жилье.
Все это, было сделано уже в том самом декабре и уже тогда это поездка стала главной и обязательной.
Теперь ты знаешь, куда я уеду завтра навсегда.
Но это же еще не конец этой запятой.
Второго января, после бурного разговора с мамой о моем будущем, я выбежала на улицу, чтобы попросту подышать холодным мерзлым воздухом. Нет, она не кричала и не плакала, но начала очень много говорить об опасности и о одиночестве, что я буду совсем одна и многое другое. Она попросту максимально сильно боялась предстоящего будущего, но я успокоила ее тем, что вполне возможно, мое ЕГЭ будет недостаточно хорошим, чтобы меня взяли по этой программе, но это не сделало ситуацию легче. Ее истерика дошла до каких-то неведомых форматов, что она, чтобы успокоиться, решила попросту выпить снотворного. Именно после этого я, укрыв ее теплым одеялом, побрела гулять январским праздничным утром по пустым и покинутым новогодним улицам.
В момент наивысшего расстройства меня всегда тянуло к твоему дому. Это была не умышленная ходьба ног, а просто неконтролируемое влечение. Размышляя о Португалии, о своем любимом городе и о языке, я сама не заметила, как дошла до забора, окружающего твой двор.
Увидев его, мгновенно проснулась эта неприязнь, которой сопровождался твой образ последние месяцы, но и одновременно тут же сердце застучало быстрее. Эти ощущения тепла, любви к старым делам и годам дружбы, и эта внезапная симпатия, которую ты с преспокойной душой сжирал без остатка, заполоняли меня, старательно стараясь изгнать всякое негативное отношение.
Наверное, уснув где-то в этих секундах, я упустила самый главный момент. То мгновенье, когда чуть ли не мне в ухо прозвучал знакомый собачий лай.
Я даже развернуться не успела до конца, как у меня средь ног запутался пушистый, радостно виляющий хвостом пес, чью пушистую коричневую мордочку я видела уже множество раз, и по которой успела соскучиться столь же сильно, сколь и бы по настоящей улыбке его хозяина.
Не сдержав равновесие, я рухнула на сугроб, борясь с чьими-то счастливыми прыжками подле меня.
– И я рада видеть тебя, Мик, – кричала я, пытаясь руками прогнать его от себя, но он явно не собирался убегать.
– Мик, – позвал его ты, указав на палку в своих руках, – Апорт!
Тут же пес полетел следом за своей игрушкой, совсем позабыв о старом друге, которого он оставил в снегу. Зато кое- кто другой, да, гаденыш, я о тебе, кто старательно игнорировал меня долгое время, наконец обратил внимание на валяющееся тело.
– Неожиданная встреча, – произнес ты, протянув мне руку
– А то, – выдавила из себя, отказавшись от твоей ладони и вставая самостоятельно.
Поднявшись, я начала активно отряхивать свои куртку. В эту секунду, к нам прибежал счастливейший Мик, с найденной палкой. Он радостно улыбался, насколько это способны делать собаки, и наклонил голову влево, приветствуя меня. Этому трюку мы научили его, когда он еще был маленьким.
– Еще раз? Еще раз? – начал игриво болтать ты с ним. – Апорт!
– Вау, а ты еще бываешь таким, – не сдержавшись сказала я.
– Каким таким?
– Настоящим собой.
Я поняла, это был не другой ты, это попросту была маска. Даже, скорее не маска, а целый сценический костюм, который порой ты снимал, забывая о чем-то или, может, о ком-то. Порой сквозь него проявлялось то, что я в тебе любила до судорожного пересмотра старых фото, а потом возвращалось то, что я ненавидела.
Всё то, что было запечатлено на фото с этого первого сентября.
– Арьяна… – назвал меня ты не моим именем.
– Скажешь, что ты все тот же, врежу.
После моих слов, мы медленно побрели вперед, абсолютно не смотря друг на друга, но угроза заставила тебе слегка расхохотаться.
– Борцу с золотыми медалями? – игриво спросил ты.
– С локтя и по колокольчикам, – гневно пригрозила я, даже не стараясь улыбаться.
– Верю, – прошептал ты, погладив вновь прибежавшего Мика за ушком и кинув ему палку опять.
Мы опять побрели в молчании, и я все думала, стоит ли говорить о чем-то или может попросту попытаться тихо сбежать. За эти полгода молчания ты стал мне чужим человеком, но в то же время, идя с хохочущим тобой тогда, с пацаном, который играл с Миком и радостно шутил, я просто была не в состоянии разрушить это хрупкое мгновенье. Мне казалось, что эту секунду вообще нужно было превращать в тот самый стеклянный шар, где катается снег, и дорожить им, как зеницей ока.
Спустя какое-то время, мои руки начали трястись. Все- таки выскочила я на улицу без перчаток и совсем налегке.
– Держи, – ты протянул мне свои варежки и улыбнулся.
– Спасибо, не надо, – процедила я, положив руки в карманы.
– Арьяна, я сейчас насильно их надену!
– Почему?! – не выдержав вскликнула я на всю улицу.
Твое предложение…Всё…Всё это попросту заставило меня вновь задрожать, подобно твоим ногам, после пробежки в сто метров. Это было в точности как тогда, первого сентября. Как в тот самый худший наш диалог.
– Потому что ты замерзла, – не понимающе ответил ты, сверкая своими голубыми глазами.
Они были как два очень красивых озера, и, шепча себе: «не тони, не тони, не тони», – я в итоге решила опустить взгляд.
– Почему ты в начале говоришь, что я самый лучший для тебя человек, а потом так спокойно выкидываешь меня?! – одним потоком сказала я.
– Что? – лишь вымолвил ты в ответ.
– Это всё! Всё, – продолжала я, стараясь не показывать на лице то, насколько мне больно, – Не ты! Не твои улыбки, не твои смешки, не твои комментарии! Это всё – не ты!
– Арьяна, – хотел вставить что-то ты, но я сорвалась.
– Даже это не то!
С этими словами я развернулась и побрела в другую сторону. Хотелось кричать, визжать и крушить предметы, но вместо этого проснулась какая-то другая я, и наружу захотели выбраться рыдания. Я пыталась убедить свои слезы сбежать с моего лица, но они явно не хотели этого делать. И в момент, когда ты нагнал меня, по щеке уже стекала зловредная не подчинившаяся капля.